Послѣ цѣлаго ряда безпрерывныхъ проливныхъ дождей, затопившихъ всѣ улицы и окрестности Ляояна, наконецъ, показалась глубокая синева южнаго неба, и солнце, вырвавшись изъ неволи свинцовыхъ тучъ и дождевой мглы, ослѣпительно ярко и весело засверкало и отразилось на зеркальной поверхности маленькихъ озеръ, которыми теперь была усѣяна вся долина Ляояна по обѣ стороны рѣки Тай-цзы-хэ.

Все казалось обновленнымъ, какъ бы заново перекрашеннымъ, и все улыбалось: и самый городъ съ причудливыми кумирнями и воротами, съ цѣлымъ моремъ яркихъ, разноцвѣтныхъ шелковыхъ вывѣсокъ, тихо рѣющихъ въ воздухѣ, и сосновыя рощи на западѣ, и прибрежный свѣтло-желтый песокъ, старые вязы надъ рѣкой съ красновато-зелеными клубками листьевъ, высокая каменистая сопка съ крошечной кумирней, далекія высоты цѣлой панорамы синѣющихъ горъ, то зубчатыхъ, то волнообразныхъ,-- все словно впервые увидѣло солнце и радовалось ему, и нѣжилось подъ его знойными ласками.

Встрепенулась и забила ключомъ ляоянская жизнь, притаившаяся во время дождей. Русскій поселокъ закипѣлъ народомъ. Съ сѣвера прибывали новыя части европейскихъ войскъ, партіи добровольцевъ съ кавказскими лицами, въ черкескахъ, обвѣшанныхъ оружіемъ, маркитанты, подрядчики, разношерстные искатели приключеній или легкой наживы, проститутки -- русскія и иностранки -- цѣлыми семьями, со множествомъ узловъ и корзинъ... Предприниматели изъ бродячихъ сыновъ Арменіи или Эллады спѣшно сооружали досчатые "номера" и "кабинеты" при своихъ трущобахъ, громко именуемыхъ "гостинницами", и чуть ли не каждый день на всемъ протяженіи между станціею и китайскимъ городомъ появлялись на вывѣскахъ всевозможные "Варяги", "Интернаціоналы", "Маньчжуріи"... Это была какая-то полоса кипучей дѣятельности и самыхъ радужныхъ надеждъ. Богъ вѣсть кѣмъ, былъ пущенъ слухъ, что все происходившее до этого времени -- только прелюдія къ настоящей войнѣ, хитроумный маневръ русскихъ военачальниковъ, рѣшившихъ "заманить" непріятеля къ Ляояну. Страннымъ, непостижимымъ образомъ этотъ слухъ превратился въ увѣренность, которая носилась въ воздухѣ и заражала всѣхъ, кромѣ немногихъ закоренѣлыхъ скептиковъ и "пессимистовъ" -- людей, обыкновенно, съ маленькимъ положеніемъ, зависимыхъ и безотвѣтныхъ. Не хотѣли вѣрить многому вѣроятному и слѣпо вѣрили въ гадательное.

-- Вотъ погодите! -- слышались толки въ кабакахъ, на станціи, въ канцеляріяхъ,-- пусть только макаки наберутся смѣлости и сунутся къ Ляояну... тутъ имъ такой бенефисъ будетъ! По первое число накладемъ!

-- Главное что? -- говорили болѣе "авторитетные" ораторы.-- Вѣдь у нихъ кавалерія гроша не стоитъ, ее и не видать совсѣмъ! А у насъ -- одни казаки чего стоятъ! А кавказцы? Терцы, кубанцы, добророльцы? Наша кавалерія до сихъ поръ не показала себя, потому что топографическія условія этого не позволяли! А вотъ подъ Ляояномъ -- тутъ есть гдѣ развернуться! Да! Тутъ будетъ только одно -- небывалая въ исторіи кавалерійская аттака, и конченъ балъ! Играй отбой!

Часто приводился въ примѣръ двѣнадцатый годъ...

Сложилась и вошла въ моду поговорка: "пожалуйте въ залъ!" Подъ "заломъ" подразумѣвалась огромная Ляоянская долина, въ которой предполагалосъ окончательно истребить непріятеля. Всякій, претендовавшій на остроуміе и убѣдительность, ораторъ считалъ необходимымъ заканчивать свои доводы фразой: "Да, Вафангоо, Дашичао, все это -- ерунда-съ! А вотъ не угодно ли имъ теперь пожаловать въ залъ? Хе-хе-хе!!"

Подъ вліяніемъ этихъ толковъ жажда предпріимчивостй и наживы охватила всѣхъ, кого война привлекала съ разныхъ концовъ свѣта, какъ падаль привлекаетъ вороновъ, не исключая и людей съ болѣе или менѣе виднымъ положеніемъ. Во главѣ пестрой толпы "дѣльцовъ", серьезно считавшихъ себя "піонерами русской культуры" на Дальнемъ Востокѣ, стояла внушительная фигура знаменитаго авантюриста и главнаго поставщика мяса въ армію "полковника" Громилова, ворочавшаго милліоннымъ дѣломъ.

Высокій, нескладно, но крѣпко скроенный, съ огромной, уже сѣдѣющей, рыжеватой бородой, съ нависшими клочками бровей надъ маленькими, проницательными глазками, властный и грубый, въ сѣрой черкескѣ, украшенной офицерскимъ "георгіемъ", этотъ человѣкъ производилъ впечатлѣніе атамана разбойничьей шайки и какъ нельзя лучше оправдывалъ внѣшнимъ своимъ видомъ ходившія о немъ мрачныя, кровавыя легенды...

Многіе смотрѣли на него съ подобострастіемъ и удивленіемъ и считали за честь пожать руку человѣка, шагавшаго черезъ трупы людей и черезъ лужи пролитой имъ крови. Громиловъ, сумѣвшій добыть отъ китайскихъ властей исключительное право на покупку скота во время войны, снабжавшій мясомъ сотни тысячъ русскихъ солдатъ, былъ полонъ сознанія своей власти и независимости и пользовался ими съ широтой и размахомъ, возможными только въ странѣ, создающей подобныхъ героевъ. У него была своя маленькая армія волонтеровъ, навербованныхъ опытнымъ авантюристомъ, прельщенныхъ наживой, а иногда и заманчивостью полной приключеній боевой жизни.

