Вернемся теперь к капитану Ватану, которого оставили на веревочной лестнице над водой Сены, в совершенной темноте.
Капитан Ватан был из числа решительных, смелых людей, которые находят особенную прелесть во всем неизвестном и неожиданном, потому что вполне самоуверены и чувствуют себя всегда в состоянии все одолеть.
Авантюрист совершенно спокойно спускался по веревочной лестнице, которой в темноте не видно было конца.
Не прошло, однако, идвух минут, как он почувствовал под ногами какую-то твердую точку опоры; это было дно довольно большой лодки.
Когда он выпустил из рук лестницу, Клер-де-Люнь взял его за руку.
-- Позвольте, я вас поведу, капитан, -- сказал он, -- и главное, не бойтесь!
-- А? Ты что это говоришь, дуралей? -- резко воскликнул капитан. -- Не смеяться ли вздумал надо мной?
-- Виноват, капитан, обмолвился. Пожалуйте!
--Ладно, да смотри у меня, чтобы больше не обмолвиться!
-- Слушаю, капитан. Черт возьми! Вы не изменились, надо вам отдать справедливость, все такой же терпеливый.
Капитан засмеялся.
-- Я тебе пошучу! -- пригрозил он. -- Ну, когда же конец? Где мы теперь?
-- Под аркой Нового моста, капитан.
-- Ты тут живешь?
-- Не совсем тут, вот увидите; поднимитесь по этой лестнице.
-- Опять?
-- Это последняя.
-- Не стоило спускаться, чтобы сейчас же опять подниматься.
-- Может быть, капитан, но поднимитесь все-таки.
-- Да я тут ни зги не вижу, morbleu!
-- Не обращайте на это внимание.
-- Ну, ладно, коли нужно! Только черт бы побрал этакую прогулку!
Клер-де-Люнь засмеялся и тихонько свистнул. В ту же минуту на расстоянии футов двенадцати над ними заблестела, как звезда, светлая точка.
-- А! Вот теперь вижу, куда идти, -- произнес капитан и стал взбираться по лестнице.
Клер-де-Люнь следовал за ним, по-видимому забавляясь колебаниями своего бывшего командира.
В лестнице было всего перекладин десять; взобравшись наверх, капитан, к своему величайшему изумлению, очутился перед отверстием, сделанным в самом своде арки.
-- Проходите! -- ободрил его Клер-де-Люнь.
-- Прошел! -- отвечал капитан.
Клер-де-Люнь последовал за ним и нажал какую-то невидимую пружину.
В отверстие без шума вдвинулась каменная масса и герметически закрыла его.
-- Ну, вот мы и дома! -- довольно сказал Клер-де-Люнь. -- Теперь, капитан, позвольте указать вам дорогу.
-- Показывай, мой любезный, не церемонься; ты ведь здесь у себя дома. Странное только помещение ты выбрал.
-- Надежное, по крайней мере.
-- Конечно; но я не понимаю, как ты мог устроить это, не возбудив ничьего внимания?
-- Это не я устроил, капитан; это подземелье существовало раньше меня; и я его только дополнил.
Говоря таким образом, авантюристы шли при неясном свете чадившей лампы, достаточно, однако же, освещавшей подземелье, чтобы можно было его рассмотреть.
Оно имело шесть футов вышины и четыре -- ширины, образуя множество галерей с выходом в разные стороны, запертых в некоторых местах толстыми железными решетками с зубьями наверху; такие же решетки шли местами и по главному коридору, где проходили авантюристы.
-- Да это, брат, настоящая крепость!
-- Parbleu, капитан! И неприступная крепость.
-- А разве ты не знаешь, что крепости для того и сделаны, чтобы их брать?
-- Только не эта, капитан. Ведь тут совершенно свободно могут спрятаться пятьсот человек так, что их и не найдешь!
-- Даже если бы нашли вход, через который мы сейчас прошли?
-- Parbleu! Да таких входов целых шесть.
-- Черт возьми!
-- Да; чтобы захватить нас, надо было бы взорвать мост, да и то не удалось бы, пожалуй.
