Послѣдній день мая выдался необычайно знойный, и, несмотря на рѣдкую выносливость моей китайской лошади, я только подъ вечеръ добрался до Вафандяна, близь котораго долженъ былъ занять позицію N-скій стрѣлковый полкъ.
Станція была уже брошена; полуразрушенныя зданія съ провалившимися отъ взрывовъ крышами выглядѣли уныло. По землѣ вилась оборванная телеграфная проволока, высились груды кирпичей, мѣшки съ известью, валялись жестянки отъ консервовъ; повсюду виднѣлись слѣды спѣшнаго отступленія.
На задворкахъ четверо китайцевъ пытались двинуть съ мѣста лошадиный трупъ, но безуспѣшно: вздрагивала только голова, и тогда полузакрытый глазъ лошади, казалось, бросалъ на китайцевъ косой, укоризненный взглядъ.
За угломъ станціоннаго зданія, среди разметаннаго гаоляна, десятка два солдатъ торопливо и молча доѣдали горячее хлебово.
-- А гдѣ тутъ N-скій стрѣлковый полкъ?
-- Не могимъ знать, мы не тутошніе,-- отвѣтилъ одинъ сиплый голосъ.
-- А вы что же тутъ? Въ охраненіи, что-ли?
-- Никакъ нѣтъ... утресь пригнали сюды, а теперь уходить велѣно... Японецъ, слыхать, недалече...
-- Тутъ, вашбродіе, драгуны, никакъ, стояцъ! -- откликнулся маленькій, корявый бѣлоруссъ.
-- Гдѣ же они стоятъ? Далеко?
-- Мабуцъ недалече, вашбродіе, сдается, что тамоцька! -- онъ ткнулъ ложкой по направленію къ виднѣвшимся невдалекѣ каменноугольнымъ копямъ.
Миновавъ копи и проѣхавъ шагомъ версты три, я наткнулся на старика-китайца. Сквозь большія прорѣхи стараго, изорваннаго халата видно было высохшее, почти коричневое, костлявое тѣло. Старикъ плелся къ станціи съ пустымъ лукошкомъ за плечами.
Я спросилъ его, не видалъ ли онъ гдѣ-либо русскихъ солдатъ. Онъ подумалъ немного и указалъ на востокъ.
-- Нэга! Нэга ю люссака капитана! Шилянга ли! {Тамъ есть русскіе! Двѣнадцать ли, т.-е. шесть верстъ.} Продолжая что-то шамкать беззубымъ ртомъ, старикъ приблизился ко мнѣ, провелъ пальцемъ вдоль ноги и ткнулъ въ бывшій подо мной желтый потникъ. Я догадался, что онъ подразумѣвалъ желтые лампасы приморскихъ драгунъ.
Закатъ давно догорѣлъ за волнообразною грядою сопокъ, и уже наступала ночь, когда я въѣхалъ въ небольшую деревушку, гдѣ расположились драгуны.
Передъ фанзами, вокругъ разведеннаго огня, сидѣли и лежали солдаты въ ожиданіи чая; тутъ же толпились молчаливо-серьезные китайцы, хладвокровно наблюдая за тѣмъ, какъ драгуны хозяйничали въ фанзахъ, волокли посуду и переворачивали вверхъ дномъ весь незатѣйливый скарбъ обитателей деревушки. Изъ-за угловъ выглядывали перепуганныя лица женщинъ съ младенцами на рукахъ.
Командиръ и офицеры занимали обсаженный деревьями дворъ маленькой кумирни.
Ужинъ только-что кончился, и на поставленномъ среди двора столикѣ появился чай.
Благообразвый бонза въ длинномъ бѣломъ халатѣ принесъ зажженную красную свѣчу, какія бываютъ на алтаряхъ Будды. Заморенные, съ сѣрыми отъ пыли лицами, офицеры молчаливо пили чай изъ жестяныхъ кружекъ и широкихъ китайскихъ чашекъ, пыхтя и отдуваясь почти послѣ каждаго глотка. Послѣ чаепитія они тяжело поднялись изъ-за стола и разлеглись на раскиданномъ вдоль стѣны кумирни гаолянѣ. Душная, беззвѣздная ночь была необычайно тиха и какъ будто притаилась, прислушиваясь... Пламя свѣчи чуть-чуть трепетало отъ едва уловимаго, легкаго, какъ тихій вздохъ, вѣтерка, озаряя небольшое пространство вокругъ и хмурое, озабоченное лицо командира, склонившееся надъ разложенной картой. У стѣны, въ сумракѣ, свѣтились красноватыми точками папиросы, и вспыхивали трубки. Въ дальнемъ углу двора возились надъ костромъ вѣстовые, переговариваясь вполголоса. Часовой у штандарта, прислонившійся къ стволу развѣсистаго дерева, казался неподвижнымъ изваяніемъ.
Офицеры отдыхали послѣ утомительныхъ передвиженій и изрѣдка переговаривались.
-- А что будетъ, если я вздумаю завтра заболѣть?-- спрашивалъ кто-то, ни къ кому не обращаясь, и, не получивъ отвѣта, продолжалъ:-- а и хорошо, должно быть, въ госпиталѣ!.. Лежи весь день, ѣшь и спи, сколько влѣзетъ!..
-- И что это нашъ эскулапъ завозился? Опять очки потерялъ?
