Графиня дю Люк и Мария де Бетюн воспитывались вместе и хотя после замужества жили далеко друг от друга -- герцогиня в Пуатье, а графиня в Мо-вере, но поддерживали до некоторой степени свои дружеские отношения. Когда вследствие беспрестанных ссор с двором герцогу де Рогану пришлось вести скитальческую жизнь и часто скрываться, он счел за лучшее поместить жену, которую боготворил, у ее отца, герцога Сюлли, в Париже: тут никто не посмел бы ее тронуть, во-первых, а во-вторых, он сохранял таким образом при дворе и почти в совете министров верного, умного сообщника, который стал бы предупреждать его обо всех кознях врагов. По странному стечению обстоятельств в это самое время размолвка с мужем сделала Жанну совершенно свободной. Она могла жить где хотела, и первой ее мыслью по приезде в Париж, на улицу Серизе, было отыскать подругу. Обе были очень рады снова увидеться, но не решались сразу отнестись друг к другу с полной откровенностью. Особенно мадам дю Люк была так сдержанна, что поражала герцогиню. Ее это заинтриговало, подстрекнуло ее любопытство и пробудило в ней желание непременно по-прежнему заглянуть в душу подруги. В тот день, когда мы видим Жанну у герцогини, она приехала к ней в третий раз, предупредив письмом о своем приезде.
Заметим мимоходом, что хотя герцогиня часто слышала о графе дю Люке, но никогда не видела его в лицо.
Дамы расцеловались, и герцогиня, усадив Жанну у камина, заперла дверь, чтобы им никто не помешал.
-- Теперь я в твоем распоряжении, моя прелесть, -- сказала она с улыбкой, -- мы можем говорить, не стесняясь. Ты ведь останешься у меня сегодня?
-- Милая Мари, ты так радостно и так мило меня встречаешь, что я бы с удовольствием осталась у тебя как можно дольше.
-- Кто же тебе мешает?
-- Да ведь ты знаешь, я живу на краю города, приехала на лошади с моим мажордомом и, правду сказать, боюсь в темноте ехать с ним одним домой; мэтр Ресту хоть и очень храбрый человек, но никогда не отличался неустрашимостью какого-нибудь Роланда или Рено.
-- Ни даже Амадиса Галльского, не правда ли, милая? -- произнесла с хитрой улыбкой герцогиня.
-- Нет, злая. Впрочем, ему уже около пятидесяти, а это ведь безопасный возраст.
-- Ну, я смотрю на это иначе. Лета, по-моему, ничего не значат; я сужу по лицу. Так с чего же мы начнем?
-- Сначала поговорим; я приехала именно для этого; и поговорим совершенно откровенно, если позволишь, милая Мари.
-- О, Жанна! Наконец-то ты решилась отбросить свою сдержанность!
-- Ах, милая, мне обстоятельства не позволяли держаться иначе!
-- А теперь они разве переменились?
-- Нет, но теперь мне нужны твой совет и твоя помощь.
-- Заранее обещаю тебе исполнить все. Что же случилось?
-- Милая Мари, мое положение невыносимо; я хочу во что бы то ни стало выйти из него.
-- Как! Разве твой муж...
-- Мой муж два месяца тому назад оставил меня, обвинил в обмане, осыпав оскорблениями и дав честное слово, что никогда не простит обиды, которую я ему будто бы нанесла.
-- О Боже мой! Как же ты мне об этом до сих пор ни слова не говорила?
-- Я не решалась. Я невинна, Мари, клянусь тебе, не только делом невинна, но даже мыслью.
-- О, я верю тебе!
-- Несмотря на все это, я люблю мужа так же страстно, как в первые дни замужества; но я хочу защитить и свою честь. Я хочу отомстить ему!
-- Понимаю тебя и непременно помогу, Жанна.
-- Ты должна помочь, Мари, потому что ты всему причиной.
-- Я? -- с удивлением спросила герцогиня.
