Разговор с де Лераном немного рассеял обычную грусть Оливье, придав другое направление его мыслям. Ему вздумалось пойти хоть на несколько часов забыться в кругу беспечных, веселых товарищей.
Тщательно одевшись, к удивлению Мишеля, он отправился к ближайшему банщику. Там ему встретилось много знакомых, сели обедать, а после обеда собрались играть в карты. Но, против своего ожидания, Оливье увидел, что ему скоро все это надоело, и, едва выйдя из-за стола, он потихоньку ушел.
Было еще только половина восьмого, ему не хотелось идти домой в этот чудный, теплый вечер. Оливье, задумавшись, пошел потихоньку к Гулянью Королевы.
Это любимое место загородных прогулок парижан находилось на берегу Сены; тут под тенистыми деревьями много бывало и любовных свиданий, и дуэлей, и убийств.
Оливье пришел туда еще засветло, когда на аллеях почти никого не было.
Граф прилег на каменную скамейку в самом уединенном месте парка, закрыл глаза и задумался. Могло показаться, что он или в обмороке, судя по мертвенной бледности его грустного лица, или спит. Но он не спал. Перед ним медленно проносилось его счастливое прошлое со всеми его радостями и счастьем, вспоминались его дорогая Жанна, ее нежный голос, хорошенькое личико и его маленький Жорж. И слезы текли по лицу Оливье, он и не замечал этого. Вдруг в кустах что-то тихо зашуршало. Оливье вскочил. Никого...
-- Это мне показалось, -- прошептал он и через минуту добавил, как часто бывает с людьми, имеющими привычку говорить сами с собой: -- Что за чудный вечер! Как, должно быть, хорошо теперь под высокими деревьями Моверского парка!
В эту минуту в двух шагах от графа скользнула и остановилась легкая, грациозная фигура женщины, закутанной в длинную накидку и в маске. Несколько секунд с любопытством поглядев на грустное лицо графа, она подошла и положила ему руку на плечо.
Оливье вздрогнул и поднял голову.
-- Кто вы и что вам угодно? -- спросил он.
-- Зачем вам знать, кто я, если сердце не подсказало вам моего имени! -- жалобно отвечала незнакомка. -- Я пришла утешить вас, а может быть, еще увеличить ваше горе; есть раны, которые сильнее растравляются даже от самого нежного прикосновения и утешения.
-- Да, -- произнес граф, как бы говоря сам с собой. -- Мои раны именно такого свойства! Если вы действительно принимаете во мне участие, сударыня, так уйдите, оставьте меня! Уединение и природа лучше всего облегчают страдания человека.
Он сдержанно поклонился и хотел отойти. Незнакомка остановила его, прося уделить ей несколько минут.
-- Сударыня, несмотря на вашу таинственность, я узнал вас! -- воскликнул Оливье. -- Вы и так отравили мне всю жизнь, прошу вас, сжальтесь надо мной и перестаньте преследовать меня!
-- Оливье, -- промолвила Диана (как, вероятно, уже догадался читатель), -- вся моя вина в том, что я любила и до сих пор люблю вас. Ваша любовь ко мне прошла, женщина в этом случае должна безропотно склонять голову, но никто не может помешать ей сочувствовать любимому человеку и оберегать его.
-- Действуйте прямо, сударыня, -- с грустной насмешкой сказал граф. -- Вы пришли сообщить мне какую-нибудь новую злую весть, говорите же все сразу, это легче. Я, впрочем, надеюсь, что Бог скоро освободит меня от этой невыносимой жизни.
-- Знаю, Оливье, вы нарочно приняли участие в деле, за которое можете поплатиться головой.
-- Почем вы это знаете?
-- Что вам до этого? Я знаю многое, чего вы не знаете, тогда как должны бы знать скорей, чем кто-нибудь, и как вы ни ненавидите меня, клянусь Богом, я спасу вас даже против вашей собственной воли.
-- Благодарю вас за такое участие, -- колко отвечал Оливье. -- Но оставьте его при себе, моей шпаги достаточно, чтобы защитить меня от моих врагов.
-- Знаю, что вы очень храбры, граф, но иногда и храбрость не спасает. Не пренебрегайте моими советами, Оливье, иначе вы не только сами погибнете, но увлечете за собой и своих друзей.
-- Говорите, пожалуйста, яснее, сударыня. Диана улыбнулась под маской и села на скамейку.
-- Сядьте возле меня, -- ласково попросила она.
-- Позвольте мне остаться стоять.
-- Нет, пожалуйста! Вы одни должны слышать то, что я вам скажу.
-- Если вы непременно требуете... -- произнес Оливье и сел рядом.
-- Я вижу, что вам хочется поскорей уйти от меня, Оливье, поэтому буду говорить прямо, только, пожалуйста, не перебивайте. Реформаты в Лангедоке и Гиени восстали против королевской власти. Их вождь Генрих де Роган. Герцог Делафорс передал вам свою власть по управлению делами религии в Париже, пока его нет. Вы все время переписывались с ним, с господином де Роганом и де Субизом, посылали им деньги и людей, в выборе которых не особенно церемонились; вам помогал капитан Ватан. Недели две тому назад господин Дефонкти, бывший начальник дозора, недавно назначенный помощником парижского прево, с несколькими подчиненными пришел в кабачок на Тюильрийской улице, где собрались человек пятнадцать реформатов, но их предупредили, и они успели скрыться, так что в трактире не нашли никого.
-- Нет, извините, там нашли меня за завтраком с моими двумя товарищами.
