На рассвете следующего дня они уже выходили из дома, а на исходе восьмого часа дон Фернандо открыто въезжал в Панаму со своим слугой и краснокожим проводником. Чтобы весть о его прибытии разнеслась возможно скорее, молодой человек счел нужным въехать в ворота, противоположные той части города, где находился Цветочный дом.
И цель его была достигнута -- в особенности благодаря тому, что подученный Хосе ловко пробалтывался и с величайшей любезностью отвечал на расспросы, с которыми осаждали его любопытные на каждом шагу.
В гавани дон Фернандо остановился у таможни и велел вызвать служителя, назвавшись всеми своими именами и титулами.
Служитель таможни, толстяк с одутловатым лицом, тотчас выбежал впопыхах, рассыпаясь в раболепных извинениях, что заставил ждать его сиятельство.
Мнимый граф положил конец этому словоизвержению, попросив служителя доставить ему в тот же день тюки, присланные для него на каравелле "Святая Троица" и сложенные в таможне. Само собой разумеется, что толстяк свято обязался исполнить желание его сиятельства и не переставал извиняться неизвестно в чем, пока дон Фернандо не простился с ним и не уехал.
Миновав площадь Пласа-Майор и оставив за спиной улицы Маркадер и Платерос, путешественники свернули на улицу Сан-Франсиско, в конце которой находился Цветочный дом.
Коррехидор и два альгвазила стояли неподвижно у входа.
Увидев графа, коррехидор с почтительным поклоном доложил, что в соответствии с законом явился лично присутствовать при отпирании дверей дома, снятого его сиятельством, и его водворении в нем. Он прибавил, что утром к нему прискакал пеон из асиенды дель-Райо. Гонец привез запасные ключи и передал, что дон Хесус Ордоньес де Сильва-и-Кастро второпях забыл вручить их своему благородному жильцу.
Все сказанное было ложью от первого до последнего слова, дон Фернандо знал это как нельзя лучше, но не подавал вида. Он любезно поблагодарил коррехидора за хлопоты, принял от него ключи и пригласил его войти вместе с ним.
Коррехидор с радостью согласился.
Двери отперли, и путешественники в сопровождении коррехидора и двух альгвазилов вошли внутрь.
Дом был действительно великолепен и, в особенности, прекрасно расположен.
Архитектор дона Гутьерреса Агуире был человеком гениальным, план его вполне мог назваться образцовым.
Комнаты, отлично спланированные, были просторны, светлы, прохладны, удобны и меблированы не только роскошно, но и с тем глубоким пониманием комфорта, о котором тогда почти не имели понятия.
Службы, размещенные не слишком близко, но и не слишком далеко от дома, состояли из конюшенного двора с сараями прекрасного устройства.
От обилия больших деревьев и клумб с громадными тропическими растениями, поднимающимися на пятнадцать-двадцать метров в высоту, сад, обширный и со вкусом разбитый, был исполнен прохладной тени и таинственной тишины; по нему протекала речка, в струях которой весело играли на солнце целые стаи рыбок.
Казалось, граф был в полном восторге от всего увиденного.
-- Известен вам этот дом, сеньор коррехидор? -- между делом спросил он судью, следовавшего за ним по пятам.
-- Почти что нет, ваше сиятельство, -- не смущаясь, ответил дон Кристобаль, -- я был в нем только раз, и то давно, в то время, когда первый его владелец погиб при таких несчастных обстоятельствах.
-- Он утонул, кажется? -- небрежно спросил граф.
-- Утонул, ваше сиятельство, а человек был предостойный, которого Господь наверняка принял в обитель блаженных.
-- Аминь! -- заключил граф. -- Надеюсь, сеньор коррехидор, что вы окажете мне честь и будете навещать меня.
-- Помилуйте, ваше сиятельство, это будет честью для, вашего покорного слуги!
В эту минуту к графу подошел Хосе и доложил, что привезены его вещи, которые смотритель таможни поспешил доставить, и слуги графа, прибывшие на каравелле "Святая Троица", явились в сопровождении самого капитана.
-- Извините, что я вынужден оставить вас, любезный сеньор, -- обратился граф к дону Кристобалю с величайшей любезностью. -- Как видите, я не волен теперь располагать собой.
-- Помилуйте, ваше сиятельство, я пришел бы в отчаяние, если бы стеснил вас чем бы то ни было.
-- Впрочем, -- заметил молодой человек, -- надеюсь еще сегодня увидеться с вами.
-- Каким же это образом, ваше сиятельство?
-- Я намерен сегодня же явиться к его превосходительству дону Рамону де Ла Крусу, вашему губернатору, к которому имею рекомендательное письмо, -- заявил дон Фернандо с улыбкой.
-- Не разрешите ли вы мне оповестить дона Района де Ла Круса о вашем скором посещении, ваше сиятельство?
-- Сделайте одолжение, буду очень рад.
Они расстались, и дон Кристобаль ретировался в полном восхищении.
"Дон Хесус прав, -- думал он про себя, направляясь к своему дому, -- этот молодой человек премилый, мы наверняка будем иметь успех".
Когда дон Фернандо возвратился из сада в дом, тюки уже были внесены, а пеоны отпущены Мигелем Баском.
Человек двенадцать слуг, рослых, дюжих, с резкими, выразительными лицами и в богатых ливреях, уже распаковывали тюки и вынимали вещи.
Тюки эти не вскрывались на таможне, так как были отмечены гербом и вензелем графа де Кастель-Морено; осмотреть их -- значило бы грубо оскорбить благородного графа, племянника вице-короля Новой Испании. Служитель таможни отлично знал свои обязанности и, разумеется, не мог совершить подобного преступления против вежливости относительно такой высокопоставленной особы.
Это соблюдение этикета было счастливым для авантюристов. Дон Кристобаль Брибон-и-Москито, честный и богобоязненный коррехидор, известный читателю, скорчил бы престранную физиономию, если бы мог видеть различные предметы, поочередно извлекаемые из таинственных тюков.
Во-первых, в них заключалось шестьдесят отлично упакованных и разобранных на части буканьерских ружей, замечательных по дальнобойности и меткости выстрела; ружья эти изготовлялись исключительно в Нанте и Дьепе у оружейников Желена и Бражи.
Потом на свет были извлечены сабли, кинжалы, кортики, порох, пули и Бог весть что еще.
Надо было обладать смелостью этих отважных авантюристов, чтобы отправить подобные предметы в испанский порт, хотя бы и под прикрытием одного из знатнейших имен в Испании. Пустая случайность могла привести к тому, чтобы все открылось, но буканьеры не задумывались ни на секунду.
Впрочем, они рассчитывали на гордость испанской знати и низкое раболепство правительственных чиновников. Расчет их оказался верен.
Следует сказать теперь же, чтобы больше к этому не возвращаться, что весь экипаж на каравелле и все без исключения слуги мнимого графа де Кастель-Морено были буканьерами, отобранными с величайшей тщательностью из числа самых храбрых Береговых братьев на Тортуге, в Леогане, в Пор-де-Пе и Пор-Марго.
По мере того как упомянутые нами странные предметы вынимались из тюков, их переносили в потайную комнату.
Всего тюков было штук двадцать, но только два из них с бельем, гардеробом и драгоценностями дона Фернандо.
Понаблюдав с минуту за работой Мигеля Баска и его товарищей и пожав каждому из них руку, молодой человек прошел в свой кабинет, где его ожидал капитан каравеллы.
-- Здравствуй, Тихий Ветерок! -- Здравствуй, Лоран! -- вскричали оба в один голос и бросились друг другу в объятия.
-- Вот мы и опять вместе! -- сказал Лоран с чувством.
-- Как же я рад этому! -- воскликнул Тихий Ветерок.
-- Выкурим по трубочке, выпьем по стакану и потолкуем о делах.
-- Хорошо, отличная мысль! Эти черти-испанцы -- чтоб им пусто было! -- все едят с приправой из перца, так что в их проклятой стране вечно хочется пить.
