На слѣдующій день непріятель первый началъ бой орудійнымъ выстрѣломъ, а затѣмъ загрохотали и русскія батареи. Но орудійный огонь въ этотъ день былъ только поддержкой для пѣхоты, которая почти на всемъ протяженіи громаднаго фронта двинулась въ аттаку на передовыя позиціи русскихъ.
Напившись изъ котелка мутнаго чаю, я поскакалъ разыскивать батарею Свѣтлова. На разстояніи нѣсколышхъ верстъ мѣстность была совершенно безлюдна, войска были всѣ на позиціяхъ, и только изрѣдка попадались скакавшіе во весь опоръ казаки и ординарцы и спѣшившія къ мѣсту боя лазаретныя линейки. Проскакавъ верстъ восемь, я добрался до лѣваго фланга. Впереди, на склонахъ небольшихъ сопокъ, уже показались резервы, ожидавшіе очереди, и по узкой лощинѣ, въ которую я въѣхалъ, тянулся навстрѣчу длинный караванъ раненыхъ. Я соскочилъ съ коня и пошелъ пѣшкомъ, опрашивая по пути санитаровъ и одинокихъ раненыхъ.
-- Воронежцамъ досталось! -- слышались голоса.-- Командиръ перваго батальона раненъ...
-- Моршанцевъ выкосило шибко!
-- У орловцевъ снарядомъ батальоннаго въ шматки разнесло!
-- Совсѣмъ очертѣлъ японецъ! На штыкъ претъ!
Раненый въ голову фельдфебель, котораго несли четверо санитаровъ, вдругъ приподнялся и слабымъ голосомъ обратился къ шедшимъ позади пятерымъ солдатамъ:
-- Вы это что, ребята, ранены, что ли? Куда идете?
-- Мы на перевязочный... въ случаѣ санитары пріустанутъ, пособить нести!
-- Что-о? Пособить? Назадъ! Безъ васъ донесутъ. Ступай въ свою часть! -- гнѣвно закричалъ фельдфебель, собравъ силы.-- Ступай назадъ, а то съ носилокъ слѣзу.
-- Да мы, господинъ фельдфебель, для подмоги, значитъ...
-- Молчать! Въ цѣпь назадъ! А то, какъ въ собакъ, стрѣлять буду! Сволочь! Трусы проклятые! Налѣво! Крутомъ, маршъ!
Солдаты неохотно повернули назадъ и лѣниво поплелись къ позиціямъ.
Пронесли партію убитыхъ, съ головы до ногъ укрытыхъ шинелями. Проковылялъ офицеръ, съ разутой ногой, перевязанной около колѣна. Неподалеку отъ стрѣлковой цѣпи, откуда неслась безпрерывная, частая трескотня "пачекъ", интендантъ и парковый офицеръ были заняты разгрузкой двуколокъ съ хлѣбомъ и съ патронами. Хлѣбъ тутъ же раздавался проголодавшимся солдатамъ, патроны же подносились въ цѣпь. Надъ этой группой отъ поры до времени съ шипѣніемъ проносились шальные снаряды, но, благодаря "перелету", рвались въ сторонѣ надъ длинной полосой гаоляна. Какой-то стрѣлковый солдатикъ, съ наскоро перевязанными головой и кистью лѣвой руки, подошелъ къ интенданту.
-- Хлѣбушка-бы, вашбродіе...
-- Ты бы лучше на перевязочный пунктъ шелъ,-- тамъ тебѣ и горячей пищи дадутъ и перевяжутъ, какъ слѣдуетъ!
-- А далече это будетъ?
-- Версты двѣ-три.
-- А-а! Нѣтъ, ужъ вы, вашбродіе, хлѣбушка-то дайте, я лучше въ цѣпь къ своимъ ворочусь.
-- На-на, мнѣ не жалко! Только что же ты въ цѣпи дѣлать будешь съ одной рукой?
-- А патроны подносить! Оно веселѣй со своими, вашбродіе! -- и, получивъ ломоть полугнилого, зеленоватаго хлѣба, стрѣлокъ побрелъ обратно.
Я снова сѣлъ на лошадъ и рысью поскакалъ вдоль гаоляна, за которымъ сверкали огоньки орудій и вздымались голубоватыя полоски дыма. Скоро показались передки и вороныя лошади въ гаолянѣ. Это была батарея Свѣтлова, занимавшая узкую зеленую прогалину между двумя участками гаоляна. Едва я успѣлъ сдать ѣздовому свою лошадь и дойти до орудій, какъ уже былъ оглушенъ безпрерывной канонадой. Свѣтловъ, тяжело отдуваясь, сидѣлъ на землѣ и вытиралъ потное и закоптѣлое лицо. Онъ уже давно охрипъ отъ команды и выбился изъ силъ. Хотя старшимъ офицеромъ на батареѣ былъ Агѣевъ, но теперь команда перешла къ Дорну.