-- Послушай, а что же это за шум над нами?
-- Это мы идем теперь под Самаритянкой.
-- А! Но куда же мы идем?
-- В одну из моих квартир.
-- Как! Да их разве несколько у тебя?
-- Точно так, капитан.
-- Скажите, пожалуйста! Сколько же именно?
-- Три главные, не считая той, которую я занимаю в самом подземелье.
-- Черт тебя подери! Да ты, точно сам его величество Людовик Тринадцатый, можешь выбирать резиденцию!
-- Да, капитан; только меня все здесь слушаются по одному знаку; мои подданные слепо повинуются мне.
-- А про нашего бедного короля этого нельзя сказать, а? И много у тебя подданных?
-- Ну, каких-нибудь несколько тысяч человек, не больше.
-- Неплохо! Да ты, значит, король всех парижских оборванцев?
-- К вашим услугам, капитан.
-- Не отказываюсь. Все может случиться; не надо никем пренебрегать.
-- Справедливо сказали, капитан.
-- Но где же твоя квартира, в которую ты меня ведешь?
-- На набережной Сольнери, в доме банщика Дубль-Эпе.
-- Известного банщика, у которого собирается вся знать?
-- Того самого, капитан; это один из моих адъютантов. Ватан остановился, снял шляпу и с иронической важностью поклонился.
-- Что это вы, капитан?
-- Кланяюсь тебе, morbleu! Клер-де-Люнь, друг мой, ты великий человек! Предсказываю тебе, что, если не будешь повешен, далеко пойдешь.
-- Или высоко поднимусь! Аминь и благодарю вас, капитан. Но вот мы и пришли. Потрудитесь войти.
Клер-де-Люнь прижал пружину; отворилась невидимая дверь, и они очутились в светлой, богато убранной комнате.
Капитан оглянулся; дверь исчезла.
-- Вы что-нибудь ищете? -- лукаво спросил Клер-де-Люнь.
-- Нет, ничего; право, ты великий человек! Так мы в доме банщика?
-- Да, капитан; на первом этаже. Взгляните, в окно виден Новый мост.
-- Чудесно! Ты ведь расскажешь мне, надеюсь, историю этого подземелья?
-- Вам интересно знать?
-- Я очень любопытен.
-- Извольте! Я расскажу за ужином, если вам угодно.
-- С удовольствием; дорога придала мне аппетиту.
-- Так пожалуйте в столовую.
-- А это какая же комната?
-- Мой будуар! -- с гордой самоуверенностью отвечал Клер-де-Люнь.
Капитан посмотрел на него во все глаза. Его совсем сбило с толку.
-- Там, позади будуара, моя спальня и уборная; затем у меня есть еще столовая и передняя. Видите, как скромно?
-- Peste! Хороша скромность! Ты говоришь, у тебя три такие квартиры?
-- Точно такие; немножко лучше, может быть, устроенные.
-- Но ведь это тебе, должно быть, стоит громадных денег?
-- Да нет же, капитан! Ведь это моя собственность.
-- Так у тебя свой дом?
-- И не один, капитан.
-- Послушай, Клер-де-Люнь, это ведь дерзкие шутки!
-- Да я нисколько не шучу, капитан. Вы спрашиваете, я только отвечаю.
-- И правду говоришь?
-- Честное слово!
-- Ну ладно! Пойдем в столовую, друг мой.
-- Идемте, капитан, -- сказал Клер-де-Люнь, приподнимая тяжелую портьеру.
Столовая была большая комната, уставленная буфетами, полными золота, серебра и хрусталя.
С потолка спускалась громадная люстра на золотой цепи. Посредине стояли треугольником три стула, и возле каждого
служанка с корзинкой, в которой лежали тарелки, ножи вилки, ложки и хлеб.
Только стола не было.
Напрасно искал его глазами капитан.
-- А я вам приготовил сюрприз, капитан, -- объявил Клер-де-Люнь.
-- Еще? Да я и так на каждом шагу вижу сюрпризы.
