НА КЛАДБИЩЕ
Думы о Смельском не покидали уже Льговской все последнее время лежания ее в больнице.
-- Ну, Клашка, задумалась! -- говорили девицы. -- Скоро, стало быть, на волю к "мамаше из простокваши" вылетит.
Простоквашей девицы называли все "веселые" переулки.
Действительно, болезнь пряталась в нутро довольно тщательно и быстро. Клавдия была назначена на выписку.
Явившись домой, в свою комнату, и встреченная радостными возгласами товарок, Льговская порядком наугощалась и кутеж продолжала целую ночь, то с одним, то с другим гостем. Мысли о покойном художнике как-то испарились из головы Клавдии, и она с наслаждением вознаградила себя за месячное воздержание и всецело занялась утолением своих дремавших "насильно" в больнице инстинктов.
Но, как после бури наступает тишина, так после страшных оргий Льговская еще сильней почувствовала опять бессмысленный ужас своей жизни и беспросветного мрака грядущих бедствий.
"Долго ли дойти до такой нищеты нравственной и телесной, -- размышляла Клавдия опять рано утром, после первого дня "свободы", -- чтобы просить кавалеров взять ее любовь за бутылку пива!"
Такую комбинацию она слышала в больнице из уст еще не старой, 30-летней проститутки, которой болезнь слегка "контузила" нос!
Вместе с этими печальными истинами, легко могущими доказать свою правдивую силу и осуществимость, с Клавдией снова были неразлучны мечты о смерти и дорогом покойнике.
Льговской страстно и сейчас же захотелось, не отлагая желания на долгие сроки, поехать на Ваганьково кладбище, на одинокую, всеми брошенную и забытую могилу художника. Клавдия упросила "мадам" отпустить ее сходить в город по одному неотложному делу... Содержательница нехотя согласилась отпустить Клавдию, и так принесшую "дому" своей болезнью столько невознаградимых убытков.
-- Ви, пожалуйста, -- говорила напутственно мамаша вослед уходящей "по делу" Льговской, -- ведить себя не громко и порядочно, как добрый девочкин, и не позволит себе много выпивать.
Льговская оделась как можно поскромней, чтоб кричащим костюмом не бросаться всем в глаза. Она "занимала" скромность у каждой подруги: у одной темный платок, у другой "обыкновенную" жакетку, у третьей дешевый, простой зонтик.
Развив волосы и смыв тщательно румяна и краску с бровей, Клавдия обратилась вполне в порядочную "даму". Некоторая "ремесленническая" бледность и синева около глаз не могли не "уяснять" опытному взору о вероятной профессии скромной на вид девушки, но опытных, внимательных очей, в общем, так мало, что Льговская смело могла сойти за честную женщину.
Дойдя до Трубы, Клавдия села на конку и доехала до Страстного монастыря, оттуда направилась к памятнику Пушкину и, завоевав себе место на "бульварной" конке, взяла передаточный билет прямо до Ваганькова кладбища.
Клавдия очень редко бывала на этом многолюднейшем по "мертвому народонаселению" московском кладбище. Даже часто бывающему там человеку очень трудно на нем ориентироваться, а посетителю редкому найти какую-либо "близкую" могилу очень затруднительно и почти невозможно, раз она не находится, по счастью, у какого-либо богатого и пышного монумента... Приходится обращаться за помощью в кладбищенскую контору и только тогда набресть на следы когда-то "жившего-бывшего" человека. За особенной подмогой к "начальству покойников" Клавдии обращаться не пришлось: она прекрасно помнила, что Смельский похоронен рядом с писателем Левитовым; ей только нужно было узнать, где находится эта "известная" могила.
Сторожа ей указали и при этом, взглянув друг на друга, обменялись своими соображениями насчет Льговской: "Курфистка какая-нибудь! По отчаянности сразу заметно".
Могилы писателей у сторожей спрашивались преимущественно учащейся молодежью обоего пола, и достаточно вам, человеку совершенно постороннему, спросить у них об этих популярных вечных жилищах, чтоб прослыть или "скубентом", или "курфисткой" -- смотря по полу.
Клавдия не особенно скоро добрела до могилы Левитова. На каждом шагу ей попадались огромные, кричащие, "купецкие" памятники... Льговская прочла на одном памятнике очень "грамотную" и курьезную надпись: "Здесь лежит торгующий под фирмой, на правах товарищества, московский 1-й гильдии купец такой-то..."
Клавдия едва разобрала смытую дождями и временем черную дощечку-памятку: "Художник Смельский" на простом, деревянном кресте.
Вакханка живо припомнила мельчайшие подробности смерти Смельского и свою беспощадную злобу и обиду по отношению к дорогому трупу. Она припомнила его горячую, хорошую любовь к ней, его ласки и жестоко укоряла себя за грубость и бесчувственность...
"Он мстит мне за это из-за могилы! -- подумала Клавдия. -- Нет, он был такой добрый и так любил меня!"
Льговская стала на колени перед дорогой могилой и тихо, горько заплакала. Слезы ее текли по щекам и падали на зеленую травку бугорка-могилки и поливали какие-то скромные, прелестные полевые цветы...
"Это чистая душа покойника вырастила их!" -- вспомнила Клавдия какую-то легенду о могильных цветах.
Вакханка сорвала один голубенький цветочек и стала безумно его целовать и, как какую-нибудь драгоценность, осторожно приколола его себе на грудь...
-- Он будет охранять меня, укажет мне дорогу на честный путь, -- сказала Клавдия с чувством и в тот момент искренне. -- Я осмелилась предположить, что художник мне мстит -- нет, он хранит меня, как только можно хранить такую грешницу, как я! Мстит мне, я знаю кто! Мстит мне погубленная мною сирота Надя и ее несчастный жених... Как бы хорошо было найти и их могилки и попросить у них прощение за мое безумство! Но разве это возможно: я даже не знаю, где они похоронены!
И чем больше размышляла Клавдия у дорогого креста, тем более и более она убеждалась, что в ней что-то порвалось, что она потеряла заколдованную, связующую ее с пороком цепь... Ей стала невыносима мысль возврата в "дом", обычные занятия... Клавдия сразу хотела освободиться от этого кошмара... Но как? -- вот страшный вопрос!..