-- Так ли уж это плохо? -- засмеялся Лоран.
-- Да я, собственно, не жалуюсь.
Приятели раскурили трубки и разлили вино по стаканам.
-- Теперь побеседуем, -- сказал Лоран. -- Твое здоровье!
-- Спасибо, твое здоровье! Побеседуем, я готов.
-- Кстати, ты знаешь, что десять человек из наших сидят здесь в тюрьме, и дело идет к тому, что их повесят?
-- Знаю ли? Это мне нравится! -- вскричал Тихий Ветерок, захохотав во все горло. -- Да ведь я же эту штуку и подстроил!
-- Ты?
-- Самолично.
-- Почему? С какой целью? Разве взбунтовался экипаж?
-- На судне, где командует Тихий Ветерок? Полно, брат, ты, верно, шутишь!
-- Да ведь это непостижимо...
-- Разумеется, и если не объяснить тебе всего, ты ни за что в жизни не догадаешься.
-- В таком случае, объясни мне все.
-- Это самое лучшее. Твое здоровье!
-- Твое! Ну, рассказывай.
-- Постой, брат, дай начать с самого начала. Представь себе, что я был уже недалеко от берега, когда внезапно мне пришла в голову мысль, что для торгового судна у меня экипаж слишком многочисленный и может возбудить подозрения: не считая твоих слуг, нас на судне было двадцать пять человек.
-- Многовато.
-- Не правда ли? Легко можно было заподозрить неладное. Вот я и поделился этой заботой со своим лейтенантом.
-- Твоим лейтенантом ведь был Бартелеми?
-- Был.
-- Как был? Разве он умер?
-- Да слушай же, пропасть тебя возьми!
-- Ты прав; твое здоровье!
-- Твое! Бартелеми нашел, что я прав. "Надо поправить дело, брат", -- сказал он мне.
"Но каким образом? -- возразил я. -- Не побросать же мне своих людей в море".
Ты знаешь Бартелеми, он только рассмеялся.
"В крайне случае, и это средство хорошо, -- продолжал он, -- но, кажется, я нашел лучшее: я возьму десять человек и вместе с ними отправлюсь в лодке к берегу. Само собой, испанцы схватят нас, отправят в Панаму..." -- "...И повесят всех до одного, -- перебил я. -- Прекрасное средство, нечего сказать!" -- "Полно, брат! -- расхохотался он. -- А ты-то где же будешь? Неужели Лоран и Мигель Баск, не говоря уже об остальных товарищах, не спасут нас?"
-- Храбрец!
-- Конечно, да и мы были поблизости и могли спасти их. Я не противился более и сказал ему: "Поступай как знаешь".
Тут он свистком вызвал экипаж на палубу и, когда все собрались, рассказал о предстоящем деле, -- ты знаешь, как он умеет говорить, когда захочет. В результате я чуть ли не один остался на каравелле, прах их возьми! Но Бартелеми -- хитрая бестия, он знает толк в деле; он предложил бросить жребий, кому ехать. Люди согласились, случай решил выбор, и Бартелеми с девятью матросами отчалил от каравеллы в маленькой лодочке. С песнями они направились прямо к берегу, а я, пожелав им успеха, распустил паруса и лавировал до четырех часов вечера, потом вошел в гавань и стал на рейде при заходе солнца... Ну, брат, что скажешь? Доволен мной?
-- Еще бы!
-- Но теперь их нужно выручить.
-- Я думаю! Не воображаешь ли ты, что я ждал твоего приглашения?
-- Нет, Лоран, я знаю тебя, знаю, что ты истый Береговой брат.
-- Спасибо, твое здоровье!
-- Твое!.. Кстати, тебе нужен паж -- все вельможи, сколько-нибудь важные, имеют пажей.
-- Ну и дальше что?
-- Я привез тебе пажа.
-- Кого?
-- Шелковинку.
-- Да ты что?!
-- Честное слово!
-- Ты ничем не мог порадовать меня сильнее!