-- Этот вам доставит удовольствие, капитан.
-- Не сомневаюсь. Не ужин ли, который ты мне обещал и которого я все еще не вижу?
-- Нет, капитан; ужин явится в свое время.
-- Так что же это?
-- Гость... приглашенный.
-- Когда же ты успел его пригласить? Ты ни на секунду не отходил от меня.
-- Я послал за ним.
-- Кто же этот гость?
-- Дубль-Эпе, капитан.
-- Твой адъютант?
-- Он самый; славный малый; вы будете им довольны.
-- Гм! Странное у него имя.
-- Он очень недурно владеет шпагой [ Double ерее (фр.) -- двойная шпага. -- Примеч. перев. ]. Впрочем, сами увидите.
-- Как знаешь, друг; я в настоящую минуту хочу только поскорей поужинать.
-- Вот и наш гость, -- произнес Клер-де-Люнь, -- войди, сын мой! Очень тебе рады!
Отворилась дверь, и вошел красивый молодой человек лет двадцати двух, с тонкими, благородными чертами лица, живым взглядом и насмешливым выражением рта.
-- Милый Дубль-Эпе, -- обратился к нему Клер-де-Люнь, -- рекомендую тебе капитана Ватана; капитан, это мой друг и товарищ Дубль-Эпе.
Живая радость выразилась на лице молодого человека; он с распростертыми объятиями бросился к капитану, неподвижно стоявшему посреди комнаты.
-- Крестный, обнимите же вашего крестника Стефана! -- взволнованно воскликнул он.
Капитан не успел опомниться, как очутился в объятиях Дубль-Эпе.
-- Черт тебя возьми, шалопай! -- вскричал капитан, обрадованный в душе. -- Ну, я рад тебя видеть... но объясни, пожалуйста...
-- Все, что угодно, крестный! -- весело заявил Дубль-Эпе.
-- Что скажете о сюрпризе, капитан?
-- Скажу... скажу... Э, к черту ложный стыд! От души спасибо, Клер-де-Люнь! Ведь хоть этот чертенок и сделался дрянью, но все-таки он мой крестник, и я люблю его.
-- И я, крестный, люблю вас, как родного отца.
-- Ну, довольно об этом. Уметь помолчать никогда не бывает худо.
-- Справедливо, крестный.
-- Да, Стефан, но от разговора ведь в горле пересыхает и есть начинает хотеться.
-- А вот мы сейчас будем и есть, и пить, крестный.
-- Но до сих пор я что-то ничего еще не вижу.
-- Постойте, крестный; садитесь!
-- Да где? Ведь стола нет!
-- За столом дело не станет; сядьте на один вот из этих стульев.
Капитан неохотно сел.
-- Что ж дальше-то? -- проворчал он.
Молодой человек топнул; одна половица отодвинулась, и из открывшегося отверстия поднялся стол, уставленный кушаньями.
-- Это что такое? -- изумился капитан, поспешно отодвинувшись.
-- Обещанный ужин, капитан.
-- Ну, признаю себя побежденным, -- добродушно произнес он. -- Я старею, вы слишком хитры для меня, детки, не злоупотребляйте своим преимуществом!
-- Как вы можете так говорить, крестный! Вы такой храбрый солдат!
-- Да, -- проговорил он, покачав головой, -- я старый, храбрый солдат, я это доказал; но столько мне пришлось видеть необыкновенных вещей с тех пор, как я приехал в Париж, что, ей-Богу, не знаю уж, что и делать; я совсем точно в каком-то чужом городе.
-- Ба! Это пустяки! Ведь в появлении стола, например, нет ничего необыкновенного, это уже старая вещь. Вспомните, что вы у банщика, то есть в таком месте, где особенно соблюдается тайна.
-- Так; ну, а подземелье, которым я сюда пришел?
-- Это, капитан, еще проще. Впрочем, я ведь обещал рассказать вам его историю.
-- Так, так, братец! Говори же, я слушаю; за твое здоровье!
-- За ваше, капитан! Как вам нравится это кипрское?
-- Чудесно!
