ЖИЗНЬ В "ПАНСИОНЕ"
Дом, куда поступила Клавдия в "пансионерки", был большой, трехэтажный. На лестнице, у самого входа, на стене было прикреплено зеркало, отражавшее висевшую напротив картину соблазнительного содержания. Эта картина служила первым возбудителем грязных инстинктов посетителей; казалось, что они прямо "идут" на обнаженную женщину.
Клавдия очень скоро приноровилась к порядкам своего нового убежища. Осмотреться, положим, хорошо еще Льговская не сумела: она имела необычайный успех и была всегда занята кавалерами и постоянно кутила то у себя в спальне, то в номерах в "Эрмитаже", куда гости неоднократно забирали ее. Легкое утомление и частое головокружение иногда тревожили Льговскую.
"А что, если всегда так будет! -- думала она про себя. -- Пожалуй, ненадолго хватит?"
Но новая метла всегда хорошо метет. Клавдия даже скучала, когда была свободна, и скучала без дела дома, если ей не "спалось". За свой веселый нрав, добродушие и отзывчивое сердце Льговская сделалась "первой" любимицей товарок. Притом Клавдия была начитана, умна, много видела на своем веку, многое слышала. Все "домашние" недоразумения кончались всегда благополучно, раз вмешивалась в них Клавдия. Она "судила" строго, откровенно, с полным сознанием важности порученного ей дела; она всегда держала нейтралитет, не давая поблажки ни содержательнице, ни экономке дома, ни "разнервничавшимся" девицам. Враждебно относилась к Клавдии только одна Амальхен, необычайно полная и красивая женщина, носившая всегда в общей зале костюм "Прекрасной Елены". Она всех как-то не любила, и "гости" ее избегали: было что-то ужасное, непонятное и отталкивающее в ее огромных, красивых глазах и складках ее капризного рта. За ней води-лось кое-что предосудительное даже с точки зрения разнузданных, свободных нравов "дома". За это кое-что немку и презирали.
При своем вступлении в дом Клавдия с ней было сошлась: Льговской понравилась ее степенность, ее гордость, так редко встречающиеся в "тех" домах. Она очень хорошо говорила по-русски, несмотря на свое немецкое происхождение, сносно играла на рояле и все свободное время посвящала чтению. У ней была маленькая библиотека... Она знала наизусть много стихов из Лермонтова, Пушкина и новейшего поэта Надсона и с большим чувством и пафосом декламировала их.
Но "начинавшаяся" дружба Клавдии с немкой живо кончилась. Как-то раз, ночью, они были обе не заняты... Немка, "ради скуки", явилась к Льговской в одной рубашке и попросила дать ей местечко на кровати. Клавдия согласилась. "Прекрасная Елена", как всегда, стала читать на память стихи; продекламировала "Египетские ночи" Пушкина и потом стала что-то требовать у Клавдии. Льговская сначала ее не поняла, а потом попросила уйти.
-- Видно, и новой надоела, проклятая колбаса! -- говорили в один голос подруги, услышав про ссору Клавдии с немкой.
Льговская пока была довольна своим житьем-бытьем. "Гости" в доме были "порядочные", богатые... Цены на женщин были большие. Особенно "входило" в копеечку угощение их лакомствами, вином. Последнее было самым главным доходом содержательницы, очень не любившей нахальных, "сухих", скупых посетителей. Без двадцати пяти рублей в кармане в такой шикарный притон нечего и ходить: девицы на смех поднимут! А таких сравнительно больших денег у весьма и весьма многих любителей женщин не бывает, так что посетителей в "Клавдином доме" было не особенно много. Потом, с несколькими мужчинами в один вечер женщина, по установившимся правилам, могла и отказаться идти, как имела право вовсе "не пойти" со слишком противным гостем...
Всех "жертв" в пансионе было двадцать. Из них некоторые были прямо красавицы, не знавшие и не вполне понимавшие, как они могли дойти до "жизни такой". Особенно убивались "новенькие". Стыд, как ни низко пал человек, все ж иногда громко взывает к "справедливости" и, если не казнит за потерю человеческого облика, то мучает, и невыносимо мучает, незаглохшую еще совсем совесть продажной женщины. "День" для "жертв" был прямо-таки ненавистен; они не знали, куда деть время, чем заняться! Недаром более развитые из девушек, как, например, "Прекрасная Елена", от тоски и горя делали над собою разные издевательства, умерщвляя этим изысканным, острым пороком "червя" безысходной грусти, безграничной тоски!..
Клавдия иногда видела среди "гостей" кой-кого из своих прежних знакомых и сейчас же, чтоб не быть узнанной и осмеянной, уходила из залы, блещущей огнями, полуголым женским телом и непроходимым мужским эгоизмом.