Въ этой своеобразной громиловской арміи сочетались самые разнородные элементы: тутъ были сибирскіе выходцы изъ числа отбывшихъ наказаніе, прогорѣвшіе подрядчики, проворовавшіеся неудачники, выгнанные изъ полковъ офицеры, добровольцы, промѣнявшіе оружіе на кнутъ и славу на деньги, хитрые и жадные греки, пылкіе и заносчивые кавказцы, хохлы и великороссы съ такимъ запутаннымъ прошлымъ, въ которомъ и сами они не могли разобраться... Это былъ островъ спасенія, на который выбрасывались люди, потерпѣвшіе крушеніе въ борьбѣ съ нуждой или въ погонѣ за наживой. Отдѣльные отряды этой своенравной, но управляемой властною рукою, арміи наѣзжали на китайскія деревни, забирали скотъ и гнали его въ армію, и часто расплата производилась ремнями нагаекъ, а въ случаяхъ сопротивленія и свинцовымъ металломъ винтовокъ. По проселкамъ и дорогамъ, между Ляояномъ и древней столицей Шэнцзина -- Мукденомъ, передвигались караваны ящиковъ, наполненныхъ громиловскимъ серебромъ... Для Громилова не существовало различія между русскими и китайцами. И тѣ, и другіе одинаково превращались въ его закрѣпощенныхъ условіями рабовъ. Не разъ пытались обманутые имъ люди, уволенные безъ разсчета, оскорбленные и осмѣянные, найти справедливый судъ, но каждый разъ передъ ними закрывались двери власть имущихъ начальниковъ, и вмѣсто законнаго удовлетворенія слѣдовали предписанія о немедленной высылкѣ "безпокойныхъ людей" за предѣлы Маньчжуріи. Иногда револьверный выстрѣлъ являлся единственнымъ отголоскомъ разыгравшейся драмы, о которой забывали въ тотъ же день. Пристрѣлили изъ-за гаоляна молодого интендантскаго чиновника, пытавшагося пролить свѣтъ на темную дѣятельность Громилова... Кавказскій доброволецъ, князь по крови, прельщенный заманчивыми "прокламаціями" Громилова, затратившій тысячи на боевое снаряженіе, честолюбивый горецъ, искавшій подвиговъ и опасности, былъ, согласно условію, превращенъ въ "скотогона" и, не стерпѣвъ обиды, послѣ бурнаго объясненія съ Громиловымъ, предпочелъ смыть позоръ собственной жизнью и среди бѣла дня размозжилъ себѣ пулею чяренъ... Громиловъ только презрительно улыбался и поводилъ богатырскимъ плечомъ... "Мелкота, не люди!" говорилъ онъ въ такихъ случаяхъ. Иногда, во время лукулловскихъ пировъ, задаваемыхъ имъ "друзьямъ" и почитателямъ изъ штабной аристократіи, подъ вліяніемъ выпитаго, волчья натура рвалась наружу и сказывалась въ грубыхъ, беззастѣнчивыхъ признаніяхъ:

-- Вотъ у меня гдѣ вся эта война! -- хрипѣлъ онъ, тяжело дыша и сжимая мясистый и волосатый кулакъ.-- Мнѣ, ежели только захотѣть, такъ я такой счетъ предъявлю, что вся рассіеская казна безъ штановъ останется! -- и онъ, самодовольно громыхая раскатистымъ смѣхомъ, хлопалъ себя по тому мѣсту, гдѣ находился бумажникъ.

-- Ухъ вы, милые мои! -- хвасталъ онъ нараспѣвъ,-- кабы собрать всю сволочь, какую я перестрѣлялъ да перевѣшалъ на своемъ вѣку, да замѣсто телеграфныхъ столбовъ разставить, такъ отъ Харбина до Москвы хватило бы!

За Громиловымъ слѣдовали желѣзнодорожные "воротилы" и крупные торговцы. Интересы и тѣхъ, и другихъ сходились въ возможности нажиться. Торговцамъ нужны были "наряды" на вагоны для провоза въ армію предметовъ роскоши, желѣзнодорожнымъ начальникамъ нужны были деньги, которыя за азіатскимъ рубежомъ становились вдесятеро дешевле ихъ европейской стоимости. "Наряды" выдавались за тысячи рублей; подъ видомъ воинскаго груза или предметовъ первой необходимости шли транспорты съ шампанскимъ, ликерами и прочими "благами культуры". Казенныя отправленія военнаго вѣдомства стояли въ пути недѣлями вслѣдствіе "внезапной порчи" осей, а торговцы, платившіе тысячи начальникамъ и комендантамъ, наживали десятки тысячъ. Въ деньгахъ недостатка не было: какъ рѣки, устремляющіяся съ суши въ океанъ, стекались въ Маньчжурію, справедливо прозванную "русскимъ Клондайкомъ", со всѣхъ концовъ Россіи милліоны, въ которыхъ тонули пятаки и гривенники людей кроваваго пота, отдавшихъ, кромѣ того, и жизнь самыхъ близкихъ, дорогихъ сердцу...

Болѣе мелкіе прожектеры занимались перекупкой и перепродажей, поставками арбъ, запряжекъ и вьючнаго скота для полковъ и транспортовъ, открывали торговли, всевозможныя заведенія.

-- Мы изъ Ляояна русскій торговый городъ раздѣлаемъ! -- говорили эти господа.

Въ недостроенномъ новомъ зданіи желѣзнодорожной станціи закипѣла работа, появились китайцы-маляры и штукатуры. Бѣжавшій изъ Портъ-Артура недоучка-живописецъ, именовавшій себя художникомъ и носившій бархатный пиджакъ и свѣтлыя панталоны, грекъ по происхожденію, взялся расписывать стѣны и потолки будущаго вокзала. Ему же было поручено закончить "художественную отдѣлку" русской церкви въ главной квартирѣ, и онъ, заручившись предварительно солиднымъ авансомъ, приступилъ къ работѣ. Надъ одной изъ "приспособленныхъ" по-европейски китайскихъ фанзъ появилась огромная, трехсаженная вывѣска -- "Парикмахеръ Russia!", которая могла бы сдѣлать честь главной улицѣ любого губернскаго города. Поговаривали о превращеніи кладбища у башни Байтасы въ "Ляоянскій городской садъ", бредили театромъ, ожидали прибытія оперетки; домики, съ надписью: "Нижнимъ чинамъ входъ воспрещается", росли, какъ грибы, и среди воинственнаго населенія русскаго поселка и боевой обстановки все чаще и чаще мелькали женскія лица съ подведенными глазами, яркія шляпки моднаго фасона и шелковые зонтики...

Привозили съ сѣвера дорого обходившійся ледъ и строили ледники для храненія болѣе нѣжныхъ припасовъ и винъ.

Интендантство сосредоточило въ Ляоянѣ громадное количество запасовъ продовольствія и около станціи соорудило складъ въ видѣ многоэтажной, высившейся надъ станціонною крышей, башни, и этотъ "монументъ" являлся новымъ доказательствомъ радужныхъ ожиданій. Казалось, что война была чѣмъ-то побочнымъ, какимъ-то случайнымъ, временнымъ недоразумѣніемъ, и что "все обстояло благополучно". Въ канцеляріяхъ главной квартиры ежедневно фабриковались самыя успокоительныя извѣщенія для всего цивилизованнаго міра и для верховнаго вождя арміи.