-- Да, ты. О, не тревожься, милая! Ты сделала это невольно. Вот в чем дело: мой муж уехал раз в Париж в десятом часу вечера; вдруг является какой-то человек, просит принять его, говоря, что имеет важные депеши к графу дю Люку, и называет себя бароном де Сераком. Теперь я знаю, что так всегда называет себя твой муж, когда путешествует и хочет сохранить инкогнито, но тогда не знала, к несчастью. Хотя у меня правило никого не принимать к себе во время отсутствия мужа, но тут, сама не знаю, отчего я приняла барона де Серака; кроме того, муж хотел вернуться вечером, и я боялась, что он будет недоволен, если я не приму человека, называвшего себя его знакомым. Барон передал мне через слугу письмо, написанное твоей рукой; ты писала, что он один из самых хороших твоих друзей. Барон провел у нас два дня и уехал с каким-то господином де Лектуром, который за ним приехал.
-- Да, да, -- сказала герцогиня, -- де Лектур его молочный брат и неизменный друг. Ах, Боже мой! Бедная моя Жанна!
-- Муж, -- продолжала Жанна, -- пробыв в Париже гораздо дольше, чем предполагал, вернулся, когда барон уже уехал. Я рассказала ему все и затем позабыла всю эту историю. Прошло несколько дней. Граф опять уехал в Париж. Вдруг в замок во весь опор приезжает какой-то солдат в мундире швейцарского полка. Это был барон де Серак. Его преследовали, голова его была оценена. Я его спрятала. Через два дня является граф -- бледный, растерянный; он резко, даже грубо обошелся со мной и сделал страшную сцену, которой я до сих пор не могу понять. В деревню наехали солдаты; им велено было обыскать хижины и замки, чтобы схватить герцога де Рогана. По указанию мужа я перевела его в секретную комнату; потом граф впустил солдат и дал им осмотреть замок. Когда они уехали, он отворил секретную комнату и остолбенел, увидев твоего мужа. Ему удалось сдержать свое волнение, и он показал герцогу только холодность; герцога, конечно, это очень удивило. Распорядившись, чтобы он мог безопасно уехать, граф подошел ко мне, грозно на меня посмотрел и, толкнув меня так, что я чуть не упала, сказал: -- "Прощайте; этот человек ваш любовник; не старайтесь обмануть меня; у меня есть доказательства; мы больше никогда не увидимся!" Он уехал и не возвращался.
Жанна откинулась на спинку кресла и, закрыв лицо руками, горько зарыдала. Не меньше ее огорченная и встревоженная герцогиня старалась утешить ее.
-- О, моя бедная Жанна! -- вскричала она, лаская ее. -- Да что же это граф... Да ведь это чистое безумие!.. Да он не любит тебя, значит?
-- Любит, Мари, но по-своему, так, как любят эгоисты -- для себя одного. О Боже мой! -- воскликнула она почти со злостью. -- Да из чего же созданы мужчины, которых ставят выше нас, что они не умеют отличить истинной любви от лживой?
-- Милая Жанна, -- произнесла иронично, почти цинично улыбнувшись, герцогиня, -- вся вина честных женщин в том, что они слишком откровенно показывают мужьям свою любовь. Надо мучить их, как мучают продажные женщины, тогда они будут у ног своих жен. Им досадно, зачем мы целомудренны; им хотелось бы убить в нас стыдливость, и, так как это не удается, они идут вымаливать грубых наслаждений у разных презренных женщин. С тобой, моя добрая Жанна, случилось то же, что случается с тысячами других честных женщин.
-- О, Мари! Как это можно!
-- Да, да, милочка. Что делать? Правду тяжело слышать. Покорись, бедное дитя, или гордо подними голову и, опираясь на свою любовь, на свое звание матери и честной женщины, заставь себя бороться тем же оружием, с помощью которого у тебя отняли мужа.
