Когда асиенда скрылась за пригорком, путешественники придержали лошадей и продолжали свой путь умеренным шагом.
Местность, по которой ехали теперь авантюристы, была едва ли не одной из самых живописных во всей Америке. Думаю, не ошибусь, если скажу, что она не походила ни на какую другую.
Все, что природа заключает в себе поразительного, величественного и из ряда вон выходящего, представлялось удивленному взгляду во всей своей красоте и внушающем священный ужас величии.
Направо и налево, на расстоянии, точно определить которое не представлялось возможным, возвышались мохнатые вершины Кордильерского кряжа, этого спинного хребта Нового Света, пики которого, покрытые вечными снегами, достигали страшной высоты, окруженные облаками, как светлым сиянием. Их склоны покрывали громадные и таинственные леса, склоненные над темными озерками, в зеленоватой воде которых они отражались. На пустынных берегах этих озер, как бы оставшихся неприкосновенными с сотворения мира, никогда не раздавалось человеческого голоса, не скользило по ним лодки, не было закинуто рыбацкой сети, и склоны исполинских высот, постепенно понижаясь уступами, наконец сливались с бесконечными равнинами, бесплодными саваннами и страшными пустынями, которые покрывали перешеек по обе стороны горной цепи необъятным океаном зелени.
На протяжении многих миль путь лежит под исполинскими сводами деревьев-великанов, сквозь которые полуденные лучи никогда не проникают или, как бы нехотя, едва светят; потом вдруг лес редеет, и перед глазами расстилается степь, темная, обнаженная, бугристая, где взгляд теряется в безграничной дали, и грусть охватывает сердце, затем снова идут долины вперемежку с холмами. То и дело путешественник поднимается в гору и спускается вниз, пробираясь с унынием, порой с ужасом, среди этой наводящей тоску дикой природы. Напрасно ищет он следов дороги или хотя бы протоптанной тропы, и по прошествии нескольких часов одинокого странствования, не видя исхода из этой страшной пустыни, даже самый твердый человек падает духом и страх овладевает им, он отчаивается достигнуть цели своего пути, продолжительный переход, который он сделал, кажется ему напрасным и как будто вовсе не приблизившим его к человеческому жилью.
Потом вдруг, без малейшего перехода, с вершины холма ослепленному взгляду открывается восхитительная картина: громадные вековые леса, прихотливо разбросанные букетами группы роскошных тропических растений, которые грациозно склоняют свои широкие зубчатые листья, когда их нежно ласкает легкий ветерок, реки, словно змейки извивающиеся бесконечными изгибами под сенью водяных растений, которые окаймляют их берега, и нередко, перекинув через журчащий поток воздушный мост из листьев и цветов, образуют зеленые арки, и, наконец, местами, под жесткой травой, коварные трясины или озерки с зеленоватой стоячей водой, убежищем кайманов и игуан, лениво греющихся на солнце.
На протяжении около двадцати миль, то есть от Чагреса до Панамы, и миль на сорок или пятьдесят в окружности разнообразнейшие живописные виды сменяют один другой, но не утрачивают печати величия и дикости, которую наложил Господь на все выдающиеся создания природы.
Часам к одиннадцати путешественники остановились для отдыха на большой поляне в лесу, по которой протекал ручеек.
Они хотели переждать полуденный зной, а заодно дать лошадям передохнуть и накормить их, в чем бедные животные чрезвычайно нуждались.
Когда лошадям задали корму, путешественники подумали о себе.
Хосе взялся приготовить обед и дело это исполнил с ловкостью и проворством, которые снискали ему похвалу товарищей, с давних пор привыкших к кочевой жизни и потому прекрасно разбиравшихся в подобном деле.
После обеда, который был прикончен мигом, путешественники, как обычно, раскурили трубки и принялись беседовать.
Разговор завязал Мигель Баск, богатырски хватив себя по колену кулаком, так что в пору было свалиться быку.
-- Что с тобой? -- спросил Лоран, смеясь.
-- Что со мной? Пропасть их возьми! -- вскричал Мигель с блеском гнева в глазах. -- Да то, что со мной поступили, как с желторотым птенцом, и если когда-нибудь эти мерзавцы попадутся мне под лапу, -- прибавил он, протянув с угрозой огромную ручищу, словно баранью лопатку, -- они узнают на собственном опыте, из какого теста я создан.