-- Вам известно, капитан, что Новый мост начат при Генрихе Третьем, а докончен после многих остановок только при Генрихе Четвертом. В смутные времена Лиги было не до него.
-- Так! За твое здоровье! Право, какое чудесное вино!
-- За ваше здоровье, капитан! Толпа ирландцев и разных мошенников завладела тогда некоторыми оконченными арками моста и поселилась там.
-- А! Так это они устроили подземелье с его ходами и переходами?
-- Именно, капитан. Они воспользовались смутами гражданской войны и особенно горячо работали во время осады Парижа, этой страшной осады, когда за разными бедствиями никто и не замечал даже их работ.
-- Да, бедственное это было время; столько людей погибло от голода... Ну, подальше это воспоминание! За твое здоровье! И за твое, крестник!
Они чокнулись.
-- Наконец король вступил в Париж, проданный ему Бриссаком и компанией. Заключили мир. Новый мост стали достраивать; между рабочими было много оборванцев, и я в том числе.
-- А! И ты был?
-- Да, после всех наших бед! Эти рабочие стакнулись с ирландцами, и под моим надзором подземные галереи были проведены по всем направлениям, как вы сегодня видели. Никто этого и не подозревал.
В один прекрасный день дозорный накрыл ирландцев, и всех их сейчас же отправили на родину. Вот и все, капитан. Дело, как видите, простое.
-- Очень простое, братец; но уверен ли ты, что ни полиция, ни купеческий старшина ничего не подозревают?
-- Parbleu! Да ведь у нас шпионы между ними же!
-- А! Да у тебя, как видно, и своя полиция, Клер-де-Люнь?
-- Надо всегда быть настороже.
-- Конечно, я тебя и не порицаю за это. Ты защищаешь самого себя, и ты прав; однако ж...
-- Что, капитан?
-- Ведь тот, кто продаст такой драгоценный секрет купеческому старшине или кому-нибудь из полиции, сделает выгодное дело?
-- Нисколько, капитан.
-- Отчего же?
-- Оттого что через час он не будет существовать.
-- А! Ты действуешь быстро, братец.
-- У нас нельзя иначе; впрочем, между нами изменников нет.
-- Смотри, не говори больше такого слова! Ну, а предположим, что кто-нибудь посторонний знает вашу тайну и выдаст ее?
-- Никто ее не знает, кроме вас, а так как уж вы-то, конечно, не выдадите, я спокоен.
-- Спасибо за хорошее мнение, Клер-де-Люнь. Ну, а вот это ты знаешь? -- спросил капитан, вынимая из кармана бумагу и показывая ее tire -- laine.
-- Что это такое?
-- Утверждение в должности полицейского чиновника.
-- На ваше имя?
-- Посмотри подпись! Видишь?
-- Да! -- озадаченно произнес tire -- laine.
-- За твое здоровье, Клер-де-Люнь! Но тот не имел сил ответить ему.
Капитан медленно допил стакан, как-то нехорошо улыбаясь. Долго собеседники молчали. Клер-де-Люнь и Дубль-Эпе искоса переглядывались, и их взгляды говорили не в пользу капитана.
Тот, не показывая вида, что замечает, и потягивая маленькими глотками вино, следил за ними.
-- Что ж вы вдруг так примолкли, детки? -- полюбопытствовал он через минуту. -- Жаль! Вы так славно говорите!
-- О, капитан! -- пробормотал Клер-де-Люнь. -- Кто бы этого мог ожидать?
-- Чего, дитя мое?
-- Чтоб такой человек, как вы, стал помогать полиции?
-- Что? Как ты это говоришь, малец?
-- Вы, капитан, человек таких редких достоинств, вдруг сделались простым полицейским чиновником!
-- А почему бы и нет, куманек? Ведь должность честная!
-- Преследовать бедняков!
-- Да я их очень жалею, -- сказал капитан, обводя ироническим взглядом комнату.
-- Все равно, капитан, я этого от вас не ожидал.
-- Чего, скажи, пожалуйста, дитя мое?
