Холодная и влажная мгла дождливаго утра окутала 101-ый разъѣздъ, у котораго сосредоточились отступавшія войска. На одномъ изъ путей, загроможденныхъ санитарными поѣздами, стоялъ готовый къ отправленію поѣздъ, предоставленный въ распоряженіе иностранныхъ военныхъ агентовъ, всевозможныхъ "генераловъ для порученій", полковниковъ, "прикомандированныхъ" къ различнымъ управленіямъ, и т. п. "привиллегированныхъ" представителей арміи, которыхъ строевая "мелкота" называетъ "фазанами" и "дармоѣдами"... Вся эта публика переполнила вагонъ-столовую, который послѣ Ляоянской грязи и промокшихъ, сырыхъ палатокъ казался необычайно роскошнымъ. Русская рѣчь чередовалась съ французскими, нѣмецкими и англійскими фразами. Маленькій, толстый кавалерійскій генералъ, съ румянымъ лицомъ и сѣдыми, лихо закрученными усами, неудачно командовавшій казачьей дивизіей, сидѣлъ за однимъ изъ столиковъ, повязавъ вокругъ шеи салфетку, и объяснялъ буфетчику, какимъ образомъ долженъ быть приготовленъ бифштексъ "по-татарски."
-- Главное, онеровъ этихъ самыхъ побольше! Карнишончиковъ, грибковъ бѣлыхъ, рыжичковъ, лучку испанскаго и обыкновеннаго, можетъ, груздочки найдутся, такъ и ихъ искрошить помельче и этакъ гарнирчикомъ вокругъ... желтокъ свѣжій...
-- Ваше превосходительство, такъ точно, а только у насъ все на консервахъ... груздей, значитъ, и рыжичковъ не имѣется... опять же насчетъ луку испанскаго, ужъ простите, ваше превосходительство....
Въ это время вагонныя окна задребезжали отъ орудійныхъ выстрѣловъ.
-- Позвольте! Это что же такое? -- заволновался генералъ.-- Японцы или наши? Надо же узнать... И потомъ... зачѣмъ насъ держатъ столько времени? Гдѣ комендантъ?
-- Японцы съ восточной стороны обстрѣливаютъ!-- доложилъ кто-то.
-- Да... но... почему же насъ не отправляютъ? Что это за порядки? Стоимъ, стоимъ...
-- Ваше превосходительство, мыждемъ, пока уйдетъ санитарный поѣздъ,-- онъ занимаетъ путь!
-- Санитарный?.. Прекрасно... такъ вѣдь можно же его передвинуть... и потомъ, это поѣздъ представителей иностранныхъ армій, нашихъ гостей... они могутъ попасть подъ снаряды...
-- Полковникъ Одинцовъ! Гдѣ полковникъ Одинцовъ? -- кричалъ, врываясь въ вагонъ, пѣхотный генералъ-маіоръ въ забрызганномъ грязью сюртукѣ.
-- Я здѣсь, ваше превосходительство! -- отозвался въ углу молодой подполковникъ генеральнаго штаба.
-- А-а! Вы здѣсь?! Что вы надѣлали? -- грубо набросился на него генералъ.-- Я васъ спрашиваю, что вы надѣлали?
-- Ваше превосходительство, я прошу васъ на меня такъ не кричать! Я такой же офицеръ, какъ и вы!..
-- Что-о? Такой же офицеръ? Вы позволяете себѣ грубить? Грубить мнѣ? Вы распоряжались отступленіемъ моихъ обозовъ? Вамъ было поручено это дѣло?
-- Да, мнѣ, и это порученіе уже выполнено.
-- Такъ гдѣ же мои вещи? Мои собственныя вещи? Чортъ возьми?! Мои чемоданы, саквояжи? Все это исчезло! Все пропало! Вѣдь тамъ были цѣнности! Понимаете вы? Цѣнности! Дорогія китайскія вещи! Шелки! Тамъ на тысячу рублей было вещей! Гдѣ все это? Гдѣ мои вещи, я васъ спрашиваю?! -- въбѣшенствѣ кричалъ, весь красный отъ злобы, генералъ и трясъ кулаками.
-- Вы забываетесь! -- въ тонъ ему отвѣчалъ вышедшій изъ терпѣнія, поблѣднѣвшій подполковникъ.-- Я вамъ не слуга, не лакей и не деньщикъ, чтобы беречь ваши вещи! Я не виноватъ, что васъ нигдѣ не могли сыскать! Вы изволили бросить бригаду и ускакать раньше всѣхъ! Вы убѣжали! Я не обязанъ былъ удирать вмѣстѣ съ вами!
-- Я убѣжалъ? Удралъ? Да какъ вы смѣете?! Да я васъ... невѣжа! Грубіянъ!
-- Вы, генералъ, сами грубіянъ и невѣжа!
-- Молча-ать!-- заревѣлъ, взмахнувъ рукой, генералъ, но въ эту минуту одинъ изъ иностранныхъ военныхъ агентовъ, сѣдоусый маіоръ, всталъ между подполковникомъ и генераломъ...
-- Я вамъ это припомню! -- задыхаясь, пригрозилъ генералъ и, тяжело пыхтя, попятился къ двери.
Вслѣдъ за нимъ вышли изъ вагона и иностранцы, съ нѣсколько смущенными лицами. Взволнованный подполковникъ потребовалъ себѣ содовой воды.
-- Хе-хе-хе! -- разразился мелкимъ, самодовольнымъ смѣшкомъ кавалерійскій генералъ.-- Великолѣпная исторія! Хе-хе-хе-хе! Воображаю! Накупилъ для жены подарковъ, всякихъ тамъ шелковъ и вышивокъ, и вдругъ... хе-хе-хе... Не улепетывай раньше времени! Хе-хе-хе... да! Не улепетывай, чортъ тебя возьми! Хе-хе-хе... А подполковникъ, хотя и молодъ, но молодецъ! Ей-Богу, молодецъ! Пью ваше здоровье, подполковникъ! Хе-хе-хе!..
Тотъ отвѣтилъ сухимъ поклономъ. Когда, наконецъ, поѣздъ тронулся, лица у всѣхъ оживились и просвѣтлѣли. На столикахъ появились всевозможныя бутылки; стали составляться компаніи собиравшихся достойнымъ образомъ вознаградить себя за тревоги и лишенія послѣднихъ дней.