-- На что же тебе жаловаться? -- шутливо возразил товарищ.
-- Как на что?! -- рассвирепел буканьер. -- Вот это мне нравится! Замечание бесподобно! Вы не понимаете, на что я негодую?!
-- Я жду, чтобы ты объяснился более спокойно, если можешь.
-- Постараюсь, но ручаться не стану.
-- Попробуй все-таки.
-- Для меня дело ясное: мнимое питье -- просто наркотическое зелье. Этот изменник дон Хесус, как он назвался, хотел убить нас во время сна; по счастью, я запер дверь на задвижку.
-- Ты абсолютно ошибаешься, брат, асиендадо к этому непричастен.
-- Не может быть!
-- Очень даже может. Более того, скажу даже, что он первый перепугался бы, если б только знал, что в эту ночь происходило в его доме.
-- Вздор какой! А усыпляющее зелье, которое я выпил?
-- Приготовлено было не им. Этот достойный муж не подозревает и о четверти того, что у него творится в доме. Асиенда, полагаю, двойная, если не тройная, и построена во вкусе старых богемских и венгерских замков, со множеством потайных ходов, опускных дверей в стенах, тайников и подземелий, которые перекрещиваются во всех направлениях. У меня есть доказательство, что нынешний владелец не имеет понятия обо всем этом.
-- Как хотите, граф, -- возразил буканьер, пожав плечами, -- а я все-таки был усыплен, иначе не мог бы не слышать, что вы зовете меня на помощь.
-- Это правда.
-- И я, ваш преданный товарищ, почти брат, дал бы убить вас возле себя, не защитив!
-- Чем же ты был бы виноват, раз спал?
-- Эту-то дьявольскую шутку я и не прощу тем, кто проделал ее со мной.
-- Мне не хотели причинить зла, напротив, со мной прекрасно обращались.
-- Возможно, но могло быть иначе, и тогда я, Мигель Баск, остался бы опозоренным в глазах товарищей, которые не поверили бы ни единому моему слову из этой нелепой истории.
-- Полно, утешься, старый товарищ! Разве ты не знаешь, как я люблю тебя?
-- Знаю ли? Именно потому и бешусь!
-- Итак, -- сказал проводник, который внимательно вслушивался в разговор двух флибустьеров, -- это правда, что в доме водится нечистая сила, как утверждают?
-- Да, водится, но это существа из такой же плоти и крови, как и мы, которые вынашивают какие-то мрачные замыслы.
-- Вы не думаете, сеньор, что это призраки потустороннего мира?
-- Повторяю тебе, что это люди -- решительные и грозные, правда, -- но вовсе не привидения. Они обладают громадными возможностями наводить ужас и, вероятно, действуют под началом некоего умного и неустрашимого предводителя, но в том, что они исполняют, нет ничего сверхъестественного, хотя способ и результаты их действий превышают человеческое понимание.
-- Тем они опаснее!
-- Разумеется! Поэтому я и принял твердое решение открыть, кто это.
-- Нас будет двое в этих розысках, -- заметил Мигель.
-- Нет, трое, -- медленно сказал краснокожий, -- у меня также есть важный повод стараться узнать, кто эти люди.
Капитан Лоран украдкой взглянул на проводника, но лицо индейца было спокойно и взгляд исполнен такого достоинства, что подозрения молодого человека, если таковые у него и возникли, мгновенно рассеялись.
-- Хорошо, -- сказал он, -- принимаю твою помощь, мы будем действовать сообща.
-- Я запомню ваше обещание, сеньор, -- произнес проводник.
-- Кажется, об этом предмете теперь сказано достаточно, -- сказал Лоран, -- да и говорить, вроде, больше нечего... Сколько миль осталось еще до Панамы?
-- Около восьми, если ехать по окольной дороге, напрямик же не более пяти.
-- Можно ли рассчитывать быть в городе до заката солнца, если ехать окольной дорогой?
-- Это трудно, даже невозможно.
-- А напрямик?
-- Очень легко, но предупреждаю вас, дорога утомительная.
-- Эка невидаль для нас! -- вскричал Мигель.