-- Чтобы вы нам изменили.
-- Да кой черт тебе сказал это?
-- Dame! А я так доверял вам, ничего от вас не скрывал!
-- Берегись, Клер-де-Люнь! Ты плохо выбираешь выражения, любезный!
-- Как так, капитан?
-- Ты говоришь, что я изменяю тебе?
-- Да оно так ведь, кажется?
-- Тебе худо кажется. Рассуди сам. Разве я принадлежу к вашей шайке? Нет ведь. Я поймал тебя, когда ты залез в мой карман; вместо того чтобы убить, я тебя пощадил. Где тут измена?
-- Так, капитан, но потом?
-- Что потом? Я хотел поговорить с тобой и звал тебя к себе; ты отказался, находя более удобным, чтоб я шел к тебе; я согласился исполнить твое желание. Ты начал сыпать передо мной сюрпризами. Я ведь ни слова не говорил. Наконец и мне захотелось доставить тебе сюрприз. Ты вдруг рассердился, надулся, стал сурово на меня поглядывать и обвинять в измене. Ну, скажи, разве ты был прав? Не думаю.
-- Да, капитан, я виноват, простите; я не подумал, что вы способны...
-- Воспользоваться неожиданно представившимся случаем? Ошибаешься, братец.
-- А? Что вы хотите сказать, капитан?
-- Вот что: я тебе предлагаю условие, но предупреждаю -- выбирай и решай сам, я же ничего не изменю со своей стороны.
-- Заранее принимаю, капитан; уговор, во всяком случае, будет мне выгоден.
-- Не торопись, подумай!
-- Я уже обдумал и соглашаюсь, закрыв глаза. Вы такой человек, с которым ничего не выиграешь, тягаясь в хитрости, а которому лучше отдаться в руки.
-- Ты, может быть, прав, братец!
-- Parbleu! Конечно, прав, капитан.
-- Заметь, однако ж, что мой уговор будет касаться не только тебя, но и всех твоих сообщников.
-- Об этом и говорить нечего; я знал это заранее, капитан.
-- И все-таки согласен?
-- Больше, чем когда-нибудь.
-- Ну, давай руку, братец! Я опять уважаю тебя.
-- Благодарю вас, капитан, и я даю слово; вы знаете, умею ли я держать его.
-- Я тебя знаю; будь спокоен; а ты, крестник, что скажешь?
-- Мне, крестный, нечего сказать. Ведь вы знаете, я ваш душой и телом, что бы ни случилось! Вы благодетель моей семьи.
-- Об этом не будем говорить, дитя мое.
-- Напротив, крестный. Я могу быть негодяем, но, поверьте, не такой уж я гадкий, как говорят: у меня еще есть кое-что в сердце.
-- Я и не сомневаюсь, дитя мое, поэтому тут не о чем и говорить. Я живу у твоего отца; не скрою, он сильно жалуется на тебя. Я не хотел ничего сказать ни за, ни против. Расскажи мне, что такое у вас было, чтоб я мог рассудить.
-- Извольте, крестный, но тут и рассказывать-то нечего; дело очень обыкновенное.
-- Все равно, говори; выслушав, я могу сказать тебе свое мнение!
-- Виноват, я вас перебью, капитан; не лучше ли нам прежде переговорить окончательно насчет нашего уговора?
-- Не беспокойся, друг Клер-де-Люнь; время еще не ушло. Мы ведь не торопимся по домам?
-- Конечно, нет.
-- Ну, так дай мне выслушать малого, дружище, и поступай, как я: пей, слушай его.
-- Как угодно, капитан, я ведь сказал...
-- Чтоб знать, чего держаться; успокойся, кум, скоро все узнаешь, обещаю тебе.
-- Так за ваше здоровье, капитан.
-- За твое, Клер-де-Люнь. Говори, Стефан, мы тебя слушаем, сын мой.
-- Если уж вы требуете, крестный...
-- Нет, я прошу тебя.
-- Это для меня одинаково значит. Видите ли, крестный, у меня с самого детства отвращение ко всему, что сколько-нибудь пахнет лакейством.