Справа и слѣва медленно уходили назадъ товарные вагоны, переполненные ранеными. Санитарныхъ, хорошо приспособленныхъ поѣздовъ давно уже не хватало, и сотни раненыхъ валялись на грязномъ полу холодныхъ вагоновъ, въ которые, кромѣ раненыхъ, часто забирались нестроевые солдаты, желѣзнодорожные агенты, маркитанты...
Какой-то оборванный, похожій больше на арестанта или бродягу, стрѣлокъ, угрюмо глазѣвшій на уходившій поѣздъ, замѣтивъ подвязавшагося салфеткой генерала, вдругъ пригрозилъ ему кулакомъ, и сквозь толстое стекло окна долетѣло площадное ругательство.
По мѣрѣ того какъ замирали орудійные раскаты, провожавшіе поѣздъ, росло общее оживленіе, и вагонъ принималъ видъ бойкаго кабачка средней руки.
Забившись въ свободный уголъ вагона, я сталъ дремать подъ гулъ голосовъ.
Говорили о послѣднихъ событіяхъ, о генералѣ, изъ-за котораго, по мнѣнію многихъ, былъ проигранъ Ляоянскій бой, пили здоровье его превосходительства, который смѣялся все чаще и раскатистѣе, ругали командировъ, сыпались сочные эпитеты, вродѣ "сволочи, прохвостовъ", и я заснулъ уже подъ шумный тостъ и звонъ бокаловъ "во славу русскаго оружія"...
Была уже ночь, когда я проснулся отъ сильной ломоты въ тѣлѣ, и долгое время не могъ понять окружавшей меня обстановки.
Маленькая лампа тускло мерцала въ синеватомъ воздухѣ вагона, наполненнаго табачнымъ дымомъ. На стульяхъ и на полу, въ самыхъ невѣроятныхъ положеніяхъ, спали офицеры. На двухъ сдвивутыхъ вмѣстѣ столикахъ покоилось, свернутое калачикомъ, грузное тѣло издававшаго богатырскій храпъ кавалерійскаго генерала. Повсюду стояли и валялись стаканы и пустыя бутылки. Пахло табакомъ, спиртомъ, потомъ и какой-то острой кислятиной.
Подъ лампой четверо офицеровъ сидѣли тѣснымъ кружкомъ за столикомъ и играли въ карты.
-- Четвертной билетъ на -- пэ! Пятьдесятъ на первое!
-- Сколько у васъ въ банкѣ?
-- Пока немного: приблизительно около четырехсотъ!
-- Иду по банку, чортъ возьми мои калоши! -- рѣшительно объявилъ молодой поручикъ въ разстегнутомъ мундирѣ.
-- Ого! Сорвать желаете? -- съ дѣланнымъ опасеніемъ замѣтилъ метавшій банкъ смуглый капитанъ и открылъ карту.
-- Чортъ возьми мои калоши! Опять девятка?!
Поручикъ вынулъ бумажникъ, отсчиталъ деньги и бросилъ ихъ на столикъ.
Игра продолжалась. Поручикъ ставилъ, постоянно уменьшая ставки и выигрывалъ мелочь и проигрывалъ болѣе крупныя суммы. Игра шла большая, и азартъ увеличивался. Только банкометъ сохранялъ наружное спокойствіе. Больше всѣхъ волновался поручикъ: живое, выразительное лицо то блѣднѣло, то вспыхивало краской, свѣтлые глаза свѣтились возбужденно и жадно слѣдили за картами. Онъ часто хватался за бумажникъ, искалъ у себя въ карманахъ, то отходилъ отъ игры, то снова возвращался. Съ десяти рублей онъ перешелъ на пять и, наконецъ, поставилъ на карту смятую трехрублевую бумажку.
-- Поручикъ! Что за мальчишество! Уберите эту мелочь! -- презрительно крикнулъ банкометъ.-- Нечего и соваться въ игру, если денегъ нѣтъ! Видите, кажется, какая игра?
Поручикъ вспыхнулъ и торопливо убралъ свою зеленую кредитку. Замѣтивъ, что я не сплю, онъ быстро направился ко мнѣ и протянулъ руку съ зажатой бумажкой.
-- Скажите: четный годъ на этой трешницѣ, или нечетный?
-- Да къ чему это вамъ?
-- Нѣтъ, вы только скажите! Мы не будемъ играть, понимаете? Это васъ ни къ чему не обязываетъ! Я просто такъ только загадалъ!
-- А вамъ это очень нужно?
-- Да-да! Я загадалъ! Ну, пожалуйста! Вѣдь вамъ это ровно ничего не стоитъ! Вы не игрокъ и не понимаете!
Онъ просилъ чуть ли не съ униженіемъ и мольбою въ голосѣ.
-- Извольте: нечетный!
-- Благодарю васъ! -- пробормоталъ поручикъ и поспѣшилъ къ столику. Онъ тряхнулъ разстегнутымъ мундиромъ, потеръ грудь, провелъ рукой по головѣ, взъерошивъ курчавые, бѣлокурые волосы, и принялъ рѣшительный видъ. Дождавшись новой сдачи картъ, онъ искусственно спокойнымъ, замѣтно дрожавшимъ голосомъ попросилъ банкомета дать ему карту. Тотъ исподлобья взглянулъ на него и проговорилъ съ оскорбительнымъ пренебреженіемъ:
-- Да у васъ, поручикъ, есть ли деньги-то? Меньше десяти рублей нѣтъ пріема!
-- Прикажете вынуть? -- съ аффектаціей спросилъ поручикъ и полѣзъ за бумажникомъ.
-- Не безпокойтесь! Получите карту! -- сухо отвѣчалъ капитанъ.
Игроки съ напряженными лицами, серьезно, словно произнося приговоръ, объявили свои ставки.
-- А вы что ставите, поручикъ?
-- Я?... Я иду ва-банкъ! -- чуть внятно объявилъ поручикъ съ замирающимъ взглядомъ.
Игроки заволновались.
-- Бросьте шутить! Неприлично!
-- Вы не въ гарнизонномъ собраніи! Здѣсь игра идетъ крупная! Бросьте дурака валять!
-- Только играть мѣшаете!
-- Позвольте! -- задыхаясь отъ волненія, возвысилъ голосъ поручикъ.-- Позвольте! Я не шучу и попрошу и со мной не шутить! Мнѣ дана карта, и я объявляю свою игру! Да! Повторяю: я иду по банку!
Игроки переглянулись между собою и уставились на банкомета.
-- Да вы знаете-ли, сколько въ банкѣ-то? -- злобно спросилъ тотъ, глядя на поручика почти съ ненавистью.
