С помощью Мигеля Баска дон Фернандо почти совсем уже оделся, когда раздался первый звонок к ужину.
Тотчас же явился мажордом, предварительно тихо постучав в дверь. -- Ужин подан, ваше сиятельство, -- сказал он с глубоким поклоном и повернулся на каблуках. Молодой человек последовал за ним. Мажордом повел его в столовую. Это была громадная, довольно низкая зала со сводами, потолок с выступами которой опирался на столбы из цельного черного гранита; множество узких готических окон с тусклыми стеклами едва освещали ее, стены скрывались за дубовыми резными панелями, почерневшими от времени, на которых были развешены оленьи и лосиные рога, охотничьи копья и рожки, кабаньи клыки и тому подобное. В железных подсвечниках, укрепленных вдоль стен, горели факелы, от которых дым поднимался спиралями к потолку и образовывал голубоватое облако над головами присутствующих.
Посреди этой обширной залы, устланной большими белыми плитами, находился громадный стол в форме подковы, средняя часть которого, предназначенная для владельца с его семейством и гостями, была приподнята на три ступени выше обоих его концов.
Два исполинских серебряных судка искусной работы с разного рода специями и соусами как бы пролагали разграничительную черту вправо и влево между господами и слугами, -- в эту эпоху в испанских колониях, как и в самой Испании, еще сохранялся патриархальный обычай, согласно которому слуги и господа ели за одним столом.
Громадные медные подсвечники с зажженными восковыми свечами были привинчены к столу на равном расстоянии один от другого.
В верхней части стола, покрытой тонкой камчатной скатертью и сервированной массивным серебром, стояло два зажженных канделябра в семь свечей из розового воска.
Приборы на обоих концах стола были простые, скатерть и вовсе отсутствовала.
На почетном возвышении стояло пять приборов. В середине -- для самого хозяина, направо от него -- для графа, налево -- для доньи Флоры, возле нее -- для капеллана, возле дона Фернандо был прибор для молодого и довольно красивого человека с отчаянно закрученными кверху усами и глазами, полными огня.
Мигель Баск и мажордом сидели возле судков, за ними тянулось по ряду слуг, размещенных в соответствии со сроком службы и с возрастом.
Когда граф дон Фернандо вошел в столовую, асиендадо со своим семейством стоял на возвышении, слуги также стояли молча -- каждый у своего прибора.
-- Мой любезный гость, -- любезно обратился к дону Фернандо хозяин, -- позвольте мне представить вам моего достойного капеллана отца Санчеса, моего друга дона Пабло де Сандоваля, капитана флота его величества короля испанского, и, наконец, донью Флору, мою дочь... А теперь, отец Санчес, прочтите молитву, чтобы мы могли сесть за стол.
Отец Санчес повиновался, каждый сел на свое место, и приступили к ужину.
Это был настоящий испанский стол из классических народных блюд с добавлением жареной оленины и болотных птиц. Вообще все было приготовлено отлично и подано безукоризненно -- дон Хесус имел превосходного повара.
Разговор, который шел вяло в начале ужина, мало-помалу оживился и сделался общим, когда подали десерт, разные сладости, ликеры и легкие вина.
Слуга исчезли, только мажордом и Мигель по милостивому знаку асиендадо остались на своих местах.
Дон Пабло, как узнал дон Фернандо, искал руки доньи Флоры, несколько дней тому назад он вернулся в Панаму после довольно продолжительного крейсерства вдоль берегов Перу. Он командовал двадцатипушечным корветом с экипажем в двести человек; корвет его назывался "Жемчужина" и, по словам блистательного капитана, был хорошо известен и служил грозой грабителям, как он величал флибустьеров.
Крейсерство "Жемчужины" складывалось очень удачно: она вернулась в Панаму, ведя за собой два контрабандных судна и с десяток флибустьеров, захваченных в бурю в лодке, едва державшейся на воде.
Капитан рассказал, что эти люди оказали отчаянное сопротивление, прежде чем позволили испанцам овладеть собой, и то они сдались только тогда, когда их лодка стала тонуть. Бедные люди, по-видимому, уже несколько дней ничего не ели и не пили, когда их заметили с "Жемчужины".
-- Однако, несмотря на слабость, которую должны были испытывать эти несчастные, они все-таки храбро защищались, -- заметила донья Флора.