-- Понимаю.
-- Первое удовольствие для меня составляло убежать из дому и бегать с товарищами по полям и лугам; я вечно дрался, бил и был бит, орудовал и ножами, и кинжалами, и всем, что только под руку попало. С летами эта наклонность страшно во мне развилась; я никогда не мог понять искусства сварить соус или суп, но оружием владел с редким умением; мне наконец мало стало одной шпаги, я непременно должен был держать две -- в обеих руках по шпаге.
-- Morbleu! Какой чертенок!
-- Я это не из хвастовства говорю, крестный, а потому что это правда.
-- А что же говорил отец?
-- Он был в отчаянии.
-- И было от чего.
-- Наш приезд в Париж довершил дело. Сначала я изредка только приходил домой, а вскоре и совсем перестал. Мать бросилась искать меня, умоляла вернуться; все было напрасно: я решил свою участь. Завелись у меня дурные товарищи, я ходил по кабакам, дрался на дуэли несколько раз со шпагой в каждой руке и выходил победителем; одним словом, был потерян для семьи. Меня так и прозвали -- Дубль-Эпе; я был из первых щеголей Нового моста и с каждым днем все глубже и глубже погрязал. Наступил день наконец, когда я увидел, что не только проиграл свое немногое, но и еще большую сумму на честное слово; я был пьян. Придя в себя, я понял, в какую бездну упал, и, решив покончить с жизнью, побежал на Новый мост.
-- Отличное средство спасаться из одной бездны, бросаясь в другую! -- заметил с улыбкой капитан.
-- Я совсем обезумел; забыл и семью, и друзей, и все на свете; была уже ночь; на мосту -- никого; я посмотрел вниз: подо мной шумно рокотали грязные волны Сены; я невольно вздрогнул, но сейчас же оправился, перекрестился и бросился в воду, прошептав имя матери; в эту самую минуту кто-то сильно схватил меня за платье и отдернул назад.
-- И вовремя, крестник! Кто же это тебе помог?
-- Вот кто, крестный! -- отвечал Дубль-Эпе, протягивая руку tire -- laine.
-- Клер-де-Люнь?
-- Он. Он не только спас мне жизнь, но спас меня и от нищеты, дав средства на устройство моего заведения, без всяких процентов, без условий, без всякой задней мысли.
-- Однако ты ведь его адъютант?
-- Против его желания, крестный; он всеми силами старался не дать мне войти в его шайку, но я настоял на своем. Я ему всем обязан, но не справедливо ли было бы, чтобы посреди окружающих его разбойников, готовых продать самого Бога, около него был хоть один друг, на которого он мог бы рассчитывать!
-- Хорошо! Я доволен всем, что слышал, и помирю тебя с отцом, крестник.
-- О, крестный, если б это вам удалось!
-- Да ведь говорю же тебе, morbleu! Что я, ребенок, что ли? Я очень рад, Клер-де-Люнь, что у тебя в душе еще остались добрые чувства. Спасибо тебе за добро, которое ты сделал этому малому.
-- За что же, капитан? Ведь это было совершенно натурально. Мальчуган чуть не при мне родился, как мне было не спасти его!
-- Не старайся уменьшить достоинство твоего поступка. Ты ведь послушался голоса сердца; ты не знал человека, которого спасал.
-- Только после, капитан; я только после...
-- Да, с удовольствием увидел, что спас не чужого; еще раз спасибо!
-- Право, капитан; вы так всегда ставите дело, что не знаешь, что вам отвечать; но вы довольны, а это главное.
-- И тем более я рад слышать все это, что, значит, могу положиться на вас обоих.
-- В этом случае, капитан...
-- Постой, друг Клер-де-Люнь; если у тебя в жизни есть две-три черты, которыми ты можешь гордиться, так есть множество других, которые, к несчастью, должны тяжело лежать на твоей совести.
-- Что? -- проговорил Клер-де-Люнь, смущенно отвернувшись.