-- А гдѣ Петръ Петровичъ? -- прокричалъ я въ ухо Свѣтлову.
Полковникъ молча указалъ на ближайшую сопку. Тамъ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ ея вершины, виднѣлась фягура Агѣева съ биноклемъ передъ глазами, и рядомъ съ нимъ -- сигнальщикъ съ двумя красными флагами.
-- Тамъ ему все-таки легче! -- услышалъ я хриплый крикъ Свѣтлова.
Батарея подъ командованіемъ Дорна, казалось, сошла съ ума.
Скинувъ съ себя куртку, въ рубахѣ съ разорваннымъ воротомъ, съ шапкой на затылкѣ, весь въ поту, съ побагровѣвшимъ лицомъ и сверкающимъ взглядомъ, онъ въ какомъ-то опьяненіи носился по батареѣ, отдавалъ команду, бросался отъ взвода ко взводу, помогалъ наводчикамъ, руководилъ окапываніемъ, давалъ затрещины и подгонялъ подносчиковъ снарядовъ; его зычный голосъ звучалъ властно и гнѣвно, и весь онъ казался живымъ воплощеніемъ какой-то разрушающей стихіи.
-- Сто-ой! -- ревѣлъ онъ, вскидывая руками. -- Прицѣлъ сто двадцать! Трубка девяносто! По гребню сопки! Баттареею!
И люди, прислуга и офицеры, казалось, были охвачены этимъ боевымъ пыломъ и увлеченіемъ одного человѣка и, какъ послушные рабы, исполняли его приказанія съ лихорадочнымъ азартомъ.
Въ короткіе промежутки между залпами, пока наведенныя уже орудія заряжались, и тогда Дорнъ не могъ оставаться безъ дѣла. Онъ подпрыгивалъ передъ орудіемъ, похлопывая его по нагрѣтому дулу, гоготалъ и выкрикивалъ:
-- Эхъ ты, моя бабушка! Шпарь, голубушка! Знай, покрякивай! Го-го-го, родимая! Ходи веселѣе!
Полчаса спустя, онъ подскочилъ къ Свѣтлову со сжатыми кулаками и гнѣвнымъ лицомъ.
-- Отецъ! Что за безобразіе?! Эта сволочь не отвѣчаетъ?! Что-жъ они, издѣваются надъ нами?! Зря патроны изводить?! И что эта баба тамъ смотритъ! -- ткнулъ онъ въ сторону сопки, гдѣ наблюдалъ Агѣевъ.
-- Приказано все время поддерживать сильный огонь! -- отвѣчалъ, поднимаясь съ земли, Свѣтловъ.
Вскорѣ батарея замолкла, такъ какъ были разстрѣляны всѣ патроны.
-- Двѣ тысячи снарядовъ какъ въ ж - - у всадили!-- ругался Дорнъ.-- Дураковъ сваляли!
Когда Агѣевъ спустился съ сопки и явился на батарею, онъ отвелъ меня въ сторону и опустился въ изнеможенія на землю. Онъ былъ очень блѣденъ и разстроенъ.
-- Ну, чего вы, въ самомъ дѣлѣ? Слава Богу, они не отвѣчали, все благополучно...
-- Ахъ, не то!... Не отвѣчали! Но если бы вы только видѣли, сколько ихъ тамъ полегло?! Вѣдь они упорно посылали роту за ротой, колонну за колонной вонъ на эти позиціи! И только наша батарея одна, быть можетъ, ихъ удержала! Но какъ они умирали! Снаряды десятками вырывали ихъ изъ рядовъ, и намѣсто павшихъ становились новые ряды! Я видѣлъ! Все видѣлъ въ бинокль! Если бы вы знали, какъ мнѣ было тяжело въ такія минуты сообщать на батарею направленіе и прицѣлъ, наводить огонь на этихъ храбрецовъ! Это герои, истинные герои! Боже мой! Какая подлость! Какая отвратительная вещь эта война!
Прислуга отдыхала около орудій, офицеры закусывали консервами. Свѣтловъ отправилъ ординарца съ донесеніемъ къ начальнику артиллеріи отряда и ждалъ отвѣта. Прискакалъ пѣхотный адьютантъ и, не слѣзая съ лошади, закричалъ возмущеннымъ голосомъ:
-- Господа? Что же вы дѣлаете съ нами?! Господинъ полковникъ! Я посланъ узнать, почему вы замолчали? Вѣдь мы же не можемъ держаться на этой позиціи дольше одного часу? Японцы прутъ и прутъ! Ради Бога, полковникъ...
-- Что же я прислугой стану заряжать орудія, если у меня нѣтъ снарядовъ? -- отвѣчалъ сердито Свѣтловъ.
-- Какъ? Нѣтъ снарядовъ? Что же это такое? Какъ же это? Зачѣмъ же васъ тогда двинули къ намъ?.. Намъ надо ожидать резервовъ, и если вы насъ не поддержите... чортъ знаетъ, что...
-- Я послалъ донесеніе... не знаю, какой будетъ отвѣтъ!...
Адьютантъ пожалъ плечами, сконфуженно откозырялъ и карьеромъ помчался обратно.
Дорнъ безпокойно расхаживалъ по батареѣ, заботливо осматривалъ замки орудій, поглядывалъ на сопки и, видимо, страдалъ отъ бездѣйствія.
-- Пащукъ! -- закричалъ онъ вдругъ ординарцу,-- живѣй винтовку давай!
Выхвативъ винтовку изъ рукъ удивленнаго солдата, Дорнъ взбѣжалъ на бугорокъ, прицѣлился и сдѣлалъ три выстрѣла по направленію ближайшей небольшой сопки.
-- Что это вы? зачѣмъ? -- спросили его, когда онъ вернулся.
-- Китаёзъ на сопку пробирался! По этой сволочи и стрѣлялъ! -- спокойно отвѣтилъ Дорнъ.
-- Экая у тебя жадность до крови! -- замѣтилъ завѣдывающій хозяйствомъ, взявшійся и теперь за раскладываніе пасьянса, къ немалому удовольствію наблюдавшихъ за нимъ ѣздовыхъ.
-- Ну зачѣмъ вы это сдѣлали, Дорнъ? -- съ мукой на лицѣ спросилъ Агѣевъ, нервно хрустя пальцами.-- Зачѣмъ? Вѣдь это ужъ гадко... понимаете... мерзко это!..
-- А по-моему, гадко быть такой тряпкой! -- злобно отвѣчалъ Дорнъ.-- Коли вы такая плакса, такъ уходите со службы! Только тѣнь наводите! Какъ такіе люди жить могутъ, да еще на войну идти?! Ей-Богу, Петровичъ, я вамъ откровенно скажу: гляжу я на васъ и думаю, что на вашемъ мѣстѣ теперь я бы взялъ да пулю себѣ въ лобъ всадилъ! Честное слово!
Мрачная тѣнь прошла по блѣдному лицу Агѣева, и онъ, ничего не отвѣтивъ, отошелъ подальше и прилегъ на раскиданномъ гаолянѣ.
-- Дорнъ! Оставьте Петровича въ покоѣ! -- мягко, почти просительно отозвался Свѣтловъ.
Дорнъ, не то недоумѣвая, не то презрительно пожалъ плечами и сталъ набивать трубку.
-- Ничего не выходитъ! -- серьезно и въ раздумьѣ объявилъ завѣдующій хозяйствомъ, собирая карты для новой раскладки. Глядя на него, ѣздовые улыбались и о чемъ-то переговаривались вполголоса.
Спустя нѣкоторое время, прибыли снаряды и приказаніе продолжать огонь.
-- По мѣстаамъ! -- заревѣлъ Дорнъ, сорвавшись съ мѣста и бросаясь къ своему взводу.
Орудія были прочищены, заново окопаны, и батарея приготовилась къ бою. Въ это время на гребнѣ отлогой сопки, отдѣленной отъ батареи Свѣтлова узкой долиной, открыла огонь другая батарея, подъ прикрытіемъ которой по склону сопки были раскиданы сѣрые ряды пѣхоты.
Агѣевъ вмѣстѣ съ сигнальщикомъ поспѣшилъ на прежнее мѣсто, на наблюдательный пунктъ. Четверть часа спустя, тамъ мелькнули красные флаги. Агѣевъ сообщилъ прицѣлъ, раздалась повторяемая на каждомъ взводѣ команда Свѣтлова, и батарея загрохотала, выбрасывая передъ дулами орудій длинныя полосы огня.
Скоро загудѣла и молчавшая до сихъ поръ даль передъ нами; непріятель отвѣчалъ намъ усиленнымъ бѣглымъ огнемъ. Надъ гребнемъ, гдѣ работала сосѣдняя батарея, засверкали огоньки, и стали всплывать бѣлые, кудрявые клубки дыма. Послѣ каждаго удачнаго разрыва тамъ происходило смятеніе. Одно изъ орудій замолчало и накренилось. Пѣхота, лежавшая на склонѣ безъ движенія, вдругъ закопошилась, какъ муравейникъ, и сѣрыя фигуры группами стали перебѣгать, укрываясь отъ обдававшаго ихъ свинцоваго града. Одни успѣвали скатиться внизъ, въ долину, другіе падали на полдорогѣ и уже оставались на мѣстѣ.