Сѣдоусый полковой ветеринаръ копался въ холщевой сумкѣ, поднося ее къ свѣту, и что-то ворчалъ себѣ подъ носъ.
-- Бросьте вы сумку, лучше свой носъ пощупайте!-- совѣтовалъ кто-то убѣдительнымъ тономъ:-- вчера весь эскадронъ разогнали очки искать, а очки на носу были!
Ветеринаръ отошелъ отъ стола, крутя головой, и заговорилъ недовольнымъ голосомъ:
-- Чудасія да и только! Былъ хлибъ и нема хлиба! Безобразіе! Берегъ, якъ зѣницу ока, все время, думалъ...
-- Такъ вамъ и надо! Вторую недѣлю на сухаряхъ всѣ сидятъ, а вы хлѣбъ имѣете и молчите!
Скоро догорѣлъ костеръ, бѣлесоватая струйка дыма поднялась кверху и медленно растаяла во мракѣ. Разговоры прекратились, и кое-гдѣ раздавался храпъ.
-- Собачья служба! -- въ раздумьѣ говорилъ полковой командиръ, посасывая давно потухшую трубку.-- Восемнадцать дней безъ отдыху въ разъѣздахъ... Лошадей не разсѣдлываешь... Заморили весь полкъ въ конецъ... Корму нѣтъ... Полкъ раскидали чуть не на пятьдесятъ верстъ по развѣдкамъ да заставамъ... Еще говорятъ, что мы ничего не дѣлаемъ!..
Послышались быстрые шаги и звяканье шпоръ. Командиръ покрутилъ головой.
-- Что нибудь не ладно... Видно, не придется и нынче поспать!
Къ столику подошелъ ординарецъ и подалъ маленькій "полевой" конвертъ.
-- Такъ и есть! Зашевелились! Много ихъ?
-- Такъ что, вашскородіе, въ три ряда костры у нихъ горятъ... Развѣдчики ихніе къ намъ подходили, на самую заставу налѣзли... Тѣснятъ порядкомъ...
Командиръ торопливо написалъ отвѣтъ, и не успѣлъ драгунъ дойти до воротъ, какъ появился запыхавшійся корнетъ.
-- Господинъ полковникъ! Наступаютъ! Раньше горѣли огни у нихъ... приблизительно полкъ пѣхоты и кавалерія есть... Потомъ огни погасли... Напираютъ на заставу...
-- Не отходить безъ моего приказанія! Держитесь до послѣдней крайности! Такъ и передайте ротмистру! Я не думаю, чтобы это было наступленіе! Что-то ужъ очень рано!
Корнетъ откозырялъ и бросился со двора. Командиръ эскадрона поднялся съ гаоляна и подошелъ къ столику.
-- Неужели они двинутъ сегодня? -- спросилъ онъ, протирая заспанные глаза.
-- На всякій случай надо немедленно дать знать въ штабъ... Кто у васъ знаетъ дорогу?
-- Родимцева сюда! -- распорядился эскадронный.
Поставивъ на конвертикѣ три креста, полковой от правилъ донесеніе.
-- Да! Съ однимъ нашимъ эскадрономъ долго не удержаться... Хотя, я думаю, что это только маневръ... Это ихъ обычный пріемъ.
-- А слышите, полковникъ, какъ собаки лаютъ? Вчера ночью этого не было.
Прошло часа полтора. Двѣ заставы оообщили, что больше не въ состояніи держаться и отходятъ. Полусонные, встревоженные офицеры вскочили на ноги и толкались среди двора, ежась отъ озноба и нервно подергивая плечами.
-- А изъ штаба еще нѣтъ отвѣта! Либо посланный заплутался, либо тамъ не знаютъ, что дѣлать! -- съ безпокойствомъ говорилъ командиръ.-- Хуже всего то, что мы ничего не знаемъ о расположеніи ближайшихъ частей! Да есть ли еще пѣхота по близости,-- это вопросъ.
Небо дрогнуло, поблѣднѣло, дохнулъ предразсвѣтный вѣтерокъ, и старое дерево надъ штандартомъ проснулось и зашелестѣло.
Явились офицеры съ отошедшихъ заставъ, и съ ними вмѣстѣ налетѣла новая тревожная волна.
-- Форменное наступленіе!
-- Надвигаются съ трехъ сторонъ!..
-- Два полка пѣхоты... и артиллерія...
Офицеры стали надѣвать пояса и оружіе; всѣ говорили вполголоса.
-- И что они въ штабѣ думаютъ? -- нерввичалъ и злился эскадронный командиръ, грузный и пожилой ротмистръ, страдавшій одышкой,-- прикрытія никакого! Гдѣ пѣхота, куда броситься,-- ничего не извѣстно... А потомъ скажутъ, почему не задерживали непріятеля?.. Попробуй, задержи его съ сотней заморенныхъ людей!..
-- Уйти бы, пока еще не разсвѣло! Два полка пѣхоты... это не фунтъ изюму...
Вдругъ всѣ замолчали: у воротъ раздался конскій топотъ, сразу оборвавшійся.
-- Господинъ полковникъ!. -- докладывалъ кто-то, задыхаясь отъ волненія:-- полкъ кавалеріи! Долиной... идетъ на рысяхъ къ деревнѣ!.. Совсѣмъ близко!.. А черезъ ручей...
Поднявшаяся суматоха заглушила остальное.
-- Штандартъ впередъ! На коней! Господа офицеры!..
-- Выслать разъѣзды!