-- Я думаю, что не болѣе тысячи!
-- Хорошосъ! Позвольте, господа! Вопросъ слишкомъ серьезный! Мы сосчитаемъ! -- рѣшилъ банкометъ.-- Хотя у порядочныхъ людей это и не принято, но если остальные не будутъ противъ,-- вы еще можете отказаться отъ карты! Но ужъ я васъ тогда покорнѣйше попрошу избавить насъ отъ вашего присутствія при игрѣ. Поняли?
-- Потрудитесь сосчитать!
Начался счетъ; зашуршали бумажки, зазвенѣло золото. Лицо поручика покрылось испариной и подергивалось.
-- Девятьсотъ девяносто! Поняли-съ, господинъ поручикъ?
-- Понялъ, господинъ капитанъ!
-- Идете по банку?
-- Иду по банку!
-- Хорошо-съ! Но ужъ вы извините и потрудитесь положить деньги на столъ.
-- Капитанъ! Вы не довѣряете? Слушайте! Я вѣдь не пьянъ! Я вамъ даю честное слово офицера...
-- Ну, это мы слыхали! Тутъ, батенька мой, этихъ самыхъ честныхъ офицерскихъ словъ по всей Маньчжуріи не соберешь!
-- Извольте! Я исполню ваше требованіе, но попрошу сейчасъ же и метать!
Поручикъ вынулъ изъ бумажника сложенный вчетверо листъ и швырнулъ его капитану. Тотъ хладнокровно развернулъ его, поднесъ ближе къ свѣту и внимательно просмотрѣлъ.
-- Гм-да! Ассигновка на тысячу рублей... значитъ... это не ваши деньги?
-- Да вѣдь я не интересуюсь, какими деньгами вы играете, капитанъ?
-- Оно, конечно, такъ...-- пробормоталъ капитанъ и съ безпокойствомъ оглянулся.-- Хорошо-съ! Игра сдѣлана! Начинаю!
Я вышелъ на площадку вагона. Было темно, холодно, и моросилъ дождь. Поѣздъ двигался медленно, какъ бы ощупывая путь. Хлопнула дверь, кто-то вышелъ изъ вагона, чиркнулъ спичкой и закурилъ папиросу. Я узналъ поручика въ разстегнутомъ мундирѣ.
-- А вѣдь я проигралъ! -- нервически засмѣявшись, проговорилъ онъ.-- И тѣ десять, что оставались, тоже проигралъ! Тысячу цѣлковыхъ, да рублей шестьсотъ раньше...
Онъ помолчалъ немного, усилеано затягиваясь папиросой, и снова заговорилъ, торопливо, взволнованно, не спрашивая меня, не дожидаясь отвѣтовъ; видимо, онъ былъ охваченъ сильной потребностью дать какой-либо исходъ своему возбужденному состоянію.
-- А чортъ съ ними! Да не все ли равно? Ну, выигралъ бы тысячу и спустилъ бы ее снова! Тутъ же, за этимъ столикомъ, этому же самому старому капитану! Разъ не везетъ, такъ ужъ кончено! Досадно, что выпить нечего! Вы думаете: зачѣмъ я игралъ, всли не везетъ? да? Но вѣдь надо же какъ-нибудь жить! Другіе вотъ могутъ жить безъ игры, а я вотъ не могу! По-моему, вся жизнь -- одна игра! По крайней мѣрѣ, я такъ на свою жизнь смотрю! Я и въ жизни тоже неудачный игрокъ! Адски не везетъ человѣку, чортъ возьми мои калоши! Въ Ляоянѣ забралъ впередъ жалованье! Играть началъ... Сперва повезло, какъ утопленнику, а потомъ все спустилъ до копеечки! Нѣтъ человѣку счастья, и кончено! Тѣ-то деньги хоть свои были, а эта тысяча -- казенная!
-- Какъ же вы выпутаетесь?
-- Какъ? Да никакъ! Нечего и выпутываться, коли въ такую калошу сѣлъ! Вотъ ужъ именно "кажинный разъ на этомъ самомъ мѣстѣ"! Судьба, дурацкая, нелѣпѣйшая судьба! Вы думаете, я это зря говорю! Я дуракъ? Самъ, дескать, виноватъ? Я знаю, не разъ мнѣ это говорили! Нельзя, молъ, винитъ судьбу, если самъ для своего счастья ни черта не дѣлаешь!.. Ха-ха-ха! Знаю я эту пѣсню! Да что-o!.. Дѣлалъ я! Пробовалъ! Только ни черта не выходитъ! Учиться тоже пробовалъ: на юридическомъ былъ,-- не выгорѣло, запустилъ какъ-то, потомъ и не догнать было. Семейная неурядица пошла... отецъ по акцизу служилъ, почти до пенсіи дослужился, да угораздило его какъ-то казенныя деньги растратить,-- подъ судъ отдали... ну хватилъ его кондрашка, и конченъ балъ, а семья по міру, значитъ. Сестра въ актрисы пошла, съ трагикомъ какимъ-то спуталась... теперь не то экономкой служитъ, не то въ какой-то "Ливадіи" цвѣты и лимонадъ продаетъ... самъ не знаю хорошенько! Служить пробовалъ -- та же музыка! Съ девяти до шести стулъ полировалъ за тридцать цѣлковыхъ! Не то баринъ, не то нищій, такъ -- середка на половинкѣ, больше пьянъ, чѣмъ сытъ! Ну, пошелъ по военной! Тоже сволочь порядочная! Къ счастью, война эта нагрянула! Моментально, значитъ, сюда! Самъ выпросился, полетѣлъ!
-- Зачѣмъ же, собственно, вы такъ "полетѣли"?