-- Да, так ведь, старый товарищ? -- продолжал капитан с грустным добродушием. -- И между этими и дурными поступками -- будем говорить прямо, между этими преступлениями есть одно дело, в которое и меня запутала судьба, в
котором я сделался твоим невинным, почти бессознательным сообщником. Помнишь ты это? Клер-де-Люнь молча опустил голову.
-- Помнишь ты, -- спросил авантюрист, -- ту ночь, когда был взят Гурдон? Это одно из самых отдаленных твоих воспоминаний, правда...
-- Довольно, капитан! -- глухим голосом перебил его tire -- laine. -- Это дело вечно будет лежать на моей совести. Бедное дитя! Такая прекрасная, благородная, чистая, невинная! А я, подлец, дикий зверь, не пожалел ее слез и просьб и отдал ее, лишившуюся чувств, в руки человека, которому вино отуманило рассудок. Сжальтесь, капитан, не напоминайте мне об этом преступлении!
-- Ты его помнишь, раскаиваешься?
-- О да! Если б вы могли читать в моем сердце!..
-- Я верю твоему раскаянию, Клер-де-Люнь.
-- А что же стало с ней, бедняжкой? Простила ли она меня?
-- Она умерла.
-- Умерла! -- повторил ошеломленный Клер-де-Люнь.
-- Да, умерла, дав жизнь ребенку, плоду гнусного преступления, которое над ней совершили. Умирая, она простила того, кто злоупотребил ее слабостью, и его сообщников.
-- Благодарю вас за эти слова, капитан, -- сказал с мрачной энергией Клер-де-Люнь. -- Но если этот ангел простил мне, так я сам себе никогда не прощу. Ах, капитан, что угодно, но у меня есть сердце, черт возьми! В этом деле я был подлецом!
-- Хорошо, Клер-де-Люнь!
-- Если б я мог, -- произнес он, -- не исправить зло -- оно непоправимо, а отдать свою жизнь за...
-- Ты можешь это сделать, -- поспешно предложил капитан.
-- Неужели!
-- Да; выслушай. Дитя живо; оно сделалось женщиной, увы! Такой же прекрасной и чистой, как была ее мать, и, боюсь, такой же несчастной.
-- О! Вы знаете ее?
-- Нет. И она не знает о моем существовании и никогда не узнает, какие узы нас связывают. Знаю только, что она богатая, знатная дама, замужем за любимым человеком и мать прелестного, как говорят, ребенка.
-- Так вы дедушка, капитан?
-- Послушай, Клер-де-Люнь, -- холодно проговорил капитан, -- на этот раз я прощаю тебя, но если ты еще позволишь себе сказать на этот счет хоть одно двусмысленное слово, я тебе череп раскрою, понял?
-- Совершенно, капитан; я вас ведь хорошо знаю.
-- Так теперь эта дама счастлива? -- поинтересовался Дубль-Эпе, чтобы вернуть разговор в прежнее русло.
-- Да, но боюсь, что это счастье скоро смутится или даже разрушится. Я решил оберегать ее и спасти от горя во что бы то ни стало. Она считает себя дочерью воспитавшего ее человека и никогда намека даже не слыхала насчет своего настоящего происхождения; граф, ее муж, тоже ничего не подозревает. Я один все знаю. Мне уже раз удалось спасти жизнь ее мужу, следовательно, я спокойно могу явиться к нему, меня хорошо примут; я выжидаю удобного случая, который, наверное, не замедлит явиться.
-- Так вы что же хотите сделать?
-- Стать другом графа, его собакой, его рабом, если нужно, и иметь таким образом возможность защищать его жену против всех на свете, против него самого в случае необходимости. Говорю тебе, я хочу, чтобы она была счастлива!
Он помолчал с минуту, как бы обдумывая, и продолжал:
-- Теперь слушайте, дети, вот уговор, который я вам предлагаю и который ты, Клер-де-Люнь, должен подписать. Ведь на твоей совести самая тяжелая часть преступления.
-- Подписываю от всей души, капитан, к каким бы результатам это не привело меня самого!
