М-ръ и м-съ Казобонъ, возвратясь изъ своего путешествія, прибыли въ Ловикъ-Маноръ въ серединѣ января. Снѣгъ легкими хлопьями падалъ на землю, когда они подъѣхали къ крыльцу дома. На слѣдующее утро Доротея, перейдя изъ уборной въ столь извѣстный намъ зелено-голубой будуаръ, увидѣла, что черные стволы липъ длинной аллеи передъ домомъ окружены снѣжной пеленой и что ихъ могучія вѣтви, покрытыя инеемъ, рѣзко выдѣляются на сѣромъ, сумрачномъ небѣ. Эта безконечная снѣжная равнина и низко висѣвшія облака представляли весьма безотрадную картину; самая мебель комнаты, куда вошла Доротея, будто полиняла и обветшала послѣ того, какъ она ее видѣла въ послѣдній разъ. Олень на стѣнномъ коврѣ казался какимъ-то привидѣніемъ на грязно-зелено-голубомъ фонѣ; даже книги въ библіотекѣ глядѣли какими-то окаменѣлостями, а не книгами, только яркій огонь въ каминѣ, гдѣ пылали сухіе дубовые сучья, напоминалъ о жизни и страсти, олицетвореніемъ которыхъ явилась фигура Доротеи, вошедшей въ комнату съ красными футлярами въ рукахъ. Въ нихъ лежали камеи, купленныя для Целіи.
Молодая женщина, въ свѣжемъ утреннемъ туалетѣ, дышала жизнію и здоровьемъ; ея великолѣпные волосы, изящно свернутые узломъ, каріе глаза, горѣвшіе, какъ звѣзды, пунцовыя губы и бѣлая шея, сливавшаяся съ пухомъ ея сѣро-голубой шубки -- все вмѣстѣ представляло очаровательную картину. Положивъ футляры съ камеями на столъ въ глубокомъ альковѣ окна, Доротея безсознательно накрыла ихъ руками и, взглянувъ въ окно, глубоко задумалась.
М-ръ Казобонъ, который поднялся очень рано, жалуясь на сильное біеніе сердца, давалъ въ библіотекѣ аудіенцію своему викарному священнику, м-ру Тюкеру. Целія, въ качествѣ сестры, должна была вскорѣ навѣстить молодыхъ, а Доротеѣ съ мужемъ предстояло втеченіи нѣсколькихъ недѣль дѣлать визиты и принимать посѣтителей; словомъ, впереди Доротею ожидала прежняя, будничная, праздная жизнь, похожая болѣе на сонъ, чѣмъ на дѣйствительность. Куда дѣвались мечты о важности супружескихъ обязанностей? Онѣ какъ-будто поблекли вмѣстѣ съ мебелью и замерли вмѣстѣ съ окружающей природой. Гдѣ тотъ свѣтлый путь, по которому она надѣялась слѣдовать объ руку съ мужемъ? Онъ сдѣлался недоступенъ. Ея надежды на упоительный міръ душевнаго спокойствія были потрясены въ самомъ основаніи и омрачены тяжкимъ предчувствіемъ. Когда-же настанутъ, наконецъ, дни дѣятельности для нея, какъ для жены, готовой на всякое самоотверженіе, чтобы поддержать твердость мужа? Нѣтъ, эти дни никогда не настанутъ, по-крайней мѣрѣ, въ томъ видѣ, какъ она объ нихъ мечтала! Но, кто знаетъ? Можетъ быть, ей предстоитъ исполненіе какихъ-нибудь новыхъ обязанностей, которыя оживятъ ее и дадутъ иное направленіе ея супружеской любви?
Снова посмотрѣла она въ окно: снѣгъ покрылъ всю землю и густой туманъ стоялъ въ воздухѣ. Еще сильнѣе почувствовала она теперь, что надъ нею тяготѣлъ подавляющій гнетъ свѣтскаго общества, которое требуетъ, чтобы женщинѣ доставляли все, не спрашивая отъ нея ничего взамѣнъ; тяготѣніе той среды, живя въ которой приходится сдерживать свои порывы -- стать въ гармонію съ дѣятельностію прочихъ людей, потому-что на эти порывы смотрятъ, какъ на болѣзненную фантазію;-- той среды, гдѣ все сжато въ узкія рамки условныхъ приличій. Весь характеръ ея домашней жизни, съ тѣхъ поръ, какъ она прекратила свои дѣтскія классныя занятія и несносныя упражненія на фортепіано, могъ быть опредѣленъ двумя фразами -- ея вопросомъ: "что мнѣ дѣлать?" и отвѣтомъ мужа: "все что угодно, душа моя". Бракъ, который долженъ былъ открыть ей путь къ серьезнымъ занятіямъ, не избавилъ ее отъ подавляющей свободы ничего не дѣлать -- этой привиллегіи женщинъ достаточныхъ; бракъ даже не скрасилъ ея праздную жизнь нѣжными ласками мужа. Вся ея цвѣтущая, пылкая молодость должна быть проведена въ нравственной темницѣ, среди грустной мѣстности, въ угрюмомъ, старинномъ домѣ съ полинялой мебелью, съ привидѣніемъ оленя на стѣнѣ и съ рядами полокъ, уставленныхъ книгами, которыхъ никто теперь не читалъ.