Нѣсколько минутъ спустя, эскадронъ выбрался изъ деревушки и пустился рысью, не видя ничего передъ собой въ сѣроватомъ полумракѣ блѣднѣющей ночи, не разбирая дороги, нарываясь на рытвины и овраги, на глинобитные валы и изгороди.
-- Короче поводъ! Короче поводъ! -- доносилась порою команда, и эскадронъ въ безпорядкѣ мчался, подгоняемый страхомъ, чувствуя за собой настигающаго непріятеля. Въ переднихъ рядахъ кто-то полетѣлъ наземь. На секунду ряды пріостановились, давя другъ друга, разомкнулись и снова помчались впередъ, и лошадиный топотъ заглушилъ отчаянные вопли.
Уже свѣтало. Ночь уходила, гонимая быстро наступающимъ днемъ. Можно было различить наклоненную впередъ фигуру командира у штандарта, блѣдныя, казавшіяся теперь восковыми, солдатскія лица, съ полураскрытыми ртами, съ испуганными взглядами.
-- Сто-ой!
Эскадронъ остановился у подошвы отлогаго холма и спѣшился.
Часть людей взбѣжала на гребень холма и стала развертываться цѣпью.
Въ это время взошло солнце, и невдалекѣ показалась стройно колыхавшаяся черная масса.
-- Японцы! Это гвардія! -- послышались голоса.
Непріятель быстро приближался, и скоро въ переднихъ рядахъ замелькали широкіе малиновые лампасы.
Раздался залпъ. Цѣпь стремительно скатилась съ гребня, закидывая за плечи винтовки, бросилась къ лошадямъ, и снова началась бѣшеная скачка. Люди задыхались въ рядахъ, по лицамъ катился лотъ, съ земли поднимались цѣлыя облака пыли, а лошади горячились и тревожно похрапывали.
На поворотѣ выглянула деревушка, утопавшая въ зелени. Надъ живой изгородью шиповника запестрѣли яркими пятнами пунцовые и бѣлые цвѣты мака. Замелькали синія курмы китайцевъ; старики, женщины и дѣти стали выбѣгать изъ фаизъ. Они наполняли водою жестяныя ведра, сосуды изъ тыквы и шли навстрѣчу драгунамъ.
Грознымъ ураганомъ ворвался эскадронъ въ деревушку. Въ узкой, кривой улицѣ произошла давка. Топотъ, лязгъ оружія, вопли опрокинутыхъ, попавшихъ подъ копыта китайцевъ, проклятія и крики солдатъ, ржанье и храпъ взбѣсившихся лошадей -- все смѣшалось въ ужасный хаосъ.
Оставивъ позади себя нѣсколько изуродованныхъ, раздавленныхъ китайцевъ, эскадронъ вразсыпную пронесся карьеромъ черезъ долину и очутился въ узкомъ корридорѣ между двумя рядами каменистыхъ, крутыхъ сопокъ.
-- Ну и влетѣли! -- раздавалось въ тѣснившихся рядахъ.-- Ежели не уйдемъ, тутъ и конецъ!
-- Братцы! А вѣдь это пѣхота наверху!
Желтовато-сѣрыя пятна на вершинахъ сопокъ, походившія на раскиданные камни, зашевелились.
-- Нѣхота! Пѣхота и есть! Чья только?
-- Не разберешь! Господи!
Корридоръ становился все уже и уже и превращаяся въ ущелье.
Влругъ.съ вершины сопки донесся сухой трескъ.
-- Наши! Заговорили! Пачками жарятъ! Слава тебѣ, Господи!
Хмурыя лица просвѣтлѣли.
-- Здорово мы ихъ втянули! Хриштыкъ хорошій будетъ! Прямо подъ пачки!
Огонь усилился и перекинулся на противоположную сопку. Эскадронъ остановился, люди вытирали потъ и, привставъ на стременахъ, оглядывались. Непріятельская кавалерія разсыпнымъ строемъ уходила отъ неожиданнаго перекрестнаго огня. На свѣтло-желтомъ пескѣ долины чернѣло нѣсколько распластанныхъ фигуръ, и бились на землѣ подстрѣленныя лошади.
Гдѣ-то невдалекѣ, въ горахъ, прокатился орудійный выстрѣлъ, за нимъ -- другой, третій, и окрестность загрохотала. Бой начался.
Эскадронъ двигался шагомъ на взмыленныхъ лошадяхъ и, часъ спустя, наткнулся на штабъ отряда, расположенный въ старой тѣнистой рощѣ. Генералъ и штабные офицеры возбужденно толковали съ картами въ рукахъ. Ординарцы и вѣстовые то прибывали, то уѣзжали по разнымъ направленіямъ.
-- Ваше превосходительство, какъ вамъ угодно, но я отказываюсь! -- говорилъ генералу командиръ квантунской батареи, въ полинявшихъ, необычайно широкихъ ярко-красныхъ шароварахъ.-- Я нахожусь въ распоряженіи генерала Фролова и безъ его вѣдома выѣхать на позицію не могу!
-- Но вы понимаете? -- кипятился генералъ, хлопая но картѣ затянутой въ перчатку рукой,-- вы понимаете, что намъ необходимо немедленно двинуть батарею, чтобы поддержать пѣхоту? Разъ ваша батарея здѣсь, то... тутъ не можетъ быть никакихъ разсужденій! Понимаете?