Разрывы сверкали все чаще и чаще, огонь на батареѣ быстро рѣдѣлъ и, наконецъ, она замолкла совсѣмъ. Печально чернѣли на фонѣ пасмурнаго неба осиротѣвшія орудія.
Вдругъ надъ головами послышался шипящій, быстро удаляющійся звукъ, позади, въ гаолянѣ, что-то треснуло, словно лопнувшій стаканъ, и лошади у передковъ въ испугѣ шарахнулись.
-- Насъ нащупываютъ! -- раздались крики.
-- Перелетъ!
По сигналамъ Агѣева укоротили прицѣлъ. Вихремъ влетѣлъ на батарею ординарецъ на взмыленной, разгоряченной лошади.
-- Усилить огонь до крайней возможности!
Непріятельская шрапнель продолжала, шипя и свистя, перелетать черезъ батарею. Офицеры и прислуга обливались потомъ, многіе окончательно охрипли, надорвавъ голосъ; Свѣтловъ только раскрывалъ ротъ и махалъ руками; батарея работала, какъ одинъ человѣкъ, почти не слушая команды, заглушаемой громомъ, и только дикій, ревущій басъ Дорна раздавался на батереѣ. Самыя орудія, которыя едва успѣвали окапывать послѣ отдачи, казалось, превратились въ живыя существа и вздрагивали нагрѣтыми металлическими тѣлами.
Что-то неуловимое, словно стремительная тѣнь, мелькнуло впереди, оглушительно ухнуло, и невидимый подземный гигантъ могучимъ размахомъ швырнулъ по первому взводу кучей земли и осколковъ и дохнулъ вонючимъ коричневымъ дымомъ, который на время окуталъ оба орудія взвода и скрылъ Дорна и прислугу. Медленно расплылся дымъ, и надъ безпомощно свалившимся орудіемъ, съ расщепленнымъ колесомъ, показалась застывшая, запрокинутая назадъ фигура Дорна съ поднятыми руками, съ искаженнымъ ужасомъ лицомъ. Изъ-подъ хобота пушки торчала забрызганная кровью рука. Отброшенный шаговъ на десять, наводчикъ съ тупымъ недоумѣніемъ уцѣпился руками за траву. Одинъ изъ подносчиковъ снарядовъ стоялъ, разставивъ широко ноги, держа въ одной рукѣ опущенный лотокъ; другой -- лежалъ на землѣ, прикрывъ своимъ тѣломъ снаряды. Мѣдныя гильзы разстрѣленной шрапнели были разметаны во всѣ стороны. У второго орудія, присѣвъ на корточки и схватившись за животъ, стоналъ фейерверкеръ.
Скоро всѣ опомнились и зашевелились.
-- Дьяволы! Анаѳемы! Сволочь проклятая! -- изступленно ревѣлъ Дорнъ, потрясая кулаками:-- прислуга! становись на второй номеръ! Давай патроновъ!! Фельдшеръ! Ѣздовые! Сюда!!
Раненаго въ животъ фейерверкера и контуженнаго наводчика оттащили въ гаолянъ, за передки. Придавленный орудіемъ артиллеристъ оказался кровавымъ комкомъ мяса, костей, одежды и щепокъ.
Свѣтловъ трижды перекрестился, вытеръ лицо рукавомъ и снова замахалъ руками.
-- Нѣтъ, постой! -- кричалъ смертельно блѣдный отъ волненія и охватившаго его бѣшенства Дорнъ:-- я ихъ найду! Проклятый гаолянъ мѣшаетъ! Эта тряпка тамъ ни черта не видитъ! Я имъ въ самую рожу зашпарю! Я ихъ по мордѣ! По мордѣ! У-ухъ!
Онъ поднялъ сорванную газомъ гранаты, отлетѣвшую въ гаолянъ фуражку, напялилъ на затылокъ и побѣжалъ въ долину, съ которой была видна гряда непріятельской позиціи, гдѣ предаолагалась японская батарея.
-- Бѣглый огонь! Шестое, начинай!
Опять задрожалъ воздухъ, и засверкали передъ дулами огоньки. На лицахъ ѣздовыхъ, до этой поры невозмутимо равнодушныхъ, появилось новое выраженіе болѣзненно напряженнаго ожиданія. Не занятые никакимъ дѣломъ, они являлись молчаливыми свидѣтелями боя, и бездѣятельность, видимо, угнетала ихъ; тогда какъ орудійная прислуга, увлеченная работой и боевымъ азартомъ, не думала объ опасности и не замѣчала ея. Фельдшеръ съ серьезнымъ, печальнымъ лицомъ возился надъ полураздѣтымъ раненымъ фейерверкеромъ. Ординарецъ ускакалъ искать санитаровъ и носилки.
Непріятель пытался нащупать батарею, и шрапнели разрывались въ разныхъ мѣстахъ, описывая большую дугу, хотя и со значительнымъ перелетомъ.
Первый взводъ съ однимъ орудіемъ работалъ нѣсколько вяло, и люди нетерпѣливо посматривали на долину, поджидая Дорна.
Наблюдавшій въ бинокль за сигналами Агѣева, фейерверкеръ подбѣжалъ къ Свѣтлову и, подавая бинокль, указалъ на наблюдательный пунктъ, и въ этотъ моментъ коренастая и представительная фигура украшеннаго шевронами артиллериста какъ-то дрогнула и осѣла.
-- "Д-о-р-н-у-б-и-т д-о-л-и-н-а-в-о-г-н-ѣ",-- сообщили красные флаги Агѣева, и два раза повторили сигналы.
Свѣтловъ и фейерверкеръ перекрестились, и прислуга, безъ слова угадавшая значеніе сигнала, сдѣлала то же самое. Чѣмъ-то суровымъ и мрачнымъ повѣяло теперь на батареѣ, и ѣздовые, нагнувшись впередъ, угрюмо смотрѣли исподлобья на занятыя непріятелемъ высоты.
На нѣкоторое время шипѣніе снарядовъ надъ головами прекратилось. Свѣтловъ съ тревогой поглядѣлъ на небо, на наблюдательный пунктъ и бросилъ испытующій взглядъ на передки. Ѣздовые уже догадались, что надо ждать "недолета", а затѣмъ непріятель начнетъ бить "въ лобъ". Они оглядѣли постромки, запряжку и стали слѣдить за Свѣтловымъ, готовые двинуться по первому знаку.
Скоро непріятель снова открылъ огонь, и на этотъ разъ снаряды разрывались въ полуверстѣ передъ батареею и стали постепенно приближаться къ ней. Одно за друтимъ замолкли орудія, подскакали передки, батарея спѣшно снялась и уже подъ настигавшимъ ее огнемъ ринулась съ мѣста и помчалась въ сторону, прокладывая широкій путь среди хлеставшаго со всѣхъ сторонъ гаоляна.
Описавъ большой полукругъ, Свѣтловъ опять поставилъ батарею въ гаолянъ и, дождавшись прибытія Агѣева, снова открылъ огонь.
Зарядилъ мелкій дождь, и стало холодно и сыро.
Въ половинѣ девятаго вечера батарея дала послѣдній залпъ, израсходовавъ всѣ снаряды,и осталась совершенно безоружной. Орудія оттащили, прочистили и одѣли чехлами. Изнемогающіе отъ усталости, оглушенные, артиллеристы стали располагаться на отдыхъ на размытыхъ грядахъ, скользя и путаясь среди мокрыхъ стеблей гаоляна. Офицеры забились въ намокшую палатку и засвѣтили огарокъ свѣчи въ фонарѣ. Канониръ принесъ въ пивной бутылкѣ остатки вонючей ханшинной водки. Прогорклые консервы и нѣсколько головокъ вареной кукурузы составили обѣдъ и ужинъ вмѣстѣ. Агѣевъ, взявшій было изъ жестянки кусокъ рыбы въ красномъ соусѣ, положилъ его обратно и отвернулся.
-- Не могу... Все мнѣ Дорнъ мерещится... Боже мой, какъ это безобразно было!...-- говорилъ Агѣевъ съ гримасой ужаса и отвращенія.-- Подъ самый разрывъ попалъ... такъ черепъ ему весь... всего залило кровью... бр-р-р! Отвратительно!...
Офицеры перестали ѣсть и допивали ханшинъ, не закусывая.
-- Да... царствіе небесное бѣднягѣ! -- отозвался Свѣтловъ.-- Что ни говорите, а офицеръ онъ былъ незамѣнимый! Такихъ мало! Это моя первая потеря... да вотъ еще фейерверкеръ Котлубаевъ... пожалуй, не выживетъ, Господи Боже мой, и зачѣмъ онъ въ долину бѣгалъ? Видно, это смерть его туда звала... свыше суждено было! Да! Что-то Богъ дальше дастъ? А вы, Петровичъ, поскорѣе бы спать ложились! А то видъ у васъ очень неблагонадежный!
Послѣ ужина, закуривъ трубку, Свѣтловъ вдругъ спохватился и взглянулъ на часы.