-- Молодецки, сеньорита! -- подтвердил капитан, кокетливо подкручивая ус. -- Это сущие дьяволы, они убили и ранили у меня человек тридцать.
-- А их было всего десять человек? -- переспросил дон Фернандо.
-- Ни одним больше, честное слово!
-- Вы взяли их в плен?
-- Их содержат под строжайшим присмотром в панамской тюрьме.
-- Гм! -- отозвался асиендадо. -- Будь их двадцать, а не десять, вам трудно было бы с ними справиться, любезный капитан.
-- О! Не все так неустрашимы; эти составляют исключение.
-- Вы так думаете, капитан? -- насмешливо спросил дон Фернандо.
-- Я давно знаю этих грабителей, не впервые мне приходится иметь с ними дело, -- самодовольно ответил капитан.
-- Ага! -- пробормотал дон Фернандо, закусив губу.
-- Как же! Я ведь принадлежу к береговой страже, понимаете?
-- Вполне.
-- Что же вы сделаете с этими беднягами? -- спросила донья Флора с участием.
-- Их вздернут на виселице без особых церемоний... Впрочем, они вовсе не обманывают себя пустыми надеждами на счет ожидающей их участи, они догадываются, что им уготовано.
-- Не знаете ли вы, когда произойдет эта блистательная казнь?
-- Не могу вам сказать наверняка, но думаю, что они будут повешены не раньше чем дней через десять.
-- Отчего же такое промедление?
-- Это мысль губернатора -- и довольно счастливая, надо сознаться. В Панаме к тому времени готовится праздник, и казнь флибустьеров входит в программу увеселений.
-- Действительно, это счастливая находка, надо быть испанцем, чтобы тебе в голову приходили такие интересные мысли! -- вскричал молодой человек с горечью.
-- Бедные люди! -- воскликнула донья Флора с глазами, полными слез. -- Как они должны страдать!
-- Они-то? -- произнес капитан, пожав плечами. -- Полноте, вы заблуждаетесь, сеньорита, они смеются, поют и пьют целыми днями.
-- Вероятно, они стараются забыться?
-- Ничуть! С самонадеянностью, которая могла бы заставить нас призадуматься, если бы не уверенность, что это абсолютно невозможно, они утверждают, что не будут повешены и что друзья их спасут.
Дон Фернандо и Мигель Баск обменялись выразительными взглядами.
-- Дай Бог! -- прошептала девушка.
-- Аминь! -- заключил отец Санчес.
-- Ей-богу! Я не разделяю этого мнения, -- сказал асиендадо, -- эти флибустьеры -- ни во что не верующие негодяи, которые способны на самые ужасные преступления, дерзость их неслыханна, они почти сковали действия нашего грозного флота. Мертвая змея не жалит, чем больше убитых, тем меньше останется способных нам вредить. Что вы об этом думаете, капитан?
-- Я полагаю, что было бы глупостью помиловать их, когда уже держишь в руках, петля на шею -- самый верный расчет.
-- Пожалуй, -- заметил капеллан, -- но к чему быть свирепее их самих? Ведь после сражения они не убивают пленников.
-- А Монбар Губитель? -- воскликнул капитан.
-- Монбар -- исключение, вот дон Хесус -- живое доказательство моих слов, он был пленником Олоне, если я не ошибаюсь.
-- Это правда, но пока я был у него в неволе, он очень дурно со мной обращался.
-- Но ведь он вас не убил?
-- Я должен с этим согласиться, -- сказал смеясь асиендадо.
-- Как! Вы были пленником Олоне, одного из самых свирепых предводителей флибустьеров, и вам удалось бежать, сеньор? -- воскликнул дон Фернандо с отлично разыгранным участием. -- Но это просто чудо!
-- Ваша правда, сеньор, и этим чудом я обязан своему святому покровителю.
-- Быть может, -- прибавил дон Фернандо, -- если б мы были милосерднее к этим людям, то смогли бы смягчить их ненависть к нам.
-- Ошибаетесь, сеньор, этих людей ничем не укротишь, -- возразил капитан, -- один вид золота заставляет их бесноваться.
-- Увы! Многие походят на них в этом отношении, -- прошептал капеллан.
