Доротея, выходя изъ церкви, съ огорченіемъ думала о томъ, что м-ръ Казобонъ, повидимому, твердо рѣшился не знаться съ своимъ двоюроднымъ братомъ. Она находила приходъ Виля вполнѣ извинительнымъ, мало того, она объясняла его похвальнымъ побужденіемъ сдѣлать шагъ къ примиренію, котораго она сама такъ искренно желала. Вѣроятно, какъ и она, онъ полагалъ, что, встрѣтившись съ нимъ на нейтральной почвѣ, м-ръ Казобонъ протянетъ ему руку и дружескія отношенія снова возстановятся между ними. Но теперь приходилось отказаться отъ этой надежды. Своимъ приходомъ онъ только ухудшилъ положеніе дѣла, такъ-какъ м-ръ Казобонъ былъ видимо разсерженъ, что человѣкъ, котораго онъ и знать не хочетъ, осмѣливается лѣзть ему на глаза.
М-ръ Казобонъ чувствовалъ себя не совсѣмъ хорошо въ это утро; ему стѣсняло дыханіе, потому онъ и не говорилъ проповѣди. Зная это, Доротея не удивилась, что онъ молчалъ почти во все время завтрака и не упомянулъ ни словомъ о Вилѣ Владиславѣ. Сама она чувствовала, что не въ силахъ заговорить о немъ. Время между завтракомъ и обѣдомъ, по воскресеньямъ, они обыкновенно проводили порознь: м-ръ Казобонъ дремалъ въ библіотекѣ, а Доротея у себя въ будуарѣ занималась чтеніемъ. На столѣ у нея была навалена кучка любимыхъ ею книгъ, начиная отъ Геродота, котораго она читала съ м-ромъ Казобономъ, до стараго друга ея Паскаля и "Христіанскаго года" Кебля. Но въ этотъ день, она перелистывала книгу за книгой и не могла остановиться ни на одной. Все не приходилось ей по вкусу: и "Предзнаменованія, предшествовавшія рожденію Кира" и "Еврейскія древности", и "Благочестивыя эпиграммы", и "Сборникъ духовныхъ гимновъ". Даже весенняя трава и цвѣты обдавали ее какимъ-то холодомъ. Она чувствовала какую-то страшную пустоту -- естественное послѣдствіе печальной семейной жизни. Она постоянно старалась быть тѣмъ, чѣмъ желалъ видѣть ее мужъ и никогда не могла быть сама собой. Ей приходилось отказываться отъ вещей, особенно дорогихъ для нея, такъ-какъ мужъ ея не питалъ къ нимъ ни малѣйшей симпатіи. Относительно Виля Владислава между нею и мужемъ, отрицавшимъ всякія права Виля на родовое имѣніе, возникло съ самаго начала недоразумѣніе, изъ котораго она вынесла убѣжденіе, что была права она, а не мужъ, но что она совершенно безпомощна. Никогда это чувство безпомощности не овладѣвало ею такъ сильно, какъ въ этотъ день. Она хотѣла любить и быть любимой, жаждала дѣла, которое могло-бы приносить непосредственную пользу, и чувствовала, что живетъ въ могилѣ, подъ гнетомъ леденящаго призрака труда, который производитъ только то, чему никогда не суждено увидѣть свѣтъ. Сегодня она выглянула за порогъ этой могилы и увидѣла Виля Владислава, который уходилъ отъ нея въ далекій міръ живой дѣятельности, но и, удаляясь, обращалъ къ ней свои взоры. Безполезно было читать. Безполезно было думать. Между-тѣмъ сегодня воскресенье и она не можетъ поѣхать къ Целіи, у которой недавно родился ребенокъ. Некуда ей было убѣжать отъ внутренней пустоты и недовольства, и приходилось терпѣливо переносить ихъ.
Послѣ обѣда, когда она собралась по обыкновенію читать вслухъ, м-ръ Казобонъ предложилъ пойти въ библіотеку, гдѣ онъ приказалъ затопить каминъ и зажечь свѣчи. Онъ, казалось, ожилъ и былъ занятъ какими-то новыми мыслями.
