Полчаса спустя граф дю Люк выехал из замка. Но он не поехал по хребту холма, прямой дорогой в Морсан, а повернул на узкую, извилистую тропинку, которая спускалась в долину и упиралась в площадь деревни Аблон. Граф так задумался, что не заметил белую фигуру, наклонившуюся со стены между двумя зубцами башни и пристально глядевшую ему вслед. Это стройное, воздушное виденье была Диана де Сент-Ирем.
Что ей был за интерес следить за графом? Она одна могла объяснить это: прелестный демон никому никогда не поверял своих мыслей.
Оливье ехал, опустив поводья и предоставляя лошади идти как знает.
Его семья, уроженцы Лимузена, пользовались некоторым влиянием в провинции во время смут, целое столетие волновавших королевство.
Отец Оливье, умерший за два года до начала нашего рассказа, оставил сыну громадное по тому времени состояние; Оливье, молодой, богатый, предприимчивый, не играл никакой роли ни в своей партии, ни в католической, а чувствовал между тем, что в нем начинает пробуждаться честолюбие и еще другое чувство, быть может; он не анализировал разнообразных ощущений, которые его волновали.
Отец был строг и никогда не допускал возражений; привычка покоряться его железной воле развила в молодом человеке слабость характера. Он отличался редкой добротой, замечательной отвагой и благороднейшим характером, но в нем навсегда осталась склонность слушаться чужих указаний, сомневаться в себе, и это сделало его беспокойным, подозрительным, нерешительным, как мы уже видели даже в пустом случае. При первом энергичном слове или намеке человека с более сильным характером он подчинялся и поступал часто против своего собственного желания.
Он и не думал получать никакого приглашения на охоту к графу де Шермону, и Бог знает, как бы ему удалось выпутаться из своей лжи, если б не вмешалась Диана. Но тут, когда дело уже обошлось и он был свободен поступить как знает, ему досадно стало и на свою собственную неловкость, и на девушку за ее вмешательство, и на графиню, зачем она так скоро согласилась с мнением мадмуазель де Сент-Ирем; мания во всем видеть непременно какую-нибудь тайную причину доводила его даже до сомнения в такой чистой, простодушно искренней любви жены, которую и сам он любил до безумия.
Мы немножко подробно описали графа дю Люка, но нам нужно хорошенько его узнать со всеми его достоинствами и недостатками, так как виновником своего несчастья был единственно он сам.
Доехав до подошвы холма, граф подогнал лошадь и остановился у трактира с ярко освещенными окнами.
На стук лошадиных копыт вышел слуга; луна светила очень ярко; узнав графа, слуга почтительно снял шапку и поспешил подхватить лошадь под уздцы. Оливье соскочил с седла.
-- Подержи мою лошадь, Бенжамен, -- ласково сказал он, -- я на минуту.
Комната, в которую вошел граф Оливье, была большая и очень ярко освещенная; там сидел только тот солдат, которого мы видели вечером на деревенской дороге. За прилавком стояла хозяйка. Солдат сидел у стола, положив возле себя пистолеты и огромную рапиру, и аппетитно ужинал жареным кроликом, запивая страшно кислым вином, однако не морщась и, видимо, находя его даже очень вкусным. Ведь на вкус и цвет товарища нет.
Увидев графа, хозяйка подбежала к нему с почтительными поклонами. Солдат поднял было голову, равнодушно взглянул на вошедшего, но сейчас же опять перестал обращать на него внимание и деятельно принялся оканчивать ужин.
-- Вы здесь, господин граф! -- вскричала хозяйка.
-- Тс-с, Мадлена! -- отвечал он, приложив палец к губам. -- Не называйте меня! Где ваш отец? Он, вероятно, меня ждет?
-- Да, монсеньор.
-- Опять? -- с улыбкой упрекнул ее Оливье.
-- Простите, сударь.
-- Ну хорошо, дитя мое; дайте мне вина вон на тот стол, -- показал он на стол против того, за которым сидел солдат, -- и попросите старика ко мне.
-- Сюда, сударь?