-- Что же вы решили, сеньор?
-- Мы поедем напрямик.
-- Очень хорошо. Тогда надо двинуться в путь через час.
-- Во сколько, примерно, мы будем в городе?
-- Самое позднее -- в четыре.
-- Прекрасно, этого-то я и хочу... Ты хорошо знаешь Панаму?
-- Так же, как и эту пустыню.
-- Дон Хесус сдал мне внаймы свой дом, куда я прямиком и намерен отправиться.
-- Который из домов? У дона Хесуса их в городе три.
-- Тот, что называется Цветочным домом.
-- Дон Хесус отдал вам внаймы Цветочный дом? -- воскликнул в изумлении проводник.
-- Да, а что же ты находишь в этом удивительного?
-- Ничего... и вместе с тем очень много.
-- Не понимаю.
-- Человек этот, должно быть, сошел с ума, если согласился уступить вам этот дом... или кто-нибудь подсказал ему это.
-- С какой целью?
-- Не знаю, но совет, во всяком случае, исходит не иначе как от друга, вам же остается только радоваться такой удаче.
-- Почему?
-- Ни один из домов в Панаме не мог быть более удобным для вас по своему устройству как снаружи, так и внутри. Вообще, он имеет очень много общего с домом на асиенде.
-- Ах, черт возьми! Ты пугаешь меня, любезный Хосе!
-- Чем же, сеньор?
-- Если я буду постоянно проваливаться в разные люки и тайники, мне придется плохо в моем жилище; меня окружат невидимыми шпионами, которые будут следить за каждым моим движением, подслушивать каждое мое слово, ловить все, что я захочу скрыть, -- словом, я буду связан по рукам и по ногам и, подозревая измену, не посмею ни шевельнуться, ни сказать слова.
-- Успокойтесь, ничего подобного не будет. Только два человека знали все тайны этого дома: один из них -- тот, кто его строил, но он умер.
-- А другой кто?
-- Другой -- я.
-- Эге! Славная штука! -- вскричал Мигель.
-- Ты? -- переспросил дон Фернандо или, вернее, капитан Лоран.
-- Именно я, сеньор.
-- Я ничего не понимаю, Хосе.
-- Объяснение мое будет коротко и ясно, сеньор, слушайте.
-- Я слушаю.
-- По причинам, о которых вам знать теперь нет ни малейшей надобности, я попал в Панаму ребенком, едва достигнув десяти лет, но я был высок и силен для своего возраста, смотрел бойко и понравился капитану испанского торгового судна. Этот добрый человек купил меня, оставил при себе, мало-помалу привязался ко мне и -- поскольку я с полной откровенностью рассказал ему свою историю, ничего не утаив, -- был тронут моей несчастной судьбой и дал мне свободу, когда я достиг пятнадцати лет. Свободой своей я, однако, не воспользовался и остался при своем благодетеле. Я поклялся не расставаться с ним до его смерти. Капитан Гутьеррес Агуире, как звали моего хозяина, главным образом занимался контрабандой жемчуга. Он нажил неплохое состояние, занимаясь этим промыслом, но рисковал головой -- испанское правительство не шутило с контрабандистами. Капитан был очень богат, но ежеминутно опасался обыска в своем доме, поскольку находился на подозрении. Однажды он сообщил мне о своих опасениях и попросил привести к нему индейца, который под его руководством построил бы такой дом, какой он желает. Во время поездки в Кальяо за несколько месяцев до этого капитан заказал испанцу-архитектору план дома, который показал мне. На мое замечание, что архитектор может случайно заглянуть в Панаму, капитан ответил мне со странной улыбкой, что предотвратить подобную случайность в его власти.
-- Достойный контрабандист, видимо, придушил архитектора, -- вставил свое словечко Мигель.
-- Этого я не знаю, но верно то, что этот человек внезапно исчез и никто о нем больше не слыхал.
-- Я поклялся бы, что так! -- опять вскричал неисправимый буканьер.
-- Молчи, Мигель!.. Что ты сделал, Хосе, после того как капитан доверился тебе?
