Дон Мануэль де Линарес со страхом следил, как все восставало против него. Его разговор с доном Торрибио де Ньебласом нанес ему последний удар, убедив в том, что его враги не только не считали себя побежденными, но, напротив, готовы были объявить ему открытую войну; они вывели на свет все его козни, обнаружили его заговоры и, конечно, им были известны остальные темные дела его.
К тому же, они должны были чувствовать за собой большую силу, раз дон Торрибио позволил себе так нахально явиться к нему во дворец.
Им овладел невыразимый страх. Только надежда на мщение спасла его от припадков бешенства, угрожавших ежеминутно его жизни.
Когда дон Мануэль пришел в себя и хладнокровно подумал о своем положении, он сознался, что оно оказывалось почти безвыходным; но, со свойственным ему упрямством, составлявшим отличительную черту его характера, он решил действовать с новой энергией.
Немедленно созвав своих верных сообщников, Наранху, дона Кристобаля Паломбо, дона Бальтасара Турпида и прочих, он принялся за дело.
Состоялся совет, на который был приглашен Лукас Мендес в качестве секретаря. На этом совете решили, что губернатор сбросит маску и открыто станет домогаться исполнения своих революционных проектов. Платеадос рассчитывали на свои силы благодаря своим обширным связям и ловким сообщникам, чтобы объявить войну мексиканскому правительству и принудить его войти с ним в соглашение.
Три дня спустя со всех сторон Соноры начали сходиться войска к Уресу. Город оживился и наполнился людьми; вскоре собралось около четырех тысяч человек пехоты и артиллерии, прекрасно вооруженных и снабженных всевозможными припасами.
Между жителями распространился слух, что это приготовление к войне с индейцами; и все радовались возможности расправиться с непримиримыми врагами.
Каково же было их изумление и беспокойство, когда утром через два дня они увидели, что войска вступили к ним в город, переполнили все кварталы и с барабанами и музыкой во главе выстроились на главной площади перед дворцом губернатора, а артиллерия заняла все улицы, с заряженными пушками и зажженными фитилями.
Через десять минут с треском раскрылись дворцовые ворота и показался губернатор верхом на великолепной лошади, в полной генеральской форме в сопровождении блестящего штаба.
Войска, повинуясь команде, двинулись со всех сторон, образовав огромный непроницаемый круг, среди которого очутился губернатор со своим штабом.
Губернатор после громкого приветствия солдат подал знак к молчанию, и, развернув бумагу, которую держал в руке, собрался приступить к чтению. Вдруг дон Кристобаль Паломбо, гарцевавший недалеко от него в адъютантском костюме, нагнулся к нему и быстро сказал ему на ухо несколько слов.
Губернатор поднял голову и посмотрел с беспокойством вокруг себя.
-- Это правда! -- проговорил он. Потом, обратясь к одному из командующих офицеров, прибавил: -- Полковник, кажется, здесь не все войска?
-- Действительно, сеньор губернатор, -- ответил офицер, кланяясь, -- не хватает одного полка кавалеристов, двух рот артиллеристов и одного пехотного батальона. Но зато нам удалось завербовать все гражданские корпуса, они налицо, все без исключения.
-- Да, я знаю. Но почему те не явились? Кажется, вам был отдан приказ по этому поводу, полковник?
-- Все, что зависело от меня, я исполнил по приказанию вашего превосходительства. Я явился в казармы с...
-- Говорите короче, кабальеро; нам некогда выслушивать длинные речи! -- резко прервал его губернатор.
-- Извольте! Скажу в двух словах: они не хотели даже выслушать меня, казарму заперли, а полковник отказался принять меня.
-- Хорошо, кабальеро; мы потом посчитаемся с ними. Затем губернатор принялся за чтение бумаги. Содержание ее состояло в подстрекательстве к гражданской войне; правительство представлялось в ужасных красках: обвинялось во взяточничестве, деспотизме и проч., оплакивалась несчастная страна, терпевшая столь постыдное иго. Губернатор воззвал ко всем добрым гражданам, чтобы они постояли за свою свободу; им обещались золотые горы, если они соединятся под знаменами человека, который клялся возвратить им свободу и наградить их всеми благами мира. Много еще чего говорилось в этой бумаге; но все эти напыщенные фразы годны были лишь для того, чтобы ими заткнуть рот дуракам, поверившим этому пустозвонству.