-- Ба! С какой стати оказывать жалость подобным негодяям, которые только вид имеют человеческий, а в сущности просто лютые звери? -- вскричал асиендадо. -- Ваше здоровье, господа, и да здравствует Испания! Очень нам нужно думать о флибустьерах!
-- Что бы вы ни говорили, отец, -- несколько сухо сказала девушка, -- все это люди, пожалуй, виновные, но тем не менее создания Божий, их надо жалеть.
-- Как тебе угодно, нинья, я ничего против этого не имею, -- посмеиваясь, заметил дон Хесус.
Он налил всем вина.
Разговор перешел на другое.
Капитан Сандоваль, который было вообразил, что может понравиться Флоре, разыгрывая роль истребителя флибустьеров, спохватился, что ошибся и что донья Флора его мнения не разделяет, а посему счел за благоразумие не настаивать на своем, рискуя оказаться без поддержки, так как дон Хесус Ордоньес, по своему обыкновению, всегда принимал сторону дочери.
Что же касалось дона Фернандо, то он, по-видимому, оставался довольно равнодушен к тому, что говорилось вокруг него.
Уже несколько минут он казался погруженным в глубокие размышления и едва слушал любезные речи, которые хозяин считал своим долгом то и дело обращать к нему к месту и не к месту.
Доном Фернандо овладело странное волнение.
Когда он входил в столовую и дон Хесус представлял ему все общество, авантюрист почтительно поклонился девушке, почти не взглянув на нее, после чего сел за стол и, как человек молодой, здоровый, утомленный продолжительным переездом и наделенный хорошим аппетитом, принялся усердно есть с беспечностью путешественника, который, выполняя элементарные требования вежливости, помимо этого обращает мало внимания на обстановку, временно окружающую его, и на лица, с которыми через несколько часов расстанется, чтобы никогда, быть может, не увидеть их вновь.
Когда к концу ужина разговор сделался общим и случайно коснулся предмета, столь близкого ему, -- его братьев-буканьеров, -- авантюрист, сначала равнодушный к тому, что говорилось, невольно вставил в разговор несколько слов; тогда-то он заметил, не приписывая, однако, этому большого значения, то сочувствие, с которым донья Флора отзывалась о его братьях по оружию, великодушие, с которым она защищала их от нападок.
Он поднял глаза на молодую девушку, взгляды их встретились, и он почувствовал как бы электрический разряд, от которого холод проник ему в сердце, веки его невольно опустились и краска бросилась в лицо.
Этот человек, сто раз холодно глядевший смерти в глаза, никогда еще не поддававшийся какому бы то ни было чувству, нежному или страстному, вдруг содрогнулся, и трепет пробежал по всему его телу.
"Что со мной происходит? -- думал он про себя. -- Неужели я испытываю страх... или это жгучее ощущение и есть любовь?.. Это я-то пойман? -- продолжал он. -- Я превращен в дамского кавалера невинной девочкой, почти дикаркой?! Какой вздор! Я, кажется, рехнулся!"
Он гордо поднял голову и, чтобы окончательно удостовериться в победе, которую, как он думал, одержал над собой, принялся рассматривать молодую девушку так пристально, что она в свою очередь опустила глаза.
Донье Флоре минуло шестнадцать лет. Высокая и стройная, она была тонка, но без худобы, гибка без слабости; по странной прихоти природы, придававшей ее красоте особую прелесть, в ней соединялись отличительные черты и северянок, и южанок: белокурые, цвета спелых колосьев, волосы ее, густые и тонкие, развевались при малейшем дуновении ветра и образовывали вокруг ее головы точно сияние, в котором еще резче выделялись ее бархатистые черные глаза и брови; тонкость кожи, свойственная северянкам, сочеталась со смуглотой, присущей представительницам юга; бледное лицо отличалось каким-то прозрачно-нежным оттенком. Маленький, правильно очерченный ротик был пытлив и одновременно задумчив. Ничем нельзя передать выражения этого своеобразного лица, главным образом сосредоточенного в больших черных глазах, невинных и до того блестящих, что, оживляясь, они как будто освещали все вокруг.
Авантюрист невольно поддался обаянию этого очаровательного создания, такого чистого и невинного; победа его над собой если и существовала, то длилась всего лишь мгновение. Молодой человек признал себя побежденным, он склонил голову и сказал про себя с душевным трепетом:
"Я люблю ее!"
