то время как дон Мануэль де Линарес, дон Кристобаль Паломбо и самбо Наранха совещались во дворце, как бы им погубить дона Порфирио Сандоса, с другой стороны площади, в кокетливой и уютной комнате сидели и болтали две девушки; одна из них покачивалась, сидя в кресле, и курила тонкую папироску из душистого табака.
Ставни их дома были наглухо заперты; спущенные плотные портьеры не давали внутреннему свету проникнуть наружу; все двери были крепко заперты. Эти предосторожности показывали, насколько они боялись нескромных взглядов.
В этой комнате находились донья Санта дель Портильо, опекуном которой был Мануэль де Линарес, от тиранства которого ей удалось избавится благодаря дону Торрибио де Ньебласу. У одной из стен стояла кровать, приготовленная на ночь и обтянутая легким пологом. На противоположной стороне висела картина художественной работы, изображающая поклонение волхвов. В углу комнаты, за полуоткрытой шелковой занавесью, усеянной серебряными звездами, виднелась статуя Богоматери из белого мрамора; тут стояли свечи и висела теплящаяся лампадка на серебряной цепочке.
Вдоль третьей стены стоял комод в стиле Ренессанс, на котором лежал какой-то инструмент, вроде мексиканской мандолины, потом стояла роскошная жардиньерка, ежедневно наполнявшаяся живыми цветами; затем на стене красовались часы и венецианское зеркало шестнадцатого столетия; в больших промежутках и в середине комнаты были расставлены турецкие диванчики и креслица с плотными персидскими подушками.
Тут были также разные столики, на которых виднелись журналы, ноты, перчатки, веера, флакончики и прочие принадлежности молоденьких девушек, и, конечно, пианино Soufleto дополняло обстановку.
Рядом с этой комнатой устроена была уборная, и затем комната камеристки.
Таково было гнездышко доньи Санты. Молодую особу, сидящую на другом кресле, звали Лолья Нера. Это была красивая метиска, почти ровесница доньи Санты, которую она очень любила. Лолья Нера служила ей в качестве камеристки и была ее подругой и в то же время -- наперсницей.
Лукас Мендес, не забывший ни о чем, позаботился, как бы облегчить донье Санте ее одиночество, а потому и представил ей Лолью Неру, которую та встретила с радостью и сразу полюбила. С этой минуты донья Санта почувствовала себя счастливой и горячо благодарила старика за такой приятный сюрприз.
Несколько минут между девушками царило молчание.
-- Что же вы не ложитесь, нинья? -- спросила Лолья Нера, чтобы прервать молчание.
-- Рано еще! Мне не хочется спать! Немного позже, -- ответила донья Санта, смахнув своим розовым ноготком пепел с папиросы. -- Так ты встретила его?
-- Кого? -- лукаво спросила камеристка. -- Лукаса Мендеса?
-- Злая! Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю! -- сказала она, слегка нахмурив брови.
-- О нем, не правда ли?
-- Да! -- ответила она совсем тихо.
-- Я встретила его.
-- Сколько раз?
-- Четыре, и все на том же месте.
-- Где именно?
-- Ведь я же говорила вам после каждой встречи.
-- Я забыла.
Лолья Нера улыбнулась.
-- У второй исповедальни, налево от входа в церковь! -- сказала она.
-- Так; и он говорил с тобой?
-- Конечно, каждый раз.
-- Что же он говорил тебе?
Лолья Нера, видя, что ее хозяйка нарочно прикидывается такой забывчивой, ответила с необыкновенным терпением, но шаловливо:
-- Он сказал мне: "Сеньорита, мне необходимо поговорить, хотя бы одну минуту, с вашей прелестной хозяйкой"...
-- Ты уверена, что он сказал "прелестной"?
-- Я повторяю вам буквально, -- сказала компаньонка, смеясь, -- не изменяя ни одного слова.
-- Ну, хорошо, продолжай!
-- "Мне опасно оставаться в этих местах, но я нарочно приехал сюда ради нее".
-- Что ему нужно от меня, милая Лолья?
-- Не знаю; только сегодня он вот еще что сказал: "Скажите своей госпоже, что мои враги догадываются о моем присутствии в Уреса. Я рискую жизнью, оставаясь здесь, но ни за что не уеду, не повидавшись с ней".
-- Бедный молодой человек!
-- И такой красивый, такой храбрый и гордый!
-- Ты однако хорошо рассмотрела его!
-- У меня на то и глаза, нинья; да и как же я могла бы узнать его, если бы не смотрела на него?
-- Правда, я совсем сумасшедшая.
-- Нет, но вы забывчивы!
-- Ты говоришь, что его жизнь в опасности?
-- Это не я говорила, а он.
-- Бедный молодой человек! -- повторила Санта.
-- Очень может быть, что он так добивается свиданья с вами, желая оказать вам большую услугу.
-- Оказать услугу, мне?
-- Ваше теперешнее положение вовсе не так безопасно; он, вероятно, хочет дать вам полезный совет. Что бы вы там ни говорили, однако он спас вам жизнь уже два раза.
-- Лолья, вы забываетесь.
-- Вот как! Разве я говорю неправду?
-- Я не говорю этого; но вы знаете, что я должна скрываться; вы знаете, до какой степени мой опекун ненавидит этого молодого человека.
Лолья Нера пожала плечами.
-- Но девушка семнадцати лет, прекрасная собой, как вы, нинья, не может никого ненавидеть; ненависть -- старческая страсть.
-- Я не ненавижу дона Торрибио.
-- Какое счастье! -- сказала камеристка насмешливо.
-- Ах! Если бы только это зависело от меня!
-- От кого же это и зависит, как не от вас?
-- Эх! Точно ты не знаешь, что я не смею выходить.
-- Кроме как к обедне.
-- Лолья!
-- Нинья!
-- Ты будто не понимаешь меня, на самом же деле отлично знаешь, что я хочу сказать.
-- Да, я знаю дорогая Санта! Но знаю также и то, что молодость -- весна жизни, время счастья, и что губы семнадцатилетней девушки должны раскрываться лишь для сладких звуков любви. Что нам за дело до ненависти, заговоров и разных несчастий?! Нам все улыбается, все радует нас и манит к счастью! Цветы благоухают только для нас! Для нас дует легкий ветерок сквозь деревья, сияет солнце на синем небе; для нас поют птички и светит луна на небесном звездном своде; и, ветерок, и солнце, и луна, и звезды, -- все нашептывает нам на своем таинственном наречии эти четыре слова, решающие жизнь и счастье женщины: "люби и будь любима". А вы создаете себе химеры и мучаетесь, между тем счастье совсем близко от вас.
-- Лолья, я вам приказываю замолчать!
-- Хорошо, я буду молчать, нинья, если хотите, но это не помешает дону Торрибио позабыть, чем он рискует ради любви к вам. Он окружен врагами и страшными опасностями, но ему все нипочем, лишь бы увидеть вас на одно мгновение и сказать вам слово, которое, может быть, еще раз спасет вас.
-- Ну? -- проговорила она в волнении.
-- Как! Вы не понимаете, в какой опасности находится этот человек ради вас? Не чувствуете, что его сердце принадлежит вам, что он любит вас?!
-- Ах!.. Ты ошибаешься; он просто добр, он интересуется мной, так как видит, что я страдаю...
-- О! Если бы это было возможно!
-- Если хочешь ты говорить правду, Лолья: я знаю, что он любит меня, он сам сказал мне об этом. Но я боялась поверить такому счастью. Теперь же, я его чувствую, вот тут! -- добавила Санта, приложив руку к сердцу, учащенные биения которого приподнимали ее грудь.
-- А вы?
-- Я горжусь, я счастлива!
-- И только? -- улыбнулась метиска.
-- Ты хочешь, чтобы я сказала тебе? -- проговорила донья Санта, сильно покраснев.
-- Хочу, да, дорогая Санта!
-- Ну, так знай же правду, зачем я буду скрывать от тебя: я тоже люблю его, я отдала бы жизнь мою за него.
Она заплакала; потом слезы перешли в сдержанные рыдания.
-- Зачем плакать, бесценная Санта? -- утешала ее Лолья Нера, осыпая нежными ласками, на которые способны одни женщины. -- Ведь этой любви улыбаются сами ангелы! Когда вы почувствовали, что любите дона Торрибио?
-- Я сама не знаю, мне кажется, что я всегда любила его. Когда я увидела его в первый раз на палубе корабля, такого гордого, спокойного, несмотря на ураган и бурю, ободряющего всех несчастных, столпившихся около него, я мгновенно узнала его; мое сердце переполнилось, по всему моему существу пробежала неведомая дрожь, и какой-то тайный голос сказал мне на ухо: "Это он!" Наши взгляды встретились. Я почувствовала, как от его взгляда точно что-то вспыхнуло в моем сердце, с той минуты и поняла, что принадлежу ему всецело, что он властелин мой и что только от него зависит мое счастье.
-- А он, госпожа? -- спросила Лолья спокойным тоном.
-- Он не сказал мне ни одного слова, даже не сделал намека, хотя, мне кажется, сразу догадался о моей любви. Я чувствую, что он любит меня так же, как и я его; настоящая страсть не ошибается; у нее является своего рода предвидение: все понимается, все угадывается, когда любишь.