Солдаты выслушали многословную речь с примерным терпением, конечно, не поняв ни одного слова. Но как только чтение было окончено, со всех сторон раздались громкие восклицания. Тут же, как было заранее условлено, дон Мануэль де Линарес был провозглашен президентом республики трех штатов, спасителем отечества и диктатором; мексиканское же правительство поставили вне закона, как это практиковалось при каждом пронунсиаменто: мексиканцы очень опытны в этих делах.
Затем последовало назначение офицеров. Всех произвели в следующий чин, а солдатам пожаловали по два пиастра. В заключение церемонии к жителям обратились с напыщенной прокламацией, до которой им, в сущности, было мало дела. Таким образам в Уресе произошла революция.
Новое правительство сейчас же дало знать себя, ознаменовав свое вступление насильственным займом у богатых коммерсантов и местных банкиров.
Каждое правительство нуждается в деньгах для устройства -- и весьма естественно, что достает их там, где может, то есть берет у тех, кто их имеет. К тому же, местные обыватели, привыкшие с незапамятных времен к пронунсиаменто, заранее знали, чем кончится эта история; а потому заплатили с покорностью.
В общем, все остались довольны результатом пронунсиаменто: президент и его сообщники были удовлетворены; народ спокойно согласился на все; негоцианты и банкиры выдали деньги, не сказав ни слова. Все шло прекрасно; толчок был дан, оставалось только следовать по намеченному пути.
Но, к несчастью, дело почти тотчас же приняло дурной оборот, неизвестно но какой причине, к великому удивлению новых правителей.
Прошло каких-нибудь два-три часа. Вдруг на всех улицах города объявились баррикады. Во всех церквах забили в набат; послышался треск пальбы и выстрелов из пушек. Одним словом, в Уресе произошло форменное восстание; всюду дрались с остервенением.
Как же это случилось? Откуда внезапная перемена в городе, обыкновенно таком тихом и безмятежном?
Сейчас объясним все; но для этого заглянем несколько назад.
Расставшись с доном Мануэлем, дон Торрибио отправился к своим спутникам, ожидавшим его на лошадях во дворе дворца.
Небольшое войско медленно проезжало через главную площадь; в тот момент, когда оно поравнялось с одним из домиков, в окне последнего приподнялась тюлевая занавеска; в образовавшееся отверстие проскользнула маленькая ручка и бросила цветок так ловко, что он упал прямо на плащ молодого человека; одновременно с этим послышался прелестный голосок, который пролепетал с необыкновенной нежностью только одно слово, которое для влюбленного имеет столько прелести.
-- Recuerdo [ Сувенир -- исп.].
Дон Торрибио прильнул к цветку губами и, устремив пылающий взгляд на таинственное окошечко, тихо ответил:
-- Carino! [ Дорогая! -- исп.]
-- Siempre tuya! [ Всегда твоя! -- исп.]
Последние слова долетели, как шелест, до ушей молодого человека; затем ручка исчезла, и занавесь снова опустилась.
Дон Торрибио тяжело вдохнул, поцеловал цветок, и, спрятав его на сердце, поехал дальше.
Вскоре маленькое войско остановилось. Дон Торрибио, посоветовавшись со своими спутниками, решил распустить их; каждый поехал в свою сторону; начальник остался один.
Пришпорив коня, он скоро выехал за пределы города.
Окрестности Уреса в высшей степени живописны; но дону Торрибио некогда было любоваться пейзажем; он то и дело подгонял свою лошадь; он упорно искал чего-то глазами, но все не находил.
Он скакал галопом по берегу реки Соноры, покрытому роскошной растительностью, около часа, и вдруг остановился, посмотрев вокруг себя испытующим взглядом. Убедившись, что не ошибся, он взял левее и среди массы зелени, в которой он утопал, сразу отыскал тропинку и решительно въехал на нее, пришпорив коня. Через десять минут он очутился на узком песчаном берегу. Напротив, на расстоянии одного выстрела, высился довольно большой остров, покрытый густым лесом.
Молодой человек пустил лошадь в воду и, опустив уздечку, сказал:
-- Ищи брод!
Умное животное, предоставленное самому себе, понюхало воду, потом вдруг двинулось в сторону и уверенно пошло вперед. Через пять минут оно уже подходило к острову, не замочив даже подпруг седла.
Проехав несколько минут по берегу, дон Торрибио направился к группе скал, за которыми скрылся; найдя опять тропинку, он углубился по ней в чащу леса и вскоре выехал на лужайку, на краю которой виднелась палатка; у входа ее стоял человек, облокотившись на ружье; это был Лукас Мендес. Заметив дона Торрибио, он улыбнулся и сделал несколько шагов к нему на встречу. Дон Торрибио сейчас же соскочил с лошади, дал ей корму и подошел к Лукасу Мендесу.
Старик не имел почти ничего общего с тем человеком, которого мы представили читателю в начале нашей истории. Все в нем изменилось. Хотя человек оставался тот же, но это не был больше знакомый нам Лукас Мендес; в нем появилась гордость, решительность и властность, которых дон Торрибио раньше не замечал в нем и которые очень удивили его и произвели на него сильное впечатление. Сам не зная почему, дон Торрибио волновался, видя старика совсем преобразившимся; он невольно чувствовал к нему и уважение, и дружбу, и участие.
Лукас Мендес был в изящном охотничьем костюме, красиво облегавшем его стать.
Он вторично улыбнулся, заметив удивление молодого человека, на лице которого читал, как в книге, каждое движение его души.
-- Ну, пойдем! -- сказал он ему. Он вошел первый в палатку. Стол, состоявший из доски, положенной на два бочонка, был покрыт дичью, ветчиной и прочими блюдами, было также несколько бутылок французского вина и бутылка коньяку; два деревянных обрубка заменяли собой стулья.
-- Закусим, -- сказал Лукас Мендес. -- Вы, наверное, проголодались после такой долгой езды, ваша милость!
-- И даже очень! -- ответил молодой человек, с улыбкой кивнув головой, точно желая отогнать преследовавшие его мысли.
Но и во время еды он был озабочен. Лукас Мендес не спускал с него глаз.
-- Вы удивлены? -- спросил он.
-- Признаюсь! -- откровенно ответил дон Торрибио.
-- Перемене, произошедшей во мне?
-- Вы угадали; эта перемена так велика, что я насилу узнал вас.
-- Хорошо, -- сказал старик с загадочной улыбкой, -- но это еще не все: вы увидите нечто другое! А эта невероятная перемена? Она очень естественна, ваша милость. Скоро я достигну цели, которой добиваюсь многие годы. Я сдержал свое обещание, исполнив клятву, данную двадцать лет тому назад; удовлетворение, которое я испытываю, думая о желанном результате, совершенно преображает меня.
-- Странная метаморфоза! -- задумчиво проговорил молодой человек.
-- Подождите еще несколько дней, и она будет доведена да конца.
-- Вы знаете, Лукас Мендес, я до сих пор все еще не могу понять вас.
-- Потерпите еще немного, и вам все станет ясно!
-- Это ваше дело; но во всем этом меня интригует одна вещь: мне иногда кажется, что вы и дон Порфирио преследуете одну и ту же цель.
-- Почем знать? -- сказал старик со странным выражением.
-- Ну хорошо! Через несколько дней я наконец все узнаю.
-- Вероятно,
-- Слава Богу, меня не касается эта ненависть и месть; я счастлив, что ничего подобного не испытываю; я один на свете, мне не у кого спрашивать никаких отчетов.
-- Почем знать? -- снова сказал старик, пристально посмотрев на него.
-- Что вы этим хотите сказать? -- удивился молодой человек.
-- Ничего, ваша милость, это я сам с собой говорю,
-- Как я рад, а то вы меня напугали. Но, -- проговорил он, осушив бокал, -- не пора ли нам заняться делами?
-- Як вашим услугам, ваша милость! Дон Мануэль приказал собрать все войска, состоящие при Уресе: около четырех тысяч человек; но из них по крайней мере тысяча шестьсот перешли на нашу сторону; они не тронутся из казарм до приказа дона Порфирио.
-- Отлично! Через двое суток дон Порфирио приведет войско в тысячу сто человек -- солдат и охотников. Они нагрянут на неприятеля, как снег на голову. Да, на этот раз негодяю несдобровать! Однако, как он хитер!
-- Да, он хитер и изворачивается двадцать лет, должен бы, кажется, устать. А у вас не имеется людей?
-- Извините! Я набрал двести пятьдесят охотников, храбрых и преданных людей, с Кастором во главе; по одному моему знаку они все готовы положить за меня головы.
-- Эти степные охотники -- верные люди, на них смело можно рассчитывать. Но и из них двое изменили вам!
-- Правда, Редблад и Матадиес; но первый убит доном Руисом, а что сделалось с другим -- я не знаю.
-- А я знаю, потому что слежу за ним.
-- Значит, мне нечего и беспокоиться?
-- Нет, это уж мое дело!
-- А ваши охотники где?
-- Вот уже шесть дней, как они скрываются в самом Уресе.
-- Черт побери; но ведь это слишком рискованно, разве вы не боитесь, что их накроют?
-- Я за них спокоен; все они осторожны и шагу не сделают без моего приказа! Дон Порфирио явится через два дня; надо предупредить, чтобы он еще не показывался; мы не можем ничего предпринять ранее, чем через четыре дня.
-- Отчего?
-- Потому что только через четыре дня дон Мануэль сбросит с себя маску и заставит солдат провозгласить себя президентом республики трех штатов: Соноры, Синалоа и Аризоны.
-- Это верх безумия!
-- Нет, это результат вашего визита к нему. Он хочет попробовать окончательно раздавить дона Торрибио, пока тот еще не раздавил его самого.
-- Это ужасно!
-- Дон Мануэль дошел до такого состояния, что вынужден прибегать к отчаянным мерам в надежде на спасение.
-- Неужели?
-- Вы знаете, мне все хорошо известно.
-- Меня часто удивляет, до какой степени дон Мануэль доверяет вам.
-- Это мой секрет, ваша милость. Но будем лучше говорить о делах, скоро нам надо расстаться!
-- Говорите, Лукас Мендес, теперь вы приказываете.
-- Вы смеетесь, ваша милость!
-- Нисколько; я в восторге, что, в силу обстоятельств, после того как вы были моим слугой, вы делаетесь равным мне, и очень возможно, что скоро сделаетесь моим повелителем.
-- Наша жизнь состоит из контрастов. Вы поймете это, ваша милость, когда будете постарше. Знайте только, что бы ни было, я останусь навсегда вашим другом. А пока скажите дону Порфирио, чтобы он напал на Урес врасплох, в этот четверг, то есть через четыре дня, в пять часов вечера, за час до заката солнца, ни раньше, ни позже, и пусть не беспокоится о том, что произойдет в тот день в городе.
-- Все будут исполнено, как вы сказали; через два часа Пепе Ортис выедет на встречу к дону Порфирио.
-- Отлично; куда вы спрятали своих охотников?
-- Они теперь на шхуне, которую я нарочно нанял.
-- Они не сойдут на землю?
-- Только некоторые, на которых я наиболее полагаюсь.
-- В каком трактире они остановятся?
-- У Домингеса, на набережной, почти напротив таможенной брандвахты.
-- Я знаю ее; место удачно, и Домингес человек верный; в четверг, при закате солнца, пусть ваши охотники высадятся, как можно осторожнее; чтобы не возбудить подозрений, переоденьте их в костюмы стрелков и ждите меня.
-- Слушаю.
-- Будьте осторожнее, а пока прощайте. Да, если вы мне понадобитесь до четверга, где я могу найти вас?
-- На моей шхуне! Я не выйду оттуда до последней минуты.
-- Итак, решено. До свидания, дон Торрибио! Скоро вы убедитесь, до какой степени я предан вам! -- прибавил старик в сильном волнении.
-- Что вы хотите сказать?
-- Ничего, извините меня, до свидания!
-- До свидания, Лукас Мендес, желаю вам успеха!
-- Теперь наша судьба в руках Бога! -- проговорил старик в раздумье.
Через десять минут дон Торрибио, перейдя реку, выезжал из леса.
-- Еще четыре дня! -- сказал Лукас Мендес, провожая взглядом молодого человека. -- Четыре дня, и потом!.. О Господи! Помоги мне! Тебе одному известно, что я начал эту борьбу не только из мести! Справедливость должна восторжествовать, наделив каждого по заслугам.
Он вошел в палатку и через несколько минут вышел оттуда, переменив костюм, а через час уже въезжал в Урес.