Въ первую минуту, когда Доротея взглянула въ окно, она почувствовала тяжесть на сердцѣ; но затѣмъ, когда въ ея головѣ проснулись воспоминанія прошлаго, она отошла отъ окна и стала ходить по комнатѣ. Ей вспомнились мечты и надежды, съ какими она, три мѣсяца тому назадъ, переступила порогъ этого будуара; ей показалось, что она вызываетъ ихъ теперь изъ могилы. Ей показалось, что всѣ эти помыслы и надежды какъ-бы застыли, что самая ея религіозность стала теперь похожа на крикъ въ безиріютной пустынѣ, на борьбу съ кошмаромъ во время сна. Вездѣ и во всемъ вокругъ нея замѣчалось теперь полное отсутствіе жизненности. Она обвела глазами всю эту мертвенную обстановку комнаты и остановилась на миніатюрномъ портретѣ тетки м-ра Казобона, Джуліи, приходившейся бабушкой Вилю, которая, какъ она знала, была очень несчастлива въ своемъ замужествѣ. Передъ Доротеей какъ-бы ожилъ образъ молодой женщины съ тонкими чертами и съ особеннымъ, неуловимымъ выраженіемъ упорства въ. лицѣ. Родные-ли считали ея бракъ несчастнымъ, или она сама убѣдилась въ своей ошибкѣ и глотала горькія слезы въ тиши ночной? Доротея много испытала съ тѣхъ поръ, когда она въ первый разъ взглянула на этотъ портретъ и теперь чувствовала, что между оригиналомъ и ею есть что-то общее. Всматриваясь въ изображеніе женщины, понявшей, что такое супружеское горе, Доротеѣ вдругъ показалось, что черты этого изображенія оживляются, губы и подбородокъ дѣлаются шире, все лицо принимаетъ мужской складъ, глаза блестятъ и смотрятъ на нее пристально. Доротея покраснѣла отъ удовольствія, невольно улыбнулась и, отвернувшись отъ портрета, опустилась на стулъ, глядя въ даль и, точно разговаривая съ кѣмъ-то; мало-по-малу улыбка исчезла съ ея губъ и она воскликнула:
-- Какъ жестоки ваши слова! Зачѣмъ вы мнѣ это сказали? Ужасно!..
Она быстро вскочила съ мѣста и побѣжала изъ комнаты по коридору, съ неодолимымъ желаніемъ увидѣть мужа и спросить, не можетъ ли она сдѣлать что-нибудь для него? М-ръ Тюкеръ, вѣроятно, уже ушелъ и Казобонъ сидитъ одинъ въ библіотекѣ. Доротеѣ казалось, что ея сомнѣнія разсѣются въ одну минуту, если мужъ выкажетъ радость при ея появленіи.
Подойдя къ темной дубовой лѣстницѣ, ведущей въ сѣни, она увидѣла бѣжавшую вверхъ Целію, а сзади ея м-ра Брука, который здоровался съ м-ромъ Казобономъ. Доротея приняла сестру въ свои объятія, а та вскрикнула: "Додо"! и бросилась ее цѣловать. Обѣ онѣ поплакали украдкой, затѣмъ Доротея сбѣгала внизъ, чтобы поздороваться съ дядей.
-- Мнѣ не нужно тебя спрашивать, душа моя, какъ ты поживаешь, сказалъ м-ръ Брукъ, цѣлуя племянницу въ лобъ; -- я вижу, тебѣ въ Римѣ хорошо жилось... Счастье... фрески... антики... и все такое... Очень радъ, что вы вернулись. Воображаю, какіе вы теперь оба знатоки въ искуствахъ. А? Только Казобонъ что-то блѣденъ; я ужь говорилъ ему объ этомъ... Блѣденъ онъ что-то, понимаешь?.. Видно, онъ ужь слишкомъ заработался тамъ. Въ былыя времена и со мной тоже случалось:-- м-ръ Брукъ держалъ Доротею за руку и смотрѣлъ на Казобона:-- я описывалъ мѣстности, развалины, храмы, думалъ составить полезное руководство, но вскорѣ убѣдился, что это можетъ завести меня слишкомъ далеко и что изъ этого ничего не ведетъ. Вотъ и съ вашимъ трудомъ можетъ случиться тоже самое, понимаете?