-- Какъ зачѣмъ? Вотъ такъ фунтъ! Зачѣмъ сюда сотни, да что сотни,-- тысячи нашего брата сюда поскакали? Помилуйте! Война -- кому война, а кому и выходъ на просторъ! Единственный, можетъ быть, выходъ! Это вѣдь ставка! И еще какая крупная ставка! Тутъ вѣдь на поверхность выплыть можно! Отыграться, такъ сказать, за прежніе проигрыши, да еще кушъ сорвать порядочный! Конечно, тутъ, такъ сказать, гамлетовское положеніе: "быть или не быть"! На щитѣ либо со щитомъ! Такъ вѣдь, по крайней мѣрѣ, игра свѣчъ стоитъ! О! Война -- великая вещъ! Я вотъ двоихъ знаю! Одинъ пограничной стражи штабъ-ротмистръ Яковенко! Понимаете, на западной границѣ служилъ! Ну, проворовался, значить, хватилъ здорово, да по глупости или жадности начальника ближайшаго обидѣлъ,-- не подѣлился, стало быть! Ну -- подъ судъ, выперли со службы. Шатался безъ дѣла, въ какомъ-то паршивомъ листкѣ репортеромъ околачивался, чуть ли не въ вышибалы попалъ въ заведеніе! А началась война, сейчасъ на высочайшее имя накаталъ, опредѣлился, съ начальствомъ "какъ слѣдуетъ" переговорилъ и теперь уже за отличіе къ ордену и производству представленъ! Да-съ, вотъ вамъ и война! А ротмистръ Толкачевъ? Знаете, можетъ быть? Хромаетъ на одну ногу, при главной квартирѣ все болтается, да шампанское глушитъ... Ну вотъ, этотъ самый! Понимаете? Форменный червонный валетъ! Фальшивыми рублями въ орлянку игралъ, подложнымъ путемъ чужое имѣніе продалъ, въ тюрьмѣ сидѣлъ, какія-то акціи выпускалъ -- то-есть артистъ девяносто шестой пробы, изъ-подъ темной звѣзды, что называется! А вѣдь вотъ втерся тутъ, на войнѣ, присосался къ одной персонѣ важной, ну и вынырнулъ! Да еще какъ вынырнулъ-то! Ловкачъ! Тутъ одинъ докторъ изобрѣлъ "карманное мясо" для арміи... говорили, что великолѣпная вещь... Всю армію предлагалъ этимъ мясомъ снабдить! Да-съ, а только подрядчикамъ это не понравилось: подрывъ огромный выходитъ! Толкачевъ это смекнулъ, сговорился, съ кѣмъ слѣдуетъ, подпоилъ какъ-то этого доктора, а докторъ любитель-таки выпить,-- ну и заставилъ его подписать какое-то условіе. Потомъ оказалось, что всѣ свои права докторъ не то греку, не то еврею-подрядчику за пустяковыя деньги продалъ! А Толкачевъ, говорятъ, нѣсколько тысячъ въ карманъ положилъ! И вотъ увидите, съ деньгами и съ орденомъ въ Россію вернется! Да мало ли тутъ такихъ, которыхъ эта война изъ петли вытащитъ? Для того многіе сюда и переводятся изъ Россіи! Вотъ начальники транспортовъ пользуются полномочіемъ командировъ отдѣльныхъ частей и громадные капиталы наживаютъ! Вѣдь тутъ какая игра крупная идетъ!. Откуда офицеру взять денегъ? Вѣдь намъ же гроши платятъ! Вотъ я тоже такъ думалъ! Война! Послѣдній шансъ! Либо панъ, либо пропалъ! А вотъ везти -- не везетъ!
-- Ну, а если бы вамъ повезло и вы бы выиграли содидный кушъ?
-- Чортъ его знаетъ, что бы я тогда дѣлалъ!.. Самъ хорошенько не знаю! Пожилъ бы, чортъ возьми мои калоши, что называется, во всю, а потомъ, значитъ, на смарку, изъ списка вонъ!
-- Сгорѣть? Сжечь жизнь, такъ, что-ли?
-- А хоть бы и такъ? Не ахти ужъ дорога эта самая жизнь!
-- Такъ почему же вы не идете въ строй? На передовыя позиціи?
-- Почему?.. Видите-ли, это вопросъ весьма сложный... Пожалуй, будь другой на моемъ мѣстѣ... ну, да что тутъ!.. Я не стану говорить о чести мундира и такъ далѣе! Я игрокъ, правда! По всѣмъ даннымъ -- пропащій человѣкъ! Но все-таки я еще не все пропилъ... Честь офицера, мундиръ -- все это вздоръ! Для меня это только футляръ, въ которомъ я хожу! Такъ сказать, билетъ на право входа въ игорный залъ! Снимутъ съ меня мундиръ, и моя игра кончена! Да и не я одинъ прикрываюсь этимъ футляромъ! Сотни форменныхъ негодяевъ щеголяютъ въ немъ, и ихъ считаютъ за порядочныхъ людей! Да и они сами: себя таковыми считаютъ! Я, по крайней мѣрѣ, не кокетничаю въ благородство! Я вотъ проигралъ сейчасъ казенныя деньги! Да! Правда, проигралъ! Ну, отдадутъ меня подъ судъ и все прочее!.. Нѣтъ у меня заручки... ну, значитъ, не вывернусь, ошельмуютъ! Такъ вѣдь я проигралъ! А вѣдь я знаю людей въ такомъ же футлярѣ, которые воруютъ, грабятъ самымъ что ни есть форменнымъ образомъ! Среди бѣла дня обираютъ казну, обираютъ солдата, наживаютъ состоянія, и ихъ никто не обвиняетъ въ растратѣ, ихъ не отдаютъ подъ судъ!! Мало того! Они дождутся конца войны, получатъ ордена и повышенія, вернутся въ Россію героями и кавалерами, выйдутъ въ отставку и станутъ себѣ жить въ свое удовольствіе на наворованныя, награбленныя деньги! Понимаете? И это все прикрыто мундиромъ и офицерской честью?! Чортъ возьми мои калоши, я вамъ говорю: всѣ воруютъ! Да-а! А надъ этими ворами имѣются и начальники, которые все это видятъ, все это знаютъ, но ни черта не могутъ подѣлать! Потому что они сами такъ же грабятъ, такъ же воруютъ и прикрываются такимъ же мундиромъ и честью! Если это и не оправданіе для меня, такъ все-таки это правда! А только эту правду не всякій вамъ скажетъ!
Раздался продолжительный свистокъ паровоза.
-- Наконецъ-то! -- обрадовался поручикъ:-- и напьюсь же я нынче -- до китайскаго гроба! Ей-Богу! Знаете, что это значитъ? Это у насъ одинъ этапный комендантъ недавно три дня "плавалъ", что называется, во всю, а на четвертый день уже желудокъ взбунтовался -- ничего не принимаетъ! Хватилъ онъ тогда основательно этого самаго китайскаго ханшину да и велѣлъ принести китайскій гробъ, красный, съ разводами! Легъ въ гробъ и послалъ переводчика за бонзами,-- пускай, дескать, отпѣваютъ! Ей-Богу, правда! Китайцы тогда чуть не съ трехъ деревень на него смотрѣть приходили! Такъ вотъ съ тѣхъ поръ у насъ и пошло это самое "напиться до китайскаго гроба"! Эхма! До того ли еще допьешься!