Все было кончено! Он отказался от борьбы, сознавая ее бесполезность, и весь отдался увлекающему его течению, не спрашивая себя даже, в какую бездну повергнет его это чувство, так внезапно вкравшееся ему в сердце, тогда как он во что бы то ни стало должен был бы исторгнуть его.
"Ба! Кто знает!" -- подумал он.
Кто знает! Это великие слова в любви, они равносильны надежде.
Впрочем, любовь нелогична по самой своей сущности, именно это и дает ей ту грозную силу, с помощью которой она без труда уничтожает все преграды.
-- Вы торопитесь в Панаму, граф? -- вдруг спросил его асиендадо.
-- Почему вы мне задаете этот вопрос, сеньор? -- поинтересовался молодой человек, внезапно пробужденный от сладостных мечтаний.
-- Если он нескромен, то прошу извинить меня!
-- Нескромным он быть не может, сеньор, но все же, пожалуйста, объяснитесь.
-- Боже мой! Ничего не может быть проще! Представьте себе, граф, что по некоторым делам и мне надо ехать в Панаму. Я намерен взять с собой дочь, если только она не будет против. Дамы переносят подобное путешествие не так легко, как мы, мужчины, и потому, как вы понимаете, мне необходимо сделать кое-какие распоряжения.
-- Я вполне понимаю, -- сказал дон Фернандо с улыбкой, взглянув на донью Флору.
-- Итак, -- продолжал дон Хесус, -- я не могу выехать раньше чем через двое суток. Если бы вы могли отсрочить ваш отъезд до того времени, мы отправились бы вместе и путешествие было бы приятным вдвойне для всех нас, -- вот что я хотел вам сказать, граф. Прибавлю только, что ваше согласие осчастливило бы меня.
Дон Фернандо бросил украдкой взгляд на молодую девушку, она с живостью разговаривала о чем-то с отцом Санчесом и, по-видимому, ничего не слышала. У авантюриста чуть было не вырвался досадливый жест, но он тут же взял себя в руки и принял решение.
-- Ваше предложение заманчиво, сеньор, -- ответил он, -- мне стоит немалых усилий, чтобы от него отказаться. Однако, к несчастью, дела, требующие моего присутствия в Панаме, настолько важны, что я не имею возможности откладывать их.
-- Очень жаль, граф, но если, как я полагаю, ваше пребывание в Панаме продлится некоторое время, то, надеюсь, мы там увидимся.
-- Почту за честь быть у вас, сеньор.
Молодая девушка кротко улыбнулась авантюристу. "Какое странное создание! -- подумал он. -- Ничего не понимаю в ее причудах".
-- Простите, граф, но я хотел у вас спросить: вы знаете Панаму?
-- Никогда там не бывал.
-- Стало быть, никакого предпочтения не имеете к тому или другому месту?
-- Ровно никакого.
-- И вы пока не предпринимали никаких мер для вашего устройства в городе?
-- Разумеется, нет.
-- Тогда я сделаю вам предложение, граф, которое, надеюсь, вам будет приятно.
-- Позвольте узнать, сеньор, что это за предложение?
-- Во-первых, должен сознаться вам со всем смирением, -- самодовольно начал дон Хесус, -- что, как вы, вероятно, могли заметить, я очень богат.
-- Поздравляю вас, сеньор, -- ответил авантюрист с легкой иронией, которой дон Хесус не заметил и продолжал отважно:
-- Кроме этого громадного поместья, я являюсь владельцем еще двух домов в Чагресе и трех в Панаме, один из которых находится на площади Пласа-Майор против самого дворца губернатора.
-- Но я до сих пор не угадываю вашего предложения, сеньор.
-- Сейчас дойду до него, граф. Итак, у меня три дома в Панаме...
-- Я уже имел честь слышать это.
-- Один из этих домов находится почти у городских ворот, он расположен между двором и садом и имеет выход за черту города посредством подземной галереи под городской стеной и другой выход или вход, как вам угодно будет назвать, на почти пустынную площадь; дом этот стоит одиноко, утопая в густой листве, сквозь которую не может проникнуть нескромный глаз.
-- Да это настоящий картезианский монастырь, -- смеясь сказал дон Фернандо.
-- Просто сокровище, граф, для человека, который любит уединение, там чувствуешь себя вполне дома.
