МЯСНИЦКАЯ БОЛЬНИЦА
Огромное, старое здание "дикого" цвета, выходящее своим главным фасадом не на улицу, а на двор, было переполнено больными, страдавшими исключительно "поражениями" кожи: экземой, сикозисом, волчанкой, но главный контингент его составляли венерики всех сортов и званий; особенно в Мясницкой больнице было много "несчастных" женщин. На всякий случай для них там было ассигновано 300 кроватей.
Клавдия заболела летом, и больных, сравнительно с зимой, в "Бекетовке" (прозвище Мясницкой лечебницы) было мало.
Льговскую положили в общую палату; в ней было около сорока "девиц" различного "разбора". Шум, гам, смех, неприличная руготня так и стояли в воздухе. Все принимаемые против бесчинства меры были паллиативами... Ни лишение более вкусной пищи, ни запрещение видеться с "котами-посетителями" не могли смирить и успокоить эти тревожные души. Одна только ночь замиряла этих полунормальных особ и заставляла стихать. Но и благодетельный сон не соблазнял некоторых неугомонных. Они проделывали для развлечения какие-нибудь невинные, а иногда и жестокие шутки над спящими подругами: одну пришивали к кровати и будили, другой клали туфли на лоб, третью, "новоприбывшую", пугали особенной группой -- "покойницей". Испугали "мертвой" и Клавдию, когда она, утомленная "впечатлениями" дня, уснула. Группа "покойница" заключается в том, что какая-нибудь, сзади идущая, откидывает голову и берет руками за плечи впереди идущую, а та, в свою очередь, вытягивает руки, надевая на них туфли. Эта "процессия", покрытая простыней, тихо двигается к намеченной цели, производя, действительно, в полутьме вид "покойницы", несомой по назначению...
Рано утром начинается "визитация", заключающаяся в том, что врачи впрыскивают "огненную" жидкость -- меркуриальные снадобья, -- в различные места тела страждущих.
Вот после подобных впрыскиваний палата обращается положительно в сумасшедший дом... Ругань, крики, истерический смех не прекращаются, но все увеличиваются, и к ним еще прибавляются стоны, оханья от "впрыснутого" кушанья... Многие несчастные положительно не выдерживают этого "единственно-рационального" лечения: они катаются от боли с полчаса по полу, плачут, бьются на кровати, проклинают докторов, костят свою подлую "жисть"... И этот Дантов ад повторяется изо дня в день!
Чтобы "заштопать" на время недуг, требуется, по крайней мере, 25-30 впрыскиваний!..
Перед обедом и перед вечерним чаем "девиц" пускают гулять в сад, или, вернее, на двор, усаженный тощими деревцами. В этом же саду гуляют и больные мужчины, но только в другое время...
Как велико стремление этих, почти совсем замученных жизнью, женщин к "мужчинской породе", можно заключить из того, что и здесь, в больнице, завязываются "платонические" знакомства!
"Встречи" сначала происходят на "расстоянии", у открытых окон, из которых выглядывают любопытные лица: "девочек" -- при прогулке "мальков", мальчиков -- при моционе "девочек".
"Далекие", но вместе с тем близкие "душки" ищут друг друга глазами, объясняются ими и в конце концов пишут письма и при бдительном сиянии очей "возлюбленных" закапывают их в импровизированный почтовый ящик -- в землю. Таким образом, происходит обмен мыслей и симпатий между этими обездоленными людьми...
Ко всему может человек привыкнуть. К дурному, говорят, он приучится даже скорей. Сносила, по привычке, "боли впрыскиваний" и Клавдия и во время отдыха, один раз в неделю, когда ей прописывалась ванна и "лечения" не было, она даже тосковала по мукам.
Льговская много читала... "Благотворительницы", заботящиеся об участи падших женщин, обильно снабжали больницу книгами и, кажется, этим заботы их и оканчивались.
Клавдии попалась какая-то книга, очень напомнившая ей содержанием время ее юности, ее чистую первую любовь к Смельскому. И первый раз, под влиянием "теплых слов", Льговская поняла весь бессмысленный ужас своего существования, всю стихийную грязь ее злобы к дорогому, милому художнику!.. Ей стало до безумия жалко себя и осквернения памяти покойного друга... Первый раз в жизни Клавдия заплакала чистыми, омывающими "сумрак" души слезами.
-- Наверняка, -- шептала Клавдия про себя, -- он сгнил теперь совсем, а я вот, живая, гнию еще... "Как ни плоха жизнь, но все-таки лучше мыслить и чувствовать, и предоставить мертвым оплакивать своих мертвецов", -- вспомнила Льговская любимую фразу Смельского. -- Но не ошибался ли он?