-- Что может быть выше вашего счастья: любить и быть любимой?! Вы не можете жить один без другого, а вы не решаетесь... Ведь надо же предпринять что-либо относительно дона Торрибио? Вы отказываетесь от свидания с ним?
-- Ах! Что мне делать! Лукас Мендес приказал, ты сама знаешь, почему, не...
-- Извините, нинья, но теперь нечего думать ни о Лукасе Мендесе, ни об осторожности... Думайте о своей любви!
-- Увы! -- тихо проговорила девушка.
-- Когда любишь, то не рассуждаешь, а действуешь. Войдите в его ужасное положение; подумайте, чему он подвергается ради того, чтобы увидеть вас и переговорить с вами, а вы еще колеблетесь!
-- Ты, моя милая, очень интересуешься им, как я вижу.
-- Еще бы, ведь он любит вас, а ваше равнодушие может довести его до отчаяния. Если вы не согласитесь на свидание с ним, то можете натолкнуть его на какой-нибудь роковой шаг и сами будете потом раскаиваться, так как вы одна будете виноваты.
-- Ты неумолима!
-- Что же вас останавливает?
-- Невозможность.
-- Невозможность чего, нинья?
-- Этого свидания, точно ты не понимаешь!
-- Я ничего не понимаю, нинья.
-- Разве ты не знаешь, что я, так сказать, пленница в этом и доме, что я не смею выходить, не приняв всевозможные f предосторожности, и то только в церковь?
-- Ну, так что же?
-- Как, ты хочешь, чтобы я нарушила честное слово, и приняла бы дона Торрибио здесь, у себя?! Во первых, моя репутация будет потеряна, а главное, его могут узнать, а тогда мы оба погибли.
-- Да я вовсе и не говорю, чтобы вы позволили ему придти сюда; но ведь вы ходите в церковь де-Мерсед, к шестичасовой обедне?
-- Ты сама знаешь, что хожу, раз ты меня сопровождаешь туда каждый день.
-- Ну, так слушайте. В такой ранний час почти все спят еще, не исключая и вашего опекуна, который будет себе спокойно почивать у себя во дворце; и нас никто не узнает, тем более, что мы, по обыкновению, укутаемся с головы до ног.
-- Ну?
-- Завтра вы пойдете к обедне, в шесть часов утра?
-- Конечно, как всегда!
-- Так хотите, я вам дам совет?
-- Давай голубчик; если он хорош, я исполню его.
-- Отлично; вот что я сделала бы на вашем месте: завтра я пошла бы к обедне, прослушала бы ее с усердием; по окончании же ее, вместо того чтобы выйти из церкви, вошла бы в исповедальню, да вот, например, хоть в ту, которая рядом с Богоматерью.
-- Отчего же непременно в исповедальню, и именно в эту, а не в другую?
-- Если вы еще не поняли, сеньорита, бесполезно и объяснять вам! -- ответила девушка с насмешливой улыбкой.
Наступило короткое молчание, донья Санта покраснела как пион; по ее учащенному дыханию видно было, что в ней происходила сильная борьба.
-- Ты демон, Лолья! -- проговорила она наконец.
-- Демон, который вас любит, дорогая нинья, и желает вам счастья.
Пробило полночь. Девушки расстались на ночь. Десять минут спустя Лолья Нера спала крепким сном; что же касается доньи Санты, то она, помолившись Богу, долго ворочалась с бока на бок и только к двум часам утра сомкнула глаза от усталости, с именем дона Торрибио на устах.
На следующий день все произошло так, как говорила Лолья Нера.
Прослушавши обедню, девушка, дрожа от страха, проскользнула в исповедальню, дверь которой камеристка открыла перед ней.
Через полчаса она вышла оттуда счастливая и улыбающаяся; ей удалось увидеться с своим возлюбленным и, несмотря на толстую стену, разделявшую их, они обменялись несколькими словами, столь дорогими для любящих сердец.
-- Пойдем, -- сказала она Лолье Нере отрывистым голосом, -- о, как я счастлива! Я все расскажу тебе.
-- Опустите вуаль, нинья! -- ответила ей девушка. Донья Санта улыбнулась, тотчас же опустила вуаль, и обе девушки стали поспешно переходить площадь, столкнувшись почти лицом к лицу с доном Кристобалем Паломбо и Наранхой, которые так и не заметили их, упустив из-под самого носа.
Через пять минут молодой человек, переодетый в солдата, тоже вышел из церкви и на минуту остановился у одной из колонн; потом, взглянув многозначительным взглядом на дворец губернатора, усмехнулся и затем направился к реке большими шагами.
Дон Кристобаль и Наранха проехали совсем близко от него, разговаривая вполголоса, но не только не обратили на него внимания, а даже совсем не видели его: до такой степени они были поглощены своим разговором.
Этот солдат был дон Торрибио де Ньеблас.