-- Да, дитя мое.
-- Иду, сударь!
И она убежала, легкая, как птичка. Граф сел и для виду налил себе вина.
-- Славная девушка! -- проговорил солдат. -- Весела, свежа, как весеннее утро. Один вид хорошенькой девушки развеселил меня!
Так как эти слова могли и не относиться к нему, граф ничего не ответил, но для развлечения стал рассматривать странного человека, на которого до той минуты не обращал никакого внимания.
Солдат был широкоплечий, мускулистый здоровяк, несмотря на свои пятьдесят с лишком лет. Физиономия его, представлявшая смесь смелости, хитрости, откровенности и беспечности, говорила, что это был опытный малый, не раз видевший смерть лицом к лицу в битвах и вынесший из них больше толчков и философии, чем богатства; загорелое лицо с иссохшей кожей, сверкающие черные глаза, крючковатый нос и длинные густые усы придавали ему оригинальный вид, но не имели ничего отталкивающего. Костюм был самый простой: легкая кираса прикрывала изношенную, потемневшую буйволовую куртку; толстые панталоны синего сукна были заправлены в громадные сапоги с железными шпорами; рядом с рапирой и шпагой на столе лежали войлочная шляпа с поблекшим пером и свернутый плащ; прежде он был, должно быть, темно-серый, но от дождя, солнца и частого употребления сделался какого-то неопределенного цвета.
Вообще, по мнению графа, это был такой человек, которого в дороге приятнее было бы иметь возле себя, нежели позади или впереди.
Кончив ужин и залпом проглотив вино, солдат громко кашлянул, причмокнул в знак удовольствия, достал из кармана почерневшую трубку, набил ее табаком и закурил, зажав в уголке губ, с видом человека, собирающегося отдохнуть вволю после чудесного ужина. Синеватое облако дыма мигом закрыло его с ног до головы.
Графа невольно влекло к этому человеку, и он уже собирался приветливо заговорить с ним, как вошел трактирщик.
Хорошенькая Мадлена снова стала за прилавком, а отец ее с шапкой в руке поспешно пошел к графу.
-- Ну что? -- спросил его Оливье.
-- Я исполнил ваши приказания, -- отвечал хозяин.
-- Видел ты малого?
-- Точно так, монсеньор.
-- Что он тебе сообщил?
-- Ничего путного. Правду сказать, монсеньор, при всем моем почтении к вам, лучше бы вы поручили кому-нибудь другому эти дела.
-- Отчего? -- нахмурил брови граф.
-- Оттого что, с вашего позволения, монсеньор, я не верю тут ни одному слову. Этот человек просто пройдоха, картежник и больше ничего. Кроме того, он водится с такой компанией, от которой хорошего трудно ждать.
-- Но ведь ты знаешь, старый упрямец, что он хлопочет за другого?
-- Пожалуй, так, монсеньор, но в таком случае господин не лучше слуги!
Они все время говорили тихо. Граф подумал с минуту и громко сказал:
-- Строго говоря, это, может быть, и так.
-- Наверное, так, монсеньор.
-- Во всяком случае, я скоро увижу, чего мне держаться.
-- Монсеньор едет в Париж?
-- Да, сию минуту.
Трактирщик нахмурился.
-- Простите старому слуге вашей семьи, монсеньор, человеку, который видел вас крошкой и любит вас...
-- Знаю, Бернар, -- ласково произнес Оливье, -- говори, что такое?
-- Монсеньор, вы бы лучше вернулись в Мовер; часто приходится раскаиваться...
-- Довольно, довольно, Бернар! -- быстро перебил граф. -- Я еду в Париж, это необходимо; но успокойся, мне нужно побывать там совсем по другому, серьезному делу; я не стану там заниматься тем, на что ты намекаешь, разве уж обстоятельства заставят.
-- Как угодно, монсеньор; я ваш слуга и могу только повиноваться вам.
В эту минуту солдат докурил трубку и постучал ею о край стола, чтоб высыпать пепел.
-- Девушка! -- крикнул он.
-- Я! -- отозвалась Мадлена, встав и подходя.