Въ библіотекѣ Доротея замѣтила, что онъ разложилъ иначе тетради съ своими замѣткаии; онъ подалъ ей хорошо-знакомую тетрадь, въ которой была вписана программа всего труда ученаго автора.
-- Вы очень обяжете меня, моя милая, сказалъ онъ, садясь,-- если, вмѣсто всякаго другого чтенія, почитаете мнѣ вотъ эту тетрадь, и всякій, разъ, какъ я скажу вамъ: "отмѣтьте", будете ставить карандашомъ крестикъ. Я придумалъ новый способъ выборовъ, съ которымъ и ознакомлю васъ во время чтенія, такъ-что вы будете въ состояніи сознательно участвовать въ моей работѣ.
Уже не въ первый разъ со времени своего свиданія съ Лейдгатонъ, м-ръ Казобонъ обнаруживалъ желаніе заинтересовать и привлечь Доротею къ участію въ своей работѣ, отъ чего онъ прежде тщательно уклонялся.
Два часа читала она и отмѣчала, наконецъ онъ сказалъ:
-- Мы возьмемъ съ собою тетрадь и карандашъ на верхъ -- можетъ быть, мы еще почитаемъ ночью. Надѣюсь, что эта работа не надоѣла вамъ, Доротея.
-- Мнѣ всегда пріятно читать то, что вы слушаете съ удовольствіемъ, отвѣчала Доротея вполнѣ искренно: ей было невыносимо тяжело читать или дѣлать что-нибудь, что нисколько не развлекало его.
Несмотря на всю свою ревность и подозрительность, мужъ Доротеи вполнѣ довѣрялъ искренности ея обѣщаній и способности ея отдаваться всецѣло тому, что она считала справедливымъ и хорошимъ. За послѣднее время онъ началъ сознавать, что эти качества весьма дорогое для него пріобрѣтеніе, изъ котораго слѣдуетъ извлекать наибольшую выгоду.
Чтеніе продолжалось и ночью, но молодой организмъ Доротеи не выдержалъ и она скоро заснула крѣпкимъ сномъ. Вдругъ ее разбудилъ сильный свѣтъ; она открыла глаза и увидала, что мужъ, завернувшись въ теплый халатъ, сидитъ на креслѣ у затопленнаго камина. Казобонъ зажегъ двѣ свѣчи, въ надеждѣ, что Доротея проснется, но не хотѣлъ будить ее болѣе непосредственнымъ образомъ.
-- Вы больны, Эдуардъ? спросила она, поспѣшно вставая.
-- Мнѣ было нѣсколько тяжело лежать. Я посижу немножко.
Она подбросила дровъ, накинула блузу и спросила:
-- Вы, можетъ быть, хотите, чтобы я вамъ почитала?
-- Да, я былъ-бы вамъ очень благодаренъ, если-бы вы почитали, Доротея, отвѣчалъ м-ръ Казобонъ мягче обыкновеннаго.-- Мнѣ совсѣмъ не хочется спать. Я чувствую необыкновенную ясность мысли.
-- Однакожъ, не забывайте, что утомленіе вамъ вредно, сказала Доротея, вспомнивъ предостереженіе Лейдгата.
-- Я не чувствую ни малѣйшаго утомленія. Умъ мой работаетъ безъ всякихъ усилій.
Доротея не посмѣла настаивать болѣе и снова принялась за чтеніе, она читала съ часъ или болѣе, чтеніе теперь шло гораздо живѣе. Умъ м-ра Казобона работалъ быстрѣе, онъ, казалось, зналъ заранѣе, что она прочтетъ и едва она начинала фразу, говорилъ: "Довольно,-- отмѣтьте", или "переходите къ слѣдующей статьѣ -- я пропущу вторую экспедицію въ Критъ". Доротея изумлялась его необычайной памяти: нелегко было помнить всѣ подробности обширнаго труда, надъ которымъ онъ работалъ нѣсколько лѣтъ.
-- Довольно, моя милая, сказалъ, наконецъ, Кавобонъ,-- мы будемъ продолжать завтра. Я все откладывалъ эту работу, теперь мнѣ-бы хотѣлось поскорѣе ее окончить. Вы замѣтили, какимъ принципомъ я руковожусь при выборкахъ; давать соотвѣтствующія, но черезъ-чуръ растянутыя поясненія на тезисы, выставленные въ моемъ введеніи. Вы замѣтили, Доротея!