-- Это чудесно.
-- Не правда ли? Именно этот дом я и собираюсь предложить вам на все время вашего пребывания в Панаме.
-- Если ваше описание соответствует действительности, он вполне отвечает моим желаниям, только бы не оказался недостаточно обширным для моей обстановки; не скрою от вас, сеньор, что намереваюсь иметь дом, приличествующий моему имени и званию.
-- Не заботьтесь об этом, сеньор, дом велик, и расположение его очень удобно, комнаты обширны и многочисленны; кроме того, в людских могут помещаться человек десять слуг, а при необходимости -- и пятнадцать.
-- О! Столько мне и не нужно, я не так богат, как вы, Сеньор.
-- Быть может, но это к делу не относится... Кроме того, есть конюший двор для лошадей, а на крыше дома -- вышка, с которой по одну сторону прекрасно видно все окрестности, по другую -- обширное пространство Тихого океана... Что вы скажете о моем предложении?
-- Нахожу его восхитительным, и если дом меблирован...
-- Меблирован снизу доверху, граф, и не более полугода назад.
-- Признаться, -- смеясь сказал дон Фернандо, -- теперь предложение ваше очень прельщает меня.
-- Я был в этом уверен!
-- И если цена...
-- Какая цена, граф?
-- За съем. Не полагаете же вы, что я соглашусь жить в вашем доме даром?
-- Почему же нет, граф? Разве я не говорил вам, что очень богат?
-- На что я возразил, что не так богат, как вы; тем не менее, сеньор, замечу вам, что каково бы ни было мое состояние, я выше всего ценю право быть полным хозяином в своем доме.
-- Кто же вам мешает?
-- Вы, сеньор.
-- Не понимаю вас, граф.
-- Но все очень просто: чувствовать себя вполне дома где бы то ни было я могу только при двух условиях.
-- Каких, граф?
-- Если дом мной куплен или снят.
-- Но я не собираюсь продавать свой дом.
-- Прекрасно, тогда позвольте мне снять его у вас.
-- Полноте! Я был бы так счастлив доставить вам удовольствие.
-- Вы мне доставите огромное удовольствие, если позволите снять ваш дом.
-- Значит, вы не хотите просто принять его от меня на время?
-- Нет, сеньор, я не настолько богат, чтобы влезать в долги, -- прибавил граф, улыбаясь, -- я и так уже ваш должник за оказанное мне гостеприимство, давайте же остановимся на этом.
-- Какой вы оригинал, граф!
-- Вы находите, сеньор? Быть может, вы и правы, но я вынужден объявить вам свое неизменное решение: или снять ваш прелестный дом, или поселиться в другом -- вероятно, во сто раз худшем, но где я буду чувствовать себя как дома.
-- И вы не передумаете?
-- Ни в коем случае.
-- Хорошо, граф, я согласен.
-- Вы меня очень обязали этим, остается только определить цену.
-- Не заботьтесь об этом, граф.
-- Напротив, сеньор, я сильно озабочен.
-- Да мы договоримся.
-- Во сто раз лучше договориться теперь же, чтобы впоследствии не приходилось жалеть ни мне, ни вам.
-- Да вы просто страшный человек!
-- Потому, что хочу вести дело, как следует?
-- Нет, потому что вам во всем надо уступать.
-- Вы заходите чересчур далеко, сеньор, ведь я требую только справедливого, кажется.
-- Это правда, граф, и я прошу прощения.
-- Простить я готов, но с условием.
-- Каким же?
-- Назначить мне цену за съем вашего дома.
-- Опять вы за свое?
-- Разумеется, или скажите мне откровенно, что не хотите сдавать мне его.
-- Если вы непременно этого требуете, то платите мне тысячу пиастров в год. Не много это будет?
-- Цена умеренная, сеньор, и я согласен.
-- Значит, теперь с делами покончено?
-- Не совсем.
-- Что такое?
-- Позвольте минуту.
Дон Фернандо вынул из кармана бумажник с золотым замком, порылся в бумагах и подал одну асиендадо, говоря:
-- Известна ли вам в Панаме банкирская фирма Гутьеррес, Эскирос и КR?
-- Очень даже известна, граф, это самая значительная банкирская фирма во всем городе.