-- Да, капитаном Ватаном и пастором Грендоржем. В тот же день утром Грендорж, сержант Ла Прери и еще какая-то подозрительная личность вошли в дом банщика Дубль-Эпе, против Нового моста, завтракали там, и часа через полтора вышли уже без Ла Прери.
-- Он, вероятно, ушел раньше.
-- Нет, граф, за этим домом зорко следит полиция, потому что там постоянно собираются гугеноты для совещаний; его обыскали весь, а солдата и следов не нашли. Предполагают, как и вы говорите, что он ушел незамеченным, а я уверена, что его убили.
-- Этого не может быть, да и при чем же я во всем этом?
-- Пастор и подозрительная личность, о которой я говорила, пошли от банщика прямо в другой кабачок у Тюильрийского сада, где вы были в то время.
-- Не хотите ли вы сказать, сударыня, что я принимал участие в убийстве, если только оно действительно было? -- высокомерно спросил Оливье.
-- Нисколько; впрочем, на подобное дело можно смотреть с разных точек зрения. Если Ла Прери убили за шпионство или измену, так это уже называют не убийством, а казнью " не считают злодейством.
-- Вы удивительно хорошо знаете все эти тонкости, сударыня, но позвольте прибавить, меня удивляет, по какому праву вы меня так допрашиваете?
-- Я не допрашиваю, граф, а предупреждаю, чтобы вы остерегались.
-- Благодарю вас за доброе желание, но мне бояться нечего.
-- Ошибаетесь, граф, и вам, и друзьям, и сторонникам вашим отовсюду грозит опасность.
-- Я, сударыня, живу очень уединенно и не вижу никого, кроме двоих-троих знакомых, которые навещают меня; политикой я вовсе не занимаюсь, а если принадлежу к реформатской церкви, так это еще не значит, что я непременно заговорщик.
-- Мое дело вас предупредить, граф, делайте, как знаете, но полиции известно, что гугеноты составляют заговор, который на днях, говорят, приведут в исполнение.
-- Моя невинность оградит меня от опасности, сударыня.
-- Очень буду рада, -- насмешливо произнесла она. -- Но если бы вам и удалось выйти сухим из воды, так друзьям вашим не удастся.
-- Кого вы называете моими друзьями?
-- Капитана Ватана, который следует за вами, как тень. Это довольно подозрительный авантюрист, надо заметить.
-- Капитан Ватан честный человек, я его уважаю; кроме того, он, кажется, католик.
-- Это меня не касается. Есть еще и другие: граф де Леран, например, барон де Сент-Ромм, герцог де Роган...
-- Но к чему вы упоминаете о герцоге? Его даже нет в Париже, и ему нечего бояться своих врагов.
-- Полноте, граф! Ведь вам хорошо известно, что это не так.
-- Мне, сударыня?
-- Конечно! Вы ведь недавно получили от него известие...
-- Извините, я не имею чести вести переписку с герцогом де Роганом...
-- А!.. Хорошо... так я вам скажу, где он.
-- Очень обяжете, -- сказал Оливье, холодно поклонившись.
-- Герцог де Роган приехал или дня через два приедет в Париж... завтра же, может быть.
-- Полноте, сударыня! Эти шутки некстати.
-- Я вовсе не шучу.
-- Но зачем герцогу де Рогану быть в Париже? У него нет никакой цели.
-- Как знать! -- многозначительно прошептала она. -- Любовь ведь не смотрит ни на что.
-- Что вы сказали, сударыня? -- воскликнул он, задрожав, точно от электрического удара.
-- Правду! -- твердо отвечала она, глядя ему прямо в лицо.
-- Ах, сударыня! Согласившись выслушать вас, я должен был предвидеть, что вы запаслись какой-нибудь гнусной клеветой.
-- Я вовсе не хочу клеветать, граф, я только отвечаю на ваши вопросы.
-- Послушайте, сударыня! Вы пользуетесь тем, что вы женщина, но это ужасно! Как я вас ни избегаю, вы беспощадно преследуете меня из одного низкого удовольствия раздирать мне душу.
-- О, граф! Как вы можете думать, что я хочу мучить вас? Ведь я не перестала вас любить, следовательно, по-прежнему предана вам, и только эта преданность заставляет меня так прямо говорить с вами. Ведь вы сами спросили, зачем герцогу быть в Париже? Вам не нужно было меня об этом спрашивать.
-- Хорошо, не спорю, сударыня! Да сохранит вас Бог, -- сказал он сдавленным голосом.
-- Я раскаиваюсь в своей откровенности с вами, граф, вы приписываете мои слова дурному намерению.
-- Прощайте, сударыня, и дай Бог, чтобы навсегда теперь! -- вскричал он, с негодованием посмотрев на нее, и ушел, прошептав: -- Шипи, ехидна! Тебе никогда не заставить меня столько страдать, сколько ты заставила в эту минуту! Настанет день, я надеюсь, когда я наконец раздавлю тебя!
Молодая женщина со страшной злобой посмотрела ему вслед.
-- Уходи, бессердечный! -- произнесла она со зловещим смехом. -- Я отомщена, потому что нанесла тебе неизлечимую рану!
Едва она успела скрыться в темных аллеях, как кустарники тихо раздвинулись и оттуда вышел капитан Ватан.
-- Morbleu! -- проговорил он, лукаво покручивая усы. -- Я, видно, поступил правильно, шпионя за своим другом. Эта женщина ядовитее, нежели я предполагал. Нет, с ней надо покончить! Я займусь этим.
И он ушел, насвистывая.