-- Да, отвѣчала Доротея и голосъ ея слегка задрожалъ; сердце ея сжалось отъ внутренней боли.
-- Теперь я немножко отдохну, сказалъ м:ръ Казобонъ, ложась, и попросилъ ее потушить свѣчи. Когда она также легла и въ комнатѣ, освѣщенной только красноватымъ свѣтомъ догорающихъ углей въ каминѣ, сдѣлалось почти совсѣмъ темно, онъ сказалъ:
-- Прежде чѣмъ заснуть, Доротея, я обращусь къ вамъ съ одной просьбой.
-- Съ какой? спросила Доротея съ замираніемъ сердца.
-- Я попрошу васъ сказать мнѣ совершенно искренно, согласны-ли вы, въ случаѣ моей смерти, исполнить мою волю: не дѣлать того, чего я васъ попрошу не дѣлать, и дѣлать то, что я пожелаю, чтобы вы дѣлали.
Требованіе это не поразило Доротею неожиданностью; судя по нѣкоторымъ фактамъ, подмѣченнымъ ею за послѣднее время, она подозрѣвала, что мужъ намѣренъ наложить на нее какое-нибудь новое иго. Она не сразу отвѣтила.
-- Вы отказываетесь? спросилъ Казобонъ болѣе рѣзкимъ тономъ.
-- Нѣтъ еще, отвѣчала Доротея твердо: потребность свободы заговорила въ ней;-- но ваше требованіе слишкомъ серьезно -- я не считаю себя вправѣ дать обѣщаніе, не зная напередъ, къ чему меня оно обяжетъ. Изъ любви къ вамъ я готова все сдѣлать и не связывая себя никакимъ обѣщаніемъ.
-- Но вы хотите сохранить право поступать, какъ вамъ будетъ угодно; я-же хочу, чтобы вы согласовали ваши поступки съ моею волею; вы отказываетесь?
-- Нѣтъ, мой другъ, нѣтъ! отвѣчала Доротея умоляющимъ голосомъ, мучимая самыми противоположными опасеніями.-- Но дайте мнѣ время обдумать ваше требованіе. Отъ всей души я желаю сдѣлать все, что можетъ васъ успокоить, но я не могу дать слова вдругъ, не обдумавъ хорошенько своего положенія, особенно когда я не знаю, къ чему оно меня обяжетъ.
-- Вы, значитъ, не довѣряете моимъ желаніямъ?
-- Позвольте мнѣ подумать только до завтра.
-- Хорошо, до завтра.
Онъ скоро заснулъ, но ей было не до сна. Въ умѣ ея происходила страшная борьба. Ей въ голову не приходило, чтобы обязательство, которое хотѣлъ наложить на нее мужъ, могло относиться къ чему-нибудь другому, кромѣ его работы. Но она была убѣждена, что, онъ возьметъ съ нея слово посвятить жизнь на разборъ безпорядочныхъ грудъ матеріяла, который долженъ былъ служить сомнительнымъ подтвержденіемъ еще болѣе сомнительныхъ принциповъ. Бѣдняжка давно утратила всякую вѣру въ достоинство "Ключа", бывшаго предметомъ трудовъ и гордости ея мужа. Несмотря на скудное образованіе, полученное ею, она смотрѣла на этотъ предметъ гораздо правильнѣе мужа. И теперь въ воображеніи ея рисовалась длинная вереница дней, мѣсяцевъ, годовъ, которые ей придется провести за сортировкою изсохшихъ мумій, обрывковъ преданія, которое само собою представляло мозаику изъ обломковъ развалинъ, для того, чтобы эти обрывки могли служить подтвержденіемъ теоріи, обреченной на смерть при самомъ рожденіи. Правда, иногда упорно преслѣдуемыя заблужденія заключали въ себѣ зерно истины: поиски за философскимъ камнемъ послужили основой химіи; алхимики были предтечами Лавуазье. Но теорія м-ра Казобона относительно элементовъ, составлявшихъ зерно всѣхъ преданій, не могла навести даже ненарокомъ ни на какія открытія: она основывалась на самыхъ эластическихъ предположеніяхъ, столь-же шаткихъ, какъ этимологическія изслѣдованія, основанныя на сходствѣ звуковъ и была столь-же полна пробѣловъ, какъ гипотеза о непрерывности звѣздъ. Сколько разъ Доротея внутренно возмущалась этою игрою въ отгадки, которою ее угощали вмѣсто живой науки, облагораживающей жизнь. Она понимала теперь, почему ея мужъ ухватился за нее, какъ за послѣднюю надежду дать осязательную форму своимъ трудамъ. Сначала онъ не хотѣлъ посвящать ее во всѣ тайны своихъ трудовъ, но, мало-по-малу, предчувствіе приближающейся смерти...