-- Я посоветовал ему взять мирных индейцев из другой местности, чтобы они выстроили этот дом под его руководством. Мысль капитану понравилась, и он поручил мне нанять этих людей. Поручение я исполнил со всей тщательностью и спустя две недели вернулся в Панаму с двадцатью работниками, взятыми из дальней индейской деревни или, вернее, дальнего индейского племени. В мое отсутствие капитан не зевал: он выбрал и купил место и завез необходимые материалы. Через пять месяцев дом был закончен, а работники щедро вознаграждены и отпущены. В течение всего времени, пока длилось строительство, мы с капитаном Гутьерресом наблюдали за ними так внимательно, что они ни с кем не могли общаться; впрочем, они и сами не понимали как следует, что именно они сооружают.
-- Это весьма вероятно, -- заметил Лоран, -- но как правительство не встревожилось такой продолжительной постройкой? Ведь в этом краю и дворец воздвигается менее чем за месяц.
-- Вам известна небрежность, нерадение и в особенности жадность членов колониального управления... У капитана Гутьерреса были друзья везде, он всем сумел залепить глаза и заткнуть уши. Впрочем, он вел свое дело с величайшей осторожностью, место для дома было им выбрано искусно, в отдаленной части города, где жили одни индейцы. Из всего этого вышло, что никто ничего не видел и видеть не хотел, что, в сущности, для капитана Гутьерреса было одно и то же. Прошло несколько лет, капитан сильно постарел, и его тянуло вернуться в Европу. Наконец он не мог более сопротивляться такому сильному желанию, снарядил корабль, на который перевез все свои богатства, обнял и поцеловал меня на пристани, куда я проводил его, сел в шлюпку, которая ждала его, и уехал. Поднимаясь по трапу на корабль, который стоял уже готовый сняться с якоря, он оступился, упал в воду и утонул, несмотря на все усилия спасти его.
-- Это архитектор его за ногу дернул! -- со смехом пояснил Мигель.
-- А дом кому достался?
-- У дона Гутьерреса не было наследников, все состояние его захватило правительство.
-- Какая пожива для собак-испанцев!
-- Куда же ты тогда девался, Хосе?
-- Меня ничто больше не удерживало в Панаме, и я вернулся в прерии. Целых пятнадцать лет после того я близко не подходил к городам белых.
-- А по возвращении в Панаму ты ничего не слышал об этом доме?
-- Немного, сеньор, он меня не интересовал. Случайно до моих ушей дошло, что он был перепродан несколько раз, но окончательно куплен с год назад доном Хесусом Ордоньесом. Вот и все.
-- Не подозреваешь ли ты причины, по которой дон Хесус приобрел его?
-- Я солгал бы, сеньор, если бы стал утверждать противное.
-- Какая же это причина, по твоему мнению?
-- В Панаме все занимаются контрабандой, от губернатора до последнего пеона.
-- Ай-яй-яй! -- вскричал Мигель.
-- Разумеется, -- продолжал индеец, -- все соблюдают величайшую осторожность, и те, кто имеют наибольшие прибыли от этого беспошлинного торга, то есть губернатор и другие члены правительства, неумолимы к мелким контрабандистам и преследуют их с ожесточением за вред, который те наносят их интересам.
-- Итак?..
-- Мелкие контрабандисты, которым все это известно как нельзя лучше, пускают в ход все возможные способы, чтобы укрыться от гонений на них, отсюда следует постоянная борьба хитрости против хитрости.
-- Прекрасно, но какое отношение к этому имеет дон Хесус?
-- Вместе с доном Пабло Сандовалем и некоторыми другими людьми он -- один из самых смелых и хитрых контрабандистов в Панаме.
-- Как?! -- перебил проводника Мигель. -- Дон Пабло Сандоваль, капитан корвета "Жемчужина", -- контрабандист?
-- Собственной персоной! Они ведут дело с большим размахом и не отступают ни перед чем. Компаньонам понадобился дом, где они в случае надобности могли бы сложить свои товары. Цветочный дом, с выходом в поле, пришелся им как раз на руку, вот дон Хесус и приобрел его.
-- Это действительно вполне возможно... И ты уверен, что дон Хесус не знает всех тайников своего дома?
-- Уверен в этом. Кто бы мог ему указать их?
-- Случай мог бы помочь им в этом.
