VIII.

Возвратимся теперь къ тому замѣчательному еврею, чья необыкновенная наружность такъ сильно поразила Деронду при ихъ первой, случайной встрѣчѣ. Мордекай -- одна изъ самыхъ яркихъ и живыхъ фигуръ, когда-либо создававшихся подъ перомъ талантливаго романиста; но это, вмѣстѣ съ тѣмъ, личность совершенно исключительная.

Мысль о Мордекаѣ продолжала занимать Деронду; ему хотѣлось ближе съ нимъ познакомиться, прежде чѣмъ онъ выкупитъ кольцо и тѣмъ лишитъ себя предлога къ дальнѣйшимъ посѣщеніямъ семейства Когенъ.

-- "Кто знаетъ", думалъ нашъ герой, "получи я отъ этого человѣка нужныя мнѣ свѣдѣнія, я пожалуй удовлетворюсь ими, не буду стремиться узнать: чего онъ отъ меня ожидалъ? и почему во мнѣ разочаровался. Любопытство, которое онъ во мнѣ возбудилъ, пожалуй, замретъ въ душѣ моей, а между тѣмъ мы съ нимъ, можетъ быть, встрѣтились, какъ встрѣчаются два корабля, на каждомъ изъ коихъ томится по узнику; дайте узникамъ возможность взглянуть другъ другу въ лицо -- они, можетъ быть, и узнаютъ одинъ другого. Впрочемъ, это все фантазіи: наврядъ-ли существуетъ какая-либо особенная связь между мною и этимъ бѣднякомъ, чей жизненный путь, повидимому, близится къ концу".

Размышляя такимъ образомъ, Деронда, въ лодкѣ, приближался въ Blackpriars Bridge, гдѣ думалъ пристать въ берегу. Было половина пятаго, сѣрый до того день великолѣпно догоралъ. На западѣ тянулись узкія, синеватыя облака, эффектно рисовавшіяся на застилавшемъ все небо ярко-золотистомъ фонѣ; и на этомъ фонѣ Деронда замѣтилъ рѣзко выдѣлявшуюся фигуру Мордекая, перегнувшуюся къ нему черезъ перилы моста, и представлявшую типъ физическаго истощенія и духовной силы.

Мордекай также глядѣлъ на западъ, и замѣтивъ приближавшуюся лодку, сначала машинально слѣдилъ за ней глазами, а потомъ, узнавъ Деронду и замѣтя дѣлаемые ему знаки, вздрогнулъ подъ вліяніемъ радостнаго предчувствія. Минуты черезъ три Деронда выскочилъ на берегъ, расплатился съ лодочникомъ, и подошелъ къ Мордекаю, который ожидалъ его, неподвижно стоя на одномъ мѣстѣ.

-- Я очень обрадовался, увидавъ васъ здѣсь, началъ Даніэль: -- я собирался-было идти въ книжную лавку васъ розыскивать.

Я вчера тамъ былъ; вамъ говорили?

-- Да,-- отвѣчалъ Мордекай,-- вотъ почему я и пришелъ сюда.

Этотъ отвѣтъ показался Дерондѣ крайне таинственнымъ.

-- Какъ могли вы знать, что встрѣтите меня здѣсь?-- спросилъ онъ, спустя минуту.

-- Я ждалъ, что вы придете отъ рѣки. Вотъ уже пять лѣтъ, какъ я васъ ожидаю.

Впалые глаза Мордекая были устремлены на Даніэля съ выраженіемъ ласковой зависимости, крайне трогательной и вмѣстѣ съ тѣмъ торжественной.

-- Я буду очень счастливъ, если смогу быть вамъ чѣмъ-либо полезенъ,-- искренно и серьёзно отвѣтилъ Деронда. Непотть-ли намъ кэбъ, и не поѣхать-ли куда вы пожелаете: вы я думаю и то устали отъ ходьбы?

-- Поѣдемте въ книжную лавку. Мнѣ скоро пора туда возвращаться.-- Но теперь поглядите на рѣку,-- продолжалъ Мордекай, поглощенный своими мыслями и несознававшій существованія преграды между нимъ и Даніэлемъ; ему, напротивъ, казалось, что они отлично понимаютъ другъ друга,-- посмотрите на небо: какъ оно медленно блѣднѣетъ! Я всегда любилъ этотъ мостъ, я стоялъ на немъ, будучи еще маленькимъ мальчикомъ. Это мѣсто встрѣчи для вѣстниковъ духовныхъ.-- Правы были древніе учители, говорившіе, что у каждаго предмета въ природѣ есть свой ангелъ; это значить, что каждый изъ нихъ приносить намъ вѣсть издалека. Здѣсь я прислушивался къ вѣстямъ, какія шлютъ намъ небо и земля; когда былъ покрѣпче, оставался до поздняго вечера, и наблюдалъ за звѣздами, загоравшимися въ глубинѣ небосклона.-- Но это время -- время солнечнаго заката -- я всегда любилъ болѣе всего остального, оно все глубже и глубже проникало мнѣ въ душу; этотъ медленно догорающій день всегда казался мнѣ первообразомъ моего собственнаго догоранія. И при багряныхъ лучахъ солнечнаго же заката суждено было мнѣ увидать мое второе я, того, кто будетъ жить новой жизнью, когда это тѣло превратится въ бездыханный трупъ.

Деронда молчалъ, странное волненіе понемногу охватывало и его; онъ начиналъ вѣрить въ существованіе таинственной сваей, о которой съ такимъ непоколебимымъ убѣжденіемъ говорилъ Мордекай.

Десять минутъ спустя они уже сидѣли въ лавкѣ мистера Рама и продолжали начатый на мосту разговоръ.

-- Вы не можете знать, что привело меня къ вамъ, вы должны быть удивлены,-- говорилъ Мордекай.

-- Я терпѣливъ, и готовъ выслушать все, что вы имѣете открыть мнѣ,-- отвѣчалъ Деронда.

-- Часть причинъ, по которымъ я въ васъ нуждаюсь, вы и теперь можете видѣть,-- спокойно, словно желая сберечь свои силы, заговорилъ Мордекай.-- Вы видите, что я умираю. Вы видѣте, что я словно человѣкъ, отдѣленный отъ большой дороги загородкой, всякое слово коего встрѣчается лишь покачиваніемъ головы и выраженіемъ состраданія. День догораетъ, еще немного -- и мы бы не могли распознать другъ друга. Но вы пришли во-время.

-- Радуюсь, что я пришелъ во-время,-- съ чувствомъ отвѣтилъ Деронда. Онъ не рѣшался сказать -- я надѣюсь, что вы не ошибаетесь во мнѣ; слова эти, въ такую минуту, просто казались ему жестокими.

-- Но сокровенныя причины, заставляющія меня нуждаться въ вашей помощи, имѣютъ корни свои въ дальнемъ прошедшемъ,-- продолжалъ Мордекай:-- онѣ возникли въ ранніе годы моей юности. Когда я учился, въ землѣ чужой, еще въ то время мнѣ начали приходить въ голову мысли, благодатныя мысли. Онѣ осѣнили меня, потому что я былъ еврей. Онѣ налагали на меня обязанности; онѣ нисходили на главу мнѣ въ видѣ вдохновенія за то, что я былъ еврей, и чувствовалъ, какъ въ груди моей билось сердце, всецѣло преданное интересамъ моего племени. Эти мысли стали моей жизнью, я словно родился вновь. Я сталъ почитать это сердце, это дыханіе, эту правую руку, мой сонъ и мое бдѣніе, работу, при помощи коей поддерживалъ свое тѣло, зрѣлища, радовавшія мои взоры,-- все это было пищей для божественнаго пламени. Но я поступилъ вамъ странникъ, бродящій между скалъ, и оставляющій на ихъ поверхности слѣды своихъ думъ, и прежде чѣмъ, успѣлъ опомниться и избрать себѣ мной путь, пришли горе, трудъ, болѣзнь, и загородили мнѣ дорогу. Тогда я задалъ себѣ вопросъ: какъ поступить, чтобы помѣшать гибели моихъ лучшихъ надеждъ, моей жизни, чтобы не дать имъ умереть съ моимъ послѣднимъ вздохомъ? Не думайте, что съ вами говоритъ невѣжественный мечтатель; одно тѣло мое родилось въ Англіи, душа же моя увидѣла свѣтъ въ Голландіи, у ногъ брата моей матери, ученаго раввина. Послѣ его смерти я учился въ Гамбургѣ и Гёттингенѣ, чтобы пріобрѣсти болѣе вѣрный взглядъ на мой народъ и упиться знаніемъ изъ всѣхъ источниковъ. Я иного писалъ, я искалъ сочувствія у могучихъ, богатыхъ, знатныхъ братьевъ своихъ: меня называли мечтателемъ, отталкивали, смѣялись надъ моими грёзами о возвращеніи моему возлюбленному народу его прежняго значенія, его прежняго величія. Обыкновенная исторія!-- и Мордекай, обезсиленный, поникъ главой.

-- Я понимаю, я вполнѣ понимаю васъ -- съ волненіемъ заговорилъ Деронда;-- но творенія ваши не погибнутъ, я позабочусь...

-- Этого мало,-- быстро проговорилъ Мордекай:-- вы должны стать душой моей души, раздѣлять мои вѣрованія, мои надежды, видѣть мои видѣнія, поставлять славу свою въ томъ, въ чемъ я ее поставляю. Вы получите мое наслѣдіе, оно накапливалось вѣжами, это священное наслѣдіе еврейскаго народа.

-- Вы забываете, что я не принадлежу къ вашему племени.

-- Это быть не можетъ. Разскажите мнѣ о себѣ, о своей

-- Я никогда не гналъ матери, и ничего не слыхалъ о ней, и равно объ отцѣ моемъ; но я убѣжденъ, что отецъ мой англичанинъ.

-- Все откроется, все разъяснится,-- торжественно заключилъ Мордекай,-- все придетъ въ свое время.

-- Гдѣ-же мы будемъ видѣться? здѣсь или у Когенъ?

-- Приходите за мной къ нимъ, когда вздумаете, мы можемъ вмѣстѣ отправиться въ одну таверну, гдѣ намъ представится возможность побесѣдовать на-единѣ.

Съ этимъ уговоромъ странные друзья разстались.

Бесѣда съ Мордекаемъ потрясла до основанія впечатлительную душу Деронды, и онъ, не желая дать остыть этимъ новымъ и необыкновенно сильнымъ впечатлѣніямъ, при первомъ же удобномъ случаѣ является за своимъ страннымъ собесѣдникомъ. Они вмѣстѣ отправляются въ таверну; но здѣсь ихъ ждетъ разочарованіе, общая зала полна народу, невозможно найти свободнаго уголка. Въ числѣ собравшихся много евреевъ, есть и англичане, всѣ они принадлежатъ къ рабочему классу. Разговоръ общій, Съ философскимъ оттѣнкомъ. Мордехай сначала не принимаетъ въ немъ никакого участія, но потомъ, наэлектризованный присутствіемъ Даніэля, начинаетъ говорить, и, мало по-малу увлекаясь, раскрываетъ предъ нимъ всю сущность своей нравственной личности,-- все, на что только намекалъ въ ихъ первой бесѣдѣ.

Эта profession de foi Мордекая принадлежитъ въ числу самыхъ замѣчательныхъ страницъ романа, а потому мы и приведемъ ее цѣликомъ.

Одинъ изъ присутствующихъ, нѣкто Гедеонъ, еврей весьма веселаго нрава, замѣтилъ, что вся надежда евреевъ должна заключаться въ ихъ объединеніи съ прочими народностями, прибавляя, что онъ, съ своей стороны, придерживается разумныхъ воззрѣній и не желаетъ залетать въ облака.

-- И я также, быстро отвѣчалъ Мордекай,-- я также почитаю себя разумнымъ евреемъ. Но что значитъ быть разумнымъ, какъ не ощущать постепенное распространеніе свѣта божественнаго разума извнѣ и внутри насъ? Быть разумнымъ значитъ видѣть тѣсную связь, существующую между прошедшимъ, настоящимъ и будущимъ. Когда люди начнутъ почитать разумными тѣхъ изъ среды своей, кто открыто говоритъ: -- я ни хочу знать своихъ родителей, пусть мои дѣти будутъ мнѣ чужіе, пусть молитва моя не почіетъ надъ ихъ главой; тогда можно будетъ считать разумнымъ и еврея говорящаго: я не признаю никакой разницы между мной и иновѣрными, я не дорожу своей народностью; да исчезнутъ съ лица земли израильтяне, да превратятся ихъ памятники въ антикварскія игрушки. А между тѣмъ, пусть дѣти его затверживаютъ наизусть рѣчь грека, убѣждающаго своихъ согражданъ не посрамить храбрость сражавшихся при Мараѳонѣ; пусть съ восторгомъ восклицаютъ: велико благородство грековъ, великъ духъ безсмертнаго народа! У еврея нѣтъ воспоминаній, побуждающихъ его къ славной дѣятельности; пусть онъ смѣется себѣ на свободѣ надъ тѣмъ, что его народъ -- уже болѣе не народъ, пусть онъ почитаетъ, на здоровье, скрижали завѣта, сохранившія въ столбцахъ своихъ слѣды перваго дуновенья общественной справедливости, милосердія, первыя основы почитанія святости домашняго очага и семейныхъ узъ, энергію пророковъ, терпѣливую заботливость учителей, твердость замученныхъ поколѣній -- матеріаломъ, годнымъ для научной обработки, имѣющихъ значеніе лишь въ глазахъ ученаго профессора. Обязанность еврея во всемъ слиться съ богатыми иновѣрцами.

Мордекай, утомленный, откинулся на спинку стула; всѣ молчали, никто съ нимъ не соглашался.

-- Какъ бы то ни было,-- замѣтилъ одинъ изъ присутствующихъ,-- но надо согласиться, что евреи представляютъ прототипъ приверженности въ отжившимъ формамъ. Отдѣльныя личности, между ними, обладаютъ хорошими способностями, но -- какъ народъ -- они лишены залоговъ для будущаго развитія.

-- Не правда, съ прежнимъ оживленіемъ воскликнулъ Мордекай.-- Наслѣдуйте ихъ исторію; прослѣдите произрастаніе зерна, вплоть до корня, посаженнаго въ пустынѣ, и вы воздадите должную справедливость энергіи этого племени. Про какой народъ кромѣ еврейскаго, можно сказать, что онъ охранялъ и обогащалъ свою духовную сокровищницу, въ то самое время, какъ его, словно звѣря лютаго, съ остервенѣлой ненавистью выгоняли изъ засады. Существуетъ сказанье о римлянинѣ, который, спасаясь вплавь отъ враговъ, держалъ въ зубахъ свитокъ своихъ твореній, дабы не датѣ имъ погибнуть въ волнахъ. Народъ еврейскій сдѣлалъ больше этого. Онъ съ истиннымъ геройствомъ отстаивалъ свое мѣсто въ средѣ народовъ, но когда почувствовалъ, наконецъ, всю безполезность борьба, то сказалъ себѣ:-- духъ народа нашего живъ въ насъ, создадимъ ему жилище прочное, хотя и переносное, и станемъ передавать его изъ поколѣнія въ поколѣніе, да обогатятся народившіеся нынѣ сыны наши плодами минувшаго, и да обладаютъ они надеждой, зиждущейся на непоколебимомъ основаніи.-- Задавшись этой мыслью, онъ привелъ ее въ исполненіе. Гонимый и преслѣдуемый, какъ собака, еврей своимъ богатствомъ и мудростью возбуждалъ зависть многихъ; онъ поглощалъ знанія и распространялъ ихъ; его разсѣянное по лицу всей земли племя, словно новѣйшіе финикіяне, разработывало рудники умственныхъ сокровищъ Греціи, и разносило плоды своихъ изслѣдованій по всему міру. Народное преданье повелѣвало намъ не стоять на мѣстѣ, и пока иновѣрецъ, рѣшившій въ своей мудрости: наше, то ею, а уже болѣе не наше -- съ презрѣніемъ относится въ закону нашему, учители народа еврейскаго, продолжала расширять предѣлы его, озаряя древній законъ нашъ свѣтомъ своихъ толкованій. Не забывайте, что разсѣяны мы были но всему лицу земли, что иго угнетателей заключало въ себѣ адскую пытку, равно какъ и тяготу непомѣрную; изгнаннымъ зачастую приходилось жить посреди народа грубаго: не мудрено, что сознаніе своей народности затемнялось въ нихъ, подобно тому, какъ затемнялся солнечный свѣтъ въ глазахъ нашихъ предковъ, во времена римскаго гоненія, когда они скрывались въ пещерахъ, и только по болѣе тусклому пламени горѣвшихъ въ нихъ свѣтильниковъ могли догадываться о наступленіи дня. Мудрено ли послѣ этого, что большинство народа нашего заражено невѣжествомъ, узкостью взгляда, предразсудками? Мудрено.ли? Но создайте органическій центръ: пусть единство Израиля, послужившее источникомъ распространенія религіозныхъ вѣрованій отцовъ нашихъ, станетъ совершившимся фактомъ. Устремивъ на родину взоръ, полный надежды, нашъ бѣдный, отъ края и до края земли скитающійся народъ, узнаетъ, что такое значитъ -- жить жизнью національной, имѣть голосъ въ совѣтѣ народовъ, какъ восточныхъ, такъ и западныхъ, и тогда онъ снова насадитъ мудрость племени нашего, и она, какъ древле, станетъ посредницей въ великомъ общеніи человѣчества. Пусть все это совершится, и тогда органическая теплота проникнетъ до слабыхъ конечностей народа израильскаго, предразсудки исчезнуть, благодаря не отступничеству ренегатовъ, но разъясненію великихъ фактовъ, расширяющихъ предѣлы народнаго чувства?

Голосъ Мордекая ослабъ, но глаза его сверкали по прежнему. Присутствіе Деронды возбуждало въ немъ желаніе высказаться вполнѣ, переживаемая минута имѣла въ глазахъ его особое, торжественное значеніе. Исповѣдь эта была его завѣщаніемъ.

Даніэль слушалъ и чувствовалъ, какъ въ душу его входило нѣчто совершенно новое; онъ теперь видѣлъ воочію то, о чемъ прежде только мечталъ: человѣка бѣднаго, неизвѣстнаго, слабаго, больного, умирающаго и сознающаго близость смерти, но живущаго полной жизнью -- въ прошедшемъ и будущемъ, человѣка, совершенно пренебрегающаго своей личной участью и помышляющаго единственно о томъ великомъ умѣ, наступленія коего онъ жаждалъ всѣми силами души, зная въ то же время, что ела? этого дня не видать.

Со всѣхъ сторонъ слышатся возраженія противъ бредней Мордекая; наэлектризованный ими, онъ пытается доказать своимъ противникамъ, что его надежда гораздо осуществимѣе, чѣмъ имъ это кажется.