Стоило какому-либо казаку отбить китайскую арбу съ рисомъ или чумидзой у старика-китайца,-- реминггоны изготовляли донесеніе о захватѣ обоза хунхузовъ.

Чуть не каждый день телеграфная проволока передавала въ Россію разсказы о подвигахъ, о которыхъ и не подозрѣвали совершившіе ихъ герои. Классическіе кутежи, обѣды съ иностранными агентами, присутствіе женщинъ -- все это поддерживало иллюзію, создавало непроницаемуго стѣну, отдѣлявшую бредъ отъ суровой дѣйствительности, а легко добываемое золото успокаивало наиболѣе тревожные и пытливые умы. Проститутки, создавшія цѣлую колонію, едва успѣвали принимать дорогихъ гостей и въ изобиліи загребали золото, притекавшее къ нимъ изъ кармановъ бригадныхъ, полковыхъ и ротныхъ командировъ, изъ продовольственныхъ суммъ, изъ капиталовъ Краснаго Креста, изъ пожертвованій, ассигновокъ на насущныя нужды многотысячной "сѣрой скотинки" --

Прибывавшіе изъ Артура на рыбацкихъ джонкахъ греки и армяне привозили вмѣстѣ съ деньгами фантастическіе, на первый взглядъ, разсказы объ изобиліи земныхъ благъ въ осажденной крѣпости, о блестящихъ банкетахъ у коменданта, о танцовальныхъ вечерахъ и оргіяхъ.

Эготъ угаръ продолжался недолго, и окоро въ жизнерадостномъ хорѣ ляоянской жизни зазвучали тревожныя нотки.

Непріятель, ставшій необыкновенно осторожнымъ, продолжалъ медленно, но упорно двигаться на сѣверъ. Онъ появлялся внезапно тамъ, гдѣ его менѣе всего ожидали; онъ, несмотря на почти полное бездѣйствіе его кавалеріи, оказывался превосходно освѣдомленнымъ о расположеніи и количествѣ русскихъ войскъ, и, подъ шумъ ляоянскаго разгула, русскіе этапы одинъ за другимъ снимались и отходили, тѣснимые японцами.

Однажды, въ одинъ изъ первыхъ дней августа, когда яяоянскій станціонный буфетъ гудѣлъ, какъ улей, вдругъ распространилось извѣстіе, что на валу, окружавшемъ раскиданные близъ города биваки, появился японскій офицеръ, верхомъ, въ полной формѣ, преспокойно дѣлавшій какую-то съемку... Какъ ни невѣроятно было это извѣстіе, но нашлись очевидцы, и скоро все заволновалось и загалдѣло. Въ буфетѣ происходила чуть не свалка. Всѣ были взбудоражены, кричали и спорили, и всевозможные напитки поглощались въ усиленномъ количествѣ. Среди сѣрыхъ и желтыхъ рубахъ и загорѣлыхъ лицъ строевыхъ армейцевъ рѣзко бросались въ глаза бѣлоснѣжные кителя и элегантные мундиры штабной аристократіи, и крикливыя шляпы "перворазрядныхъ" проститутокъ, пользовавшихся исключительными правами.

-- Помилуйте! -- толковали сѣрыя рубахи: -- этакъ насъ безъ выстрѣла живьёмъ заберутъ! Среди бѣла дня прямо на носу японцы планы снимаютъ! Гдѣ же развѣдочная служба? Чего смотритъ главная квартира? Это скандалъ! Позоръ!

-- Пустяки, вздоръ! -- доказывали въ компаніи Габена и Налимова, между которыми важно возсѣдала передъ бокаломъ шампанскаго пресловутая миссъ Ноодъ.

-- Да-да, господа! -- говорилъ баронъ съ налившимся кровью лицомъ.-- Повѣрьте мнѣ,-- все кто глупые страхи! Всѣ эти японскія побѣды и удачи -- Dummheiten! Maленькія игрушки! Ляоянъ имъ не взять! И наши дамы могутъ не безпокоиться! Мы еще будемъ хорошенько покутить въ Ляоянѣ!

Однако, съ этого дня словно эпидемія охватила Ляоянъ: всѣ помѣшались на шпіонахъ. Ихъ яскали повсюду и находили самымъ неожиданнымъ образомъ. Десятки корейцевъ, имѣвшихъ пекарни и поставлявшихъ папиросы, оказались шпіовами. Въ папиросахъ были найдены какія-то загадочныя записочки. Станціонный служащій-китаецъ оказался шпіономъ, въ теченіе цѣлаго года сообщавшимъ японцамъ всевозможныя свѣдѣнія...

Въ Ляоянѣ открыли цѣлый заговоръ съ цѣлью отравить воду въ колодцахъ. Въ нестроевыхъ командахъ начали таинственно исчезать винтовки и патроны...

Появились многочисленныя шайки хунхузовъ, скрывающихся въ гаолянѣ... Произведено было нѣсколько арестовъ среди солдатъ на ляоянскомъ "головномъ этапѣ"...

Какой-то призракъ надвигался на главную квартиру, и кошмаръ началъ овладѣвать умами. Никто ничего не зналъ опредѣленно, никто никому не вѣрилъ, всѣ боялись, косились другъ на друга и подозрительно оглядывали всякаго "шпака".

Главную квартиру оцѣпили войсками, не довѣряли даже строевымъ офицерамъ.

Тревога росла съ каждымъ днемъ и незримо распространялась среди арміи, начиная отъ сѣрыхъ домиковъ главной квартиры и кончая палатками биваковъ...

Рано утромъ шестнадцатаго августа, переночевавъ въ палаткѣ капитана Агѣева, я вмѣстѣ съ нимъ собрался въ Ляоянъ, чтобы сдать письма на почту.

-- Петровичъ! -- кричалъ Агѣеву поручикъ Дорнъ, закручивая съ ожесточеніемъ рыжіе усы:-- новостей привозите побольше! Узнайте, не ожидается ли наступленіе? Да скажите тамъ всѣмъ этимъ фазанамъ, чего они мямлятъ, чортъ бы ихъ всѣхъ подралъ!

Съ самаго прибытія въ Ляоянъ батарея полковника Свѣтлова ни разу не побывала въ бою. Ее переводили съ мѣста на мѣсто, и я засталъ ее верстахъ въ трехъ къ сѣверу отъ Ляояна. Офицеры скучали, нервничали и открыто возмущались начальствомъ, обрекшимъ ихъ на долгое бездѣйствіе. Дорнъ мрачно ругался съ утра до вечера и съ горя все чаще и чаще напивался. Штабсъ-капитанъ Николаевъ, завѣдывавшій хозяйствомъ, до одурѣнія раскладывалъ безконечные пасьянсы. Агѣевъ похудѣлъ, сталъ молчаливѣе и мрачнѣе и уже окончательно увѣровалъ въ мучившее его предчувствіе. По ночамъ и нерѣдко днемъ онъ украдкою и подолгу молился, и часто его заставали съ влажными, затуманенными глазами...