Жанна дю Люк подняла голову, несколько минуте каким-то странным выражением смотрела на подругу и отрывисто, точно не договаривая слова, сказала, стиснув зубы:
-- Я это тоже поняла и уже начала делать, как ты говоришь.
-- И хорошо, моя Жанна! Тогда тебе все удастся. Поверь, честные женщины, когда захотят, сумеют так кокетничать и так действовать на самолюбие мужчин, как не сумеет ни одна, самая красивая, самая неглупая из продажных женщин.
-- Ты ведь поможешь мне, Мари?
-- Клянусь, Жанна! Теперь и я тебе скажу, что и я тоже начала действовать.
-- Как так?
-- После узнаешь. Сначала условимся хорошенько; мы ведь образуем с тобой наступательный и оборонительный союз, да, моя милочка?
-- Да, дорогая Мари!
-- Ну, бедный граф дю Люк теперь погиб безвозвратно! Против него две женщины!
-- Я хочу, чтобы он за несколько часов вытерпел все, что заставил меня вытерпеть в течение этих двух месяцев.
-- Рассмотрим дело, Жанна. Поступок твоего мужа до того ненатурален, что тут непременно должна быть замешана женщина. Какая это женщина? Подозреваешь ты кого-нибудь?
Жанна отвечала, что нет, и рассказала только сцену в "Клинке шпаги", где граф дал пощечину и дрался на дуэли за то, что ее назвали при нем любовницей барона де Серака, и убил того, кто это сказал.
-- Ну, этот человек, очевидно, был подкуплен, чтобы оклеветать тебя. Но кто его подкупил? Ведь он, вероятно, не знал, что барон де Серак и герцог де Роган -- одно лицо. Принимала ты кого-нибудь в отсутствие мужа?
-- Никого.
-- Наказывала ты прислуге не рассказывать о присутствии в твоем доме постороннего человека?
-- Незачем было. Да и люди у нас все надежные, горячие протестанты; никогда я не замечала, чтобы они рассказывали на стороне о том, что делается в замке.
Герцогиня задумалась.
-- Трудно будет разыскать, но мы разыщем того или ту, кого нам надо, а пожалуй, и обоих вместе.
-- Я не понимаю тебя, Мари.
-- А между тем это так ясно: никто не знал о присутствии барона де Серака в замке, кроме тех, кто в нем жил. Оскорбивший твоего мужа в ресторане был, как казалось, дворянин. На женщину даром не возводят клевету и так же нарочно не оскорбляют совершенно незнакомого человека. Следовательно, этому господину было заплачено. Люди твои не имели возможности сговориться с ним; да им это было и невыгодно: разрыв между тобой и графом разорял их. Ты одна жила с мужем в Мовере? Не жил с вами кто-нибудь из его приятелей или из твоих подруг?
-- О да! С нами жила одна моя подруга.
-- А!
-- Но ты ее знаешь; это Диана де Сент-Ирем, бедная девушка, сирота, знатного семейства; она вместе с нами воспитывалась. Ей некуда было деваться после нашего выхода из монастыря, и я, выйдя замуж, взяла ее к себе. С тех пор мы не расставались; она всегда казалась такой привязанной, а главное, преданной. Да ты наверняка ее помнишь?
-- Диану де Сент-Ирем -- высокую брюнетку с надменным лицом и резкой манерой говорить?
-- Ну, да!
-- Помню, помню! Куда же она девалась после твоего разрыва с мужем?
-- Она в Париже, кажется.
-- Да разве ты точно не знаешь?
-- Нет; представь себе, на другой день после этого ее брат...
-- А! Так у нее есть брат? Отлично! Как его зовут?
-- Граф Жак де Сент-Ирем.
-- Слыхала. Он пользуется весьма печальной репутацией... Это человек очень двусмысленного поведения. Так что же ты о нем заговорила?
-- Не знаю, он потребовал, чтоб Диана вернулась жить к нему.