-- Очень рад это слышать. Вот чек на тысячу пиастров за дом, который вы, вероятно, примете; оплата, как видите, по предъявлению.
-- О, граф! -- вскричал асиендадо, которому одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в подлинности документа. -- Я беру его, закрыв глаза, в полном убеждении, что он законный.
-- Итак, решено. Потрудитесь дать мне расписку в получении тысячи пиастров и адрес дома, который находится теперь в моем распоряжении. Еще два слова сторожу дома, и с делами покончено.
По знаку хозяина мажордом вышел. Почти тотчас же он вернулся со всеми письменными принадлежностями.
-- Как! Тут же, на месте, не переводя духа? -- смеясь, вскричал асиендадо.
-- Если вы ничего против не имеете, сеньор, я буду вам весьма обязан; я уезжаю завтра на рассвете.
-- Справедливо, -- согласился дон Хесус.
Он написал расписку и вручил ее молодому человеку; тот положил ее в бумажник после того, как пробежал глазами.
-- Что же касается адреса дома, -- продолжал асиендадо, -- то он называется просто "Цветочный", и ваш проводник-индеец приведет вас к нему с закрытыми глазами.
-- Вот и ключи. Я привез их с собой, -- сказал мажордом, подавая громадную связку молодому посетителю, который, в свою очередь, передал их Мигелю.
-- Благодарю. Позвольте мне теперь принести вам искреннюю признательность, сеньор, за вашу любезность и ваше радушное гостеприимство.
-- Будьте уверены, граф, -- возразил асиендадо с поклоном, -- что я считаю за счастье случай, который мне представился, оказать вам услугу. Вы позволите нанести вам визит?
-- Я сам буду иметь честь появиться у вас, как только вы приедете в Панаму.
-- Каждый укажет вам мой дом.
-- И я, со своей стороны, в вашем распоряжении, если вам угодно будет осмотреть порт, город и даже мой корвет, на котором почту за счастье принимать вас, -- сказал капитан.
-- С величайшим удовольствием принимаю ваше приглашение, капитан, я воспользуюсь им непременно.
-- Так вы решительно отправляетесь в путь?
-- Как только займется день, это необходимо; я даже, если позволите, прощусь с вами теперь же, -- признаться, я совсем разбит от усталости.
Отец Санчес прочел молитву, и все встали из-за стола.
Дон Фернандо простился с хозяевами и ушел, улыбнувшись донье Флоре на прощание какой-то загадочной улыбкой.
У двери дон Фернандо обернулся, приложив палец к губам. Девушка молча глядела на него.
"По-моему, она хочет что-то сказать мне", -- пробормотал он про себя.
Он вышел из залы, предшествуемый мажордомом, который светил ему, в сопровождении самого хозяина и Мигеля.
Дон Хесус настоял на том, чтобы проводить гостя до его спальни и удостовериться, что для него все приготовлено.
Молодому человеку пришлось покориться этой фантазии хозяина, которую он в душе приписывал избытку вежливости.
Мажордом отворил несколько дверей, прошел через несколько зал и наконец ввел посетителей в комнату, но не в ту, где они были сперва.
Эта комната была велика, с потолком в виде купола и ковровыми обоями; освещалась она тремя готическими окнами; дубовая, потемневшая от времени изящной резьбы мебель напоминала лучшие образцы эпохи Возрождения и, очевидно, была привезена из Европы; кровать, поставленная на возвышении, к которому вели три ступени, была скрыта тяжелыми занавесками.
Рядом с изголовьем была дверь туалетной, где постелили постель для Мигеля.
Чемоданы путешественников стояли на стульях.
На столике возле кровати, у изголовья, горел ночник, и тут же стояла кружка с укрепляющим напитком, который в то время обыкновенно пили, ложась спать, и который поэтому называли вечерним питьем.
Восковые свечи горели в канделябрах, поставленных на тумбах, раскрытая библия лежала на аналое, над которым возвышалось распятие из пожелтевшей слоновой кости.
Асиендадо с видимым удовольствием осмотрелся вокруг.
-- Кажется, все в порядке, -- сказал он, потирая руки.
-- Не знаю, как благодарить вас за такое внимание, -- ответил дон Фернандо.