Доротея тревожно посмотрѣла на своего мужа и подумала, что, вѣроятно, въ немъ есть какая-нибудь рѣзкая перемѣна, если люди, давно невидавшіе его, толкуютъ о блѣдности и нездоровья.
-- Ты, душа моя, не безпокойся, продолжалъ м-ръ Брукъ, замѣтивъ выраженіе лица Доротеи; -- давай мужу побольше хорошей говядины и баранины, и онъ тотчасъ-же поправится. Ему слѣдовало быть блѣднымъ, когда съ него писали Фому Аквитанскаго, понимаешь? Вѣдь вы насъ увѣдомляли объ этомъ. Фома Аквитанскій писалъ ужь черезъ-чуръ замысловато, врядъ-ли кто его и читаетъ.
-- Онъ, дѣйствительно, авторъ, недоступный для поверхностныхъ умовъ, возразилъ съ достоинствомъ м-ръ Казобонъ на такое неумѣстное замѣчаніе.
-- Дядя, вы прикажете подать кофе въ вашу комнату? спросила Доротея, поспѣшивъ прервать этотъ разговоръ.
-- Да, мой другъ, а ты ступай къ Целіи; она сообщитъ тебѣ важную новость, понимаешь? Предоставляю ей разсказать все самой.
Зелено-голубой будуаръ принялъ совершенно другой характеръ, когда Целія, въ такой-же шубкѣ, какъ и сестра, усѣлась возлѣ камина и принялась съ видимымъ удовольствіемъ разсматривать камеи, разговаривая совсѣмъ о другихъ предметахъ.
-- А что, пріятно съѣздить въ Римъ тотчасъ послѣ свадьбы? спросила Целія, причемъ щеки ея по обыкновенію вспыхнули. Доротея давно уже знала привычку сестры краснѣть при всякомъ удобномъ случаѣ.
-- Ничего нѣтъ пріятнаго... то-есть, тебѣ, душа моя, это не понравилось-бы, отвѣчала очень спокойно Доротея. (Никому въ мірѣ не рѣшилась-бы она повѣдать, что она думала о своемъ брачномъ путешествіи въ Римъ).
-- М-съ Кадваладеръ говоритъ, что это ужасная глупость пускаться въ дальнее путешествіе тотчасъ послѣ свадьбы; она увѣряетъ, будто можно до-смерти надоѣсть другъ другу, а ссориться съ комфортомъ неудобно, потому-что не дома. Вотъ леди Читамъ, та ѣздила въ Батъ.
Пока Целія говорила, на ея лицѣ то вспыхивалъ, то пропадалъ румянецъ.
Какъ посланникъ рѣзвый сердца,
Онъ выдаетъ тайну его любви.
Другими словами, Целія на этотъ разъ краснѣла болѣе обыкновеннаго.
-- Целія! не случилось-ли чего? спросила Доротея, съ выраженіемъ особенной нѣжности.-- Нѣтъ-ли у тебя, въ самомъ дѣлѣ, какой нибудь новости, которую-бы ты желала сообщить мнѣ?
-- Это все потому случилось, что ты уѣхала, Додо. Сэру Джемсу не съ кѣмъ было разговаривать, кромѣ меня, отвѣчала Целія, лукаво поглядывая на сестру.
-- А! понимаю! Исполнилось то, на что я надѣялась и на что разсчитывала, произнесла Доротея, взявъ лицо Целіи обѣими руками и всматриваясь въ него съ невольной тревогой. Вопросъ о бракѣ сестры казался ей въ эту минуту гораздо серьезнѣе, чѣмъ прежде.
-- Это случилось только три дня тому назадъ, сказала Целія.-- Леди Читамъ такъ добра во мнѣ.
-- А ты очень счастлива?
-- Очень! Мы еще не сейчасъ женимся; нужно многое приготовить. Притомъ мнѣ самой не хочется спѣшить свадьбой. Такъ весело быть невѣстой! Вѣнчаніе-же соединитъ насъ на всю жизнь.
-- Лучшей партіи тебѣ и желать нельзя, кисанька. Сэръ Джемсъ добрый, честный человѣкъ, замѣтила Доротея съ жаромъ.
-- Онъ, Додо, все продолжаетъ строить котэджи. Онъ тебѣ объ ихъ все самъ разскажетъ, когда пріѣдетъ. Ты будешь рада его увидѣть?
-- Еще-бы! Какъ ты можешь объ этомъ спрашивать!
-- Я очень боялась, чтобы ты не сдѣлалась слишкомъ ученой, заключила Целія, считавшая, повидимому, ученость м-ра Казобона чѣмъ-то въ родѣ плесени, которая должна была непремѣнно распространиться на всѣхъ тѣхъ, кто находится съ нимъ въ близкихъ сношеніяхъ.