Въ утро того самаго дня, когда вечеромъ происходила только-что описанная нами сцена, сэръ Гуго призвалъ въ себѣ Даніэля и вручилъ ему письмо отъ его матери, о которой до тѣхъ поръ никогда съ нимъ не говорилъ. Почтенный баронетъ объяснялъ эту странность -- нежеланіемъ матери, чтобы сынъ зналъ объ ея существованія.
Даніэль, пораженный и потрясенный до глубины души, спросилъ только:
-- А отецъ мой живъ?
-- Нѣтъ, былъ отвѣтъ.
Деронда развернулъ письмо и прочелъ слѣдующее:
"Сыну моему Даніэлю
"Нашъ общій добрый другъ, сэръ Гуго Маллингеръ, вѣроятно уже сказалъ тебѣ, что я желаю тебя видѣть. Здоровье мое потрясено, и я хочу немедленно передать тебѣ все, что такъ долго отъ тебя скрывала. Пусть никто тебѣ не воспрепятствуетъ битъ въ Генуѣ, къ Albergo dell'Itаlia, четырнадцатаго числа текущаго мѣсяца. Жди меня тамъ. Сіама не знаю, когда мнѣ удастся пріѣхать изъ Спеціи, гдѣ будетъ мое мѣстопребываніе. Это будетъ зависѣть отъ многаго. Жди меня -- Гальмъ-Эбериггейнъ, княгиню Гальмъ-Эберштейнъ. Привези съ собой брилліантовое кольцо, врученное тебѣ сэромъ Гуго, я рада буду увидать его.
Твоя мать --
Леонора Гальмъ-Эберштейнъ ".
Три недѣли пришлось Дерондѣ прожить въ Генуѣ до пріѣзда матери; наконецъ, однажды, утромъ къ нему въ комнату явился егерь и передалъ, на словахъ, что княгиня пріѣхала, желаетъ отдохнуть въ теченіи дня, но проситъ мистера Деронда отобѣдать пораньше, чтобы быть свободнымъ къ семи часамъ,-- когда она можетъ принять его.
Входя въ занимаемыя матерью комнаты, Деронда ничего не видѣлъ, ничего не замѣчалъ, въ глазахъ у него рябило, онъ очнулся только тогда, когда сопровождавшій его лакей растворимъ настежь двери второй комнаты, и онъ увидалъ высокую фигуру, стоявшую на другомъ концѣ громадной гостиной, и, очевидно, ожидавшую его приближенія. Вся она была закутана, хромѣ рукъ и лица, въ волны чернаго кружева, спускавшагося съ головы до длиннаго шлейфа. Обнаженныя и покрытыя браслетами руки были сложены на груди; безукоризненный поставъ головы дѣлалъ эту голову красивѣе, чѣмъ она была на самомъ *ѣ*ѣ.
Деронда быстро приблизился къ ней, она протянула ему руку, которую онъ поднесъ къ губамъ; Даніэль чувствовалъ, что онъ мѣняется въ лицѣ, а она продолжала разсматривать его своими проницательными глазами, причемъ выраженіе лица ея поминутно измѣнялось.
Наконецъ, она выпустила его руку, и, положивъ обѣ свои ему на плечи, тихимъ, мелодичныхъ голосомъ проговорила по-англійски:
-- Ты красавецъ: впрочемъ, я этого ожидала,-- и поцѣловала его; онъ отвѣчалъ на ея поцѣлуй.
Она помолчала съ минуту, потомъ проговорила нѣсколько холоднѣе:
-- Я твоя мать, но любить меня та не можешь.
-- Я думалъ о васъ болѣе, чѣмъ о комъ-либо во всемъ мірѣ,-- дрожащимъ голосомъ промолвилъ Деронда.
-- Я не оправдала твоихъ ожиданій,-- рѣшительнымъ тономъ проговорила мать, и при этомъ посмотрѣла на него, какъ-бы приглашая, въ свою очередь, попристальнѣе вглядѣться въ нее.
Наружность ея была замѣчательна, но въ ея отцвѣтшей красотѣ таилось что-то странное, словно она пришла изъ другого міра.
-- Я часто думалъ, что вы, можетъ быть, страдаете, и жаждалъ васъ утѣшить.
-- Я и теперь страдаю, но моихъ страданій тебѣ не смягчить,-- суровомъ тономъ проговорила княгиня, подходя къ дивану, обложенному подушками, и указывая ему на близъ-стоявшее кресло; потомъ, замѣтивъ волненіе на лицѣ сона, прибавила смягченнымъ голосомъ: -- въ эту минуту я не страдаю, я могу говорить.