-- Эй! Шелковинка, причаливай живо! -- крикнул Тихий Ветерок громовым голосом.
Дверь отворилась, и юноша лет пятнадцати-шестнадцати, тонкий, стройный, ловкий и бойкий, в прелестном костюме пажа, появился на пороге.
-- Теперь ты поступаешь в распоряжение его сиятельства графа, -- сказал ему Тихий Ветерок с достоинством. -- Смотри в оба, малый, не плошай!
-- Я знаю капитана Лорана, и он знает меня, -- ответил паж с тонкой улыбкой.
-- Знаю и люблю, дитя; я рад, что ты будешь при мне.
-- Не больше того, как я рад находиться при вас, капитан Лоран, -- с чувством ответил юноша.
-- Этот мальчуган иногда выдает такие слова, что пропасть меня возьми, если я знаю, где он их берет! -- вскричал Тихий Ветерок.
-- Не далеко, капитан, в сердце.
-- Каков! Не моя будет вина, если я не сделаю из него настоящего матроса!
-- Дитя мое, вели принести несколько бутылок вина и позови наших товарищей, они, должно быть, уже закончили свое дело.
-- Ты прав, брат, надо поговорить с ребятами; их огорчает, что они должны быть лакеями, и я вполне понимаю их, да и ты тоже.
Лоран улыбнулся.
-- Разумеется, понимаю, -- сказал он, -- но будь спокоен, сейчас они взглянут на это дело иначе.
Дверь отворилась, и вошли все флибустьеры. Шелковинка принес и поставил возле стола большую корзину с бутылками вина и водки.
Лоран встал, взял шляпу и любезно раскланялся с вошедшими.
Капитан Лоран, при своей необыкновенной красоте, был высок, строен, прекрасно сложен и наделен природной грацией и необычайным величием. Во всем его облике проглядывало нечто неуловимое, мягкое до женственности и в высшей степени располагающее к себе; храбрый как лев, с железной волей и стальными мышцами, он покорил себе всех этих людей, грубых и неотесанных, но, в сущности, добрых, сделался их кумиром и получил от них прозвище Прекрасный Лоран.
То, что рассказывали об этом грозном авантюристе, выходило далеко за пределы возможного; хотя еще и очень молодой, он совершал подвиги такой безумной отваги, что даже товарищам его они казались необычайными. Впрочем, экспедиция, предпринятая им теперь, была чуть ли не одной из самых безумных, какие могут прийти на ум, -- читатель вскоре сам сможет судить об этом.
-- Добро пожаловать, братья, -- сказал он, -- я счастлив, что вы со мной, что я могу полагаться на ваши храбрые сердца. Сегодня начинается борьба, которая неминуемо должна окончиться поражением наших противников; только помните наш девиз: один за всех и все за одного. Как скоро вы забудете его, мы погибли. У каждого своя роль в этом грозном представлении; исполняйте ее, как я исполню свою, без колебания, без уныния, и я ручаюсь вам 5а успех. Верите вы мне?
-- Еще бы, брат! -- ответил Данник, великан с бесстрастным лицом, но решительным взглядом. -- Если мы здесь, то, значит, полагаемся на тебя.
-- Хорошо сказано, мой храбрый исполин! Пью за ваше здоровье, братья, и пусть каждый принимается за свое дело! Кто мой камердинер?
-- Я, надо полагать! Хотел бы я посмотреть, кто отнимет у меня мою должность! -- со смехом ответил Мигель.
-- Это правда. Приготовь мне выходной наряд. Когда Хосе приведет лошадей, оседлай шесть: одну -- для меня, другую -- для себя и четыре лошади для четверых слуг. Шелковинка должен ехать со мной.
-- Тогда надо оседлать семь лошадей.
-- Действительно. Идите, братья, и не забывайте, что успех экспедиции зависит в большей степени от вас, чем от меня.
Буканьеры осушили свои стаканы и вышли, поочередно пожав руку капитану Лорану.
-- Что ты теперь скажешь? -- обратился он после их ухода к Тихому Ветерку.
-- Скажу, что ты сущий черт, после твоих слов все они дадут искрошить себя на куски за тебя.
-- И я так думаю... Ты здесь уже целых три дня?
-- Да, три дня.
-- Так говори, что ты видел.
-- Гм! Признаться, брат, немного утешительного.
-- Ну вот! Все-таки рассказывай.
-- Ты все шутишь, Лоран, а ведь напрасно.
-- Нисколько не шучу, а пытаюсь выудить из тебя сведения, и все тут.
-- Очень хорошо... Население города, не говоря об окрестных деревнях, доходит до шестидесяти тысяч душ.
-- Не удивляюсь этому, торговля тут идет бойко. Дальше!
-- Город обнесен стенами и большим глубоким рвом.
-- Знаю, видел.
-- А видел ли также двести орудий на валах?
-- Видел пушки, но не считал их.
-- А я считал.
-- Верю тебе на слово, продолжай.
-- Вход на рейд защищен четырьмя хорошо укрепленными фортами.
-- Какое нам дело!
-- Ничем пренебрегать не следует.
-- Дальше что? Ты не упомянул еще о гарнизоне, ведь должен же он быть?
-- И есть, брат.
-- Я был уверен; а во сколько тысяч человек -- пятнадцать или двадцать, надо думать?
Товарищ взглянул на него с таким наивным изумлением, что он засмеялся.
-- Ну, двадцать пять тысяч?
-- Нет, брат, -- возразил Тихий Ветерок, -- он в двенадцать тысяч, но и этого, по-моему, довольно.
-- Плевое дело! Это же испанцы!
-- Испанцы испанцами, однако они воевали во Фландрии под предводительством Фуэнтеса; это храбрые, обстрелянные воины, которые будут драться, как черти.
-- Тем больше чести для нас, когда мы победим.
-- Ты никогда не сомневаешься в успехе!
-- А ты вечно во всем сомневаешься.
-- Напрасно ты так говоришь, Лоран, я -- матрос Монбара! Мигель Баск и я, мы не отходили от него ни на шаг, и он знает нам цену.
-- Знаю и я, черт побери! Разве одно твое присутствие здесь не опровергает моих слов? Прости меня, старый дружище, я виноват.
-- Ну вот, Лоран, какая вина!
-- Нет, меня в детстве дурно воспитали, и потому я заносчив, нередко позволяю себе оскорблять людей во сто раз достойнее меня, но ты знаешь, как я тебя люблю, брат, и потому простишь меня, не правда ли?
-- Можешь ли ты сомневаться в этом? Они крепко пожали друг другу руки.
-- Что там делалось, когда ты уехал? -- спросил Лоран.
-- Готовились в экспедицию, но ничего еще не было определено. Я заставил выбрать адмирала.
-- Ага! Кого же выбрали?
-- Вообрази, хотели поставить во главе Моргана, но я ненавижу англичан, а ты?
-- Я тоже: они холодны, жестоки, вороваты и эгоистичны.
-- Всеми силами я воспротивился этому назначению, я сказал, что первая мысль экспедиции принадлежит французу, ведь ты француз, Лоран?
-- Я Береговой брат, что за дело до остального?
-- Справедливо, национальность ничего не значит в нашей среде, отвага -- вот главное, -- согласился Тихий Ветерок, не замечая, что сам себе противоречит. -- Итак, я настаивал, что эскадра должна быть под командой француза, что трехцветный флаг -- единственный, под которым мы хотим идти, и что второстепенные предводители, англичане ли, кто другие, должны довольствоваться брейд-вымпелом на фок-мачте, тогда как на гафеле должен быть поднят один только флибустьерский флаг. Прав ли я был?
-- Тысячу раз прав, брат, флибустьерский флаг -- национальный флаг всех нас, Береговых братьев.
-- Д'Ожерон был того же мнения, он горячо поддержал меня.
-- Узнаю великую и прекрасную душу д'Ожерона! Кого же наконец выбрали в адмиралы?
-- Монбара, а капитаном на его корабле -- Медвежонка Железная Голова.
-- Монбар и Медвежонок! Вот, ей-богу, счастье-то! С этими двумя людьми можно овладеть всей Америкой, была бы охота!
-- Эге, брат, как разошелся!
-- Кого выбрали в вице-адмиралы?
-- Моргана.
-- И прекрасно: Морган храбр, умен, знает свое дело, особенно он бесценен для разработки деталей операции и с этой стороны окажет нам величайшие услуги.
-- Так ты доволен?
-- Просто в восторге.
-- Да! Я и забыл сказать тебе.
-- Что такое?
-- Ты знаешь, что флотилия галионов со всего Тихого океана собирается здесь, в Панаме.
-- Ну что ж из этого?
-- Она будет здесь недели через две, самое позднее.
-- Как, негодник! -- вскричал Лоран, вскочив со стула. -- И ты молчал?
-- Признаться, совсем из головы вылетело.
-- Да ведь это лучшая весть, какую ты мог сообщить мне!
-- Почему?
-- Пойми же, что когда братья узнают о присутствии галионов, ничто не устоит против них, они пройдут сквозь огонь и воду, чтобы овладеть ими.
-- И впрямь, черт побери! Мне это в голову не пришло. В дверях появился Мигель.
-- Вам надо одеваться, -- сказал он.
-- Лошади здесь?
-- Приведены.
-- Хорошо, сейчас.
-- Я ухожу, -- с этими словами Тихий Ветерок встал.
-- Ты со мной обедаешь?
-- А это возможно?
-- Я представил бы тебе кое-кого.
-- Кого же?
-- Моего краснокожего проводника, неоценимого человека.
-- Как хочешь. До свидания, в таком случае.
-- До свидания.
-- Не забудь о Бартелеми.
-- Будь спокоен.
Три буканьера пожали друг другу руки, и Тихий Ветерок вышел.
Капитан Лоран весь день провел в официальных посещениях; везде он был принят с изысканной почтительностью, имя и титул, которые он присвоил себе, а более всего его вполне естественное аристократическое обращение открывали ему все двери настежь. По встреченному им приему он убедился, что положение его превосходно и он может отважиться на все.
Особенно предупредителен был дон Рамон де Ла Крус, он даже настоял на том, чтобы представить ему жену и дочь, прелестного пятнадцатилетнего ребенка, наделенного той своеобразной красотой, которая свойственна одним только испанским креолкам; взгляды девушки пронизывали насквозь, словно огненные стрелы.
Дон Рамон де Л а Крус не отпустил графа де Кастель-Морено, пока тот не дал честного слова быть у него на другой день на парадном обеде.
По возвращении домой, часам к шести, Лоран застал там ожидавшего его капитана Тихого Ветерка.
Согласно своему обещанию, он представил ему Хосе, к которому флибустьер проникся с первого взгляда и с первого взгляда полюбил.
Лоран, Тихий Ветерок, Мигель и Хосе обедали вместе, и остальные флибустьеры прислуживали им за столом с глубокой почтительностью и должным приличием.
Храбрые Береговые братья вошли в свои роли не на шутку и добросовестно исполняли их.
К концу обеда Лоран наклонился к Хосе.
-- Ты не забыл о наших товарищах? -- спросил он.
-- Уже веду переговоры и рассчитываю на скорый успех.
-- Когда состоится суд над ними?
-- Дней через пять.
-- Времени остается мало.
-- Я прошу у вас всего двое суток. Ведь это немного.
-- Немного, если ты спасешь их.
-- Разве я не обещал?
-- Правда, спасибо тебе.
Почти тотчас вслед за тем Хосе вышел.
Три авантюриста принялись за трубки и вино, между тем обсуждая свою экспедицию. Беседа длилась так долго, что Тихий Ветерок и Мигель Баск наконец скатились на пол, мертвецки пьяные.
Капитан Лоран облокотился на стол, подпер голову руками и погрузился в глубокую задумчивость.
Он думал о донье Флоре.