-- Понимаю, ваше превосходительство, но прошу извиниіть, безъ моего прямого начальника я не имѣю права...-- настаивалъ командиръ батареи.
Генералъ подергивалъ плечами и фыркалъ. Его сердитый взглядъ упалъ на командира драгунъ.
-- А отъ васъ, полковникъ, я не ожидалъ такой поспѣшности! Вы не дождались даже моего отвѣта! Вѣдь вы были въ деревнѣ Санду... Сандутуй...
-- Сындятунь, ваше превосходительство! -- поправилъ полковникъ съ полупоклономъ.
-- Все равно! Вы могли задержать японцевъ, не покидая деревни, выигравъ время и дождавшись моихъ приказаній!
-- Считаю долгьмъ разъяснить...-- началъ было полковникъ, но генералъ, вошедшій въ азартъ, разозленный упрямствомъ квантунскаго батарейнаго командира, грубо оборвалъ:
-- Никакихъ объясненій! Теперь не время... Николай Леонтьевичъ! -- обратился онъ къ одному изъ офицеровъ генеральнаго штаба:-- отведите въ закрытіе драгунъ! За полотно дороги!
Офицеръ откозырялъ, заглянулъ въ карту и вскочилъ на лошадь.
Мѣсто, отведенное драгунамъ, оказалось песчаной лощиной, упиравшейся въ тѣснину высотъ.
Близился полдень, и безоблачное, сверкающее небо дышало убійственнымъ зноемъ. Заморенныя лошади стояли на солнопекѣ не разсѣдланными, печально понуривъ головы. Стараясь укрыться въ прозрачной тѣни, надавшей отъ лошадей, драгуны сидѣли и лежали на горячемъ пескѣ и задыхались отъ жажды и зноя. Вокругъ все вздрагивало, казалось, отъ ружейныхъ залповъ, громы которыхъ переливались въ горахъ и часто заглушали торопливую трескотню ружейной перестрѣлки и нервный, отрывистый рокотъ пулеметовъ. Бѣлые клубки дыма отъ рвавшейся шрапнели всплывали то здѣсь, то тамъ и медленно таяли въ застывшемъ воздухѣ.
Порою шальной "перелетный" снарядъ, шипя и воя, проносился невдалекѣ отъ лощины, но драгуны не обращали на это особеннаго вниманія. Зной и жажда были сильнѣе, чѣмъ мысль о посившейся вокругъ смерти. И чѣмъ больше изнывали люди, тѣмъ болѣе притуплялись ихъ мысли, тѣмъ громче становился глухой ропотъ, и въ мутныхъ, широко раскрытыхъ глазахъ мелькали злобные огоньки. Отъ яркаго свѣта было больно глазамъ, повсюду мерещились красные и оранжевые круги и пятна, жгучіе потоки лучей ложились на головы свинцовой тяжестью, на рукахъ и лицахъ выступала обильмая испарина, отъ безпрерывной канонады людьми овладѣвала одурь.
Когда у входа въ ущелье показался на лошади штабный офицеръ съ планшеткой въ рукахъ, эскадронный командиръ и нѣсколько офицеровъ поднялись съ земли и двинулись ему навстрѣчу. Они брели, пошатываясь, какъ пьяные, съ мутными взглядами и искаженннми лицами.
-- Вы это что же съ нами дѣлаете?
-- Куда вы насъ поставили? Вокругъ ни капли воды!
-- Развѣ мыслимо ставить кавалерію въ такую Сахару?
-- Лошадей и насъ переморить хотите?
Штабный офицеръ пожалъ плечами и попятился назадъ.
-- Позвольте, господа... Тактическія соображенія...
-- Къ чорту! -- заревѣлъ эскадронный: -- къ чорту вашу тактику! Ваши соображенія!
-- Давайте намъ воду, а не тактику!
-- Воды!
Офицеръ круто повернулъ коня, далъ шпоры и поскакалъ обратно.
-- "Моменты" проклятые! -- неслось ему вдогонку.
-- Несчастный фазанъ! Идіотъ!
-- Сволочь! -- бормоталъ эскадронный, снова опускаясь на песокъ.
Къ нему подошелъ старый вахмистръ.
-- Вашскороліе, дозвольте за водой съѣздить!
-- За водой? А ты знаешь, гдѣ вода?
-- Такъ точно. Вонъ тамъ, за долиной, въ колидорѣ казаки стоятъ!
-- Ну, такъ что же, что казаки?
-- Такъ вотъ туды съѣздить! Потому не станутъ казаки тамъ, гдѣ воды нѣтъ!
Всѣ обратили взгляды по указанному направленію. Надъ долиной все время появлялись дымки разрывовъ, такъ какъ непріятель упорно обстрѣливалъ ближайшія сопки, гдѣ предполагалась русская пѣхота.
-- Нѣтъ, господа,-- попытался кто-то запротестовать,-- нельзя! Ему и до половины не доѣхать! Вся долина подъ огнемъ!
Эскадронный исподлобья взглянулъ на говорившаго, покосился на вахмистра и неувѣренно спросилъ:
-- Можетъ быть, изъ молодыхъ найдется охотникъ?
-- Молодые-то, вашскороліе, еще не обстрѣляны. А я -- проскочу!