-- Скажите, пожалуйста! Дурного примера от тебя, верно, побоялся. Ах, милая Жанна, какое ты прелестное, наивное дитя!
-- Да что такое?
-- Parbleu! Красивая, конечно, эта девушка?
-- Да, очень красива.
-- Час от часу не легче. И ты воображаешь, что эта красавица без гроша в кармане, облагодетельствованная тобой, обязанная тебе жизнью в богатстве и почете, не твой смертельный враг?
Графиня серьезно задумалась.
-- Как странно, милая Мари! Я то же самое слышала и еще от одного человека. У меня явилось подозрение, и мне захотелось разъяснить его; но что я ни делала, ничего не могла открыть.
-- Будь спокойна, Жанна, вдвоем мы все узнаем. Если ты увидишься с этой девушкой, будь с ней совершенно по-прежнему.
-- Хорошо, Мари; если она осмелится прийти ко мне, я не покажу ей вида.
-- Как славно! -- вскричала, смеясь, герцогиня. -- Герцогу де Рогану точно какой-нибудь домовой подсказал, что надо делать.
-- А что такое?
-- Да, видишь ли, тебе пришлось подождать меня сегодня в гостиной потому, что у меня был де Лектур, приехавший с порученьем от него. Он просит позволить представить мне графа дю Люка де Мовера и узнать, как он относится к моему мужу, так как герцог заметил последний раз в разговоре с графом, что в его словах и манере есть что-то натянутое, принужденное; мужа это сильно беспокоит. А? Как ты это находишь, милая Жанна?
-- Просто необыкновенно.
-- Это прелестно, тем более что муж дает мне карт-бланш в этом случае.
-- Что же ты сделаешь, сумасшедшая?
-- Неужели ты сомневаешься, Жанна? -- сказала с комично серьезной миной герцогиня. -- Конечно, я пожертвую собой ради своей партии и своей подруги. Недаром де Люинь называет меня настоящим генералом протестантов, а мужа -- моим адъютантом. Мы дадим битву, милая Жанна!
-- Да, -- отвечала, расхохотавшись, графиня. Они смеясь бросились друг другу в объятия.
-- Так мы открываем боевые действия, -- произнесла графиня, когда утих взрыв веселья. -- Так как это осада, надо устроить апроши и заручиться сторонниками. Апроши [ Апроши -- узкие глубокие зигзагообразные рвы для постепенного безопасного сближения с противником при атаке крепостей и укрепленных позиций ] готовы, генерал, а сторонник один, по крайней мере, уже есть.
-- Вот как! Кто же это?
-- Огромный, худой, как скелет; кожа у него, как пергамент; как на него ни смотри, всегда видишь только его профиль с огромным носом и бесконечными усами. Он участвовал во всех битвах Европы и за каждое необдуманное слово нанизывает на свою длиннейшую рапиру людей, как жаворонков.
-- О Господи, да где ты отыскала такое пугало?
-- Я не отыскивала, он сам пришел.
Жанна рассказала, как объяснил ей капитан свое участие дружбой с ее отцом, и как не раз спасал жизнь ее мужу.
-- Это слишком хорошо, милочка, чтоб могло быть правдой; смотри, будь осторожна!
-- О, тут нечего бояться! Одна из моих вассалок, выросшая у нас в доме, ручается мне за него и рассказывала о нем очень трогательные вещи. Он уже после того, как мы с ним увиделись, избавил меня от одной личности, которая сильно могла повредить мне нескромным словом.
-- Так это настоящий герой?
-- Да, почти. Он предан мне, как будто бы я была его дочерью; признаюсь, и я его люблю.
-- Как его фамилия?
-- Капитан Ватан.
-- Странная фамилия! Ну, да все равно, да здравствует капитан Ватан!
Через десять минут Жанна простилась с подругой и уехала, несмотря на ее уговоры остаться посидеть. Был уже четвертый час.