-- Я только исполняю долг гостеприимства. Впрочем, -- прибавил он со значением, -- если вы считаете себя моим должником, мы и этот счет сведем со временем; теперь же, когда я удостоверился, что мои приказания исполнены и вам все подано, позвольте пожелать вам доброй ночи и в особенности благополучного пути, -- по всей вероятности, я не буду иметь чести видеть вас перед вашим отъездом.
-- Боюсь, что так, поскольку собираюсь отправиться с рассветом.
-- Так прощайте -- или, вернее, до свидания в городе! Еще раз желаю вам доброй ночи и спокойного сна, чтобы завтра проснуться свежим и бодрым -- это едва ли не лучшее, что я могу пожелать вам.
-- И чему всего легче исполниться, -- с улыбкой ответил молодой человек, -- однако искренне благодарю вас.
-- Не скажите: иной раз ляжешь в убеждении, что сейчас заснешь -- и что же? От бессонницы проворочаешься с боку на бок всю ночь напролет. Для большей верности я бы советовал вам отведать питье, приготовленное на ночном столике, -- это чудное средство против бессонницы.
-- Не забуду вашего совета; доброй ночи и еще раз благодарю.
Хозяин и гость пожали друг другу руки, и дон Хесус вышел, предшествуемый мажордомом.
-- Черт бы его побрал! -- вскричал Мигель, запирая дверь на замок и на задвижку. -- Я думал, он останется тут до утра. Наконец-то мы от него избавились!
-- Признаться, я рад, что он убрался, -- ответил дон Фернандо, -- он уже начал сильно действовать мне на нервы! Сам не знаю отчего, но мне все время кажется, что любезность его притворная и он скрывает какой-то тайный замысел, которого я не угадываю.
-- Говоря по правде, у этого человека физиономия настоящего мошенника.
-- Не правда ли?
-- Он как две капли воды похож на изображение Иуды Искариота, которое я где-то видел в детстве. Но что за беда! Мы примем меры предосторожности.
-- Осторожность никогда не помешает, -- заметил дон Фернандо, положив обнаженную шпагу у своего изголовья и пистолеты под подушку.
-- Теперь, ваше сиятельство, мы осмотрим комнату.
-- Хорошо.
Они взяли в руки по свече и осмотрели всю комнату, приподнимая ковры и простукивая стены. Ничего подозрительного они не нашли.
-- Я думаю, мы можем спать спокойно -- сказал молодой человек.
-- И я думаю так же... Кстати, ваше сиятельство, знаете ли, наем этого дома -- замечательная идея, которую вы осуществили преискусно!
-- Да, хитрая лисица этот старик, но коса нашла на камень! Мы не могли найти более удобного убежища.
-- Сущая находка... Но неужели мы дадим повесить этим собакам-испанцам наших бедных товарищей?
-- Ей-богу, не дадим, если только можно помешать этому! Ведь они и попались из-за нас, думая оказать нам помощь.
-- Правда, но через два дня мы будем в Панаме. И хитры же будут испанцы, если мы не высвободим из их когтей наших братьев!
-- Что ты думаешь о капитане, дружище Мигель?
-- Премилый господин, -- ответил буканьер с усмешкой, -- но если, как надеюсь, я когда-нибудь ступлю ногой на его корвет, уж покажу же я ему, на что способны грабители, которых он так презирает!
-- Это удовольствие я доставлю тебе очень скоро.
-- В самом деле, ваше сиятельство? -- вскричал Мигель весело.
-- Даю тебе слово... но тс-с! Не говори так громко, а то еще, пожалуй, кто услышит.
-- Ну вот еще! Все спят.
-- И мы отлично сделаем, если последуем этому примеру. Спокойной ночи, Мигель.
-- Спокойной ночи, граф.
-- Постой, возьми этот напиток и выпей его, если хочешь.
-- А вы разве не желаете?
-- Нет, я не чувствую жажды.
-- А у меня так постоянная жажда. Доброй ночи, ваше сиятельство, я оставлю дверь в туалетную открытой.
-- Разумеется, нельзя знать, что может случиться.
Молодой человек лег. Мигель потушил свечи и вышел из комнаты.
Комната теперь освещалась лишь мерцающим светом ночника.
Еще некоторое время Мигель ворочался в кровати, после чего в туалетной воцарилась тишина. Спустя пятнадцать минут дон Фернандо услышал, что товарищ его храпит, словно труба органа, -- буканьер спал мертвым сном.