Притюковавъ къ сѣдлу два холщевыхъ ведра, вахмистръ подтянулъ подпругу, взобрался на лошадь, перекрестился и шагомъ тронулся впередъ. Весь эскадронъ молча и съ напряженнымъ вниманіемъ провожалъ его взглядами. Вахмистръ обогнулъ подошву высотъ, добрался до того мѣста, гдѣ долина значительно суживалась, и отсюда карьеромъ пустился на перерѣзъ и, спустя нѣсколько секундъ, скрылся въ узкомъ "корридорѣ".
-- Проскочилъ! -- послышались восклицанія въ эскадронѣ.
-- Какъ-то назадъ вернется?
Прошло томительныхъ полчаса; въ теченіе этого времени эскадронъ хранилъ тяжелое молчаніе.
-- Ѣдетъ! Ѣдетъ!
Офицеры хватились за бинокли. Вахмистръ выѣхалъ мелкой рысью и тѣмъ же аллюромъ сталъ пересѣкать долину. Въ эскадронѣ заволновались. Всѣ вскочили на ноги.
-- Что онъ дѣлаетъ? Сумасшедшій!
-- Полной рысью!! -- крикнулъ кто-то и сталъ махать фуражкой. Но вахмистръ не торопился. Когда впереди вспыхнулъ разрывъ снаряда, онъ сталъ описывать большую дугу, и когда новый снарядъ разорвался на томъ же мѣстѣ,-- вахмистръ былъ уже у подножія сопки. Толстякъ-эскадронный безпокойно пыхтѣлъ и отдувался, и сердито теребилъ сѣдоватые подусники.
-- Ура! Евсѣичъ! Ура! -- хоромъ встрѣтили драгуны вахмистра и сняли его съ лошади, вмѣстѣ съ наполненными ведрами. Онъ степенно перекрестился и подалъ эскадронному ведро и чашку.
Обрюзглое, морщинистое лицо эскадроннаго хмурилось и подергивалось, и свѣтлые маленькіе глазки усиленно моргали.
-- Ты... ты это что вздумалъ? -- началъ онъ суровымъ, чуть-чуть дрожащимъ голосомъ:-- фокусы намъ показывать? Забылъ, что солдатъ не долженъ зря лѣзть въ опасность?.. Зачѣмъ шагомъ ѣхалъ?..
-- Вашскородіе... воду пролить боялся...-- добродушно оправдывался вахмистръ:-- вода-то не дешевая.
-- Воду! Воду!.. Да тебя за это...-- Но тутъ голосъ эскадроннаго оборвался, и онъ уже чуть слышно закончилъ:-- ну... да что тутъ... спасибо тебѣ, Евсѣичъ! Я этого не забуду!..
-- Радъ стараться! -- рявкнулъ Евсѣичъ и затѣмъ прибавилъ:-- а за воду не взыщите, изъ лужи брать пришлось!
Всѣ бросились къ водѣ. Она была теплая, желтоватая, какъ чай, и сильно пахла лошадиной мочею. Но ее пили съ жадностью. Люди оживились и повеселѣли, и только бѣдныя лошади тянули шеи къ ведрамъ и грустно смотрѣли на людей.
Когда зной свалилъ и съ запада повѣялъ легкій вѣтерокъ, я отправился разыскивать Сафонова. Орудійный громъ охватилъ огромнымъ кольцомъ всю окрестность, и трудно было рѣшить, гдѣ стрѣлялъ непріятель, и гдѣ грохотали русскія батареи. Навстрѣчу попадались ординарцы, казаки, офицеры генеральнаго штаба и адьютанты, но никто изъ нихъ не могъ дать точныхъ указаній,-- гдѣ находился N-скій стрѣлковый полкъ. Всѣ были -- какъ въ лихорадкѣ, всѣ куда-то спѣшили. На небольшой сопкѣ, гдѣ былъ наблюдательный пунктъ, я засталъ двухъ генераловъ съ адьютантами и ординарцами.
-- Это возмутительно, это... это чортъ знаетъ, что такое! -- кричалъ одинъ изъ генераловъ, насѣдая на растерявшагося офицера генеральнаго штаба.-- Что вы надѣлали? Вѣдь еще четверть часа, и эта колонна подойдетъ на разстояніе выстрѣла и откроетъ огонь! Вѣдь это будетъ фланговый огонь! Понимаете вы -- фланговый?! Необходимо немедленно вызвать сюда батарею и задержать колонну. Гдѣ же батарея, я васъ спрашиваю? Гдѣ? Куда вы ее поставили?
-- Ваше превосходительство... Я поставилъ батарею, точно слѣдуя указанію вашего прево...
-- Поставилъ! Поставилъ! Чортъ возьми, почему же ея тамъ нѣтъ?! Почему? Вы, можетъ быть, сами забыли, куда ее поставили?
-- Помилуйте, ваше...
-- Возмутительно! Съ такими помощниками я... я... ни за что не отвѣчаю!... Я не могу! Я...
-- Послушайте, Николай Семенычъ! Въ полуверстѣ отсюда стоитъ казачья батарея эсаула Мартьянова,-- спокойно замѣтилъ другой генералъ, отрываясь отъ бинокля.
-- Ну? Ну, такъ что же изъ этого? Я... я не могу ею распоряжаться! Это... это не въ моей комнетенціи! На меня можетъ быть въ претензіи генералъ Чурковъ! Это его участокъ! Я... я... не имѣю полномочій...
-- Но вѣдь задержать колонну и предотвратить фланговый огонь одинаково важно какъ для васъ, такъ и для Чуркова! Колонна можетъ сильно повредить всему ходу дѣла. Впрочемъ... какъ хотите!