Поѣздъ замедлилъ ходъ и остановился.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Едва затихли Ляоянскіе громы и отступившая армія стала стягиваться къ Мукдену, какъ офицеры цѣлыми партіями начали устремляться на сѣверъ, одни -- для леченія, другіе -- просто, чтобы отдохнуть послѣ почти двухнедѣльной тревоги и "встряхнуться". Кому удалось заручиться отпускомъ или свидѣтельствомъ о болѣзни, тѣ ѣхали въ Харбинъ -- эту скороспѣлую столицу и Вавилонъ Маньчжуріи, изобиловавшій всевозможными развлеченіями и кокотками. Менѣе счастливые просто "удирали" подъ какимъ-либо благовиднымъ предлогомъ въ Телинъ, этотъ первый этапъ тыла арміи.
Послѣ юга и жизни на позиціяхъ, этотъ маленькій, бѣдный и грязный китайскій городокъ производилъ впечатлѣніе почти мирнаго времени.
Здѣсь значительно рѣже попадались начальствующія лица, почти отсутствовали офицеры генеральнаго штаба, франтоватые штабные адьютанты и прочіе представители армейской "аристократіи". Вмѣсто боевой тревоги и напряженнаго ожиданія, здѣсь во всемъ сказывались произволъ и безпечность. Отъ станціи до самыхъ городскихъ воротъ тянулись разнокалиберные кабаки подъ громкимъ именемъ "ресторановъ". На убогомъ китайскомъ базарѣ можно было встрѣтить сестеръ милосердія, за которыми слѣдовали санитары съ корзинками въ рукахъ. Повсюду лѣниво бродили солдаты, полуоборванные, одичавшіе, одѣтые не по формѣ и безъ оружія. Они сильно напоминали выпущенныхъ изъ тюрьмы арестантовъ... "Русская слобода", гдѣ сосредоточивались, по обыкновенію, кабаки и публичные дома, кишѣла пестрой толпой. Тутъ было множество офицеровъ всѣхъ родовъ оружія, толкавшихся, повидимому, безъ всякаго дѣла. Между ними часто попадались знакомыя лица, которыхъ я встрѣчалъ подъ Вафангоо, въ Ляоянѣ или на позиціяхъ... Очень многіе изъ нихъ были легко ранены или просто контужены въ прежнихъ боихъ и находились въ такъ называемомъ "періодѣ выздоровленія", которое оказывалось часто весьма растяжимымъ понятіемъ. У большинства давно закрылись раны и были позабыты контузіи, но имъ удавалось "выздоравливать" недѣлями, а иногда и мѣсяцами, и они, пользуясь этой возможностью, не теряли даромъ времени, переходили изъ-подъ одной вывѣски подъ другую, пропивали всѣ наличныя деньги, брали авансы, должали и нерѣдко, въ видѣ финала, попадали на лазаретную койку, но уже не отъ непріятельскихъ пуль и снарядовъ, а отъ безшабашнаго пьянства, доходившаго до бѣлой горячки. Разрушительной дѣятельности кабаковъ усердно помогали явные и тайные притоны, "китайскіе" публичные дома, содержимые, обыкновенно, либо бывшимъ солдатомъ изъ нестроевыхъ, либо предпріимчивымъ грекомъ или армяниномъ. Сотни полуголодныхъ, заморенныхъ лишеніями боевой жизни пропивали здѣсь послѣдній грошъ, оставляли остатки силъ и здоровья и уходили отсюда зараженные страшнымъ недугомъ, такъ какъ во многихъ притонахъ гнѣздилась повальная сифилитическая жаба...
Примѣру офицеровъ слѣдовали и солдаты.
Они всевозможными способами уклонялись отъ возвращенія въ строй, чему не мало содѣйствовали приходившія съ юга вѣсти о постоянныхъ пораженіяхъ и отступленіяхъ.
Выбитые изъ строго опредѣленной колеи боевой жизни и службы, они скоро забывали о суровой воинской дисциплинѣ и долгѣ, утрачивали человѣческій обликъ и постепенно превращались въ буйныхъ праздношатаевъ и мародеровъ. Все, что было худшаго въ огромной и разнородной семьѣ дѣйствующей арміи, всѣ отбросы ея, незамѣтные въ одиночку, замаскированные внѣшней выправкой, какъ среди офицеровъ, такъ и между нижними чинами,-- все это устремлялось сюда, въ тылъ арміи, и давало полную свободу разгулявшимся иистинктамъ. Здѣсь наглядно сказывалось нравственное разложеніе, начавшееся въ безпрерывно отступавшей арміи. Это разложеніе росло съ каждымъ днемъ и принимало угрожающіе размѣры. Оно дошло до того, что неподалеку отъ городскихъ стѣнъ, въ чащѣ огромнаго гаоляннаго поля, образовалось нѣчто вродѣ Запорожской Сѣчи, куда укрывались распущенныя банды бродячихъ солдатъ, гдѣ происходило безграничное пьянство, и понадобился суровый приказъ командующаго арміей и содѣйствіе вооруженной силы, чтобы разогнать это гнѣздо мародеровъ и водворить по частямъ нѣсколько десятковъ уже негодныхъ къ строю людей.
Бродя по улицамъ и приглядываясь къ лицамъ, я надѣялся встрѣтить Тиму Сафонова, который тотчасъ-же послѣ отступленія изъ-подъ Ляояна занялъ у капитана Заленскаго деньги и исчезъ изъ полка.
Былъ уже вечеръ, когда начавшій накрапывать дождикъ загналъ меня въ полуевропейское -- полукитайское зданіе, надъ которымъ красовалась огромная вывѣска: "Трокадеро испанско-американскій ресторанъ съ билліардомъ и номерами Натаніэля Сморгунеса".
Кабакъ ничѣмъ не отличался отъ подобныхъ же заведеній Ляояна, но поразилъ меня сюрпризомъ въ видѣ огромной гектографированной афиши слѣдующаго содержанія:
"ТЕАТРЪ НА ТЕАТРЪ ВОЙНЫ".
Прибывшая въ Маньчжурію русская драматическая труппа г-жи Сигулиной, съ цѣлью удовлетворить художественныя потребности доблестныхъ героевъ войны, даетъ сегодня въ "Трокадеро" первый спектакль подъ управленіемъ г-жи Сигулиной.
Представлено будетъ въ первый разъ
"НЕВѢРНЫЙ МУЖЪ"
Драма въ трехъ дѣйствіяхъ,
соч. Сигулиной.
Роль жены исполнитъ авторъ, г-жа Сигулина.
Въ заключеніе "Манджурскіе соловьи",-- дуэтъ.
Режиссеръ Сигулина.
Рядомъ съ буфетомъ, въ небольшомъ, грязномъ залѣ, были устроены подмостки, добрую часть которыхъ занимала неуклюжая суфлерская будка. На синей китайской крашенинѣ, замѣнявшей занавѣсъ, была грубо намалевана желтою краскою лира на двухъ скрещенныхъ шпагахъ. Передъ сценой стоялъ рядъ разнокалиберныхъ стульевъ и табуретокъ, затѣмъ шли сколоченныя изъ узкихъ досокъ скамейки. За этимъ "партеромъ" были разставлены, покрытые грязными скатертями, столики. У входа въ залъ помѣстился черномазый субъектъ съ билетами, но послѣ какого-то "недоразумѣнія" съ дюжимъ казачьимъ подъесауломъ "касса" куда-то исчезла и уже больше не появлялась
Офицеры, промокшіе, забрызганные грязью, скоро переполнили "Трокадеро". Они толпились у буфета, пили водку, закусывали, занимали столики въ зрительномъ залѣ и галдѣли. Говорили о выдающихся проигрышахъ, о шуллерѣ-маркитантѣ, разбирали по всѣмъ статьямъ какую-то "Мальвину", ругали подлеца-маркера и изрѣдка упоминали Ляоянъ и наименованія полковъ... Если бы не безобразныя "устрашающія" папахи и пестрота одежды, можно было бы подумать, что дѣло происходитъ въ захолустномъ русскомъ городкѣ во время маневровъ.
За столиками началась "предварительная" попойка; добрая половина публики была уже навеселѣ, и всѣ съ нетерпѣніемъ ждали начала.
Два артиллериста, засѣвшіе въ первомъ ряду, захватили съ собою бутылку водки, жареную курицу и, въ ожиданіи спектакля, выпивали и раздирали на части курятину. На краю этого ряда, съ трудомъ сохраняя равновѣсіе, покачивался пѣхотный подпоручикъ съ порыжѣвшей отъ времени огромной коробкой карамели. Онъ постоянно ронялъ съ головы намокшую, взлохмаченную папаху и бросалъ негодующіе взгляды на хохотавшихъ надъ нимъ офицеровъ.
За синей холстиной раздался оглушительный звонокъ, и залъ загудѣлъ.
-- Смир-рна-а! -- скомандовалъ кто-то, вскочивъ на скамью.-- Вниманіе! Сейчасъ начнется художественное удовлетвореніе доблестныхъ героевъ!
Занавѣсъ криво поползъ вверхъ. На сценѣ, изображавшей жалкое подобіе сада, уставленнаго табуретками, смазливая горничная трепетала въ мощныхъ объятіяхъ парня въ пиджакѣ.
-- Братцы мои! -- закричалъ, какъ ошпаренный, желѣзнодороживкъ изъ переднихъ рядовъ.-- Да вѣдь это Санька! Машинистъ изъ Мукдена!
-- Здорово! -- подхватили въ публикѣ. -- Не робей, Санька! Потомъ выпьемъ!
-- Машинистъ! Валяй полнымъ ходомъ!
-- Поддай пару, механикъ! Поднажми, какъ слѣдуетъ!
"Санька" ухмыльнулся въ публику и, видимо, исполнилъ ея желаніе, такъ какъ "горничная" отчаянво взвизгнула.
Поручикъ, сидѣвшій на краю перваго ряда, всталъ, балансируя, на стулъ, обервулся къ зрителямъ и, проговоривъ: "господа! Я... протестую!" снова грузно опустился. Въ это время на сценѣ появилась г-жа Сигулина -- полнотѣлая, густо напудрепная женщина въ черномъ шелковомъ платьѣ съ красной шалью.
-- Ну, и Матрена! -- рявкнулъ кто-то басомъ.
Сигулина закатила глаза, прижала руки къ сердцу и начала трескучій монологъ. Когда она достаточно увлеклась, изъ публики опять раздался чей-то глубоко убѣжденный голосъ:
-- Господа! Ей-Богу, это жена пристава изъ Хабаровска! Она сбѣжала еще въ прошломъ году съ поручикомъ Терещенкой!
Публика приняла это заявленіе съ одобрительнымъ гуломъ.
Къ концу монолога "героини", несчастной жены "вѣроломнаго мужа", горничная, по неизвѣстнымъ причинамъ, упала въ обморокъ и заколотила ногами по полу, обнаруживъ обтявутыя черными чулками икры. Зрители заржали отъ удовольствія и застучали шашками.
-- Браво! Бисъ!
Пьяный поручикъ изъ перваго ряда снова появился на стулѣ. Онъ замахалъ папахой, и когда зрительный залъ нѣсколько притихъ,-- провозгласилъ съ мрачнымъ видомъ:
-- Господа и товарищи! Я протестую! Позвольте вамъ заявить: это моя невѣста!
Залъ заревѣлъ. "Героиня" кричала что-то со сцены, грозила кулакомъ, упоминала о "комендантѣ", но на нее не обращали вниманія. Кто-то запустилъ на сцену бутылкой, а за ней полетѣлъ уже табуретъ. Онъ съ грохотомъ опрокинулъ суфлерскую будку, и передъ зрителями предстала разъяренная физіономія плѣшиваго господина въ форменной тужуркѣ.
Занавѣсъ опустился, и "первое представленіе" окончилось раньше времени.
Въ залѣ замелькали женскія лица съ подведенными глазами, и начался широкій, необузданный разгулъ.
За однимъ изъ столиковъ я неожиданно увидѣлъ Сафонова въ обществѣ толстаго, плѣшиваго пѣхотнаго капитана. При моемъ появленіи, на блѣдномъ, осунувшемся лицѣ Тимы мелькнулъ испугь, но тотчасъ же оно снова приняло мрачное выраженіе. Онъ протянулъ мнѣ влажную, разслабленную руку и ѣдко усмѣхнулся.
-- И ты здѣсь? Всѣ дороги ведутъ въ Римъ! Вотъ познакомьтесь. Капитанъ... капитанъ... чортъ его знаетъ, забылъ!..
Капитанъ съ чувствомъ пожалъ мою руку и устремилъ на меня пристальный, пьяный взглядъ.
-- А что, меня ищутъ въ полку? Дубенко рветъ и мечетъ? -- насмѣшливо спросилъ Тима. Онъ старался казаться безпечнымъ и веселымъ, но его улыбка отъ этого превращалась въ страдальческую гримасу, и во взглядѣ отчетливѣе проглядывала тоска.-- Ну, да ладно! Ну ихъ къ чорту, и Дубенку, и всѣхъ! Вотъ какъ спущу всѣ деньги, тогда и вернусь, а теперь -- хоть часъ, да мой! Давай пить! Капитанъ, дѣйствуйте!
-- Хе-хе! Это я могу! -- ухмыльнулся капитанъ и сталъ наливать водку.-- Знаете, подъ холоднаго поросенка съ хрѣномъ можно невредно выпить, хе-хе! Вы, поди, давненько не ѣдали поросятинки! Знаю я, какъ тамъ, на позиціяхъ!...
Капитанъ оказался крайне разговорчивымъ человѣкомъ. Онъ пилъ и ѣлъ, и не переставалъ говорить, адресуясь теперь уже исключительно ко мнѣ.
-- Здравствуйте! -- говорилъ онъ, чокаясь рюмкой.-- Знаете, это мое выраженіе! Самое настоящее русское! Напримѣръ, говорятъ еще -- "здоровье преосвященнаго" или, напримѣръ, "поѣхали"! А я предпочитаго -- "здравтвуйте!"... Вотъ, знаете, еще хорошо подъ тертую рѣдьку съ прованскимъ масломъ выпить! Удивительная зауска! Знаете, какъ-то заѣхалъ ко мнѣ на бивакъ геералъ Шалѣевъ... Я вѣдь командиръ обознаго баталіона! Да! Ну, я это сейчасъ соорудилъ завтракъ,-- запасы у меня всегда имѣются,-- водченки, знаете... словомъ, какъ слѣдуетъ! Генералъ удостоилъ дерябнуть рюмку, консервами закусилъ, а я это рѣдькой... Онъ возьми да и спроси, чѣмъ это я закусываю? Собственнаго, говорю, издѣлія, ваше превосходительство! А ну, дайте, говоритъ, попробовать! Вотъ тутъ-то и пошла потѣха! Тяпнетъ это онъ рюмашку, закуситъ, покрутитъ головой, да еще! Хе-хе-хе!.. Просто смотрѣть на него одно удовольствіе было! Повѣрите? Пріѣхалъ-то онъ верхомъ, а отъ меня въ моей двуколкѣ его отвезли! Да-съ! Такъ вотъ вамъ и тертая рѣдька! Я даже по этому поводу еще кое-какія надежды имѣю на эту рѣдьку относительно генерала! Да вы не смѣйтесь! Въ нашемъ дѣлѣ, знаете, разное бываетъ! Вы, конечно, молодежь, все въ герои, значитъ, мѣтите, въ огонь лѣзете и все такое! А я, батенька мой, насчетъ старости подумываю! Да-съ! Если теперь не обезпечить себя, какъ слѣдуетъ, такъ потомъ-то ужъ взятки гладки! Ищи вѣтра въ полѣ! Здравствуйте! Да-съ! Умѣючи, все возможно! Въ карты я не играю, вотъ только выпить -- это такъ! А я все равно, что командиръ отдѣльной части, содержаніе получаю, да потомъ на разныхъ остаткахъ да урѣзкахъ, понимаете... рублей до пятисотъ въ мѣсяцъ подкопить можно! Мнѣ бы, знаете... -- Капитанъ близко нагнулся ко мнѣ и дружелюбно похлопалъ меня по колѣнкѣ.-- Мнѣ бы еще два-три мѣсяца этой самой войны, а потомъ -- заболѣлъ, и дѣло съ концомъ! Наплевать мнѣ на всю эту войну! Ей-Богу Знаете, вы заворачивайте ко мнѣ какъ-нибудь! Я васъ батенька мой, такъ накормлю и напою, не хуже того генерала! Здравствуйте!
Онъ окончательно размякъ, самодовольно улыбался и казалось, говорилъ всѣмъ: "вотъ, молъ, я каковъ не промахъ"!
Тима становился все болѣе мрачнымъ и пилъ, почти не закусывая.
Разгулъ разростался. Въ одномъ углу два перепившихся офицера выхватили шашки и, размахивая клинками, готовы были броситься другъ на друга. Ихъ стали разнимать сосѣди по столикамъ, и завязалась настоящая свалка.
-- Возьмите обратно ваши слова! -- хрипѣлъ пьяный поручикъ, становясь въ боевую позу около визжавшей смазливой дѣвицы, изображавшей на сценѣ горничную,-- я не позволю оскорблять! Это моя невѣста! Какъ вы смѣете звать ее въ номеръ?!
-- Фендрикъ! Смирна! -- вопилъ черезъ толпу, грозя кулакомъ, какой-то полковникъ.
-- А я вамъ говорю, что она стерва! -- гремѣлъ басъ.
Неподалеку отъ насъ пьяненькій, плюгавенькій интендантскій чиновникъ, растроганный до слезъ собственными словами, разсказывалъ двумъ желѣзнодорожникамъ:
-- Какъ увидалъ я эти снаряды, такъ меня какъ будто свыше осѣнило: спасать! Надо спасать! Тутъ, около станціи дрезину нашелъ! Собралъ пятерыхъ солдатъ; поставили мы дрезину на рельсы и покатили прямо подъ японскія шрапнели! Подъѣхали къ семафору и давай перетаскивать! А шрапнель надъ головой такъ и зудитъ, такъ и зудитъ! Молитву про себя все время творилъ! Нагрузили мы дрезину, да и давай уходить! Этакимъ-то образомъ три раза вылазки дѣлали, снарядовъ около сотни вывезли! И вѣдь подъ огнемъ!.. Потомъ ужъ солдаты не выдержали, разбѣжались. Одного въ плечи ранило, а меня -- сподобилъ Богъ доброе дѣло сдѣлать и сохранилъ!
-- А что же со снарядами-то? Куда же ихъ дѣвали? -- спросилъ одинъ изъ агентовъ.
-- Не знаю, не знаю!.. Сдалъ ихъ артиллерійскому поручику, только и всего!
-- Вамъ должны орденъ дать! -- увѣренно рѣшилъ ругой агентъ:-- "Георгія" должны дать!
-- Богъ съ нимъ! Я вѣдь не требую! Я душевно награжденъ и счастливъ! Я не требую!
-- Нѣтъ, позвольте! Извините! Это геройскій поступокъ! Такъ нельзя! -- настаивалъ агентъ.
Все галдѣло и шумѣло вокругъ оглушительно, и надъ головами, въ удушливомъ воздухѣ, пропитанномъ запахомъ спирта, жаренаго мяса и человѣческаго пота, плавали цѣлыя облака табачнаго дыма. Вонючія керосиновыя лампы бросали желтый свѣгь на оживленныя смѣхомъ или отупѣвшія отъ хмѣля потныя лица, и бывали минуты, когда всѣ эти люди казались восковыми куклами, заведенными невидимой пружиной. Въ ихъ голосѣ и смѣхѣ порою тревожно и печально звенѣла туго натянутая струна, и тогда казалось, что перестанетъ пружина дѣйствовать, лопнетъ натянутая струна,-- и всѣ эти движущіеся, кричащіе и смѣющіеся люди застынутъ съ отвратительными гримасами на безжизненныхъ лицахъ.
Снова поднялся синій занавѣсъ, и на полутемной сценѣ появились рыжая женщина съ гитарой и оборванный скрипачъ-подростокъ. Они переглянулись, женщина взяла нѣсколько аккордовъ, и понеслись знакомые разухабистые звуки:
Мнѣ велѣла матушка въ Маньчжуріи жить!
Русскихъ офицеровъ пьяныхъ веселить!
Трала-ла! Трала-ла-трала ла-ла-ла-а!
-- Цыганскую! "Перстенекъ!" -- кричали изъ публики.
Безобразно фальшивя и коверкая русскія слова, рыжая пѣвица затянула дребезжащимъ, пропитымъ голосомъ:
"Мой костеръ въ туманѣ свѣтитъ,
Гаснутъ звѣзды на-а лету!"
Въ залѣ съ десятокъ голосовъ стали подтягивать. Какъ ни пошлы были слова, какъ ни жалко было само пѣніе, напоминавшее жалобное, слезливое вытье, но пѣсня внесла что-то новое въ нестройный хоръ разгула.
Сафоновъ, давно переставшій слушать болтовню обознаго капитана, продолжалъ пить; лицо его стало болѣзненно-блѣднымъ, уголки рта опустились, но въ отуманенномъ взглядѣ свѣтилась какая-то упорная, напряженная мысль. Онъ все время молчалъ и не отвѣчалъ на мои вопросы или не слыхалъ ихъ. Когда раздалась пѣсня, обозный капитанъ, пошатываясь, побрелъ къ буфету, а Сафоновъ пересѣлъ на его мѣсто, выпилъ подрядъ двѣ рюмки водки, оглянулся какъ-то пугливо и вдругъ, наклонившись къ моему уху, проговорилъ сдавленнымъ, испуганнымъ голосомъ:
-- Слушай... я не пьянъ... но я, кажется, схожу съ ума... я все его вижу... понимаешь? Все онъ стоитъ передъ глазами...
-- Кто? Кто стоитъ?
-- Онъ! Понимаешь? Тотъ... старикъ!.. Сколько я ни пью! И всѣ эти дни! Не могу напиться!.. Это ужасно! Страшно становится! Ночью иной разъ прислушиваюсь и вдругъ ясно слышу: "шангау капитана"! Понимаешь ты это? Мѣста себѣ найти не могу... Я ужъ боюсь теперь одинъ оставаться, самъ себѣ не вѣрю!.. Это такая пытка! Если меня убьютъ, я радъ буду! Слышишь? Радъ буду! Какъ встрѣчу на улицѣ какого-нибудь стараго китайца, такъ и вздрогну весь, словно кто въ грудь ударитъ! Не могу я больше! Сколько ни пью, не беретъ меня! Не могу!..
Онъ безпомощно ударилъ кулакомъ по столику и поникъ, обезсиленный.
-- Сто-ой! Довольно! -- раздались голоса изъ компаніи, засѣдавшей за большимъ столомъ.-- Господа! Смирно! Вниманіе! Сашка пѣть будетъ!
"Сашка", въ которомъ я узналъ поручика, проигравшаго въ вагонѣ тысячу рублей, поднялся изъ-за стола и, сдвинувъ на затылокъ смятую фуражку, направился къ сценѣ. На истомленномъ, полупьяномъ лицѣ возбужденно свѣтились и, казалось, горѣли неподдѣльнымъ вдохновеніемъ большіе, черные глаза.
Однимъ прыжкомъ онъ очутился на подмосткахъ, выхватилъ изъ рукъ пѣвицы гитару, тряхнулъ головой, рванулъ раза два струны и запѣлъ. Его голосъ былъ красивъ и пѣвучъ, звенящіе звуки неслись широко и свободно, то замирая печально, то разливаясь въ удаломъ порывѣ, и этимъ переходамъ вторило молодое, выразительное лицо пѣвца.
"Погибъ я, мальчишечка!
Погибъ я навсегда... Эхъ!
Годы за годами проходятъ безъ слѣда!..
Залъ притихъ и слушалъ...
Когда поручикъ кончилъ, загремѣли оглушительные апплодисменты.
Онъ кивнулъ головой, осушилъ поданный кѣмъ-то бокалъ и снова прикоснулся къ струнамъ. Его лицо стало вдругъ серъезнымъ и вдумчивымъ, и тихо, вкрадчиво полились слегка дрожащіе звуки: "Ночи безумныя... ночи безсонныя!.."
Я случайно взглянулъ на Сафонова: слегка наклонившись впередъ, съ прижатыми къ груди руками, онъ сидѣлъ безъ движенія, какъ въ гипнозѣ; широко раскрытые, ничего не видящіе глаза были устремлены въ одну точку, и въ нихъ застыло выраженіе страданія нужаса.
А пѣсня лилась и лилась, и чудилось, что надъ головами рѣялъ невидимый призракъ чего-то недосягаемо-прекраснаго и въ то же время безгранично-печальнаго...
Разгулъ затихъ, притаился, какъ бы спугнутый новымъ, могучимъ настроеніемъ...
Съ разныхъ концовъ зала, сперва робко и едва уловимо, затѣмъ громче и сильнѣе, стали раздаваться новые голоса, вступая въ общую гармонію, сливаясь въ одинъ стройный и мощный аккордъ.
А когда изъ дальняго угла донеслось заглушенное рыданіе опьянѣвшаго офицера, весь этотъ хоръ казался тяжелымъ музыкальнымъ стономъ, какой-то панихидой, которую десятки случайно собравшихся людей пѣли по чемъ-то для всѣхъ ихъ безвозвратно погибшемъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .