В Мексику ведут две более или менее удобные дороги, одна на Ялану, другая на Орисабу.
Само собой разумеется, что путешественники выбирают всегда именно эти дороги.
Контрабандисты же и подобные им субъекты, которые по причинам, известным им одним, сторонятся или вообще избегают общества честных людей, проторили еще одну дорогу, но она настолько трудна, что считается практически непроходимой.
А, между тем, именно по этой дороге и утекает большая часть богатств Мексики.
Спустя два дня после событий, описанных нами в предыдущей главе, часов около четырех утра, маленький отряд, состоящий из пятнадцати человек, остановился на отдых на холме, считавшемся самой высокой точкой этой контрабандистской дороги.
У подножия этого холма, составлявшего всего метров двести по периметру и частично поросшего лесом, и пролегала тропинка, по которой ехали наши всадники.
Лучшее место для устройства лагеря просто невозможно себе представить. С вершины холма открывался широкий обзор, так что внезапное нападение со стороны кого-либо становилось практически невозможным.
Немного позади находилось ранчо, нечто вроде полуразвалившегося навеса, который, казалось, должен 6ыл рухнуть при первом же порыве ветра.
Здесь-то и разбили свой лагерь путешественники.
Наваленные один на другой тюки образовали ограду, к которой были привязаны у коновязей лошади и мулы, спокойно жевавшие клевер. Тут же, всего в нескольких шагах от животных, возле трех наполовину потухших сторожевых огней, спали путешественники, вытянув ноги к огню и завернувшись в плащи. И только один часовой, облокотясь на карабин, охранял общую безопасность.
Начинало светать; густой пар, подобный беловатому дыму, постепенно поднимался со дна долины; солнце еще не выплыло из-за горизонта, но небо уже начинало светлеть -- все свидетельствовало о близком наступлении дня.
В эту минуту в кустах, окружающих лагерь, послышался легкий шум, и над грудой тюков показалась голова человека, беспокойно оглядывающего лагерь.
Часовой вместо того, чтобы поднять тревогу, перегнулся через ограду и протянул новоприбывшему руку, чтобы помочь ему перебраться через нагромождение тюков.
-- Карай! -- шепотом проговорил караульный, как только друг его очутился внутри лагеря. -- Откуда это вы взялись, дружище, черт побери? Я уже начал приходить в отчаяние и решил, что вы не вернетесь.
-- Гм! -- отвечал тот. -- Я совершил длинное путешествие, дорогой сеньор Карнеро, и по очень плохим дорогам.
-- В этом я убежден, друг Педросо, но теперь не время болтать: ложитесь скорей и сделайте вид, что спите, иначе, если этот проклятый француз проснется, он непременно заподозрит, что вы гуляли при лунном свете.
-- Вы правы, дружище, -- отвечал Педросо, ложась на землю и закутываясь в плащ, -- осторожность никогда не мешает.
-- Ну, а что, все в порядке?
-- Все идет как нельзя лучше.
-- Вот это хорошо, -сказал Карнеро, потирая руки. -- Мне сдается, мы с вами обделаем хорошее дельце... Но, однако, довольно разговаривать, дружище, вы и сами знаете, как вредно болтать больше, чем следует.
И с этими исполненными мудрости словами достойный сеньор Карнеро вернулся к обязанностям часового.
Почти в ту же минуту поднялся один из спящих и, встряхнувшись, направился прямо к часовому.
Это был дон Луис Морэн или Луи Морэн, в зависимости от того, как читатель предпочтет его называть.
Карнеро, видимо, со страхом взирал на подходящего. Однако француз казался совершенно спокойным и ничем не выдавал возникшего у него сомнения в верности этих двух типов.
-- Ну Карнеро, -- сказал он часовому, -- как провели ночь?
-- Я за всю ночь ни на секунду не сомкнул глаз, ваша милость.
-- Все было спокойно?
-- Да, ваша милость, все.
Дон Луи внимательно осмотрел окрестности лагеря, а затем погрузился в размышления и, по-видимому, не особенно радужные.
Беглецы, назовем их так, потому что название это как нельзя лучше подходит спутникам отважного француза достигли первых ущелий лас Кумбрес, непрерывной цепи утесов, громоздящихся один на другой, у подножия которых пролегала довольно широкая дорога, проложенная в скалистой гряде еще первым потоком испанских переселенцев, а теперь совершенно заброшенная мексиканцами.