-- Да, да! Это ужасно!.. Ординарцы! Кто тамъ есть? Маршъ! Найдите, гдѣ хотите, батарею! Чтобъ немедленно карьеромъ выѣзжала вотъ на эту сопку и открыла бѣглый огонь по колоннѣ!
Ординарцы кубаремъ бросились внизъ.
Невооруженнымъ глазомъ уже можно было видѣть густую колонну, медленно спускавшуюся въ долину. На сѣдловинѣ, съ которой она спускалась, вдругъ появилось облако пыли.
-- Чортъ возьми! Опоздали!
-- Батарея! Японская батарея на сѣдловинѣ!
-- Устанавливаетъ орудія... Сейчасъ откроетъ огонь...
-- Гдѣ, гдѣ? А! Вижу! Чортъ ихъ возьми! -- выходилъ изъ себя генералъ,-- дайте мнѣ батарею!
-- Ваше превосходительство! Вамъ здѣсь нельзя болѣе оставаться. Насъ видно простымъ глазомъ. Они будутъ стрѣлять по начальникамъ.
-- Да, да! Вы правы! Господа! Прошу всѣхъ удалиться! -- распорядился генералъ и,поддерживаемый офицеромъ, сталъ, сердито пыхтя, спускаться внизъ, гдѣ находились вѣстовые съ лошадьми.
Немного времени спустя, на сѣдловинѣ сверкнули одинъ за друтимъ огоньки, и новые громы влились въ общій гулъ канонады. Казалось, что невидимыя чудовищныя птицы зарѣяли въ воздухѣ, зашипѣли и завыли надъ опустѣвшей долиной.
Гремя и звеня, выѣхала подъ огнемъ непріятеля казачья батарея. Она быстро установилась на позиціи и открыла огонь. Начался оглушительный поединокъ между двумя батареями, поединокъ не на жизнь, а на смерть. Среди грома выстрѣловъ и шипѣнья снарядовъ раздавался зычный голосъ командира батареи:
-- Четыре патрога! Бѣглый огонь! Батареею...
Взводные повторяли команду, прислуга съ какой-то дьявольской ловкостью и быстротой подносила снаряды, и батарея, словно восьмиголовое чудовище, изрыгала огонь и громы и посылала смерть, которая мчалась къ непріятелю съ глухимъ шумомъ навстрѣчу такой же смерти. Шрапнель сыпала съ высоты свинцовый градъ, бризантные снаряды взрывали кверху столбы земли и камней среди облаковъ удушливаго коричневаго дыма и насыщали воздухъ ядовитымъ газомъ. Невольное удивленіе вызывала горсть людей, окруженныхъ со всѣхъ сторонъ бушевавшей смертью и съ какимъ-то фанатическимъ увлеченіемъ дѣлавшихъ свое убійственное дѣло. Граната врѣзалась въ скатъ холма, гдѣ лежала запасная прислуга, и съ оглушительнымъ трескомъ разорвалась. Когда густой желтый дымъ разсѣялся, на склонѣ копошились и корчились раненые и краснѣли кровавыя пятна.
Командиръ только оглянулся и снова продолжалъ, уже хриплымъ голосомъ, отдавать приказанія:
-- Прицѣлъ сто двадцать! Трубка девяносто! Батареею!..
Часамъ къ шести вечера канонада значительно ослабѣла. Почти по всѣмъ пунктамъ аттаки непріятеля были отбиты.
Все чаще и чаще стали появляться раневые.
Въ двуколкахъ, въ лазаретныхъ "линейкахъ", пѣшіе и на носилкахъ -- они выползали изъ лощинъ, спускались со склоновъ высотъ, устремляясь къ желѣзнодорожной насыпи, и длинной вереницей тянулись къ Вафангоо. Ихъ обгоняли ординарцы и адьютанты, спѣшившіе съ донесеніями къ корпусному начальнику.
Съ наступленіемъ темноты замолкли послѣдніе орудійные выстрѣлы, и только гдѣ-то на западѣ сердито перекатывалась въ горахъ торопливая и неровная ружейная трескотня.
Къ станціи со всѣхъ сторонъ хлынули пѣшія и конныя массы, и скоро вся окрестность превратилась въ одинъ сплошной бивакъ. Во мракѣ быстро наступившей ночи вспыхнули сотни костровъ, и ихъ багровое зарево, рѣзко вырѣзывая изъ тьмы человѣческія фигуры, палатки и фургоны, бросая трепещущія тѣни и яркія свѣтовыя пятна, окрашивало въ кровавую краску поднимавшійся отъ земли паръ, и весь бивакъ, гудѣвшій, какъ громадный улей, казался необычайно живописной и фантастической живой декораціей.
Огромное стадо людей, утомленное боевымъ днемъ, нервно-возбужденное и еще охваченное послѣдними впечатлѣніями боя, волновалось и копошилось, торопясь утолить голодъ и жажду и предаться желанному отдыху. Словно въ угарѣ, люди бросались на землю, говорили, не слушая другъ друга, жестикулировали, снимали и снова зачѣмъ-то надѣвали оружіе, вскакивали, переходили на другое мѣсто и метались безтолково въ разныя стороны. Нѣкоторые, блуждая растеряннымъ взглядомъ и ни къ кому собственно не обращаясь, повторяли по нѣскольку разъ одни и тѣ же слова.