-- Моей лошади задавали овса?
-- Двойную порцию, как вы приказывали.
-- Прекрасно, сколько я вам должен?
-- Ровно три ливра.
-- И за себя, и за лошадь?
-- Да.
-- Ну, недорого, -- рассмеялся он, вытащил из кармана довольно туго набитый кошелек и положил на стол три серебряные монеты. -- Вот вам деньги, -- промолвил он. -- Велите скорей оседлать Габора; я не люблю дожидаться.
-- Габора? -- с удивлением повторила девушка.
-- Ну да; это моя лошадь,
-- Вы не переночуете в Аблоне, капитан? -- поинтересовалась Мадлена.
-- Сохрани Бог, красотка, ночь сегодня чудесная, лунная, я надеюсь скоро добраться до Парижа.
-- Добраться-то доберетесь, капитан, -- вмешался трактирщик, -- но в город пробраться -- это другое дело.
-- Как другое дело?
-- Dame! Ворота заперты.
-- А! Ну, это серьезная причина!
-- Так останетесь?
-- Ни за что на свете!.. Извините, милостивый государь! На одно слово, пожалуйста... -- прибавил он, обращаясь к графу, уже взявшемуся за ручку двери.
Граф обернулся.
-- Вы мне говорите? -- спросил он.
-- Да, но называйте меня капитаном, как вот этот добрый человек, я имею право на это.
-- Извольте, капитан! Что же вам от меня угодно?
-- Вы едете в Париж?
-- Да, сейчас еду.
-- Так! Не спорю с вами, потому что вы ведь полагаете проехать в город, несмотря на запертые ворота?
-- Я уверен в этом.
-- Вот и отлично! -- вскричал солдат, опоясываясь рапирой. -- Я еду с вами и буду служить вам конвоем, а вы мне поможете за это проехать в город.
-- Позвольте, капитан, -- возразил с улыбкой Оливье, -- тут есть одна очень простая помеха.
-- В том-то и беда, что они все просты, -- заметил, закручивая усы, капитан. -- В чем же заключается ваша?
-- По особым причинам я вынужден ехать один.
-- То есть, другими словами, вы отказываетесь от моего общества?
-- К моему великому сожалению, капитан.
-- Ну хорошо, дорога принадлежит всем одинаково; поезжайте вы своим путем, а я поеду своим.
Он надменно поклонился графу. Тот ответил легким кивком головы и ушел.
Через две минуты он уже летел галопом.
-- Право, капитан, вам бы переночевать сегодня, -- медовым голосом предложил трактирщик.
-- Вы думаете? -- переспросил капитан, надевая плащ.
-- В эти часы дороги не спокойны.
-- Ах, черт возьми! Вы наверно знаете? -- продолжал капитан, осматривая пистолеты.
-- Parbleu! Ни одной ночи не проходит, чтоб не нашли убитого путешественника.
-- Скажите, пожалуйста! Это ужасно! Моя лошадь оседлана?
-- Совсем готова, бедняжка.
-- Бедняжка?
-- Dame! Ведь и она рискует жизнью.
-- Это правда, ну, да ведь и я своей рискую! Прощайте, хозяин! Сладких снов, красавица!
Капитан надел шляпу набекрень и ушел, громко звеня шпорами. Лошадь радостно заржала, увидев хозяина; он погладил ее, поцеловал в морду и умчался.
Граф тоже быстро летел по парижской дороге; ему хотелось приехать в город до десяти часов, то есть раньше, чем запрут ворота.
Без четверти девять он ехал уже по длинной, узкой и грязной улице деревни Вильжюив.
-- Поспею, -- прошептал он и, проехав деревню, не останавливаясь, но шагом, чтоб дать вздохнуть лошади, опять пустил ее скорой рысью, спускаясь под гору,
Дорога была совершенно пуста; от самой деревни Аблон ему не встретилось ни конного, ни пешего. От луны было светло, как днем.
Граф ехал, не глядя ни направо, ни налево, и думал. О чем? О невеселых вещах, вероятно, потому что лицо его было бледно и брови нахмурены.