Французу хотелось как можно скорее миновать лас Кумбрес, место, наиболее благоприятное для нападения из засады, но к сожалению, это было достаточно трудно, потому что тропинка, по которой он шел до сих пор, сливалась здесь с большой дорогой и снова свертывала с нее лишь почти на полдороге от Пуэбло. Вот в чем заключалась опасность, которая, как ему казалось, грозила его спутникам.
В Мексике наряду с двумя силами, ведущими непримиримую войну друг с другом, существует еще третья, которая живет за счет двух вышеупомянутых и ведет столь же непримиримую борьбу с обществом, добывая тем самым средства к жизни.
Эта довольно внушительная часть общества, рекрутируемая частично из отщепенцев общества, которых постоянная анархия выбрасывала на поверхность, а частично из разоренных войной, получила название сальтеадоры, или грабители с большой дороги.
Здешних сальтеадоров никоим образом нельзя смешивать с разбойниками, которые грабят на больших дорогах в Старом Свете.
В числе сальтеадоров оказывались представители всех классов общества, в том числе и аристократы с изящными манерами, называвшие друг друга не иначе, как кабальеро. После очередной экспедиции сальтеадоры спокойно возвращаются домой и как ни в чем не бывало появляются в обществе, украшением которого они себя считают. Они ведут привычный образ жизни до той поры, пока не представляется случай принять участие в очередной экспедиции, дабы пополнить свои кошельки.
Среди них попадались офицеры различных чинов, служащие городских муниципалитетов, негоцианты и даже литераторы. При этом следует заметить, что эти люди уверены в полной своей безнаказанности, а потому действуют почти открыто, а если порой и надевают маски, то скорее в силу установившегося обычая, нежели необходимости.
Путешественники, со своей стороны, тоже не питают лютой вражды к этим рыцарям легкой наживы. Отлично понимая, что всякому человеку надо жить, они никогда не пускаются в путь без того, чтобы захватить с собой соответствующей суммы на долю рыцарей больших дорог.
Эта проблема решается, так сказать, полюбовно, без каких-нибудь споров и столкновений. Когда же сальтеадорам приходится иметь дело с иностранцами, по большей части не проявляющими подобной предусмотрительности и терпимости, они впадают в ярость и уже не только до нитки грабят путешественников, но даже и убивают их.
Некоторые путешественники, в надежде, что алчные бандиты удовлетворятся скромным откупом, брали с собой лишь небольшую сумму денег, однако сальтеадоры усматривали в этом покушение на их благосостояние и принимали соответственные меры для "восстановления справедливости". В один из дней в Мехико, Пуэбло и Веракрус было расклеено объявление, которое мы приводим полностью, не меняя ни одной буквы
"Генерал сальтеадоров, обнаружив, что путешественники почему-то уклоняются брать с собой в дорогу более или менее приличную сумму денег, предупреждает, что те путешественники, у которых не окажется при себе двенадцати пиастров, будут подвергнуты телесному наказанию".
В заключение остается добавить, что объявление, как и полагается, было подписано псевдонимом, впрочем, все знали, кто за этим псевдонимом скрывается
И, что самое удивительное, объявление это не только не вызвало всеобщего негодования, но, напротив, было воспринято, как совершенно естественное.
Вот в каких условиях приходилось путешествовать в Мексике, и вот почему опасения дона Луиса были вполне основательны. Нашим путешественникам нельзя было миновать местность, где сальтеадоры постоянно устраивали засаду.
Вот об этом и думал француз, когда дон Гутьерре вышел из ранчо, где он провел ночь, и направился к нему пожелать доброго утра.
-- Вы уже на ногах, -- улыбаясь, сказал дон Гутьерре, -- вы первым встаете и последним засыпаете... Не знаю, право, как мне и благодарить вас.
-- Не думайте, пожалуйста, об этом, сеньор, -- весело отвечал француз. -- Я уже говорил вам, что многим обязан дону Мигуэлю.
-- Но я-то не дон Мигуэль.
-- Не все ли равно, кабальеро! Ведь он ваш близкий родственник... Кроме того, любой человек на моем месте почел бы за счастье оказать услугу вашим прелестным дочкам, таким любезным и таким смелым.
-- К сожалению, они страшно утомлены, и я боюсь, что они будут не в состоянии продолжить путь...