-- Ого! Уже поздно! Голубчикъ, Петровичъ, пошлите разузнать, не подошло-ли прикрытіе? И распорядитесь насчетъ чаоовыхъ!
Агѣевъ вышелъ изъ палатки.
-- Не могу я смотрѣть на него равнодушно,-- говорилъ Свѣтловъ:-- болитъ у меня душа за Петровича! Я вѣдь вижу, какъ онъ мучится! Это хуже всякой раны такое страданіе! Тѣнь тѣнью сталъ человѣкъ! Господи Боже мой! По-моему -- ужъ чего тутъ? Развѣ этимъ поможешь? Такое ужъ дѣло наше! Я вѣдь тоже не казанская сирота: у меня и старуха своя есть, и дѣти взрослыя, и внуки ожидаются, а все же держу себя въ рукахъ, крѣплюсь кое-какъ! Умирать -- такъ умирать, на все Божья власть! Ужъ чего тутъ?.. Сколько разъ собирался я урезонить его... а только не могу! Какъ гляну ему въ глаза, такъ какъ камнемъ придавитъ, не могу слова сказать! А жаль мнѣ его...
-- Эхъ, Александръ Васильевичъ! -- откликнулся изъ угла палатки безусый подпоручикъ,-- согласитесь сами, вы все-таки уже пожили на свѣтѣ и даже вонъ внуковъ дождались, а Петровичъ вѣдь только еще началъ жить! Если вамъ еще жизнь не надоѣла, такъ каково ему?
Свѣтловъ хмуро посопѣлъ трубкой, вздохнулъ и согласился:-- И то правда!
-- Боже мой, какая тьма! -- слегка дрожащимъ голосомъ проговорилъ Агѣевъ, входя въ палатку.-- Въ двухъ шагахъ ничего не видно, какой-то черный туманъ вокругъ! Часовыхъ я назначилъ, Александръ Васильевичъ, только ужъ очень заморены люди, да и слышатъ плохо! Я приказалъ смѣняться черезъ два часа! А прикрытія что-то не слыхать!
-- Это, однако, не тово... что-жъ они забыли насъ, что ли? -- недоумѣвалъ Свѣтловъ.-- Вѣдь, сохрани Господь, въ случаѣ чего, насъ голыми руками взять могутъ...
-- Къ тому же мы значительно отдалились отъ пѣхоты! И гдѣ она теперь? Хоть бы къ намъ собака какая заглянула! Никакой связи!
Въ палаткѣ наступило молчаніе. Свѣтловъ досталъ карту. Это былъ листъ измятой жиденькой бумаги, сх блѣднымъ, аляповатымъ литографскимъ оттискомъ. Отъ сырости карта размякла, и Свѣтловъ, ничего не разобравъ, съ досадой смялъ ее въ комокъ и отшвырнулъ.
-- Насмѣшка одна, а не карта! -- проворчалъ онъ сердито.
-- А у меня вотъ уже второй день ни одинъ пасьянсъ не удается! -- въ раздумьѣ заявилъ завѣдующій хозяйствомъ, очевидно, придавая этому обстоятельству особенное значеніе.
Погодя немного, Свѣтловъ самъ вышелъ узнать, не подошло ли прикрытіе, и вернулся еще болѣе нахмуренный.
Страшная физическая усталость одолѣвала и его, и офицеровъ, которые старались преодолѣть себя и не заснуть, пока не легъ командиръ.
-- Видно, одно намъ осталось прикрытіе -- Господь Богъ! -- проговорилъ Свѣтловъ.-- Гасите огонь, дѣти, и давайте спать!
Онъ обнажилъ голову, трижды осѣнилъ себя крестомъ и, не снимая оружія, завернулся въ бурку и легъ.
Въ палаткѣ стало темно и тихо.
Мелкій, усыпляющій дождь тоскливой дробью глухо барабанилъ по намокшей холстинѣ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что именно заставило меня проснуться, я не могъ себѣ отдать отчета. Тѣло закоченѣло отъ холода, и я сталъ натягивать на себя солдатскую шинель, которой прикрывался. Мнѣ показалось страннымъ, что по обѣимъ сторонамъ было пустое мѣсто, и что въ темнотѣ не слышалось ни храпа, ни дыханія спящихъ. Я поползъ по землѣ, ощупывая вокругъ себя руками,-- въ палаткѣ никого не было. Пытался зажечь спичку, но вся коробка отсырѣла... Тогда, охваченный непонятной тревогой, я всталъ на ноги и вышелъ изъ палатки.
Дождь пересталъ. Небо казалось опрокинутой надъ землею черною бездной.
Сѣрая фигура, смутная какъ призракъ, выросла передо мною. Я невольно попятился...
-- Это вы? -- узналъ я шопотъ Агѣева и услышалъ. какъ у него лихорадочно колотились зубы.-- Я шелъ васъ будить... всѣ забыли... я говорилъ, я предчувствовалъ... Теперь конецъ... Боже мой!.. Конецъ...
-- Да что такое? что случ...
-- Тсс!.. Ради Бога, тише! -- перебилъ меня Агѣевъ, хватая за руки и близко наглбаясь ко мнѣ.
-- Конецъ всѣмъ намъ пришелъ... японцы! Понимаете? Часовые сообщили... а мы безъ прикрытія! Идемъ туда, тамъ всѣ...
Передъ орудіями я съ трудомъ различилъ сѣроватый рядъ артиллеристовъ.
На флангѣ сбились въ кучу офицеры. Передъ ними я узналъ плотную фигуру Свѣтлова.
-- Полковникъ, объясните, что это значитъ?
-- Это значитъ... умирать будемъ! -- едва узналъ я голосъ командира, какой-то сдавленный, свистящій шопотъ.-- Скверное дѣло случилось... когда артиллерія превращается въ пѣхоту... идутъ японцы сюда, дозоры сообщили. Божья воля... Божья воля... что-жъ... умремъ вмѣстѣ... всѣ... Божья воля...
-- Шашки и револьверы вынуть! -- отдалъ онъ приказаніе вполголоса.
Пронесся шорохъ, лязгнула сталь клинковъ, и все затихло. Сѣроватые силуэты людей казались призрахами; и вся эта ночь, страшно молчаливая, съ черной бездной вокругъ и надъ головой, была полна ужаса; что-то неумолимое, властное чуялось въ гробовой тишинѣ, и тоска, смертельная тоска, холодными тисками сжимала сердце и леденила мозгъ. Казалось, что остановилось время, что прекратилась жизнь, а земля и небо превратились въ огромную зіяющую могилу, во мракѣ которой притаилось и подстерегало что-то непостижимое, загадочное... Среди сѣрыхъ призраковъ раздался глубокій и долгій вздохъ, въ которомъ чудился протяжный, сдавленный стонъ, и отъ этого одинокаго вздоха еще глубже стала тишина и страшнѣе -- черная могила. Приторно-сладкій холодокъ разлился во рту, слышно было, какъ кровь безпокойно стучала, какъ бы торопясь закончить работу, и гдѣ-то мелодичнымъ хоромъ зазвенѣли колокольчики. И вдругъ, словно разноцвѣтная ракета, ослѣпительно яркимъ каскадомъ замелькали въ мозгу знакомые облики, давно забытыя слова и мысли, давно пережитыя впечатлѣнія. Этотъ фантастически чудесный, пестрый хороводъ кружился и несся ураганомъ, и каждый обликъ, каждое воспоминаніе обжигали мозгъ, а колокольчики продолжали звенѣть нѣжной музыкой, тѣло какъ будто ушло куда-то, растаяло во мракѣ, и осталось только одно ощущеніе: неизъяснимой тревоги и какого-то жуткаго блаженства. Колокольчики звенѣли все громче и громче, сѣрые призраки и черная бездна стали расплываться, и земля уходила изъ-подъ ногъ, стремительно увлекая меня за собою. Прикосновеніе рукъ къ холодной, мокрой землѣ отрезвило меня. Я уже не стоялъ, а сидѣлъ, подогнувъ ноги, и онѣ казались мнѣ чужный и безжизненными. И снова были вокругъ сѣрые призраки и черная бездна... По лицу скатилось нѣсколько холодныхъ капель... Колокольчики замерли, только кровь съ тревожнымъ шумомъ бушевала и стремилась къ вискамъ...
Изъ мрака донесся глухой, тяжелый, ритмично раздававшійся шорохъ. Онъ перешелъ скоро въ шумъ и постепенно превратился въ топотъ множества ногъ.
-- Идутъ! -- прозвучалъ среди сѣрыхъ призраковъ громкій шопотъ.
Тонотъ приближался. Что-то металлическое щелкнуло около меня.
Зашелестѣлъ и затрещалъ гаолянъ, волна смутныхъ голосовъ влилясь во мракъ.
Вдругъ кто-то истерически вскрикнулъ, раздались безпорядочные, торопливые револьверные выстрѣлы, за ними дикіе крики и стоны. Что-то ужасное, непояятное происходило во тьмѣ.
-- Сто-ой! Сто-ой! Батарея!
-- Ура-а!
-- Смирна-а!
Рѣзкой трельго разлился свистокъ офицера въ хаосѣ голосовъ. Выстрѣлы прекратились.
-- Дьяволы! Чего надѣлали!
-- Прикрытіе! Наша пѣхота!
-- Гдѣ командиръ? Офицеры?
-- Ранили! Ранили! Кто стрѣлялъ безъ команды?!
-- Смирна-а! Подавай фонарь! Живо!
Появились два фонаря, изъ мрака выступила безпорядочно сбившаяся толпа солдатъ, и слабо блеснули штыки. Свѣтловъ съ револьверомъ въ рукахъ стоялъ передъ пѣхотнымъ поручикомъ.
-- Какъ же это... такъ нелѣпо... вѣдь еще полминуты и... Господи-Господи!.. Кто это стонетъ? Раненый?
Къ фонарю подошелъ, держась за плечо, солдатъ.
-- Ничаво, вашскороліе... въ самую мякоть...
-- Фельдшера! Перевязать!
-- Господинъ полковникъ! -- взволнованно говорилъ поручикъ:-- право же, я не виноватъ. Въ одиннадцать часовъ получилъ только приказаніе... Искалъ вашу батарею на старой позиціи... никакихъ указаній!
-- Да-да!.. Я знаю! -- печально перебилъ Свѣтловъ, вкладывая въ кобуръ револьверъ,-- мои люди оглушены, заморены до полусмерти... часовые перепугались.. Еще слава Богу... Стойте! Что это?
-- Вавв... взз... вавввз... бат... бабаба...-- долетало со стороны орудій бормотанье, напоминавшее безпомощный лепетъ заики. Послышался дребезжащій, мелкій смѣшокъ, отъ котораго покоробило... Всѣ поспѣшили къ орудіямъ, впереди -- Свѣтловъ съ фонаремъ.
-- Это Петровичъ! Голубушка, что съ вами?
Агѣевъ сидѣлъ на землѣ, разставивъ руки, съ раскинутыми ногами, и смотрѣлъ передъ собой безсмысленнымъ взглядомъ. Ротъ его, съ крѣпко сжатыми зубами, подергивался и перекашивался. Въ правой рукѣ Агѣевъ крѣпко сжималъ револьверъ.
-- Это нервное потрясеніе! Перепугался... еще бы, этакая исторія! -- говорили вполголоса офицеры. -- Воды! Давай воды! Фельдшеръ! Сумку сюда!
-- Ну, голубчикъ, Петровичъ! Ну, успокойтесь! -- съ отеческой нѣжностью въ осишнемъ голосѣ говорилъ Свѣтловъ, ставъ передъ Агѣевымъ на одно колѣно и освѣщая его фонаремъ. -- Слава Богу, все обошлось! Узнаете меня, старшаго вашего командира?
-- Петя! Встряхнись! Плюнь на это дѣло! -- тормошили товарищи.
Агѣевъ какъ будто успокоился, выпилъ воды и, поддерживаемый другими, всталъ. Свѣтловъ осторожно взялъ у него револьверъ и осмотрѣлъ барабанъ: въ немъ остался только одинъ патронъ.
-- Сто-ой! -- закричалъ вдругъ Агѣевъ новымъ, неузнаваемымъ голосомъ, рванувінись съ мѣста и вскинувъ руками.-- Прицѣлъ сто! Трубка восемьдесятъ! По колоннѣ! Первый взводъ! Ну? Что же вы? Батареею! Что же это? Гдѣ Дорнъ? Полковникъ! -- обратился онъ къ пѣхотному офицеру! -- Ради Бога! Они не слушаютъ команды! Что же это?.. Вѣдь сейчасъ колонна... Бат-та-ре-е-ю!
Люди съ глухимъ говоромъ заколыхались и попятялись. Агѣевъ притихъ и грустно прогозорилъ:
-- Штыки... пѣхота... а наша батарея? Гдѣ же батарея?
-- Господи, твоя воля! -- нарушилъ тяжелое молчаніе Свѣтловъ.-- За что такое несчастье? Господа! Надо присмотрѣть за нимъ, не дай Богъ -- уйдетъ! Ахъ ты, Боже мой! А я-то еще нынче осуждалъ его, бѣднягу...
Старикъ былъ окончательно потрясенъ.
На разсвѣтѣ Агѣева усадили въ лазаретную линейку и увезли въ Ляоянъ.
Онъ былъ тихъ и печаленъ, никого не узнавалъ и бормоталъ вполголоса какія-то математическія формулы и вычисленія. Онъ покорно далъ себя усадить въ линейку, и только услыхавъ прокатившійся въ это время первый орудійный выстрѣлъ, затрепеталъ и закричалъ опять:
-- Четыре патрона! По колоннѣ! Бат-та-ре-е-ю!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .