ОПЯТЬ РЕКЛАМСКИЙ
Пропавший было из Москвы декадент опять появился на горизонте Клавдии. "Выплыл снова", сказал бы Наглушевич. Поэт по-прежнему был юн душой, хотя постоянное искание и увлечение новизной положили на служителя красоты печать утомления. К этому утомлению присоединилась и "обычная" болезнь -- "венец" развратной жизни. Рекламский гордился недугом, как какой-либо наградой, весьма плохо лечил его. Но болезнь давала себя чувствовать обладателю ее совсем некрасивыми физическими страданиями. Декадент во время их далее призадумывался, но не надолго. Он опять и опять пускался в "неотступное преследование" новизны, и снова все московские притоны имели счастье видеть его у себя. Подорванное было "красотой" свое состояние он снова поправил свалившимся с небес наследством и охотился "вовсю". Декадент за последнее время слегка полысел, но не "поумнел". Произведения его становились все непонятнее, все безумнее. Стихи его, выходящие в свет том за томом, как из рога изобилия, подвергались страшной травле "злостных и ничего не понимающих буржуев-критиков". Но Рекламский не унывал, он писал, писал и писал, где только было возможно, свои стихи. В большинстве случаев он популяризовал их в притонах, где терпеливо выслушивали их, зная, что это слабость богатого и очень доброго, но чудного "гостя".
Во время своих скитаний по различным учреждениям, где, по мнению декадента, находилась бесстыдная красота, он встретился и с Клавдией.
Поэт кое-что слышал об ее дальнейшей судьбе, но встретить ее, гордую, важную, в общедоступном притоне он не ожидал! Льговская попросила молчать об ее прошлом, и декадент "честно" исполнил ее желание.
В "Клавдином" доме его отлично знали и любили за "щедрость". Приходу его содержательница была очень рада: она с заискивающей улыбкой спрашивала его о здоровье и сообщала ему, что есть очень "хорошенькие" новенькие: при этом она указала на Клавдию и на "Прекрасную Елену", которую, хотя она и давно жила в доме, декаденту еще не случалось видеть: она была с кем-нибудь да занята во время его "набегов".
Рекламскому "Прекрасная Елена" очень понравилась, но, прежде чем отправиться с ней в кабинет, поэт собрал всех "свободных" девиц в "голубую" гостиную и стал им читать свои последняя произведения. Девицы, конечно, ничего не понимали, но для приличия восхищались его стихами. Они прекрасно знали, что за "восхищение" дурачок им что-нибудь подарит.
К началу чтения Клавдия не попала. Ее отсутствие заметил поэт и велел, если она свободна, позвать ее послушать. Льговская явилась, и поэт вновь, специально для нее, декламировал уже прочитанное раз стихотворение. Оно почему-то ему особенно нравилось.
-- Прослушайте, -- обратился ко Льговской декадент, -- мою новую творческую думу.
И Рекламский начал читать громким, немного хриплым голосом:
Мне смерть сулит одну свободу,
Мне смерть сулит один покой,
И гнев один я шлю народу:
В груди его один разбой.
Пускай меня клянут за это --
Я правду всем вам говорю!
И подкупить никто поэта
Не может: вижу я зарю!
Зарю не лжи!.. Я вижу, страсти
Вам омрачили светлый день...
Вы все стремитесь тщетно к власти,
Догнать свою хотите тень.
Стихотворение, если судить по усердному хлопанью ладош, очень понравилось слушательницам.
Злобная "Прекрасная Елена", как любительница звучных стихов, больше всех хлопала; декаденту это очень было по вкусу. Он еще прочел одну вещь и, читая, все время обращался к Клавдии. "Прекрасная Елена" уже начинала ревновать к ней "вдохновенного" поэта и думала, что она обязательно его у нее отобьет.
Венка не была посвящена в их тайну, в их прежние близкие отношения!
Притом еще, она не знала "единократной" любви поэта.