Въ маленькой деревушкѣ, лежавшей на нашемъ пути, все ея населеніе спѣшно грузило свои пожитки на запряженныя мулами арбы и собиралось покинуть деревушку.

-- Плохая примѣта! -- проговорилъ Агѣевъ.-- Китайцы всегда раньше насъ узнаютъ о положеніи дѣлъ и никогда не ошибаются. Вотъ увидите, что стрясется какая-либо неожиданность!

Въ самомъ городѣ мы застали необычайное оживленіе. главная и боковыя улицы были запружены проходившими частями пѣхоты, обозами, зарядными ящиками, среди которыхъ попадались застрявшія среди давки китайскія арбы и крытыя "фудутунки" съ женщинами и дѣтьми. Въ воздухѣ звонко щелкали длинные бичи погонщиковъ, стоялъ несмолкающимъ стономъ гомонъ и крикъ толпы, дико ревѣли мулы, пронзительно и жалобно взвизгивали вьючные ослики.

Торговая и рабочая жизнь прекратилась, и передъ лавками и воротами фанзъ и дворовъ стояли группы оживленно толковавшихъ и видимо, озабоченныхъ китайцевъ.

Около главной квартиры десятка два солдатъ разгружали складъ зерна и муки, сбрасывая на землю мѣшки, которые толпа полуголыхъ кули перетаскивала на арбы.

-- Это что же значитъ? -- обратился Агѣевъ къ наблюдавшему за работой интенданту.

-- А чортъ его знаетъ! Приказано спѣшно увозить на сѣверъ! Да! А завтра, можетъ быть, опять прикажутъ въ Ляоянъ везти! У насъ ужъ такъ заведено! -- равнодушно отвѣчалъ интендантъ.

На станціи была обычная толчея. Въ буфетѣ засѣдали баронъ Габенъ и Налимовъ и посвящали прибывшихъ изъ Россіи офицеровъ во всѣ тайны японской тактики и стратегіи. Тутъ же находился и "свѣтлѣйшій" князь Тринкензейнъ, въ сильномъ подпитіи. Сдвинувъ фуражку на затылокъ, онъ несвязно и безтолково повѣствовалъ какому-то прапорщику запаса о своихъ подвигахъ подъ Вафангоо. Прапорщикъ смотрѣлъ на князя въ упоръ влюбленными и пьяными глазами и безпрестанно повторялъ:

-- Князь! Ваша свѣтлость! Давай выпьемъ на "ты!"

Высокій, смуглый полковникъ, комендантъ станціи, метался, какъ затравленный звѣрь, по всѣмъ направленіямъ, преслѣдуемый начальниками эшелоновъ, транспортовъ, представителями Краснаго Креста, военными корреспондентами. Станція уже нѣсколько дней была, по выраженію агентовъ, "закупорена", всѣ пути загромождены вагонами, ожидавшими разгрузки. Поѣзда, не имѣя возможности подойти къ станціи, тянулись длиннымъ хвостомъ версты на двѣ къ сѣверу.

Саперный офицеръ, поймавъ коменданта въ буфетѣ, наступалъ на него, отчаянно размахивая какимъ-то бланкомъ, и кричалъ во все горло:

-- Это чортъ знаетъ! Это верхъ безобразія! Что вы съ нами дѣлаете? У насъ срочный грузъ, саперные инструменты и приспособленія для взрывовъ! Насъ ждутъ на фортахъ! А вы держите насъ третьи сутки и не даете разгрузиться? Вѣдь за это подъ судъ отдадутъ!

-- Боже мой! Да что я подѣлаю? Я послалъ бумагу завѣдывающему генералу, но еще не получилъ отвѣта. А безъ генерала я не могу! Это не въ моей власти...

-- Наплевать намъ на вашего генерала! Тутъ каждый часъ дорогъ! Давайте людей, давайте мѣсто, а не бумаги! Вѣдь японцы не будутъ ждать вашего генерала? Поймите вы это!

-- Жалуйтесь сами! Я напишу вторую бумагу!..

Саперъ отчаянно затрясъ кулаками и, ни къ кому не обращаясь, зарычалъ:-- у-у! Сволочи! Буквоѣды проклятые! Чортъ бы васъ всѣхъ побралъ! Ну и пропадайте! Я не могу больше! Плевать на все! -- а спустя нѣкоторое время, онъ сидѣлъ уже съ мутнымъ взглядомъ передъ бутылкой рому и, стуча кулакомѣ по столу, посылалъ въ пространство "мерзавцевъ и предателей"... Въ одномъ концѣ платформы собралась кучка праздныхъ нестроевыхъ офицеровъ и съ интересомъ наблюдала за даровымъ зрѣлищемъ, героями котораго были: толстый, усатый жандармъ, старый китаецъ и двѣ станціонныя собаки. Жандармъ отличался умѣньемъ дрессировать этихъ псовъ и натравлять ихъ на китайцевъ. Псы были велики ростомъ, лохматы и злы. Китаецъ же, приходившій ежедневно подметать станцію и убирать мусоръ и получавшій за это какіе-то гроши, былъ старъ, глуховатъ и плохо видѣлъ. Жандармъ, вздумавшій, шутки ради, только пугнуть старика собаками, замѣтилъ, что эта шутка понравилась господамъ офицерамъ и, чтобы еще болѣе угодить начальству,-- устроилъ цѣлую облаву.

-- Чернякъ! Смирна-а! -- командовалъ жандармъ.-- Глазастый! Гдѣ манза? Манза гдѣ? -- глазастый скалилъ зубы и съ глухимъ рычаніемъ направлялся къ китайцу. Старикъ со страхомъ жался къ барьеру и умоляюще смотрѣлъ на жандарма и офицеровъ, выставляя вмѣсто щита старое лукошко, куда онъ собиралъ окурки папиросъ.

-- Назадъ! Чернякъ, налѣво, Глазастый, направо -- ма-аршъ! -- псы отходили "на фланги", какъ объяснялъ жандармъ.

-- Замѣчательно! -- восхищались офицеры.-- Какая дрессировка! Какъ понимаютъ команду!

-- Равня-яйсь! Въ аттаку -- бѣгомъ! Ура! Банзай!

Псы съ громкимъ лаемъ бросились на обезумѣвшаго старика, который съ жалкими воплями, подпрыгивая и размахивая лукошкомъ, бѣгалъ по образовавшемуся кругу.

-- Вотъ это такъ балетъ! Совсѣмъ лезгинка! -- раздавались одобрительные голоса.

Но полное торжество жандарма настало тогда, когда Глазастый, по свисту своего учителя, схватилъ конецъ косы китайца, а Чернякъ поймалъ зубами полу его старенькаго ватнаго халата.

Пола затрещала, и изъ нея полѣзла вата, а лицо старика превратилось въ маску неописуемаго ужаса.

-- Ха-ха-ха! Рожа-это! Рожа какова?! -- заливались смѣхомъ офицеры.

-- Смирна-а! Назадъ! -- рявкнулъ сіявшій довольствомъ жандармъ.-- Ну, старый чортъ, цуба! Проваливай отсюда!..

Дрожавшій отъ страха старикъ, поддерживая разорванный халатъ, задомъ попятился съ платформы, невдалекѣ отъ которой стояла группа оборванныхъ китайскихъ кули. Они молча и невозмутимо наблюдали за разыгравшейся сценой, и только въ маленькихъ глазахъ ихъ свѣтились ненависть и глубокое презрѣніе.

Вдругъ въ юго-западномъ направленіи охнулъ отдаленный орудійный залпъ, за нимъ другой, третій, и началась канонада. Буфетъ опустѣлъ, все всполошилось и хлынуло на платформу. Дымъ не показывался,-- очевидно, стрѣляли гдѣ-то далеко.

-- Это наши или японцы?

-- Гдѣ это? Наступаютъ?

-- Должно быть, за Ванбатаемъ! Въ той сторонѣ!

-- Началось!..

Подъ вечеръ южнѣе Ляояна поднялся воздушный шаръ. Онъ долго парилъ въ вечернемъ воздухѣ, плавно передвигаясь съ мѣста на мѣсто. Часу въ восьмомъ вечера канонада смолкла. Появились слухи, что непріятель обстрѣливалъ Янтайскія копи, что онъ двинулся въ обходъ нашего праваго фланга, что около рѣки Шахэ обнаружены большіе биваки японцевъ. Въ охватившемъ всѣхъ волненіи сквозило нетерпѣніе, тревога. Всѣ сознавали, что наступилъ рѣшительный моментъ, отъ котораго зависѣла судьба Ляояна, арміи и, быть можетъ, всей войны.

-- Отбросимъ! На-голову разобьемъ!

-- Вокругъ долина.. Пустимъ кавалерію, которой до сихъ поръ нечего было дѣлать... Казаки себя покажутъ!

-- У насъ громадная артиллерія! Осадныя орудія!

-- Осадныя? Да вѣдь они стоятъ еще на платформахъ? Пока ихъ двинутъ на позиціи?

-- Не можетъ быть! А форты? Цѣлая линія фортовъ?!

-- Ну, допустить ихъ до фортовъ -- это уже послѣднее дѣло!

-- Самъ Куроки идетъ... Съ нимъ шутки плохи...

Вечеромъ мы съ Агѣевымъ сидѣли за столикомъ командира батареи, среди офицеровъ, и пили чай, заправленный превосходнымъ ромомъ.

Полковникъ Свѣтловъ, грузный и сѣдоволосый, съ нѣсколько грубоватымъ, но добродушнымъ лицомъ типичнаго "отца-командира",-- говорилъ мало и больше слушалъ своихъ офицеровъ, съ которыми у него были самыя дружескія и чисто товарищескія отношенія. Особенно часто раздавался сиплый голосъ Дорна, успѣвшаго основательно "зарядиться"... Его что-то подмывало и подергивало, большіе, синіе глаза сверкали, брови мрачно двигались, и онъ ежеминутно отчаянно закручивалъ жесткіе, рыжіе усы. Въ курткѣ изъ солдатскаго сукна, безъ погонъ и пуговицъ, въ солдатской фуражкѣ, лихо сдвинутой на правое ухо,-- онъ рѣзко выдѣлялся среди товарищей и какъ будто гордился, когда тѣ называли его "суконнымъ поручикомъ". -- Эхъ, чортъ побери! -- говорилъ онъ, доливая ромомъ добрую половиву кружки.-- Молодцы, что наступаютъ! Ей-Богу, за это молодцы! Ужъ и натѣшусь я надъ макаками!.. У-ухъ! Одна пыль пойдетъ!

-- А вы, я вижу, здорово-таки зарядились! -- замѣтилъ, усмѣхаясь, Свѣтловъ.-- Смотрите, какъ бы не вышло "преждевременнаго разрыва"...

-- Не безпокойтесь, полковникъ. У меня дистанціонная трубка установлена основательно! А вотъ какъ я заряжу моихъ "бабушекъ", да начнутъ они покашливать, такъ тогда увидите! -- отвѣчалъ Дорнъ. "Бабушками" онъ называлъ орудія своего взвода.

-- А если васъ убьютъ? -- подзадоривалъ его командиръ.

-- Убьють? Эка важность! И чортъ съ ними! Валяй! А только, прежде чѣмъ они меня ухлопаютъ, я ихъ столько наворочаю, что до новыхъ вѣниковъ не забудутъ! Попомните мое слово, отецъ!

-- Вамъ, значитъ, жизни нисколько не жаль? -- спросилъ Агѣевъ.

-- Жизни-то? На кой чортъ она мнѣ далась, коли мнѣ дѣлать въ ней нечего? Вотъ тутъ -- тутъ жизнь! Если завтра будетъ бой, я вамъ покажу жизнь! Да что тутъ таить... Я вамъ вотъ что скажу! -- съ этими словами Дорнъ всталъ. Красное лицо его подергивалось, ноздри затрепетали, углы рта запрыгали, въ глазахъ свѣтилось что-то дикое, необузданное, рвавшееся наружу, и въ дрожавшемъ теперь голосѣ слышались звенящія нотки.

-- Я только такъ жить и могу! Походъ! Выѣзжай на позицію, снимайся съ передковъ! Установилъ прицѣлъ, наладилъ трубку, по колоннѣ баттареею р-разъ! Что, попало? Ага! Второй -- р-разъ! Команда гремитъ, бабушки мои охаютъ, снаряды гудятъ и ревутъ, въ воздухѣ стонъ стоитъ. Просторъ-то какой?! Размахъ? Тутъ развернешься во всю мочь! Красота вѣдь, чортъ возьми, какая! Жизнь! Вотъ она жизнь-то настоящая! А вы толкуете... Эхъ, братцы мои! Жизнь... Да я не знаю... Посади меня теперь въ казарму или пусти куда-либо на улицу... да... я... я бы на людей сталъ бросаться! Да! Душить бы началъ! Кипитъ во мнѣ, претъ наружу! Скорѣй бы они нагрянули только! Ужъ буду я ихъ катать! Накипѣло во мнѣ -- во какъ!

Онъ задыхался и вздрагивалъ.

