Последний раз я видела своего Олега 11 января — измученного, больного, обмороженного. Домой он притти не мог — там ждали его немецкие жандармы. Он пошел к соседке. Мне сказали об этом, и я побежала к Олегу. Надо было его куда-то прятать. Я решила отправить сына в соседнее село. Нарядила его девочкой и пошла с ним. Больно мне было смотреть на Олега. Чуяло материнское сердце: быть беде. Не выдержала, расплакалась:
— Увижу ли тебя, сынок?
А он утешает:
— Не плачь, мама. Жив останусь. Себя береги. А меня немцы не поймают. Скоро наши придут, недалеко уже… Заживем, мама, да еще как!
И верно, скоро пришли наши. Только сынку моему не довелось дожить до светлого дня. Не уберегся мой мальчик. Убили изверги моего Олега…
…Что только сделали с ним немецкие палачи! Когда раскопали яму, я сразу узнала его. На нем осталась одна только рубашка, та самая, которую я надевала на него своими, руками. На щеке рана, один глаз выколот, голова разбита. А виски белые-белые, как мелом посыпаны. Какие же муки принял он в смертный свой час! Чем расплатятся немецкие убийцы за седины моего Олега?..
При жизни он часто любил говорить:
— Чем жить на коленях, лучше умереть стоя.
И слову своему он не изменил; на колени перед немцем ни разу не становился, умер стоя.
Люди, которые вместе с ним сидели в тюрьме, рассказывают, что он не боялся ни пыток, ни самой смерти. Начальник полиции спросил его:
— Почему не покоряешься немцам? Зачем пошел в противонемецкую организацию?
— Затем, — ответил Олег, — что люблю свою родину и не хочу жить на коленях. Лучше смерть, чем немецкое рабство.
Смертным боем били его немцы за гордые эти слова, а он не сдавался, стоял на своем. В жандармерии, говорят, он старался быть веселым, все время пел, подбадривал ребят:
— Хоть и умрем, так знаем за что!
* * *
Ему было всего шестнадцать лет. Он мечтал стать инженером. Очень любил литературу, много читал, сочинял стихи. Увлекался шахматами, спортом. Очень хорошо танцовал, обожал музыку. Но любовь к книгам у Олега была особенной, безграничной. Библиотеку Вали Борц он перечитал всю, до единой книги. Он очень хотел научиться играть на рояле и даже в дни оккупации не давал покоя Вале Борц, требуя, чтобы она с ним занималась.
Рослый, широкоплечий, он выглядел старше своих лет. Его все находили красивым. У него были большие карие глаза, длинные ресницы, ровные широкие брови, высокий лоб, русые волосы. Олег никогда не болел. Он был на редкость здоровым мальчиком.
В школу Олег поступил семи лет. Учился очень хорошо, с большой охотой; по всем предметам у него были отличные оценки.
До 1940 года мы жили в Киевской области, а после смерти мужа переехали с Олегом в Краснодон, Ворошиловградской области, к моему брату. Здесь Олег приобрел много друзей, здесь же он вступил и в комсомол.
Закончить среднюю школу Олег не успел. Он перешел в десятый класс, когда началась война.
В июле 1942 года фронт приблизился к Краснодону. Олег и мой брат пытались уехать на восток, но сумели добраться только до Новочеркасска и там попали в окружение. Дороги были отрезаны. Пришлось им возвращаться обратно, в Краснодон. Здесь уже были немцы. Во-всю свирепствовал немецкий «новый порядок»: расстрелы, массовые аресты, порки.
Олег по возвращении сильно изменился: стал скрытным, часто уходил из дому или приводил к себе товарищей, и они по нескольку часов, запершись, сидели в комнате. Долго я не могла понять, в чем дело. Как-то раз, случайно вернувшись домой не в урочный час, застала у себя нескольких ребят. Они что-то писали и, увидев меня, торопливо спрятали бумагу. Я попросила сказать, чем они занимаются. Ребята отмалчивались. Я настаивала. Тогда Олег заявил:
— Мы пишем листовки.
А товарищей он успокоил:
— Не бойтесь, мама нас не выдаст.
Я заинтересовалась:
— Что же вы будете делать с листовками?
— Пойдем в театр и будем их там распространять.
Я попросила показать листовку. Олег немедленно протянул мне исписанный лист бумаги. Там было сказано, чтобы родители прятали своих сыновей и дочерей и не давали угонять их в Германию.
Что мне оставалось делать? Запретить? Этого я сделать не могла и не хотела. Да они бы и не послушались. Я только предупредила их, чтобы они были осторожнее.
Вскоре ребята ушли. А я весь вечер места себе не находила, всю ночь глаз не сомкнула — боялась и за сына, и за его товарищей. Ночевать Олег не пришел. А на другой день явился сияющий:
— Поздравь, мама. Все до одной листовки распространили, а две штуки даже вложили полицейским в карманы.
Так начинала свою работу подпольная краснодонская организация «Молодая гвардия».
Законы подполья требуют конспирации. Олег получил конспиративную кличку «Кашук». Серьезная, смертельная борьба переплеталась с юношеской романтикой. От своего милого Кашука я узнавала о дальнейших шагах организации и оказывала сыну посильную помощь. Совершенно незаметно для себя самой я втянулась в деятельность организации. Ребята не только перестали опасаться меня, но иногда даже давали отдельные поручения, главным образом сторожевого и разведывательного характера.
С первых чисел сентября мы каждый вечер слушали по радио у себя на квартире сводки Советского Информбюро. Ребята разузнали, что у одного местного жителя, инженера, сохранился радиоприемник. Олег отправился к инженеру и, не таясь, сказал, что хочет слушать Москву и просит дать ему приемник. Инженер отнесся к просьбе Олега сочувственно и передал ему приемник.
Но возникли трудности с электроосвещением. Немецкое командование, организовав небольшую электростанцию, давало свет только в те квартиры, где стояли немцы. Тогда ребята ночью установили два шеста и по ним провели провод в нашу квартиру. Приемник заработал.
Сперва Олег слушал радиопередачи сам, записывал сводки Информбюро и относил их товарищам, а те уже переписывали и распространяли по городу. Когда включался приемник, окно мы плотно закрывали, а после приема разбирали аппарат, складывали в корзину и уносили в подвал. Немцы так и не дознались, откуда население города к узнаёт о действительном положении вещей на фронте. Полицейские ищейки обнаружить радиостанцию не смогли.
* * *
Рано утром 7 ноября, в XXV годовщину Октябрьской революции, Олег, красный от волнения, пришел ко мне и сказал:
— Ты пойди посмотри, что в городе делается.
Я вышла на улицу и ахнула. Над несколькими, наиболее крупными домами развевались красные советские флаги. Народ высыпал па улицы и с восхищением рассматривал неизвестно откуда появившиеся флаги.
Я не на шутку испугалась.
— Олег, — спросила я, — это твоя работа?
Он засмеялся:
— Нет, мама, это не я.
— А кто же?
— Да вот есть такие ребята, которые вывесили, — уклончиво ответил он.
Флаги висели па шахтах №№ 12, 7—10, 2-бис, 1-бис, на школе имени Ворошилова, на немецком дирекционе и на других зданиях. Началось настоящее паломничество к флагам. Полицейские метались по городу, разгоняя зрителей. Говорят, что у флагов были сделаны надписи: «Заминировано». Видимо, поэтому немцы не решались их снять. Флаги висели целый день и лишь к ночи исчезли.
…Вечером моя мать вышла за чем-то во двор, но через минуту вбежала в дом с криком:
— Пожар!
Мы с Олегом вышли на улицу. Зарево пожара охватило полнеба. Мать догадалась:
— Пожар на Садовой. Не «биржа» ли, часом, горит?
Олег хитро усмехнулся:
— Точно, бабунька, угадали, это «биржа» горит, а управа еще не горит… А ей тоже гореть полагается…
С этими словами он оделся и ушел.
Мне ясно стало, чьих рук это дело. Вез Олега и его друзей тут не обошлось.
Как после я узнала, здание биржи сгорело дотла, и там погибли списки людей, предназначенных к отправке на работы в Германию.
И на этот раз немцы не нашли виновников.
Несколько дней спустя Олег пришел ко мне какой-то особенно возбужденный и торжественно объявил:
— Поздравь меня, мамочка. Я принял присягу и дал клятву, что буду до последнего дыхания бороться с немцами. У нас есть своя организация…
Молодогвардейцы росли численно и качественно. Еще недавние школьники сегодня были уже настоящими подпольщиками, которые выработали свою тактику, имели определенную боевую задачу. Постепенно Олег и его товарищи превращали свою организацию из чисто агитационной в организацию вооруженного сопротивления немцам. В склад «Молодой гвардии» стали поступать винтовки и гранаты, добытые у немцев. С этих пор дороги для гитлеровских машин стали небезопасны.
Забеспокоились немецкие коменданты. Они увеличили штат полиции. Молодогвардейцы преследовали немцев днем и ночью. Это они, молодогвардейцы, портили телефонную и телеграфную связь. Это они, когда немцы пытались вывезти из Краснодона хлеб, сожгли шесть стогов хлеба и четыре стога сена. Это молодогвардейцы отбили 500 голов скота, который немцы приготовили для отправки в Германию, а также перебили солдат, сопровождавших скот.
Однажды друг Олега Сергей Тюленин притащил к нам домой большое фашистское знамя.
Олег попросил меня спрятать знамя и сказал:
— Девушки спорют свастику и вышьют на этом месте серп и молот. Мы будем с этим знаменем встречать Красную Армию.
Я взяла, флаг и набила его гвоздиками под столом так, чтобы не было видно.
К великому нашему горю, затея не была осуществлена. К моменту прихода Красной Армии большинства членов «Молодой гвардии» уже не было в живых…
* * *
Как-то утром, в октябре, пришел Сережа Тюленин и говорит:
— Мы с Олегом пойдем собирать терн на целый день, не беспокойтесь.
Вернулся Олег только к вечеру с пустыми руками.
— А где терн? — спросила я.
Он замялся и сказал, что терна нигде нет.
Через несколько дней я узнала от Сергея, что это был за «сбор терна». Оказывается, Олег и Сергей в этот день сожгли много складов сена и порезали много проводов.
Я опять предупредила их: резать — режьте, но смотрите в оба, не попадайтесь.
Еще был случай, тоже в октябре. Олег ушел из дома утром. Потом Сергей принес записку, в которой Олег писал, что ночевать домой не придет, и просил не беспокоиться. На другой день утром Олег явился очень усталый, сказал, что они ходили за Извенино выполнять задание: сожгли два склада хлеба.
У молодогвардейцев были особые временные удостоверения, которые выдавались ребятам, вступающим в комсомол. Была у них и своя типография. У Любы Шевцовой имелась рация. Говорили, что она держала по ней связь с ворошиловградскими и ростовскими партизанскими отрядами.
Зашли к нам один раз несколько немецких офицеров. А брат мой немного понимал по-немецки, да и Олег тоже. Им удалось подслушать разговор немцев. Гитлеровцы собирались выставить пушечные и танковые макеты, чтобы отвлечь внимание русских и тем временем главными силами взять в кольцо наступающие части Красной Армии. Олег, как услышал об этом, сейчас же пошел в свой штаб, и уже оттуда по дистанциям было сообщено нашим войскам о замысле немцев. Олег мне потом говорил, что этим предупреждением они здорово помогли Красной Армии.
* * *
Смертельно опасной была работа молодогвардейцев. Чуть что не так, малейший промах, оплошность, случайность — и все могло пойти прахом. А расплата известная: смерть.
Вот как-то Сергей Тюленин получил задание принести патроны и гранаты. Нагрузил он две кошолки боеприпасами и пошел. И вдруг напоролся на полицию. Повели парня в комендатуру.
Повезло на этот раз Сереже. Чудом повезло. Ночь продержали в комендатуре, а наутро оштрафовали на 50 рублей и выгнали вон. А на корзины внимания не обратили. Наверно, решили, что мальчик совсем маленький — какая от него опасность!
А вот другой случай. Олег, Оля и Нина Иванцовы, Сергей Тюленин и другие устроили у нас на квартире совещание. Я вожусь по хозяйству в первой, проходной комнате, а они сидят в другой. Вдруг стук в дверь. Я выглянула в окошко, вижу — полицейские. Быстро заперла на ключ дверь второй комнаты, ключ спрятала и впустила полицейских.
— Чем занимаетесь? — спросил старший полицейский.
— Ничем. Топлю печь.
— Мы поставим к вам на квартиру румын.
Один из полицейских подходит к запертой комнате и говорит:
— Откройте дверь.
Я так и обмерла. Ну, думаю, все пропало. Стараюсь взять себя в руки и говорю:
— Здесь живет еще одна женщина. Она ушла и скоро придет. А ключ взяла с собой. Пусть, — говорю, — румыны занимают мою комнату, а я с соседкой буду жить.
Полицейские потоптались и ушли. Только они за порог, я бросилась к ребятам:
— Слышали?
Они отвечают, что все слышали, но что еще минут двадцать им необходимо посовещаться.
Прошло полчаса, а ребята и не думают расходиться. Явились уже и новые постояльцы — румыны — в сопровождении полицейских, но ребята так увлеклись, что и не слышат, продолжают громко разговаривать.
Вижу я, что дело плохо, и чуть не кричу, обращаюсь к полицейскому:
— Господин полицейский! Где бы соломы достать, постелить румынам?
К счастью, ребята услышали мой громкий голос, поняли, в чем дело, и сразу притихли. Все обошлось благополучно.
* * *
1 января 1943 года начались массовые аресты молодежи. Каждую минуту могли притти и за Олегом. Оставаться в городе больше нельзя было. Пять человек, и Олег в том числе, решили уходить и пробиваться к частям Красной Армии.
Я сказала Олегу:
— Не бери с собой комсомольский билет, давай я его спрячу, здесь он будет цел, а когда придешь, я тебе отдам.
Олег ответил мне:
— Ты знаешь, мама, я всегда тебя слушал, всегда ты мне хорошие советы давала. Но сейчас не послушаю и комсомольского билета не отдам. Какой же я буду комсомолец, если билет свой дома оставлю?
Тогда я зашила комсомольский билет в пиджак и еще нитками переплела, чтобы не выпал. Несколько бланков комсомольских удостоверений Олег сам зашил в пальто.
…Отправились ребята. Десять дней скитались они, стремились перейти линию фронта, а на одиннадцатый день пришли обратно. Нигде им не удалось пробиться.
* * *
11 января… День, когда я последний раз видела моего мальчика. Он едва передвигал ноги. А надо было итти дальше, спасаться от палачей.
— Бабушка, — попросил он, — принеси мой наган. Он спрятан в сарае, за доской…
Бабушка принесла наган.
Мы не хотели, чтобы Олег брал его с собой. Я сказала ему:
— Если бы хоть пули были, а то одна единственная. Зачем брать-то его?
— Бывают, мама, случаи, — ответил Олег, — когда и одна пулька необходима. Может, на офицера нападу, убью или в крайнем случае, чем сдаваться палачам, сам себя застрелю.
Задержали Олега в Боковке и привели в Ровеньки. Когда я пришла туда, то оставшиеся в живых поведали мне о судьбе Олега. Они не знали фамилии моего сына, но по приметам это был он. Рассказали, что арестован мальчик, у которого нашли наган без пуль и зашитый в пиджаке комсомольский билет.
Из полиции Олега сразу же отправили в жандармерию.
Нет, не описать мне словами всех пыток, перенесенных Олегом и его товарищами. Палачи выжигали на их телах номера комсомольских билетов, загоняли им иглы под ногти, прижигали пятки раскаленным железом, выкалывали глаза, подвешивали за ноги к потолку и держали до тех пор, пока кровь начинала литься изо рта. Немцы ломали молодогвардейцам руки и ноги, проламывали груди прикладами автоматов, били в две плети, наносили по сто ударов сразу. Кровью молодогвардейцев окрасились стены тюрьмы, и палачи заставляли юных патриотов слизывать эту кровь языком.
Сердце останавливается, когда я вспоминаю о том, что сделали убийцы с моим сыном и с десятками таких же юных краснодонцев. Пусть же прокляты будут немцы! Пусть над ними витает призрак страшных казней. Пусть их всех постигнет неминуемая смерть!
Елена Кошевая