Вдруг лошадь его так бросилась в сторону, что чуть не выбила графа из седла. Оливье быстро поднял голову и сразу понял, в каком критическом положении он находится.
Он уже спустился до самого конца деревни Вильжюив; вокруг него стояло человек восемь оборванцев, вооруженных с головы до ног и, видимо, решивших сыграть с ним плохую шутку.
Бой был неравный. Граф попробовал вступить в переговоры.
-- Что вам от меня нужно, господа? Зачем вы останавливаете меня на дороге? -- громко спросил он, потихоньку вынимая пистолеты и берясь за шпагу.
-- Parbleu! -- воскликнул один из негодяев. -- Угадать нетрудно: нам нужны ваша лошадь, ваши плащ и кошелек!
-- А! Так вы воры? -- произнес граф.
-- Скромные tire -- laine, ваша милость, скромные tire -- laine, которых tire -- soie[ Точный смысл этих названий будет объяснен ниже. Пока же скажем, что речь идет о ночных ворах, снимавших верхнее платье с прохожих в Париже. -- Примеч. автора.] совсем прогнали с Нового моста, -- отвечал по-прежнему лукавым тоном бродяга, казавшийся вожаком остальных. -- Верьте мне, отдайте добром то, что у вас просят; это вам убытка большого не причинит, а нам принесет существенную пользу. Клянусь, нам было бы слишком жаль прибегнуть к крайним мерам по отношению к такому славному вельможе, каким вы кажетесь.
Граф поднял лошадь на дыбы.
-- Прочь, негодяи! -- крикнул он. -- Прочь, или я вам размозжу головы!
Оливье старался прорваться вперед, опустив поводья и держа одной рукой шпагу, другой -- пистолет.
-- А! Так вы вот как! -- бешено закричал разбойник. -- Долой его, ребята! Смерть ему!
Вся ватага бросилась на графа. Но с ним нелегко было справиться. Двумя выстрелами он убил двоих и храбро отделывал остальную компанию, действуя и пистолетом, и шпагой.
Бандиты, видя, с кем имеют дело, переменили тактику; сгрудившись вокруг графа, они нападали на него все сразу, стараясь выбить его из седла, ранив или убив под ним лошадь.
Положение становилось все более и более критическим; Оливье начинал уставать и уже мысленно рассчитывал, на сколько минут его еще хватит, как вдруг раздался пронзительный крик:
-- Не поддавайтесь, не поддавайтесь! Я помогу!
В ту же минуту какой-то человек, или, вернее, демон, бросился с поднятой шпагой на разбойников, меньше чем в минуту положил троих на месте и навел такой ужас на остальных, что они бросились бежать.
-- Похоже, я поспел вовремя? -- спокойно спросил он, обтирая шпагу о гриву своей лошади и снова вкладывая ее в ножны.
-- Так это вы, капитан! -- с радостью вскричал граф. -- Вы ведь мне жизнь спасли!
-- Очень рад, милостивейший государь, хотя и не вы тому причиной, -- отвечал капитан, злопамятно намекая на недавний отказ графа от совместного путешествия.
-- Не сердитесь на меня, капитан; я не знал, что вы за человек.
-- А теперь разве знаете? -- насмешливо проговорил тот.
-- Сознаюсь в своей вине, милостивый государь. Я граф дю Люк де Мовер; во вам моя рука! Примите мою дружбу и дайте мне свою.
Капитан как-то нерешительно взял и пожал руку графа.
-- Принимаю вашу дружбу, господин граф дю Люк де Мовер, -- сказал он, -- я капитан Ватан, но, с вашего позволения, подожду другой встречи с вами, чтобы знать, могу ли отвечать вам дружбой со своей стороны. Низко кланяюсь, господин граф!
Пришпорив лошадь, он ускакал, оставив озадаченного графа посреди дороги.
-- Надо во что бы то ни стало отыскать этого человека, -- подумал граф и легкой рысью поехал в Париж.
Через полчаса он без дальнейших приключений приехал в город.