VI

ТАЙНА КАПИТАНА ВАТАНА

За несколько минут разговор совершенно отклонился от направления, которое ему дали сначала; друзья ели, пили, смеялись и ни о чем другом не думали. Это был антракт между двумя большими пьесами.

Метр Грипар совершенно неумышленно навел беседу на прежнее незначительным, на первый взгляд, вопросом, который неожиданно задал капитану.

-- Какими же судьбами,-- сказал он,-- вы, приехав в Париж, прямо остановились у нашего трактира, на улице Тикетон? Ведь от Гурдона до нас далеко!

-- Правда,-- отвечал капитан с притворным равнодушием,-- но не так, однако, далеко, как вы полагаете.

-- Гм! Я ведь проехал эту дорогу,-- уверенно сказал трактирщик.

-- Не спорю, только вы не понимаете меня, и я вам сейчас объясню. Вернувшись во Францию месяц тому назад, я, как лисица, горюющая по своей норе, прежде всего отправился в нашу милую провинцию.

-- Я вас понимаю...

-- Да не мешайте же ему говорить, метр Грипар,-- сказала с заметным нетерпением Фаншета.

-- Прежде всего,-- продолжал капитан,-- я пошел в ваш трактир и справился о вас. Толстяк хозяин объяснил, как вас найти. В одном только он не мог удовлетворить моего любопытства.

-- В чем же?

-- А! Это было лишь одно любопытство, и совершенно бескорыстное.-- Капитан небрежно играл ножом, хотя лицо его было бледно как полотно.

-- Не сомневаюсь, капитан; я знаю, вы не из тех, кто любит вмешиваться в чужие дела.

-- Это правда,-- тем же развязным тоном сказал капитан,-- но согласитесь, что через двадцать лет жизни вдали от родины, хочется узнать не только о друзьях, но и о простых знакомых.

-- Конечно, конечно. Так вы справлялись о друзьях и знакомых у нашего преемника?

-- Именно!

-- И он ничего не мог рассказать вам?

-- Ничего.

-- Значит, он действительно ничего не знал, капитан, потому что это первый болтун на свете. Впрочем, многие ведь умерли, а другие уехали оттуда совсем.

-- Странно.

-- А между тем это так, капитан; вот я, например: я простой, незначительный человек, но все мои гурдонские посетители -- кроме тех, конечно, кто умер,-- до сих пор бывают у меня почти каждый день.

-- Вы шутите?

-- Нисколько. На нашей улице живет множество банщиков и цирюльников, к которым почти каждое утро и каждый вечер приходят придворные господа, утонче н ные, как их здесь называют; это у них место сходок. Но сначала они всегда заходят ко мне выпить чего-нибудь; приди вы часом раньше, так застали бы кучу знакомых, но только по имени, конечно, поскольку это сыновья тех, кого вы могли знать раньше.

-- А! -- произнес капитан, чтобы сказать что-нибудь.

В продолжение этого незначительного, казалось бы, разговора Фаншета не спускала глаз с капитана, с трудом скрывая тревогу.

-- Сегодня здесь были де Сурди, де Ланжак,-- невозмутимо продолжал хозяин,-- и еще двое-трое, да вот и еще один есть, которого вы наверняка помните.

-- Кто же это?

-- Граф дю Люк.

-- А!.. Граф дю Люк! -- повторил, сверкнув глазами, капитан.-- Действительно припоминаю... смутно. Так он был здесь сегодня вечером?

-- Нет, нет. Черт возьми! Какой вы скорый, капитан! Граф дю Люк -- ревностный гугенот. Он никогда не принимает участия в этих пустяках.

-- Так отчего же вы его назвали?

-- Оттого что граф дю Люк в каждый из своих редких приездов в Париж всегда делает мне честь и останавливается у меня в гостинице, где ему отведена особая комната.

-- А! Этот по крайней мере остался верен нашей бедной, доброй провинции.

-- Ошибаетесь, капитан; он первый уехал оттуда, женившись, и живет теперь с женой, которую боготворит, в своем замке, в нескольких лье от Парижа.

-- Так граф женат!

-- Как же! И на прелестной женщине, как говорят, потому что ее никто никогда не видал; и ревнив, говорят, как черт.

-- А! Так она хорошенькая:

-- Прелестная; но об этой свадьое ходят странные слухи, чтобы не сказать больше, и никто не знает об этом ничего достоверного.

-- А вы знаете? -- спросил капитан таким странным голосом, что трактирщик посмотрел на него с недоумением, не зная, продолжать ему или замолчать.

Капитан выпил большой стакан вина и прибдвил с натянутой улыбкой.

-- Расскажите-ка нам: это, должно быть, интересно!

-- Еще бы! Представьте себе...

Но в эту минуту он увидел, что жена подает ему отчаянные знаки, и сразу остановился.

-- Ну, говорите же, я слушаю,-- поторопил капитан.

-- Ей-Богу, позабыл все эти подробности, капитан! -- отвечал Грипар самым простодушным тоном.-- Меня ведь это мало интересовало.

-- Жаль,-- сказал авантюрист,-- а я бы не прочь послушать.

-- Да вот спросите жену: она ведь почти выросла в доме дю Люков и знает все до тонкостей.

Толстяк глубоко вздохнул, точно у него гора с плеч свалилась, и залпом осушил стакан.

-- Правда, добрая Фаншета? Вы все знаете?

-- Знаю, капитан; это очень грустная история, только вряд ли она вас заинтересует.

-- Отчего же вы так думаете?

-- Оттого,-- отвечала трактирщица с ударением на каждом слове,-- что вы тут ровно ни при чем.

-- Конечно,-- отвечал он, невольно опуская глаза под пристальным взглядом трактирщицы,-- но когда-то я был в довольно близких отношениях с этой семьей и не могу оставаться равнодушным к тому, что ее касается.

-- История эта не длинная; сам граф дю Люк ничего не знает. Это, собственно говоря, просто злые толки, и преглупые, если их разобрать хорошенько, так что верить им положительно нельзя.

-- Фаншета, к чему столько оговорок в таком простом деле, которое, вы сами знаете, нисколько меня не интересует? -- с горькой насмешкой в голосе сказал капитан.

Фаншету это задело за живое. Она как-то особенно взглянула на капитана и сейчас же сказала:

-- Граф Оливье дю Люк женился немножко больше десяти лет тому назад на мадемуазель Жанне де Фаржи.

-- Дочери графа де Фаржи; капитана конвоя его величества, покойного короля Генриха Четвертого? -- холодно добавил капитан.

-- Да,-- несколько нетерпеливо отвечала Фаншета.-- Но хроника, или как хотите назовите этот лживый слух, говорит, что Жанна де Фаржи -- внучка маркиза де Кевра.

-- Бывшего лимузенского губернатора; это всем известно,-- сказал капитан, небрежно играя ножом.

-- Но не всем известно,-- грустно продолжала трактирщица,-- что Луиза де Кевр, ее мать, до замужества была невестой одного провинциального дворянина, Стефана де Монбрена. Вы помните это имя, капитан?

-- Смутно,-- отвечал он, прямо глядя ей в лицо, точно показывая, что не боится ее слов,-- гугенот, вероятно?

-- Да, гугенот; это-то и погубило его и ее, бедняжку.

-- Вы говорите загадками, милая Фаншета.

-- Неужели? -- насмешливо сказала она,-- так выслушайте до конца.

-- Говорите!

Трактирщица пристально посмотрела на него исподлобья, тихонько вздохнула, отерла дрожавшую на реснице слезу и энергично продолжала:

-- Маркиз де Кевр принял католическую веру в одно время с Генрихом Четвертым и требовал того же от молодого человека, прежде чем он сделается его зятем; тот отказался; свадьба расстроилась; маркиз сделался неумолимым врагом графа де Монбрена, которого между тем почти воспитал. Давнишняя, глубокая дружба превратилась в страшную ненависть. Видите, я все рассказываю?

-- Да, все, что говорит хроника,-- иронично отвечал капитан.

-- Конечно. Произошло восстание разрушителей; Стефан де Монбрен стал их вождем с единственной целью отомстить маркизу.

-- О, это уж гнусная ложь! -- вскричал капитан, стукнув кулаком по столу.

-- Может быть, капитан, но не забудьте, что я ведь только повторяю слухи.

-- Да, да! -- машинально сказал капитан.-- Продолжайте, Фаншета.

-- Не лучше ли не говорить больше? -- необыкновенно мягко спросила она.

Капитан посмотрел на нее со странным выражением.

-- Нет, Фаншета,-- сказал он, сделав умоляющий жест,-- я хочу, я должен все выслушать! Лучше мне знать, до какой степени злобы может дойти человеческая глупость.

-- Извольте, если вы этого требуете.

-- Я не требую, а прошу, Фаншета.

-- Хорошо! Хроника прибавляет, что графу де Монбрену, неизвестно каким образом, удалось похитить несчастную дочь маркиза де Кевра, и когда она от него освободилась, она была возвращена отцу.

-- Ну, дальше! Что ж вы остановились? -- вскричал он прерывающимся от тяжелого внутреннего волнения голосом.-- Ведь я говорю вам, что все хочу знать!

-- Похититель Луизы де Кевр хладнокровно, подло обесчестил ее. Она носила под сердцем доказательство этого ужасного злодейства, совершенного титулованным дворянином, который, несмотря на то, что низко упал в общем мнении, сохранил однако же в глазах всех репутацию хотя и очень вспыльчивого, необузданного человека, но честного и великодушного.

Капитан, опустив голову на руки, несколько минут неподвижно сидел, точно подавленный горем, которого не мог или не хотел показать. Когда он поднял голову, лицо его было бледно, словно у мертвеца, и глаза какие-то растерянные.

-- Как же, Фаншета,-- насмешливо сказал он, стараясь улыбнуться,-- вы говорите, что эта молодая женщина была обесчещена? Ведь граф де Фаржи женился на ней?

-- Да,-- жестко отвечала трактирщица,-- потому что, по неизреченной благости Божией, рядом с преступником всегда найдется и человек доброй души. Мадемуазель де Кевр благородно во всем призналась графу де Фаржи, и он все-таки женился на ней; во-первых, чтобы не отравлять последних минут умиравшего от раны маркиза, а во-вторых, потому что его благородной душе невыносимо было видеть такое незаслуженное несчастье. Он скрыл страшную тайну, любил и воспитал ребенка обольстителя как свое родное дитя; это была девочка; он выдал ее замуж за графа дю Люка и, умирая, завещал ей все свое состояние. Вот, капитан,-- горько прибавила она,-- история, которую вы заставили меня рассказать.

Наступило долгое, грустное молчание.

Трактирщик и его жена значительно переглянулись.

Капитан был бледнее смерти. Глаза его сердито бегали, он бесцельно оглядывался вокруг; на лбу выступили капли пота; рука судорожно сжимала ручку ножа.

-- Да,-- произнес он наконец,-- граф де Фаржи был достойный уважения человек. Дочь его не знает о своем происхождении?

-- Кто бы ей об этом сказал? -- поспешила ответить Фаншета.-- Мать ее умерла от стыда и горя, дав ей жизнь, а граф слишком любил ее, чтоб довести до отчаяния таким открытием.

-- Все это прекрасно! Бог сжалился над матерью, так как она была не виновата; но разве отец не имеет права ждать любви от своего ребенка?

-- Какой отец? -- холодно спросила трактирщица.

-- Да этот Стефан, граф де Монбрен?

-- Ведь вы знаете, капитан, что недостаточно произвести на свет несчастное, беспомощное дитя, чтобы называться его отцом; заботы о ребенке, жертвы, которые приносятся для того, чтобы воспитать и устроить его, наконец, отцовские права, которые можно громко заявить перед всеми,-- вот что составляет звание отца. У мадам дю Люк был только один настоящий отец -- граф де Фаржи.

-- Но если бы вдруг появился тот, другой? И, справедливо или несправедливо, заявил бы о правах, которые он за собой предполагает?

-- Он не только совершил бы дурное дело,-- отвечала Фаншета,-- но даже подлость, преступление.

-- Преступление? -- вскричал капитан, приподнявшись и сверкнув глазами на мужественную женщину.

-- Конечно,-- спокойно отвечала она,-- и вы, я уверена, разделите мое мнение.

-- Не думаю,-- глухо прошептал капитан, снова опускаясь на стул.

-- Да, он совершил бы преступление,-- повторила Фаншета,-- потому что из эгоизма -- не скажу, что из алчности,-- навсегда разбил бы счастье двух существ, которые ему ничем не обязаны, совершенно чужды, свято любят друг друга и, в свою очередь, имеют детей, которых подобное открытие, если бы не погубило, так сделало бы несчастными. Впрочем, такого и быть не может, не станем же об этом говорить!

-- А! -- угрожающим тоном сказал капитан.-- Отчего же так, Фаншета?

-- Оттого, капитан,-- медленно, холодно проговорила трактирщица, прямо глядя ему в лицо,-- что граф де Монбрен, которого мы с мужем хорошо знали и очень любили, был честный, мужественный и благородный человек; в минуту заблуждения он мог совершить преступление, но не способен был бы на такое гадкое, низкое дело, о котором вы говорите. Кроме того... он умер.

-- Умер! -- вскричал капитан.

-- Он мертв! -- холодно подтвердила Фаншета, продолжая пристально глядеть на своего гостя.

Капитан опустил голову, несколько раз провел рукой по лбу и, схватив стоящий перед ним полный стакан вина, залпом осушил его.

Муж и жена все с большей тревогой глядели на него.

Авантюрист поставил стакан на стол и заставил себя улыбнуться.

-- Вы правы, мои добрые друзья,-- сказал он по-прежнему твердым, слегка насмешливым голосом,-- граф де Монбрен умер, умер! Его никогда больше не увидят, так будет лучше для всех, пусть же графиня дю Люк живет спокойно! Они молоды, любят друг друга, будущее кажется им ясным, безоблачным; они заслуживают счастья! Э, corbleu! {Черт возьми!} -- прибавил он, смеясь.-- Не я им могу помешать. Давайте говорить о чем-нибудь повеселее, тема всегда найдется, черт подери!

Опять зазвенели стаканы, быстро наполняясь и осушаясь, и на минуту померкшая веселость снова расцвела на лицах друзей.

-- Капитан,-- сказал трактирщик,-- поскольку мы опять развеселились, позвольте мне предложить вам один вопрос.

-- Сколько угодно.

-- Хорошо! Представьте себе, меня страшно мучает любопытство.

-- Любопытство -- не грех.

-- Так, так, капитан. Вот и мой вопрос вертится у меня на языке с той самой минуты, как я вас увидел, но я никак не могу решиться предложить его вам.

-- Что же вы такое хотите знать?

-- Вы ведь извините меня, капитан?

-- Говорите, говорите.

-- Видите ли, уж двадцать лет мы с вами не видались...

-- И вы бы не прочь узнать, что со мной в это время было? Так, что ли, любопытный толстяк? -- перебил его, смеясь, капитан.

-- Именно...

-- Отчего же, извольте! Рассказ мой будет, впрочем, не длинен. Вы ведь знаете, друг, что благодаря Богу в последние лет сорок в Европе где-нибудь да и дерутся. Такому авантюристу, как я, нетрудно было шпагой добыть себе порядочное положение. По совести могу сказать, что служил многим европейским государям, бился под начальством многих генералов. Три месяца назад я участвовал в знаменитой битве при Белой Горе, которую некоторые называют Пражской битвой и которую Фридрих Пятый проиграл после резни с католической Лигой. Только недели две тому назад я вышел из службы короля Богемского, чтобы стать под знамя Лиги. И заручился славно и деньгами, и драгоценностями! Двадцать лет я переносил и голод, и холод, и жажду; был в плену, ранен, на волоске от виселицы и топора. Наконец меня стала утомлять такая жизнь; я стал богат, а это главное; меня потянуло на родину, и я отправился во Францию. Германию я проехал, останавливаясь очень немного, так, кое-где, когда хотелось; торопиться мне было некуда; все, кого я любил, кроме вас, умерли или разбрелись в разные стороны. Прежде всего я стал разыскивать вас; никто в нашей стороне не узнал меня, имя Ватана было всем совершенно незнакомо. Может быть, я мог бы присоединить к нему и другое, но не знаю, почему удержался; и хорошо сделал, как вижу; теперь этого имени никогда больше не услышат, пока я жив. Узнав, что вы в Париже, я отправился сюда, и теперь перед вами. Все это очень просто, как видите.

-- Да, да, капитан, очень просто; тем более, что вы особенно не вдавались в подробности,-- сказал, смеясь, трактирщик.

-- Что делать, друг! Все рассказы о войне на один лад; это всегда описания осад, битв... Вам бы наскучили такие вещи, кроме того, и поздно уже. Но прежде чем пожелаю вам покойной ночи, не могу ли узнать о моем крестнике? Он ведь уже настоящий мужчина, я думаю?

-- Как же! Ему уже за двадцать три года. Не мне дурно говорить о сыне; он ушел от нас, мы его редко видим; вы, вероятно, встретите его на Новом Мосту или где-нибудь в другом месте и лучше сами составите себе о нем мнение.

-- Пожалуй, вы правы. Ну, прощайте же; покойной ночи!

-- Я вас провожу в вашу комнату,-- сказала хозяйка, взяв свечу, и пошла впереди капитана.

Поднявшись во второй этаж, она ввела его в небольшую чистенькую комнату, кокетливо убранную, с альковом и уборной.

-- Corneboeuf! {Поразительно!} Да здесь великолепно! -- с восхищением вскричал капитан.-- Благодарю вас, милая Фаншета. Кстати, если увидите графа дю Люка, не говорите ему обо мне.

-- А! Вы его знаете?

-- Немного. Я встретился с ним первый раз сегодня вечером,

-- Он разве в Париже?

-- Очень вероятно.

-- Но ваша встреча?

-- Успокойтесь, Фаншета,-- сказал капитан, поцеловав ее в обе розовые щеки,-- все обошлось отлично. Я даже, кажется, отчасти спас ему жизнь.

Взяв из рук озадаченной трактирщицы свечу, он, смеясь, запер дверь.