-- Сегодня, а, может быть, и завтра, мы будем двигаться очень медленно, -- перебил проводник. -- Хотя бы уже потому, что наши мулы ужасно устали.
-- Это верно, я об этом совсем забыл... Ну, да тем лучше -- мои бедняжки хоть немного отдохнут.
Тем временем проснулись пеоны. Одни из них принялись чистить лошадей, с аппетитом уничтожавших утреннюю порцию маиса, другие разожгли костры и занялись приготовлением завтрака.
Вскоре появились и дочери дона Гутьерре, уже не в прежних изящных туалетах, а в костюмах амазонок, более подходящих, а, главное, более удобных для путешествия.
Пока пеоны седлали лошадей и грузили поклажу, дон Гутьерре приказал подавать завтрак.
-- Сеньор, до Мехико еще очень далеко? -- Сакрамента спросила дона Луиса.
-- Нет, уже недалеко, сеньорита.
-- А когда мы туда прибудем? -- полюбопытствовала Жезюсита.
-- Если не случится ничего непредвиденного, мы будем там через три дня, сеньорита.
-- Так долго! Но, скажите, пожалуйста, сеньор, неужели нам грозит какая-нибудь опасность?
-- Ровно никакой, сеньорита, тем более, что нас-таки довольно много, -- продолжал он улыбаясь.
-- Ну, а сальтеадоры?! -- не унималась Сакрамента, как бы предчувствуя грозящую им опасность.
-- Сальтеадоры -- весьма достойные люди, сеньорита, и я убежден, что они постараются не причинить нам ни малейшего зла.
-- Вы в этом уверены, сеньор? -- уже в один голос спросили девушки.
-- Даю вам честное слово... Кроме того, сальтеадоры совсем не такие уж страшные, какими их обычно изображают.
-- Все равно, сеньор, -сказала Сакрамента, -я дрожу при одной мысли о возможности встретиться с ними.
-- Положитесь на меня, сеньорита, и не бойтесь ничего... Если только они осмелятся на нас напасть, поверьте, я сумею их урезонить.
Успокоенные этими словами, девушки повеселели, разговор перешел на другой предмет, и завтрак продолжался.
Однако путешественники никогда не тратят лишнее время на завтрак. Вот и сейчас на него потребовалось не более десяти минут.
Стояло великолепное утро. Косые лучи солнца освещали поросшие лесами горы. Сквозь голубоватую дымку вдали, у горизонта, проглядывала снежная вершина Орисабы.
Отряд, ведомый доном Луисом, ступил на узкую тропинку, пролегавшую глубоко между отвесных скал, откуда поднимался сероватый туман. Здесь начинались знаменитые ущелья лас Кумбрес.
За доном Луисом ехали дон Гутьерре и его племянник.
Девушек отделяли от них шагов тридцать, и они не могли слышать разговора мужчин.
Дон Луис подозрительно огляделся по сторонам, как бы желая убедиться, что никого из посторонних поблизости нет, заговорил тоном, свидетельствующим о серьезности предстоящего разговора.
-- Вот лас Кумбрес, сеньоры. Через два, самое большее, через три часа нам предстоит встреча с сальтеадорами.
-- Ах! -- с беспокойством воскликнул Гутьерре. -- Что вы такое говорите, дон Луис!
-- Я говорю правду, сеньор, и для доказательства моих слов взгляните вон в ту сторону, -- ответил француз, протягивая руку в указанном направлении. -- Видите вон тот выдающийся вперед мыс, покрытый лесом?
-- Да, я отлично вижу его; мы находимся от него на расстоянии не более трех миль.
-- Не совсем так, но для нас, по крайней мере сейчас, это не имеет особого значения... Я хотел сказать, что в данный момент в том лесу укрывается человек тридцать сальтеадоров, поджидающих нас.
-- Проклятье! Неужели это правда?
-- Я в этом убежден.
-- Да, да, -- проговорил дон Мигуэль, печально покачивая головой, -- я узнаю это место, именно здесь они всегда и устраивают засады.
-- Этот мыс или, лучше сказать, стрелка, -- невозмутимо продолжал француз, -- занимает довольно большую территорию, поросшую густым лесом, там-то и обретаются сальтеадоры.
--Но, -- сказал дон Гутьерре, -нас тут пятнадцать смелых, отважных людей, и мне кажется, нам будет не трудно, если мы пожелаем проложить себе путь!