-- Пусть -- восклицаетъ онъ -- богачи, цари коммерческаго міра, ученые, художники, ораторы, политическіе дѣятели, въ жилахъ" коихъ течетъ еврейская кровь, пусть всѣ они кликнутъ кличъ, пусть скажутъ: мы готовы поднять наше знамя, соединить силы наши на тяжелый, но славный трудъ! Они довольно богаты, чтобы выкупить почву у развращенныхъ и обнищалыхъ завоевателей; они довольно мудры, чтобы дать намъ и политическую организацію въ простой, справедливой, древней формѣ, въ формѣ республики, гдѣ бы каждый пользовался равнымъ покровительствомъ закона. Тогда у нашего племени явится органическій центръ -- сердце и мозгъ; оскорбленный еврей будетъ пользоваться правомъ защиты въ обще-народномъ судилищѣ, какъ пользуется имъ оскорбленный англичанинъ или американецъ. Весь міръ выиграетъ при этомъ. На Востокѣ появится государство изъ людей, хранящихъ въ груди своей слѣды культуры всѣхъ великихъ націй, и глубокую симпатію къ каждой изъ нихъ; то будетъ страна, гдѣ всякая вражда затихнетъ, страна нейтральная для Востока, какъ Бельгія -- страна нейтральная для Запада. Трудности!-- говорите вы: я очень хорошо сознаю, что трудности существуютъ. Но пусть духъ великихъ начинаній заговоритъ въ сердцѣ крупныхъ представителей народа нашего, и работа закипитъ.

-- Что правда, то правда, Мордекай,-- иронически замѣтилъ одинъ изъ собесѣдниковъ:-- пусть только банкиры и ученые профессора сочувственно отнесутся къ твоему ученію, всѣ трудности тотчасъ исчезнутъ какъ дымъ.

Благородная натура Деронды возмутилась при этихъ грубыхъ нападкахъ на Мордекая, и онъ горячо замѣтилъ:

-- Отбитъ оглянуться на исторію различныхъ стремленій, вызвавшихъ великія перемѣны въ жизни народовъ, чтобы убѣдиться, до какой степени эти стремленія почти всегда казались неосуществимыми тѣмъ, кто былъ свидѣтелемъ ихъ возникновенія. Возьмемъ для примѣра объединеніе Италіи. Прочтите разсказъ Мадзини о томъ, какъ онъ, будучи еще мальчикомъ, мечталъ возвратить Италіи ея прежнее величіе, подаривъ ей и свободу; о томъ, какъ впослѣдствіи, сдѣлавшись молодымъ человѣкомъ -- пытался возбудить тѣ же чувства въ сердцахъ молодыхъ людей, и заставить ихъ трудиться надъ общимъ, великимъ дѣломъ. Все было противъ него: сограждане были невѣжественны или равнодушны, правительства враждебны, Европа -- недовѣрчива. А между тѣмъ -- онъ оказался хорошимъ пророкомъ. Нѣтъ, пока въ народѣ не заглохло въ конецъ самосознаніе, воспоминанія и надежды всегда могутъ вдохновить его на тяжкій трудъ.

-- Аминь,-- произнесъ Мордекай. Вскорѣ собесѣдники стали расходиться одинъ за другимъ.

Деронда и Мордекай остались одни. Даніэль невольно придвинулся къ своему товарищу, а Мордекай заговорилъ, нѣсколько понизилъ голосъ:

-- По ученію Каббалы, души много разъ перевоплощаются, до тѣхъ поръ, пока не очистятся и не усовершенствуются вполнѣ. Душа, освободившаяся отъ тѣла, можетъ слиться съ нуждающейся въ ней родною душой, онѣ могутъ вмѣстѣ совершенствоваться, вмѣстѣ стремиться въ выполненію своей земной задачи. Когда моя душа освободится отъ этого истомленнаго тѣла, она сольется съ вашей душой.

-- Все, что буду въ силахъ для васъ сдѣлать, я сдѣлаю,-- отвѣтилъ Деронда.

-- Вы будете продолжать мою жизнь съ того дня, какъ она надломится -- продолжалъ Мордекай.-- Я и теперь словно переживаю этотъ день. Яркое утреннее солнце озаряло набережную, это было въ Тріестѣ; пестрыя одежды представителей всѣхъ націй міра горѣли словно драгоцѣнные камни, лодки неслись по всѣмъ направленіямъ, греческій фрегатъ, имѣющій высадить насъ въ Бейрутѣ, долженъ былъ сняться съ якоря черезъ часъ. Я отправлялся съ однимъ купцомъ въ качествѣ секретаря. Я говорилъ себѣ: я увижу страны и народы Востока, это -- вдохновитъ меня. Въ то время я дышалъ свободно, ступалъ легко, обладалъ выносливостью молодости; могъ по-долгу поститься, могъ и спать на твердой землѣ. Впервые случилось мнѣ быть на югѣ, душа моя распускалась подъ вліяніемъ южнаго солнца; я чувствовалъ, какъ моя ничтожная личная жизнь таяла и исчезала въ потокѣ окружающей ее общей жизни, рыданья поднимались въ горлѣ. Я стоялъ на набережной, въ ожиданіи своего спутника; онъ подошелъ во мнѣ со словами:

-- Эзра! я былъ на почтѣ, вотъ вамъ письмо.

-- Эзра!-- воскликнулъ Деронда.

-- Да, Эзра,-- подтвердилъ Мордекай, очевидно поглощенный своими воспоминаніями:-- меня вовуть Эзра Мордекай Когенъ. Я распечаталъ письмо -- оно было отъ матери. То было не письмо, а кривъ домученной души, кривъ матери, у которой отняли ея ребенка. Я былъ ея старшій сынъ, послѣ меня было четверо дѣтей, всѣ они умерли одинъ за другимъ. Наконецъ, родилась моя маленькая сестра, она была для матери что свѣтъ очей ея, и про нее-то мать писала:

-- Эзра, сынъ мой! ее у меня украли. Онъ увезъ ее. Они никогда не вернутся!

Здѣсь Мордекай поднялъ глаза, положилъ руку на руку Деронды и продолжалъ:

-- Моя участь была подобна участи Израиля. За грѣхи отца -- душа, моя пошла въ изгнаніе. Я возвратился. Путь свой совершилъ съ лишеніями, чтобы сберечь для матери хотя немного денегъ. Одну ночь провелъ на холодѣ, на снѣгу; это было начало этой медленной смерти. Я сталъ работать. Мы были въ нищетѣ, все было описано за долги отца. Мать была больна, горе ее сломило. Часто, посреди ночи, слышалъ я, какъ она плавала о дочери, тогда я вставалъ, и мы вмѣстѣ простирали руки свои и молили Господа избавить Мирру отъ всякаго зла.

-- Мирру?-- повторилъ Деронда, желая убѣдиться, что уши его не обманываютъ:-- вы сказали -- Мирру?

-- Такъ ввали мою сестру. Это продолжалось четыре года; въ предсмертныя минуты матери мы повторяли ту же молитву: я вслухъ, она шепотомъ. Душа ея унеслась на крыльяхъ ея. О сестрѣ я доселѣ ничего не знаю.

Деронда былъ твердо убѣжденъ, что видитъ передъ собой брата дѣвушки, которую полюбилъ, самъ того не сознавая. Это открытіе радовало его несказанно, но онъ не рѣшился говорить съ Мордекаемъ о сестрѣ, желая не усиливать его и безъ того достаточно возбужденнаго состоянія. Кромѣ того, многое нужно было взвѣсить и обдумать, прежде чѣмъ свести брата съ сестрой.

Деронда проводилъ Мордекая до дому, и ушелъ, совершенно пораженный нравственнымъ величіемъ бѣднаго работника; передъ его глазами открывался новый міръ.