-- Ты смотри меня ночью не придуши,-- замѣтилъ адьютантъ, маленькій, тощій поручикъ.

-- Дур-ракъ! Развѣ блоху душатъ? Сопля! -- грубо отвѣтилъ Дорнъ и исчезъ во тьмѣ.

-- Пошелъ къ своему взводу душу отводить. Развезло его нынче,-- сказалъ Агѣевъ.

-- Охъ, будетъ мнѣ съ нимъ возня во время боя!-- вздыхалъ Свѣтловъ.

-- Звѣрь -- не человѣкъ!

-- Вотъ вамъ бы, Петенька, у него жару призанять не мѣшало,-- шутя сказалъ Свѣтловъ Агѣеву, вставая и подавая на прощанье руку.-- Ну, дѣти, спать! Богъ вѣсть, что завтра еще будетъ.

И старикъ, кряхтя и переваливаясь, пошелъ къ себѣ въ палатку.

Я улегся въ просторной палаткѣ Агѣева, который долго разспрашивалъ меня о боѣ подъ Вафангоо и, главнымъ образомъ, интересовался ощущеніями подъ огнемъ, видомъ умирающихъ, убитыхъ...

Угадывая тайныя мысли капитана, я старался перемѣнить разговоръ.

-- Получали письма изъ дому?

-- Какъ же! Какъ же! -- печально отвѣчалъ капитанъ, подавляя вадохъ.

-- Дочка растетъ, красавица... каракули свои прислала -- "папѣ письмо". Ахъ, лучше не говорить!..

-- А васъ все еще предчувствіе изводитъ, я вижу?

-- Не смѣйтесь надъ этимъ! Чуетъ душа! Я вотъ чуть не каждую ночь дочку во снѣ вижу, на колѣняхъ держу, золотистые волосенки перебираю... Какъ живая! Да и не только предчувствіе!.. Еслибъ вы знали, какая тутъ жизнь безъ васъ была! Ужасъ -- ужасъ! Какой-то сумбуръ... отвратительный! Повсюду эти дѣвки разряженныя... Офицеры пріѣзжіе подъ открытымъ небомъ, на платформѣ, въ товарныхъ вагонахъ ночуютъ, а всѣ фанзы и номера дѣвками переполнены. Игра какая идетъ! Пропиваютъ здравый смыслъ, проигрываютъ послѣдній грошъ. Скандалы... Одинъ чиновникъ, въ пьяномъ видѣ, среди бѣла дня, когда иностранные агенты въ буфетѣ обѣдали, въѣхалъ верхомъ на лошади въ буфетъ, проѣхалъ среди столовъ и въ другую дверь выскочилъ. Фазаны эти глаза мозолятъ... Тоска! Страшная тоска! Такъ это пошло все, такъ безтолково и безобразно, что иной разъ даже не вѣришь: неужто это война? Мы, русскіе, пришли кровь проливать? Я вотъ не пью ничего, а знаю зато такихъ, которые здѣсь пить начали отъ всего этого и спились на нѣтъ! Никакого подъема нѣтъ, руки опускаются! Опротивѣло все это до тошноты...

-- А какъ вы думаете, будетъ завтра бой? -- спросилъ послѣ долгаго молчанія Агѣевъ и самъ себѣ отвѣтилъ:

-- Надо полагать... Вѣдь сегодня они обстрѣливали передовыя позиціи.

Онъ глубоко вздохнулъ и чуть слышно пожелалъ мнѣ "спокойной ночи".

Спустя нѣкоторое время, я услыхалъ шорохъ и открылъ глаза.

Агѣевъ осторожно пробрался къ выходу, распахнулъ край палатки и сталъ прислушиваться. Холодный лунный свѣтъ очертилъ тонкій, правильный профиль блѣднаго лица и худыя, сложенныя на груди, руки капитана. Онъ долго прислушивался, затѣмъ опустился на колѣни и, осѣняя себя широкимъ крестомъ, сталъ молиться.

Я снова закрылъ глаза и скоро заснулъ, убаюканный долетавшимъ до меня страстнымъ молитвеннымъ шопотомъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Около четырехъ часовъ утра Ляоянъ былъ разбуженъ орудійными выстрѣлами.

Непріятель началъ обстрѣливать южныя позиціи. Въ городѣ, въ русскомъ поселкѣ и на станціи поднялась суматоха. Китайцы толпами собирались на городской стѣнѣ и тревожно вглядывались въ очертанія сопокъ, закрывавшихъ съ юга Ляоянскую равнину. Торговцы, проклиная и русскихъ, и японцевъ, суетились передъ лавками и заколачивали ящики съ товаромъ. Какой-то татаринъ спѣшно распродавалъ свой "галантерейный магазинъ" и, размахивая парою лакированныхъ сапогъ, заявлялъ на всю улицу, что "по случаю японцевъ" отдаетъ ихъ за тридцать рублей... На задворкахъ фанзъ съ заколоченными окнами метались и плаксиво визжали простоволосыя, полуголыя проститутки... Промчался куда-то плюгавый армянинъ, имѣя на поводу двухъ кавалерійскихъ лошадей... Изъ досчатыхъ бараковъ, гдѣ помѣщались нестроевыя команды, стали группами выбѣгать солдаты, неряшливо одѣтые, неуклюжіе, съ наглыми лицами. Они разбрелись по всему поселку, заглядывали въ фанзы, грубо приставали къ торговцамъ и растаскивали, что попадало подъ руку... Нѣкоторые изъ нихъ, пользуясь суматохой, успѣли раздобыть вина и распивали его тутъ же, на улицѣ... Появился небольшой отрядъ китайскихъ полицейскихъ въ черныхъ кафтанахъ съ краснымъ шитьемъ. Они проходили по улицѣ и приказывали китайцамъ закрывать лавки.

Публичные дома быстро опустѣли и казались мрачными гробами. У входа въ одну изъ пекаренъ сидѣлъ на землѣ хлѣбопекъ-кореецъ и жалобно всхлипывалъ, утирая полою халата залитое кровью лицо, а изъ пекарни неслась перебранка забравшихся въ нее солдатъ.