И мысли Доротеи перенеслись съ глубокимъ состраданіемъ отъ ея собственнаго будущаго къ прошедшему мужа, къ его настоящему, къ этой жизни, проведенной въ одинокой работѣ среди мукъ неудовлетвореннаго честолюбія, подавленнаго недовѣріемъ къ себѣ, въ виду цѣли, все ускользавшей и ускользавшей, по мѣрѣ того, какъ силы ослабѣвали, пока надъ нимъ не повисъ, наконецъ, дамокловъ мечъ смерти. А вѣдь она выходила за него замужъ съ цѣлью помогать ему въ этой работѣ всей его жизни. Да, но тогда она считала эту работу дѣломъ великимъ, которому она можетъ посвятить себя ради него самого. Въ правѣ-ли она дать ему послѣднее утѣшеніе, котораго онъ требуетъ, въ состояніи-ли она будетъ заниматься этимъ толченіемъ воды въ ступѣ, даже если свяжетъ себя обѣщаніемъ.
Но можетъ-ли она отказать ему? Можетъ-ли она сказать: я отказываюсь утолить этотъ ненасытный голодъ? Не значитъ-ли это отказаться сдѣлать для него, мертваго, то, что она дѣлада-бы для него, живого. Вѣдь если-бы онъ прожилъ еще пятнадцать лѣтъ или даже болѣе, какъ говоривъ Лейдгатъ, она-бы во все это время продолжала помогать ему и подчиняться его желаніямъ.
Но нѣтъ, между этою преданностью живому и безусловнымъ обѣщаніемъ преданности мертвому была существенная разница. Пока онъ былъ живъ, она всегда имѣла возможность возстать противъ его желанія, отказаться выполнить его. А тутъ вдругъ онъ потребуетъ отъ нея чего-нибудь такого, чего она даже не въ состояніи и представить себѣ; вѣдь онъ хотѣлъ, чтобы она обязалась исполнять во всемъ его волю, не объясняя, чего именно онъ отъ нея потребуетъ. Онъ всецѣло поглощенъ своимъ трудомъ; только ради него хочетъ онъ взять ея жизнь взамѣнъ его уже угасающей.
И если она скажетъ: "Нѣтъ, когда вы умрете, я пальцемъ не прикоснусь къ вашему труду" -- она разобьетъ его больное сердце.
Четыре часа провела Доротея въ этой мучительной борьбѣ; наконецъ, мысли ея перепутались и, какъ наплакавшійся ребенокъ, она заснула подъ утро крѣпкимъ сномъ. Когда она проснулась, Казобона уже не было въ комнатѣ. Тантрипъ сказала ей, что онъ помолился, отзавтракалъ и сидитъ теперь въ библіотекѣ.
-- Господи, сударыня, никогда не видала я васъ такою блѣдною, сказала Тантрипъ, солидная горничная, у, которой обѣ сестры были на рукахъ еще въ то время, какъ онѣ учились въ Лозаннѣ.
-- Когда-же я была особенно румяна, Тантрипъ? замѣтила Доротея съ принужденною улыбкой.
-- Ну не румяны, а все-же щеки у васъ были, какъ розаны. Ну да какого тутъ толку ждать, когда вы вѣчно корпите надъ этими кожаными книгами. Дайте себѣ отдыхъ сегодня, сударыня. Позвольте, я пойду скажу, что вы больны и не можете придти въ эту душную библіотеку.
-- Нѣтъ, нѣтъ! дайте мнѣ поскорѣе одѣться, сказала Доротея:-- сегодня я необходима м-ру Казобону.
Сходя внизъ, она чувствовала, что дастъ ему требуемое обѣщаніе; но не теперь, а нѣсколько попозже.
Когда Доротея вошла въ библіотеку, м-ръ Казобонъ, перебиравшій какія-то книги на столѣ, обернулся въ ней, и сказалъ:
-- Я только васъ и ждалъ, моя милая. Я разсчитывалъ засѣсть за работу съ утра, но мнѣ что-то нездоровится, вѣроятно, я слишкомъ утомился вчера. Я пройдусь немножко по саду, благо погода теперь теплѣе.
-- И отлично, сказала Доротея.-- Я вамъ говорила вчера, что вы слишкомъ много работаете головой.
-- А когда-же вы меня успокоите на счетъ того вопроса, о которомъ я говорилъ вамъ вчера, Доротея? Надѣюсь, что теперь вы можете мнѣ отвѣтить.
-- Я сейчасъ приду къ вамъ въ садъ, отвѣчала Доротея, стараясь выиграть хоть нѣсколько минутъ.
-- Я прободу съ полчаса въ тиссовой аллеѣ.
Съ этими словами м-ръ Казобонъ вышелъ изъ комнаты.
Доротея чувствовала какую-то слабость во всѣхъ членахъ; она позвала Тантрипъ, и попросила ее принести шляпку и шаль. Доротея уже не боролась съ собою, она чувствовала, что согласится, потому что ее слишкомъ пугала мысль нанести своимъ отказомъ ударъ мужу. Тантрипъ надѣла ей шляпку и накинула на нее шаль. Доротея не шевелилась.
-- Боже мой, что съ вами сударыня, вскричала горничная въ невольномъ порывѣ состраданія.
Слова эти переполнили чашу, Доротея прислонилась къ ея плечу и зарыдала. Но она вскорѣ сдѣлала усиліе надъ собой, отерла глаза и пошла въ садъ. Она невольно замедляла шаги; ей страшно было идти туда, гдѣ она должна была связать себя навѣки. Ни законъ, ни общественное мнѣніе не принуждали ее надѣть на себя эти новыя цѣпи, она надѣвала ихъ исключительно изъ состраданія къ мужу. Если это слабость, то Доротея была слаба. Но полчаса уже прошло, нельзя было медлить долѣе. Она вошла въ тиссовую аллею; мужа ея тамъ не было; можетъ быть, онъ зашелъ въ бесѣдку, къ которой шла дорожка отъ этой аллея. Обогнувъ уголъ, она дѣйствительно увидала мужа. Онъ сидѣлъ на скамьѣ у стола, положивъ на столъ руки и опустивъ на нихъ голову.
-- Какъ онъ утомился сегодня ночью, подумала Доротея, вообразивъ сперва, что онъ спитъ. Но потомъ она вспомнила, что за послѣднее время у него вошло въ привычку садиться въ такую позу, когда она ему читала.
Она вошла въ бесѣдку и сказала:
-- Вотъ и я, Эдуардъ.
Онъ не пошевелился. Она подумала, что онъ заснулъ, положила руку на его плечо и повторила: "Вотъ я". Онъ всетаки не шевелился. Ею овладѣлъ какой-то смутный страхъ, она качнулась къ нему, сняла съ него его бархатную шапку и прильнувъ щекою въ его лицу, закричала отчаяннымъ голосомъ:
-- Проснитесь, мой другъ, проснитесь! Выслушайте меня. Я пришла дать вамъ отвѣтъ.
Но Доротеѣ не пришлось дать этотъ отвѣтъ.
Нѣсколько часовъ спустя, Лейдгатъ сидѣлъ у ея кровати; она бредила тѣмъ, что передумала ночью. Она узнавала доктора и называла его по имени; но ей казалось, что она должна все объяснить ему, чтобы онъ передалъ ея слова ея мужу.
-- Скажите ему, что я сейчасъ приду къ нему: я готова исполнить его требованіе. Но мнѣ было такъ страшно думать объ отвѣтственности, которую я на себя возьму -- отъ этого я и заболѣла; надѣюсь, однакожъ, что не слишкомъ сильно. Скоро мнѣ будетъ лучше. Подите, скажите ему.
Но мужъ ея уже не могъ слышать ее.