-- Только это мы поднялись, а ротный кричитъ: "скатки доло-ой"! Ну, и давай жарить! Да! "Скатки доло-ой!" -- кричитъ, да и давай жарить!
-- Ахъ ты, братцы мои!... Какъ косой его подрѣзало! Какъ косой!.. Ахъ ты, братцы мои!..
-- Кипяточку!.. Кипяточку!..
Неподалеку отъ станціи, около недостроенной водокачки, цѣлая толпа офицеровъ всевозможныхъ частей осаждала маленькій сѣрый домикъ "питательнаго пункта" и тормошила завѣдующаго -- низенькаго, необычайно подвижного старичка, отставного полковника.
-- Голубчикъ, полковникъ! Нельзя ли какъ либо чайку и хлѣба?
-- Позволъте, господа! -- пробирался впередъ сѣрый отъ пыли поручикъ съ забинтованной головой, съ едва державшейся на затылкѣ фуражкой. -- Полковникъ... мы остаемся въ окопахъ... товарищи просили... весь день поѣсть не удалось... дайте чего-нибудь... ради Бога!
-- Михалъ Иванычъ! Старшій просить свѣчей и соломы для раненыхъ! -- выкликалъ изъ толпы студентъ медикъ съ засученными рукавами, въ бѣломъ, запачканномъ кровью, фартукѣ.
Съ другой стороны наступала запыхавшаяся сестра милосердія. Поправляя съѣхавшую на бокъ наколку, она дергала за рукавъ завѣдующаго и повторяла: "бинтовъ и марли! Скорѣе! Полковникъ! Ради Бога! Бинтовъ и марли! У насъ не хватило! Раненые истекаютъ! Бинтовъ!"
-- Нельзя-ли у васъ какъ-нибудь примоститься на ночь?-- внушительнымъ басомъ гудѣлъ упитанный гвардейскій полковникъ изъ числа "состоящихъ въ распоряженіи".-- Подлецъ-вѣстовой пропалъ съ палаткой и гинтеромъ! Хоть на голую землю ложись!
-- А вы бы къ корпусному обратились! У него, говорятъ, пуховыя перины имѣются! -- угрюмо посовѣтовать кто-то гвардейцу.
"Михалъ Иванычъ" вертѣлся во всѣ стороны, кивалъ головой и старался удовлетворить каждаго по мѣрѣ возможности. Онъ то исчезалъ внутри домика, гдѣ среди развороченныхъ ящиковъ и соломы суетились санитары,-- то снова появлялся, нагруженный всякой всячиной, которую и совалъ въ протянутыя къ нему руки.
-- Спасибо! Дай вамъ Богъ... Ну и полковникъ!-- гудѣли осаждавшіе и расходились.
-- Если бы не этотъ славный старикъ,-- подохнуть пришлось бы!-- говорили нѣкоторые.
И "полковникъ", несмотря на преклонные годы и видимую усталость, продолжалъ суетиться, раздавать, приказывать санитарамъ и наемнымъ китайцамъ, все время приговаривая:
-- Сейчасъ, голубчики! Потерпите чуточку! Все будетъ, все!
Постепенно суматоха затихла, и передъ домикомъ, вокругъ фонарика, собрался кружокъ, и появились чай, хлѣбъ и разогрѣтые консервы. Съ простотой усталыхъ и голодныхъ людей, ѣли безъ ножей и вилокъ, пользуясь пальцами, щепками, ѣли жадно и медлительно, какъ бы желая возможно дольше насладиться самымъ процессомъ ѣды.
За чаемъ зардѣлись трубки, и начались разсказы -- отрывочные, часто безъ конца и начала, обрывки пережитого, впечатлѣнія отдѣльныхъ моментовъ. Говорили, не думая о слушателяхъ, побуждаемые нервнымъ подъемомъ и потребностью высказаться.
-- А зато въ первомъ полку... чуть-чуть пониже насъ... ужасно! Командиръ убитъ! Адьютантъ только взялъ подъ козырекъ, доложить собирался -- наповалъ! Все лицо залило! А сколько людей выкосило! Имъ больше всѣхъ досталось!
-- Нѣтъ, какой номеръ выкинулъ подъэсаулъ Мартьяновъ? Вмѣсто Филимонова второй батареей командуетъ... на него двѣ батареи насѣли японскія -- прямо засыпали казаковъ! Отстрѣливался, какъ чортъ! Вдругъ два бризанта у него подъ носомъ! Р-разъ-р-разъ! Человѣкъ восемь выхватило! Какъ только очухалась батарея, Мартьяновъ разсвирѣпѣлъ! Взялъ одинъ взводъ на передки, спустился съ вышки и запустилъ карьеромъ черезъ долину. Японцы здорово, должно быть, обалдѣли! Прямо на виду у нихъ, подъ адскимъ огнемъ, понимаете, подлетѣлъ къ ихнему парку прямо въ упоръ, повернулъ взводъ да нѣсколькими выстрѣлами и взорвалъ паркъ! А потомъ такимъ же манеромъ опять сталъ на нозицію! Это номеръ!
-- А по-моему, это мальчишество! -- сурово вставилъ старый подполковникъ изъ сибирскихъ стрѣлковъ.-- Это въ мое время у насъ, въ задунайской арміи, такія штуки считались отличіемъ. Теперь такія выходки неумѣстны! Совсѣмъ другая война и другіе пріемы! Не та артиллерія, да и дистанціи почище прежнихъ!
Старики хмурились и ворчали, но приподнятый, нѣсколько задорный тонъ молодежи бралъ верхъ и прорывался бодрящею ноткой въ общемъ хорѣ голосовъ.
-- У насъ чудакъ-деньщикъ сегодня всю роту развеселилъ! Моего батальоннаго деньщикъ... Съ утра, передъ выступленіемъ, онъ все собирался курицу сварить для командира, да не успѣлъ, скоро двинули! При прощаніи батальонный возьми и скажи ему въ шутку: "сваришь курицу -- на позицію принесешь!" Деньщикъ-то -- слегка придурковатый, совсѣмъ обормотъ... Ладно! Двинулись! За весь день три раза перегоняли насъ съ мѣста на мѣсто! Подъ вечеръ попали на зеленую сопку, что надъ деревней... Удягоу, что-ли... Адъ форменный! Два пулемета они на насъ выдвинули, да взводъ артиллеріи, ужъ не говоря о нѣхотѣ. Въ цѣпи у насъ -- какъ въ банѣ на полкѣ! Вдругъ, въ самый разгаръ этого пекла, слышимъ, кричатъ: "командиръ второго батальона! Гдѣ командиръ?!" Думали, приказъ! Въ аттаку пошлютъ или... Смотримъ: пригнувшись, претъ подъ пулями эта образина, весь въ поту, безъ шапки, рожа перепуганная... Что такое?-- "Ихъ высокородію курицу принесъ!" Какъ ни жутко было, а всю публику распотѣшилъ! Даромъ, что глупъ непроходимо!
-- А все-таки день былъ хорошъ! Досталось имъ здорово! Завтра за Вафандянъ отбросимъ!
-- Въ Артуръ пойдемъ!
-- Не понимаю! -- сомнительно покачивая сѣдой, коротко остриженной головою, говорилъ участникъ турецкой войны:-- всѣ части введены въ бой, а резервовъ достаточныхъ нѣтъ! Я думаю, что японцы не знаютъ нашихъ силъ. А то бы намъ не удержаться сегодня! Посмотримъ, что завтра будетъ!..
-- Помилуйте, у нихъ громадныя потери!
-- Этого никто не можетъ знать! Мы сами своихъ потерь еще не знаемъ! И, притомъ, я видѣлъ сегодня, они въ этихъ сопкахъ -- какъ рыба въ водѣ, а нашему брату эта гимнастика туго дается! А это громадный перевѣсъ.
-- Полноте! Завтра путь къ Артуру будетъ свободенъ!
Явился едва двигавшійся отъ усталости врачъ -- профессоръ, носившій популярное имя, и присѣлъ къ фонарику. Близорукіе глаза свѣтились сквозь очки, и нѣсколько возбужденная, слабая улыбка оживляла вдумчивое, поблѣднѣвшее отъ переутомленія лицо.
-- Что за народъ наши солдаты! -- говорилъ онъ "полковнику", который, наконецъ, угомонился и сидѣлъ съ кружкой чаю въ рукѣ.-- Три четверти раненыхъ оказываются перевязанными! Кого ни спросишь: гдѣ первую перевязку дѣлали?-- "Въ цѣпи, говоритъ, самъ перевязался!.. Другъ друга перевязывали!.." Посмотришь на иного тяжело раненаго -- и невольно думаешь: ребенокъ -- какъ есть! Болымой, бородатый, но ребенокъ! Терпѣніе, выносливость -- изумительныя! А много голодныхъ, истощенныхъ и потерею крови, и голодомъ...
-- Не говорите, профессоръ! -- заволновался "полковникъ." -- Это самое возмутительное дѣло! Сколько я настаивалъ, просилъ, доказывалъ, что будетъ множество голодныхъ, что надо устроить нѣчто вродѣ большой полевой кухни, чтобы было котловъ пять съ кипяткомъ и котла четыре съ горячей похлебкой. Вѣдь у насъ есть консервы... Врыть въ землю и держать на огнѣ, чтобы люди послѣ боя могли подкрѣпиться... Куда! И слушать не хотятъ!.. Вы, говорятъ, выдумываете, это расточительность... А люди вонъ -- голодные! А если придется еще все это бросить и оставить японцамъ? Для шампанскаго, вонъ, и средства, и вагоны, и ящики находятся! И люди есть для переноски! Да-да! А тутъ -- расточительность! Нѣтъ, я уйду, уйду! Не могу я этого переносить!..
Бивакъ затихалъ постепенно, одинъ за другимъ догорали и гасли костры, и скоро тысячи людей, устилавшихъ землю, погрузились въ глубокій сонъ. Казалось, что вмѣстѣ съ людьми и окрестныя высоты, и небо отдыхали послѣ боевого дня.
Гдѣ-то по близости бредилъ кто-то во снѣ и повторялъ команду: "прицѣлъ семьсотъ... первая съ колѣна..."
Изъ-за высокой конусообразной сопки выглянулъ мѣсяцъ, и блѣдный лучъ скользнулъ по склону горы, пробрался въ долину, смутными силуэтами очертилъ тѣла спавшихъ и посеребрилъ обнаженную, опущенную на грудь, сѣдую голову "полковника"; онъ долго, неподвижно сидѣлъ на порогѣ маленькаго домика, и было трудно рѣшить -- думалъ ли онъ глубокую, тихую думу, или молился.