-- И я тоже, крестный; не только потому, что люблю вас, как отца, но и потому, что хотел бы кинуться за вас в огонь и воду и отплатить за покровительство, которое вы постоянно оказываете моей семье! Говорите же, я каждую минуту готов повиноваться малейшему вашему знаку, клянусь вам!
-- Хорошо, детки! Я был уверен в вас, -- сказал глубоко тронутый капитан, пожав им руки, -- три таких верных, самоотверженных сердца, как наши, непременно должны одолеть все препятствия, единодушно идя к одной цели, особенно если это добрая цель. Сам Бог будет за нас. Итак, решено! Мы втроем станем действовать, как один человек.
-- Да, да, капитан!
-- Непременно, крестный!
-- Теперь я могу сказать вам все и назову графа; это будет вашей первой наградой; это имя веками уважается в нашей старом добром Лимузене. Люди, которым мы собираемся служить, -- граф Оливье и графиня Жанна дю Люк.
-- Граф дю Люк! -- вскричал Дубль-Эпе. -- Сын человека, который был так добр к моей семье!
-- Он самый.
-- Ах, parbleu! Нам везет! -- воскликнул Клер-де-Люнь. -- Семья дю Люк всегда была провидением несчастных.
-- Да, детки! Вот кого нам придется оберегать от всего дурного.
-- Клянемся, капитан!
-- Что же касается назначения меня в полицию, так это условно; я богат, мне ничего не нужно. Обер-полицмейстер в хороших отношениях со мной, я ему много раз услуживал, и он по моей просьбе дал мне эту бумагу больше для моей же безопасности в случае нужды; но это ни к чему меня не обязывает. И вам нечего тут бояться; эта бумага даст мне возможность предупредить вас, если бы полиция что-нибудь против вас задумала; только, ради Бога, будьте осторожны, детки. Слушайте, ищите, высматривайте, но ни словом, ни делом не давайте никому заметить. Сам граф даже не должен ничего подозревать. Поняли вы меня?
-- Совершенно! -- в один голос отвечали они.
-- У вас, капитан, верно, есть какие-нибудь подозрения, -- спросил Клер-де-Люнь, -- иначе вы не принялись бы за дело так горячо?
-- Да, есть, это правда; но беда в том, что я все-таки ничего не знаю верного! Граф дю Люк, до сих пор уединенно живший в замке с женой, вдруг почему-то изменился, сошелся опять с гугенотами и сделался одним из их вождей. Говорят даже, что он выбран идти с депутацией для представления объяснений королеве-матери.
-- Слышал я об этих объяснениях; господа, посещающие мое заведение, говорили о них при мне. Дело-то, как видно, запутанное.
-- И очень, но это бы все равно, если б тут не был замешан граф. К черту политику и политиков!
-- А вы все еще исповедуете протестантскую веру, капитан?
-- Я? -- переспросил он, иронически улыбнувшись и пожав плечами. -- Есть мне время этим заниматься! Я никакой веры не исповедую. Сегодня вечером, когда ты так некстати залез в мой карман, я следил за двумя молодчиками; они несколько раз упоминали имя графа; наверное, что-нибудь затевают против него. Но что именно? Вот что бы мне нужно знать!
-- Я ведь обещал отыскать вам их, капитан.
-- Знаю, и это меня немножко утешает; только бы не опоздать!
-- Да хоть сейчас найду, капитан; я знаю, где они.
-- Пока еще торопиться незачем; графа нет в Париже. В заключение вот что я вам скажу: вам может иногда случиться надобность передать что-нибудь друг другу через посланного, так тот, к кому посланный явится, должен так предлагать ему вопросы, чтоб в ответе пришлось употребить три слова: Париж, горе, удовольствие.
-- Хорошо, будем помнить!
-- И у посланного должно быть красное с черным перо на шляпе.
-- Хорошо!
-- А теперь, детки, пора и уходить; уже поздно становится. Если что-нибудь случится, вы знаете, где меня найти.
-- Во всем будем давать вам отчет, капитан.
-- Ладно, пойдем же!
Они надели плащи, шляпы и ушли.