-- Выслушайте теперь меня, сеньор. Нас действительно пятнадцать человек, но вовсе не смелых, из которых к тому же нужно вычесть предателей.
-- Предателей! -- вскричал Мигуэль.
-- Я их знаю, -- спокойно отвечал дон Луис.
-- И вы ни одному из них не прострелили до сих пор голову?
-- Нет, это никогда не поздно сделать, -- спокойно ответил француз. -- У меня свои соображения на этот счет, а теперь я продолжаю. Кроме предателей, нам нужно вычесть еще и трусов.
-- О! -- снова воскликнул дон Гутьерре.
-- Простите, сеньор, -- смеясь, сказал француз, -- позвольте вам заметить, что вы меня просто удивляете своей наивностью... Вы берете с собой пятнадцать слуг и воображаете, что все они вам безусловно преданы и готовы за вас отдать жизнь... Как бы не так!.. Это было бы чересчур глупо с их стороны, и я считаю их совершенно неспособными на это... Преданность в этой стране, как и везде, впрочем, есть не что иное, как капитал, отданный в рост за большие проценты... Какую же выгоду получат ваши пеоны, если их зарубят из-за вас? Никакой, не так ли? Поэтому и не рассчитывайте на них... Я надеюсь, что хотя бы шестеро из них не побегут от врага и исполнят свой долг... Хорошо! Шестеро их да нас трое, это будет всего девять... Неужели же вы серьезно рассчитываете вдевятером одолеть тридцать сальтеадоров. Потом, вы, наверное, совсем забыли, что с вами две женщины, которых надо во что бы то ни стало спасти в первую очередь... Вступать в битву при подобном раскладе сил было бы чистейшим безумием, а я считаю вас достаточно разумным для того, чтобы серьезно рассчитывать на это.
-- В таком случае, что же нам делать, скажите мне ради самого Неба!
-- Вот в этом-то и вопрос! Случай исключительный, положение крайне щекотливое... Клянусь Богом, я уже около трех часов ломаю голову, стараясь придумать какой-нибудь выход, но мне это не удается... Не пройдет и получаса, как мы окажемся в волчьей пасти, и поэтому мы должны как можно скорее что-нибудь придумать...
-- Что же нам делать? -- с тревогой в голосе одновременно спросили француза оба спутника.
-- Пока еще не знаю... Давайте хорошенько обсудим, но прежде скажите мне, угодно вам будет уполномочить меня действовать от вашего имени?
-- Конечно, -- поспешил заверить его дон Гутьерре.
-- То есть, -- продолжал француз, -- вы предоставляете мне полную свободу действовать в общих интересах и заранее соглашаетесь со мной, что бы я ни сделал?
-- Да.
-- Это уже много значит... и вы подтвердите обязательства, если я их дам от вашего имени?
-- Клянусь вам!
-- Но только думайте сначала о том, что вы будете обещать, дон Луис, -- сказал дон Мигуэль глухим голосом. -- Вы должны избавить и защитить моих кузин от малейшего оскорбления.
-- Постараюсь, хотя человек не имеет права обещать больше того, что он в состоянии исполнить... Я, со своей стороны, обещаю вам, дон Мигуэль, что прежде погибну, чем хоть один из сальтеадоров посмеет коснуться кончиком пальца мантильи ваших кузин.
-- Благодарю вас, дорогой дон Луис, -- взволнованно отвечал дон Мигуэль, пожимая ему руку. -- Я знаю, какое у вас благородное сердце, и я верю вам.
-- Вот что, по-моему, вы должны сделать, сеньоры. Вы постепенно замедлите движение каравана таким образом, чтобы между вами и мной было, по крайней мере, сто шагов, и держите ваше оружие наготове на случай, если придется вступить в бой, однако никак не проявляйте своего неприязненного отношения без моего сигнала, иначе мы погибнем... Если начнется битва, нас не спасет от гибели ничто. Решено, не так ли?
-- Мы будем во всем вам повиноваться!
-- Хорошо, а теперь положитесь на милость Божью! Не забывайте же того, что я вам сказал, и пустите меня прямо в мышеловку.
Вслед за тем он махнул рукой, раскурил сигару и, слегка пришпорив лошадь, помчался вперед, а дон Гутьерре и дон Мигуэль, наоборот, придержали своих лошадей, чтобы дать каравану подойти к ним.