Деронда сѣлъ и ждалъ, чтобы она заговорила.
-- Нѣтъ,-- начала она, послѣ недолгаго молчанія,-- я не за тѣмъ послала за тобой, чтобы ты меня утѣшалъ. Я не могла знать впередъ, я и теперь незнаю, что ты почувствуешь ко мнѣ. Далека отъ меня дикая мысль, чтобы ты могъ любить меня единственно потому, что я твоя мать, хотя никогда во всю свою жизнь не видалъ меня и не слыхалъ обо мнѣ. Я думала, что избрала для тебя нѣчто лучшее -- чѣмъ жизнь возлѣ меня. Мнѣ казалось, что все, чего я тебя лишила, не имѣетъ особой цѣны.
-- Трудно мнѣ повѣрить, чтобы ваша привязанность могла не имѣть цѣны въ моихъ главахъ,-- проговорилъ Деронда, замѣтя, что она пріостановилась, какъ-бы ожидая его отвѣта.
-- Я не хочу дурно говорить о себѣ,-- съ пылкостью продолжала княгиня,-- но я къ тебѣ не питала большой привязанности. Мнѣ любви не нужно было, меня ею душили. Я хотѣла жить; въ то время я не была княгиней, не жила той безцвѣтной жизнью, какой живу теперь. Я была великая пѣвица, играла такъ же хорошо, какъ пѣла. Всѣ остальныя артистки блѣднѣли передо мной. Мужчины слѣдовали за мной изъ одной страны въ другую, мнѣ не нужно было ребенка. Я не желала выходить замужъ, отецъ принудилъ меня; и кромѣ того -- это былъ вѣрнѣйшій путь въ свободѣ. Я могла управлять мужемъ, но никогда -- отцомъ. Я имѣла право искать освобожденія отъ ненавистнаго ига; изъ-подъ этого же ига я хотѣла освободить и тебя. Самая любящая мать не могла бы сдѣлать большаго. Я спасла тебя отъ рабства, въ которомъ ты родился, какъ и всякій еврей.
-- Такъ я еврей!-- воскликнулъ Деронда съ такой силой, что мать, въ страхѣ, откинулась на свои подушки.-- Отецъ мой былъ еврей, и вы еврейка?
-- Да, отецъ твой былъ моихъ двоюроднымъ братомъ,-- отвали мать, слѣдя за мимъ какимъ-то страннымъ, измѣнившимся взглядомъ.
-- Это меня радуетъ!-- съ подавленной страстностью въ голосѣ воскликнулъ Деронда.
Мать дрогнула при этихъ словахъ, глаза ея расширились и она рѣзко проговорила:
-- Зачѣмъ ты говоривъ, что радъ этому? ты -- англійскій джентльменъ, я тебѣ это устроила.
-- Вы не сознавали, что вы дѣлали. Какъ могли вы такъ располагать моей судьбой.
Даніэлемъ овладѣла чуждая его натурѣ нетерпимость, но онъ всячески старался овладѣть собой, боясь сказать что-нибудь слишкомъ жесткое въ подобную минуту, составлявшую эпоху въ ею жизни. Наступило молчаніе; мать первая прервала его:
-- Я для тебя избрала то же, что бы избрала для себя,-- промолвила она.-- Какъ могла я знать, что ты унаслѣдуешь духъ отца моего? Бакъ могла угадать, что ты полюбишь то, что я ненавидѣла?
Въ послѣднихъ словахъ слышалась горечь.
-- Простите, если я сказалъ что-нибудь лишнее,-- съ почтительной серьезностью проговорилъ Деронда,-- и объясните мнѣ, пожалуйста: почему вы теперь рѣшились открыть мнѣ то, что до ихъ поръ такъ тщательно скрывали?
-- Какъ объяснить причины нашихъ дѣйствій!-- воскликнула княгиня, и что-то похожее на насмѣшку зазвучало въ ея голосѣ.-- Когда та доживешь до моихъ лѣтъ, то поймешь, что вовсе не такъ легко отвѣтить на вопросъ: почему вы поступили такъ, а не иначе? Предполагается, что каждая женщина должна руководствоваться одними и тѣми же побужденіями, иначе -- она чудовище. Я не чудовище, но не чувствовала того, что чувствуютъ другія женщины. Я была рада отъ тебя отдѣлаться, но я позаботилась о тебѣ, и сохранила для тебя все состояніе отца твоего" Теперь я какъ-бы разрушаю все мною созданное, этому много причинъ. Роковая болѣзнь томить меня вотъ уже цѣлый годъ, я, вѣроятно, недолго проживу. Вокругъ меня встаютъ тѣни, недугъ ихъ создаетъ. Если я оскорбила мертвыхъ -- мнѣ остается мало времени совершить то, чѣмъ я доселѣ пренебрегала.
-- Сэръ Гуго много писалъ мнѣ о тебѣ,-- быстро продолжала она послѣ недолгого молчанія.-- Онъ говоритъ, что у тебя рѣдкій умъ, и большій валясь мудрости, чѣмъ у него, несмотря на его шестьдесятъ лѣтъ. Ты говорятъ, что радъ узнать, что родился евреемъ, и не благодаришь меня за то, что я для тебя сдѣлала. Желала ба я знать: поймешь ли ты свою мать, или только обвинишь ее?
-- Я жажду понять ее,-- торжественно отвѣтилъ Деронда,-- я всегда стремился къ тому, чтобы понимать людей, взгляды которыхъ не сходятся съ моими.
-- Въ этомъ ты расходишься со своимъ дѣдомъ, хотя литомъ похожъ на него какъ двѣ капли воды,-- продолжала мать. Онъ никогда не понималъ меня, требовалъ одной покорности. Онъ хотѣлъ, чтобы я была истинной еврейкой, чтобы я чувствовала все, чего не могла чувствовать, чтобы вѣрила во все, во что не могла вѣрить; я должна была придерживаться преданій, почтительно выслушивать безконечныя разсужденія отца о нашемъ племени; вѣчно памятовать прошлое Израиля; а мнѣ до всего этого не было никакого дѣла. Вѣчныя наставленія отца были для меня тисками, съ каждымъ годомъ сильнѣе и сильнѣе Снимавшими меня. Я стремилась жить широкой жизнью, пользоваться свободой, плыть по теченію. Ты радуешься при мысли, что родился евреемъ,-- не радовался бы, еслибы былъ, какъ я, воспитанъ въ еврействѣ.
-- Вы желали навсегда скрыть отъ меня мое происхожденіе?-- порывисто спросилъ Деронда: -- въ этомъ отношеніи по крайней мѣрѣ вы измѣнили ваши намѣренія.
-- Да, я этого желала, но обстоятельства измѣнились,-- я была вынуждена повиноваться моему покойному отцу, вынуждена открыть тебѣ, что ты еврей, вынуждена вручить тебѣ то, что онъ поручилъ мнѣ передать тебѣ.
-- Умоляю васъ сказать, что васъ побудило, во дни вашей молодости, дѣйствовать такъ, какъ вы дѣйствовали? Дѣдъ противился вашему вступленію на артистическое поприще, я понимаю, что вы должны были чувствовать....
-- Нѣтъ,-- покачавъ головой, отвѣчала княгиня,-- ты не женщина. Ты не въ силахъ понять, что значить чувствовать въ себѣ геніальность мужчины, и выносить рабство, выпадающее на долю дѣвушки. Онъ жаждалъ имѣть сына, на меня смотрѣлъ только какъ на связующее звено. Вся душа его была -- въ его народѣ и его будущности.
-- Дѣдъ мой былъ человѣкъ ученый?-- Спросилъ Деронда.
-- О, да,-- нетерпѣливо проговорила она,-- отличный докторъ и добрый человѣкъ. Я не отрицаю его доброты. Но это -- человѣкъ, которымъ можно восхищаться въ драмѣ, величественная фигура съ желѣзной волей, въ родѣ старика Фоскари -- до прощенія. Такого рода люди -- превращаютъ своихъ женъ и дочерей въ рабынь. Но природа иногда играетъ съ ними злыя шутки. У моего отца была одна только дочь, и она -- была похожа на него. Твой отецъ совсѣмъ другое дѣло, онъ весь былъ -- любовь и нѣжность; насъ обвѣнчали незадолго до смерти моего отца; одъ уже давно рѣшилъ, что мнѣ быть женой Ефраима; когда отецъ умеръ -- я поступила на сцену. Талантъ мой развился подъ руководствомъ тётки, сестры моей покойной матери, искусной пѣвицы; она жила въ Генуѣ также какъ и мы, и давала мнѣ уроки тайкомъ отъ отца. Отецъ твой любилъ меня: такъ какъ я любила свое искусство, онъ бросилъ свои дѣла и послѣдовалъ за мной. Когда онъ умеръ, я рѣшила, что не наложу на себя другихъ узъ; я была та самая Алькариви, о которой ты, конечно, слышалъ. Обожателей у меня было бездна, въ числѣ ихъ былъ и сэръ Гуго Маллиндеръ. Онъ былъ влюбленъ въ меня до безумія; однажды я его спросила: -- Неужели нѣтъ человѣка способнаго сдѣлать для меня многое, не ожидая, за то никакого вознагражденія?
-- Чего вы желаете?-- въ свою очередь спросилъ онъ.
-- Возьмите моего сына, воспитайте его какъ англичанина, пусть онъ никогда ничего не узнаетъ о своихъ родителяхъ. Тебѣ въ то время было два года, ты сидѣлъ у него на колѣняхъ. Сначала онъ думалъ, что я шучу, но я убѣдила его. Все это происходило въ Неаполѣ. Впослѣдствіи я сдѣлала сэра Гуго твоимъ опекуномъ. Это была моя месть; отецъ только и помышлялъ, что о внукѣ, всѣ свои надежды возлагалъ на него, но этотъ внукъ былъ мой сынъ, а я рѣшила, что онъ никогда не узнаетъ, что онъ еврей.
-- Теперь я сама не понимаю, что во мнѣ происходить, я не чувствую большей приверженности въ вѣрѣ отцовъ моихъ, чѣмъ прежде; вступая вторично въ бракъ, я крестилась, я старалась слиться съ людьми, съ которыми живу, я не скажу даже, чтобы я раскаивалась,-- нѣтъ, но воспоминанія не даютъ мнѣ покоя. Иногда вся моя послѣдующая жизнь исчезаетъ изъ памяти, я только и вижу передъ собой, что дѣтство, молодость, день моей свадьбы, день смерти отца. Мной овладѣваетъ ужасъ. Что я знаю о жизни и смерти? Въ такія минуты я жажду одного -- удовлетворить отца. Я утаила его собственность, я хотѣла сжечь ее, но, слава Богу, не сожгла! Онъ оставилъ мнѣ и мужу ящикъ съ документами, бумагами, изслѣдованіями, заповѣдавъ намъ отдать его нашему старшему сыну. Послѣ смерти мужа я хотѣла все это бросить въ огонь, но Богъ удержалъ мою руку; а когда Іосифъ Калонимосъ, старый другъ отца моего, вернулся изъ своихъ долгихъ странствованій по Востоку, и навѣстилъ меня, чтобы узнать о тебѣ, я сказала ему, что сынъ мой умеръ. Онъ повѣрилъ мнѣ, бумаги я всѣ отдала ему на храненіе. Впослѣдствіи онъ встрѣтилъ тебя въ синагогѣ во Франкфуртѣ, и узналъ на сходству съ дѣдомъ. Тогда онъ отыскалъ меня въ Россіи, гдѣ я жила съ моимъ вторымъ мужемъ, и горько упрекалъ за то, что я сдѣлала изъ тебя гордаго англичанина, который съ отвращеніемъ сторонится отъ евреевъ. Онъ засталъ меня слабой, больной; это свиданіе потрясло меня, я рѣшилась открыть тебѣ все! Можетъ быть, это -- Божья воля. Я ничего не знаю, ничего утверждать не могу, угрозы отца раздаются въ ушахъ моихъ въ минуты самыхъ тяжкихъ страданій. Боже! я во всемъ признаюсь, все отдаю; чего еще можно требовать отъ меня! Я не могу заставить себя полюбить народъ, котораго никогда не любила; но довольно ли и того, что отъ меня уходить моя жизнь, жизнь, которую я такъ любила!
Ода съ мольбой протягивала къ нему руки, голосъ ея звучалъ глухо.
Даніэль опустился на колѣни возлѣ матери, тихонько сжалъ ея руку въ своихъ рукахъ, и тономъ, полнымъ задушевной ласки, проговорилъ:
-- Матушка, успокойтесь!
Слезы сверкнули въ глазахъ матери, но она быстро вытерла ихъ, и прижалась щекой къ наклоненной головѣ сына, какъ-бы желая спрятать отъ него свое лицо.
-- Неужели мнѣ нельзя часто быть подлѣ васъ?-- спросилъ Даніэль.
-- Невозможно,-- проговорила она, поднимая голову и отнимая у него руку,-- у меня мужъ и пятеро дѣтей. Никто изъ нихъ не подозрѣваетъ о твоемъ существованіи. Я не хотѣла вторично выходить замужъ, но голосъ началъ измѣнять мнѣ, и я предпочла лучше сдѣлаться женой русскаго вельможи, чѣмъ дождаться минуты, когда публика отъ меня отвернется съ равнодушіемъ; этого бы я не пережила.
Она съ минуту задумалась, поникнувъ головой, потомъ вынула изъ кармана небольшой портфель, изъ котораго достала письмо, и, подавая его сыну, промолвила:
-- Вотъ письмо Іосифа Калонимоса, съ которымъ ты можешь отправиться въ его банкирскую контору въ Майнцѣ; еслибъ его не было дома, другіе распорядятся,-- ты получила ящикъ, оставленный тебѣ дѣдомъ. А теперь: простимся; повѣрь, что все къ лучшему, сынъ мой. Ты осуждаешь меня, сердишься на меня, чувствуешь, что я лишила тебя многаго, ты -- на сторонѣ дѣда.
Деронда молчалъ.
-- Скажи мнѣ,-- продолжала мать,-- что ты намѣренъ дѣлю, кѣмъ устроишь свою жизнь?-- пойдешь по стопамъ дѣда? превратишься въ истаго еврея?
-- Это невозможно,-- отвѣтилъ ей сынъ.-- Слѣдовъ даннаго мнѣ воспитанія мнѣ не уничтожить; симпатій въ христіанамъ и христіанству не вырвать изъ сердца. Но я сочту своимъ долгамъ слиться, насколько возможно, съ моимъ народомъ, и послужить ему.
Нова онъ говорилъ, мать все внимательнѣе и внимательнѣе всматривалась въ него, и, наконецъ, рѣшительно проговорила:
-- Ты влюбленъ въ еврейку!
Даніалъ покраснѣлъ, и отвѣтилъ только:
-- Соображенія мои не зависятъ отъ итого.
-- Мнѣ это лучше знать,-- повелительно проговорила княгиня.-- Я знаю мужчинъ. Она навѣрное еврейка, которая. не выйдетъ замужъ иначе, какъ за еврея. Такія существуютъ. Ты любишь ее, какъ твой отецъ любилъ меня, она увлекаетъ тебя за собой, какъ я увлекала его; дѣдъ твой мститъ за себя!
-- Матушка,-- молилъ ее Даніэль,-- не станемъ такъ смотрѣть на вопросъ: я допускаю, что полученное мною воспитаніе принесло мнѣ пользу; оно расширило кругъ моихъ симпатій и сферу моихъ познаній. Вы возвратили мнѣ мое наслѣдіе, ничто не потеряно, примиритесь же теперь съ памятью дѣда. Ваша воля была сильна, но то, что вы называете его игомъ,-- оказалось сильнѣе; оно имѣетъ глубокіе, далеко расходящіеся корни; откройте намъ всѣмъ доступъ въ сердце ваше,-- мертвымъ и живымъ.
Махь съ любовью смотрѣла на него, потомъ вдругъ спросила:
-- Хороша она?
-- Кто?
-- Женщина, которую ты любишь?
-- Да.
-- Не честолюбива?
-- Не думаю, нѣтъ.
-- Не такая?-- спросила княгиня, снимая съ кушака и показывая ему миніатюрный портретъ, въ рамкѣ изъ драгоцѣнныхъ каменьевъ, изображавшій ее въ ея цвѣтущіе годы. Видя, что сынъ любуется ихъ, она продолжала:
-- Голосъ и талантъ соотвѣтствовала наружности; согласись, что я имѣла право желать быть артисткой, вопреки волѣ отца?
-- Сознаюсь,-- печально отозвался Деронда.
-- Хочешь взять этотъ портретъ?-- ласково спросила княгиня;-- возьми, и, если она добрая женщина, научи ее думать обо мнѣ съ любовью.
-- Портретъ я возьму съ радостью, а про нее долженъ сказать, что она и не подозрѣваетъ о моей любви къ ней, и наврядъ ли любить меня; не думаю, чтобы намъ суждено било соединиться. Да вообще мнѣ всегда вдалось, что лучше пріучать себя къ мысли, что въ жизни придется обходиться безъ счастья.!
-- Такъ вотъ ты канешь! Легче бы мнѣ теперь было, если бы ты жилъ возлѣ меня; но что объ этомъ говорить; все прошло, все миновало. Прости, мой сынъ, прости; мы никогда ничего болѣе другъ о другѣ не услышимъ. Поцѣлуй меня.
Даніэль обвилъ ея шею руками, и они поцѣловались.
Деронда никогда не въ силахъ былъ припомнить: какъ онъ вышелъ изъ этой комнаты; онъ пережилъ такъ много съ той минуты, какъ переступилъ за порогъ ея, что не могъ не чувствовать въ себѣ страшной перемѣны.
Ему казалось, что онъ состарѣлся на десять лѣтъ.