Обнаженный до пояса, коричневый отъ загара и грязи дженерикша тащилъ на себѣ скрипѣвшую коляску, въ которой возсѣдала, съ огромнымъ узломъ въ рукахъ, толстая, заплывшая жиромъ проститутка. Тонкія босыя ноги китайца, на которыхъ неуклюже болтались короткіе, широкіе холщевые штаны, скользили въ липкой грязи, узкая, костлявая грудь страшно выпячивалась и упиралась въ перекладину дышла, ребра лѣзли изъ-подъ кожи, съ обнаженной бритой головы, вокругъ которой была обмотана коса, катился, смывая грязь, обильный потъ; вся тощая, недоразвившаяся фигурка дженерикши, казалось, была готова расколоться и разсыпаться отъ напряженія, и въ покраснѣвшихъ отъ прилива крови маленькихъ глазкахъ трепетало что-то тревожное и печальное, словно туго натянутая, готовая лопнуть струна. Проститутка, съ помятымъ, жирнымъ лицомъ, съ растрепанными рыжеватыми волосами, надъ которыми колыхалась огромная, съѣхавшая на бокъ шляпа съ перомъ, пронзительно взвизгивала послѣ каждаго залпа и подгоняла дженерикшу, изо всей мочи колотя его по костлявымъ плечамъ краснымъ шелковымъ зонтикомъ. Скакавшій навстрѣчу казакъ, съ полупьянымъ, безсмысленно улыбавшимся лицомъ, на скаку стегнулъ плетью по жирной спинѣ проститутки и, крикнувъ ей: "Что, стерва?" умчался...

На станціи раздавались свистки паровозовъ, шипѣвшихъ парами, звенѣли и громыхали передвигаемые вагоны, кричалъ охрипшій комендантъ, гудѣла пестрая толпа штабныхъ и нестроевыхъ офицеровъ, лаяли встревоженныя станціонныя собаки -- и все это вмѣстѣ съ громомъ орудій, отъ котораго дребезжали окна, сливалось въ оглушительный, ошеломляющій хоръ.

-- Господинъ полковникъ! -- приставалъ къ коменданту гвардейскій офицеръ съ адьютантскими эксельбантами.-- Генералъ проситъ сейчасъ же поставить его вагонъ на первый путь!

-- Не могу! Ничего не могу! -- отвѣчалъ раздраженно комендантъ, не глядя на адьютанта и махая кому-то рукой.-- Тутъ надо патроны двинуть за семафоръ... Понимаете? Патроны... Не могу...

-- Ахъ ты, Господи, да не патроны, а вагонъ генерала! Генералъ сердится!

-- Ну и чортъ съ нимъ! Съ вашимъ генераломъ!-- разсвирѣпѣлъ комендантъ и побѣжалъ дальше.

-- Вы за это отвѣтите! Я доложу! Такъ и доложу генералу! -- кричалъ ему вслѣдъ адьютантъ.

Въ узкомъ проходѣ станціоннаго зданія, около цѣлой пирамиды заколоченныхъ ящиковъ съ надписью "осторожно," стоялъ съ растеряннымъ видомъ упитанный торговецъ въ черкескѣ и, размахивая руками, говорилъ, злобно поглядывая на окружающихъ:

-- И что же это такое за безобразіе? Позвольте! Когда ему деньги надо, я говорю: бери, сдѣлай милость! У насъ есть деньги! -- а теперь мнѣ вагонъ надо, товаръ нагрузить,-- не даетъ вагонъ! За что я деньги ему давалъ? Ма-ашенники! Скажи, пожалуйста!

На платформѣ появился офицеръ съ забинтованной головой. Это былъ первый раненый. Его обступили, засыпали вопросами.

-- И самъ не знаю, какъ это случилось! -- растерянно озираясь, говорилъ раненый:-- съ разъѣздомъ я былъ... три охотника со мной... Только къ деревушкѣ подъѣхали, что за геліографной сопкой, еще нынче ночью наши фуражиры тамъ ночевали, вдругъ -- залпъ! Чортъ знаетъ, что! Одинъ охотникъ наповалъ, другой раненъ, а я вотъ... По отдѣльнымъ людямъ залпами жарятъ! Этого раньше не было!

N-скій полкъ, попавшій со всей дивизіей въ резервъ, стоялъ въ верстѣ отъ Ляояна, у небольшой деревушки, гдѣ расположился штабъ бригады. Дождь загналъ меня въ фанзу, занятую штабомъ. Бригадный генералъ, высокій, коренастый и краснолицый, съ широкой и длинной рыжеватой бородой, сидѣлъ за столикомъ въ старомъ китайскомъ креслѣ и прихлебывалъ съ блюдечка чай. Онъ былъ въ засаленной сѣрой тужуркѣ безъ погонъ, накинутой на богатырскія плечи; изъ разстегнутой грязной рубахи выглядывала волосатая грудь, на босыхъ ногахъ красовались обрѣзки старыхъ сапогъ, замѣнявшіе туфли. Поддерживая растопыренными волосатыми пальцами блюдечко, генералъ съ шумомъ дулъ на горячій чай, пыхтѣлъ и пошевеливалъ густыми, сросшимися бровями, которыя при втягиваніи воздуха высоко поднимались и опускались снова при выдыханіи.

Изъ угла въ уголъ расхаживалъ мѣрно, какъ маятникъ, начальникъ штаба бригады -- еще молодой, но совершенно лысый подполковникъ. Засунувъ руки въ кармавы потертой и заплатанной кожаной куртки, онъ разговаривалъ съ генераломъ и методически, въ тактъ къ словамъ, покачивалъ головой. Тутъ же, на запыленномъ канѣ, поручикъ-ординарецъ генерала, снявъ съ себя сорочку, сидѣлъ, поджавъ ноги и скрючившись, и, злорадно кряхтя, охотился за насѣкомыми. Онъ, видимо, велъ своимъ жертвамъ правильный счетъ и то и дѣло торжествующимъ тономъ заявлялъ: "двадцать первая!.. Двадцать вторая!.."

На утоптанномъ земляномъ полу валялись сѣдла, переметныя сумы, легкіе вьюки, резиновые плащи, и покрывавшая все это грязь говорила о недавнемъ прибытіи штаба.

-- По-моему,-- говорилъ подполковникъ медленно, какъ бы опасаясь проронить лишнее слово,-- надо одно изъ двухъ: или предоставить больше свободы дѣятельности, больше иниціативы и самостоятельности отдѣльнымъ начальникамъ, или... или уничтожить всякія охотничьи команды!

-- Вотъ тебѣ и разъ! Какъ же это безъ охотничьихъ командъ? -- протодьяконскимъ басомъ прогудѣлъ генералъ, высоко вскинувъ брови.

-- А такъ... у насъ самые лучшіе, способные офицеры, да и рядовые, идутъ въ охотники, и въ строю остается только балластъ! И пропадаютъ они чаще! Вонъ у васъ въ N-скомъ полку Завадскій -- дѣльный, боевой офицеръ былъ -- пропалъ! У енисейцевъ -- Дмитренко! Да во всѣхъ полкахъ не мало найдется! Говорятъ, я виноватъ, что Андреевъ мертвую запилъ! Это же вздоръ! Если такъ судить, такъ прежде всего вы виноваты, ваше превосходительство!

-- Ну-ну? Вотъ тебѣ и здравствуйте?! -- удивился генералъ и усмѣхнулся въ бороду.