-- Это невозможно, сеньор, вы скоро сами удостоверитесь в этом!.. Впрочем, с тех пор как дом был продан в первый раз и осмотрен от чердака до подвала, подобное открытие давно уже стало бы известно в городе. Для меня же несомненным доказательством полного неведения дона Хесуса на этот счет служит то, что он так легко согласился сдать вам этот дом внаймы и назначил такую умеренную цену.
-- Я допускаю это, но чему ты приписываешь внезапную мысль сдать мне его?
-- Как знать? Может быть, за ним стали зорко следить, и этим способом он хочет отвратить от себя подозрения. Прехитрая лисица этот сеньор Ордоньес!
-- И я того же мнения, Хосе; не знаю почему, но человек этот, который, в сущности, был крайне любезен со мной, внушил мне непреодолимое отвращение.
-- Такое впечатление он производит на всех с первого взгляда.
-- Выгодное впечатление, нечего сказать! -- пробормотал Мигель.
-- Мы будем наблюдать за ним, Хосе.
-- Положитесь в этом на меня, сеньор.
Вдруг проводник остановился. С минуту он с беспокойством втягивал в себя воздух, потом лег на землю и прислушался к отдаленному шуму, который был доступен лишь его слуху.
Два авантюриста переглянулись с изумлением, ничего не понимая.
Вдруг проводник вскочил на ноги.
-- Скорее спрячьте лошадей в кустах, пока я скрою всякий след нашей стоянки.
Слова эти были произнесены так серьезно, что авантюристы молча повиновались, подозревая, что им грозит серьезная опасность.
Проводник торопливо разбросал золу от костра и поднял примятую траву.
Он крепко перевязал ноздри лошадям, чтобы они не заржали, и после этой последней меры предосторожности шепнул:
-- Слушайте!
-- Что там такое? -- спросил Лоран с беспокойством.
-- Какой-нибудь дикий зверь забежал? -- вполголоса предположил Мигель.
-- Если бы так, -- пожал плечами проводник. -- Слушайте, говорю вам.
Вскоре явственно послышался глухой, непрерывный шум, похожий на отдаленные раскаты грома; он приближался с необычайной быстротой.
-- Что это значит? -- спросил опять Лоран.
-- Топот двух лошадей, пущенных во весь опор! Не говорите ни слова и смотрите; если не ошибаюсь, мы узнаем кое-что любопытное.
Все молча стали смотреть в направлении, откуда слышался топот, раздававшийся все ближе и ближе.
Прошло несколько минут, потом затрещали и раздвинулись ветви кустарника, и два всадника вихрем промчались мимо притаившихся авантюристов, скрывшись опять в чаще леса.
-- Видели? -- спросил проводник.
-- Разумеется.
-- И узнали?
-- Еще бы! Это дон Хесус Ордоньес и дон Пабло Сандоваль.
-- Действительно, это они и были, вы не ошиблись.
-- Что им понадобилось в Панаме сегодня и почему они так спешат?
-- Это мы узнаем сегодня же вечером.
-- Но ведь они хотели выехать только завтра!
-- Вероятно, дон Хесус ночью вернется на асиенду, у него лучшие лошади во всей колонии -- арабской породы, способные на одном дыхании проскакать двадцать миль и даже не вспотеть.
-- Странно! -- пробормотал Лоран.
-- Не правда ли?
-- Как бы нам узнать причину?
-- Это уж мое дело, -- перебил проводник, -- мы будем в Панаме за два часа до них.
-- Ты в этом уверен?
-- Ручаюсь головой! Хорошие ли вы ездоки?
-- За себя я отвечаю.
-- А ваш товарищ?
-- И тот не оплошает.
-- Так дело в шляпе! Скорей на лошадей!
-- Но ты-то как же?..
-- А вот как! -- ответил проводник, одним прыжком очутившись за спиной Лорана, который передал ему поводья. -- Теперь держитесь, сеньоры, вы попробуете езду, какой век не испытывали, и вдобавок по дорогам, где любое падение -- смертельно! Ведь вы хотите быть в Панаме во что бы то ни стало?
-- Во что бы то ни стало!.. Но как же лошади?
-- Сами увидите, на что они способны. Вы готовы?
-- Готовы, -- ответили в один голос авантюристы. Проводник тихо свистнул, лошади вздрогнули, точно их пронизал электрический разряд, пригнули уши и разом понеслись с такой стремительностью, что всадники, низко наклонившись вперед, порой задыхались, а временами точно дышали огнем.
Описать эту бешеную скачку нет возможности, дать о ней понятие нельзя никакими словами. Несмотря на преграды, на каждом шагу возникавшие под их ногами, лошади, точно демоны, неслись то через опрокинутые деревья и через рвы, то по крутизне и вдоль оврагов, где едва хватало места, куда им ступать.
Время от времени проводник тихо щелкал языком. При этом знаке благородные животные удваивали свои усилия, и сверхъестественный и стремительный их бег принимал размеры страшного наваждения.
Всадники больше ничего не видели и не слышали; без мыслей, почти без дыхания они все мчались и мчались вперед, как бы увлекаемые вихрем, и деревья, овраги, горы мелькали мимо них с головокружительной быстротой.
Лошади летели, пыша огнем из раздувавшихся ноздрей, великолепные в своей дикой красоте, с развевающимися хвостами и взъерошенной гривой, по временам испуская ржание, никогда не спотыкаясь, не замедляя своего фантастического бега и не выказывая ни малейшего признака усталости.
Сколько длилась эта дьявольская скачка, во время которой всадники сто раз рисковали слететь в овраг или разбиться на дне разверзнутых у их ног пропастей, не мог бы сказать ни один из них; они с трудом давали себе отчет в своем собственном существовании и пассивно, без всякого сознания подчинялись увлекающему их урагану.
Вдруг проводник тихо свистнул.
Лошади остановились как вкопанные.
Остановка произошла так мгновенно и неожиданно, что Мигель перелетел через голову лошади и грохнулся оземь.
-- Премного благодарен! -- вскричал он, встав на ноги и потирая бок.
-- Приехали, -- сказал проводник голосом спокойным и ровным, как ни в чем не бывало.
-- Уже?! -- воскликнул Лоран, осматриваясь вокруг и видя одни столетние деревья окружающего их густого леса.
-- Я не жалею об этом, -- заметил Мигель, -- долго мне не забыть этой маленькой прогулки! Вот черти-то, пропасть их возьми! Дерут со всех ног!
-- Теперь вы знаете моих лошадей. Что скажете о них?
-- Благородные животные! -- вскричал Лоран. -- И тени усталости не заметно!
-- Они могли бы бежать таким образом еще часа три, если бы понадобилось.
-- А дон Хесус со своим спутником?
-- Далеко позади нас. Разве вы можете предположить, чтобы их лошади могли сравниться с моими?
-- Действительно, всякое сравнение невозможно... Но зачем же нам останавливаться в этом лесу?
-- Наше прибытие в Панаму пока должно оставаться тайной, завтра утром мы чинно въедем в город, как подобает честным путешественникам, сегодня же мы изберем другой путь.
-- Ты прав; какой же?
-- Вот этот.
И проводник разобрал хворост, за которым скрывался вход в пещеру.
-- Дон Хесус, -- продолжал он, -- знает один из потайных ходов, ведущих в его дом, мне же известно много других.
Входите, я введу лошадей и скрою следы нашего прохода: никто не должен подозревать, что существует это подземелье, со временем оно пригодится нам.
-- Справедливо, -- сказал Лоран и вошел в пещеру, а вслед за ним -- Мигель.
Подземелье, должно быть, освещалось искусно сделанными скважинами -- в него попадало столько света, что можно было легко продвигаться вперед без малейших опасений.
Проводник ввел лошадей одну за другой, потом тщательно замел все следы на земле и, как и прежде, заложил вход грудой хвороста.
Тропинка в подземелье, усыпанная песком, постепенно вела вниз и была достаточно широкой, чтобы двое могли идти по ней рядом. После двадцати минут ходьбы авантюристы наткнулись на скалу, которой, по-видимому, заканчивалось подземелье.
-- Вот, посмотрите, -- указал проводник на пружину, искусно скрытую в трещине каменной глыбы.
Он надавил на пружину, и глыба тихо повернулась на своих невидимых шарнирах, потом, когда все прошли, проводник надавил на другую пружину, и скала приняла свое прежнее положение.
Еще две подобные гранитные глыбы встретили они на своем пути.
-- Скоро ли мы будем у цели? -- спросил Лоран.
-- Через четверть часа.
Опять нажав пальцем на некое место в стене, проводник отворил скрытую дверь в конюшню, где совершенно свободно мог поместиться десяток лошадей.
Проводник поставил туда своих лошадей, снял с них сбрую и, засыпав им корму, оставил там.
-- Таких конюшен здесь целых пять, -- сказал Хосе, -- не считая той, которая при доме.
-- Эге! Это не вредно знать! -- заметил Лоран.
-- Со временем я покажу их вам, а теперь пойдемте скорее. Он затворил за собой дверь, и все пошли дальше.
-- Теперь мы в вашем саду, -- сказал проводник спустя некоторое время.
-- Так мы, значит, уже в Панаме? -- с любопытством спросил Мигель.
-- С добрых четверть часа.
-- Превесело расхаживать таким образом инкогнито.
-- Ба! Вы еще ничего не видели.
Покатость подземного хода мало-помалу становилась ощутимее. Пройдя еще минут двадцать пять, они очутились перед стеной, которая отворилась перед ними, как отодвигались до этого глыбы гранита.
За стеной начиналась узкая лестница, которая шла спиралью.
-- Вот мы и дома, -- сказал Хосе, запирая за собой проход. -- Эта лестница охватывает весь дом, она ведет во все комнаты, от самых маленьких до самых больших, а также выходит в тайники, которых всего девять, -- все они большие и с хорошей вентиляцией, из них можно слышать все, что происходит в открытых комнатах дома, и, кроме того, есть еще ход к службам с таким же точно устройством.
-- Какое странное здание! -- вскричал Мигель. -- Напрасно дон Хесус давал нам ключи, не много же пользы они нам принесли!
-- Правда, -- сказал проводник, -- но они нам послужат, когда мы пожелаем войти в настоящий дом, где мы находимся, -- это только его двойник. Пойдемте.
Авантюристы последовали за индейцем, и он ввел их в довольно большую комнату, обставленную хорошей мебелью.
-- Расположимся здесь на первое время. Кабинет дона Хесуса рядом, отсюда мы увидим и услышим двух наших приятелей, когда они приедут.
-- А нам как быть? -- спросил Лоран.
-- Мы услышим их, но они нас не услышат.
-- Это весьма приятно, -- заметил Мигель. -- А знаете ли, -- вскричал он вдруг, -- ведь домовладелец-то оставил вторые ключи у себя!
-- Вероятно.
-- Будьте спокойны, я потребую их у него, -- сказал Лоран.
-- Он не станет доводить дело до этого и сам отдаст ключи, -- возразил проводник. -- И оставил-то он их у себя только потому, что имел намерение приехать сюда сегодня, я полагаю.
-- Что же нам теперь делать?
-- Ждать и, чтобы скоротать время, поесть. Вероятно, вы проголодались?
-- Признаться, от этой дьявольской скачки я совсем отощал, -- улыбаясь, согласился Лоран.
-- У меня также живот подвело, -- подхватил Мигель.
-- Через минуту я доставлю вам все, что нужно. Тут в шкафу лежит белье, есть и посуда; накройте пока что стол.
С этими словами он вышел.
-- Что ты скажешь обо всем этом, Мигель? -- спросил капитан Лоран у своего спутника, как только они остались Наедине.
-- Скажу, что все это презабавно, лишь бы дольше продлилось.
-- Но продлится ли?
-- Вы хотите знать слишком много, любезный Лоран, вам должно быть известно мое правило: пусть все идет своим ходом; подождем и посмотрим, как советует проводник. Впрочем, теперь жаловаться нечего, все удается нам как нельзя лучше, если не ошибаюсь.
-- Даже что-то уж чересчур хорошо.
-- Вечно у вас все заботы! Забота убьет даже кошку.
-- Правда, давай накрывать на стол.
-- Это самое лучшее, что можно сделать.
Управившись, они сели к столу и принялись ждать.
Через четверть часа проводник вернулся со всеми припасами для превосходной и обильной трапезы; он не забыл даже напитков.
Возвращение его авантюристы приветствовали радостными возгласами.