-- Разумѣется! Вѣдь вы начальникъ бригады, вы могли разрѣшить ему напасть на транспортъ!

-- Ну, скажите! Онъ же мнѣ отсовѣтовалъ и теперь меня же попрекаетъ?! Не угодно ли?

-- Да вѣдь я только говорилъ, что у насъ есть циркуляръ быть осторожными по части ночныхъ нападеній, и что безъ вѣдома дивизіоннаго было бы неблагоразумно разрѣшать... Но вѣдь это было только мое мнѣніе, а вы могли бы...

-- Ну, а если бы я разрѣшилъ?

-- Тогда... Андреевъ либо отбилъ бы транспортъ, получилъ бы благодарность и не запилъ мертвую, либо поплатился бы жизнью или попалъ въ плѣнъ.

-- Что же лучше?

-- Не знаю... хотя возможно, что если бы вы разрѣшили, то намъ влетѣло бы отъ дивизіоннаго!

-- Фу ты!.. Значитъ, выходитъ -- тащи и не пущай?!

-- Выходитъ "тащи и не пущай", ваше превосходительство!

-- А ну ее къ чорту, всю эту дипломатію! Терпѣть не могу! Дадимъ Андрееву отпускъ на леченіе -- и дѣло съ концомъ! А ты мнѣ лучше вотъ что скажи: побьютъ насъ япошки подъ Ляояномъ, или мы ихъ побьемъ? По-моему, мы ихъ расколошматимъ!

Подполковникъ пожалъ плечами и усмѣхнулся.

-- Странное дѣло! Я не могу поручиться или утверждать, но если разобрать логически, то выйдетъ, пожалуй, не по-вашему, ваше превосходительство!

-- Да ты мнѣ не превосходительствуй, а растолкуй, какъ это выйдетъ логически!

-- Гмъ! По-моему, мы уже проиграли Ляоянъ!

-- Ого! Это какъ же такъ?

-- А такъ! Лучшія позиціи, гдѣ мы могли превосходно защищаться, вродѣ Айсандзяна, Хайчена, мы чуть не даромъ отдали японцамъ! Какъ же мы будемъ обороняться въ Ляоянѣ? Вѣдь это открытая со всѣхъ сторонъ тарелка, обставленная высотами! Какая же это оборонительная позиція? Это разъ. Дальше! Когда мы имѣли всѣ шансы бить японцевъ по частямъ, мы отступали, и японцы насъ били! А теперь мы дали возможность соединиться Оку, Нодзу и Куроки, что имъ и требовалось,-- и хотимъ обороняться на открытой ладони! Гдѣ же тутъ логика, гдѣ же тактика и стратегія?

-- Постой, погоди! А форты? Забылъ о фортахъ?-- спохватился генералъ, хлопнувъ себя по колѣнкѣ.-- Ага? Что?

-- Да что же изъ этихъ фортовъ толку, ваше превосходительство, если ихъ можно обстрѣливать со всѣхъ сторонъ! Только ужаснѣе бойня будетъ, да пушечнаго мяса прибавится!

Генералъ въ замѣшательствѣ почесывалъ въ бородѣ и пыхтѣлъ.

-- Теперь наши осадныя орудія! Великолѣпная вещь при оборонѣ, а они у насъ, сами посмотрите, либо на товарныхъ вагонахъ стоятъ, либо на ляоянской площади красуются! А японцы, вонъ, на носу сидятъ! Вообще, артиллерія... Вонъ послѣдній приказъ -- съ точнымъ указаніемъ, сколько каждая батарея можетъ тратить патроновъ! Порціями выдавать будутъ! Это значитъ, что у насъ нѣтъ снарядовъ, и что всѣ запасы артиллерійскаго вѣдомства значились только на бумагѣ! Пѣхоты, правда, толика порядочная, а только, строго говоря, это уже не та пѣхота, что была раньше! Духа прежняго нѣтъ! А это тоже козырь неважный! Затѣмъ, мы стоимъ сейчасъ на двухъ берегахъ глубокой рѣки, и это тоже отрицательная сторона! На кавалерію смѣшно и разсчитывать! Да и много ли у насъ этой кавалеріи? Гдѣ она? Я вотъ какъ-то подсчитывалъ и убѣдился, что добрая половина кавалеріи на конвои да на ординарцы разобрана и, какъ нарочно, лучшіе ея элементы! Да-съ, ваше превосходительство! А за всѣмъ тѣмъ, есть и еще одно обстоятельство довольно печальнаго свойства! Вы не замѣтили за эти пять мѣсяцевъ, какая любопытная вещь наблюдается: когда въ бою рота имѣетъ дѣло съ ротой -- мы ихъ бьемъ на голову. Когда полкъ на полкъ приходится -- мы только отбиваемъ нападеніе! Бригада на бригаду -- бой въ ничью разыгрывается, а какъ только большое дѣло -- дивизія, корпусъ,-- такъ насъ бьютъ по всѣмъ пунктамъ, и мы уходимъ во всѣ лопатки! Вотъ это-то, ваше превосходительство, по-моему, самое скверное, самая дурная примѣта! Маленькіе начальники -- хоть куда, а какъ только покрупнѣе начальство, такъ играй отбой! Такъ вотъ ежели этакъ разсудить, ваше превосходительство, такъ ничего хорошаго намъ подъ Ляояномъ не дождаться! Таково, по крайней мѣрѣ, мое личное мнѣніе...

-- А ну тебя съ твоей логикой и мнѣніями! -- разсердился генералъ и всталъ.-- И всегда онъ мнѣ настроеніе испортитъ! Какъ начнетъ разсуждать да свою стратегію выкладывать, такъ обязательно одна только пакость выйдетъ!

-- Да развѣ я тому виноватъ, ваше превосходительство?

-- Сидорчукъ! -- загремѣлъ генералъ.-- Давай намъ поѣсть чего-либо, да гони сюда водки! Да! Я, батенька мой, вашихъ премудростей не изучалъ, ни логики, ни стратегіи! Да! Я -- простой солдатъ! Пономарь за куль пшеницы да за трешницу грамотѣ обучилъ -- вотъ и все мое образованіе. Я вѣдь и писать-то умѣю только то, что по долгу службы отъ меня требуется! Да! А вотъ Богъ далъ -- до генерала дослужился, бригадой командую! Такъ и тутъ! Какъ бы тамъ по вашимъ логикамъ и стратегіямъ ни выходило, а я говорю,-- не отдадимъ япошкамъ Ляояна -- и баста!

Генералъ хлопнулъ по столу широкой ладонью и сѣлъ.

-- Ну, а теперь давайте водку пить да закусывать! Поручикъ,-- обратился онъ черезъ плечо къ ординарцу,-- бросьте вшей бить! Все равно всѣхъ не перебьете!

Стали ужинать.