Странное знакомство пришлось сдѣлать Шигаеву въ этотъ непогожій промежутокъ,-- знакомство, внезапно начатое и внезапно же оборванное. Разъ, возвращаясь изъ парка, онъ замѣтилъ на берегу пруда маленькаго, сгорбленнаго человѣчка, въ старомодномъ макинтошѣ и въ глубоко нахлобученномъ плюшевомъ картузѣ съ огромнымъ козырькомъ. Сложивъ руки на колѣнахъ, человѣчекъ сидѣлъ на "великокняжеской" скамейкѣ и неподвижно смотрѣлъ, какъ на поверхности пруда шлепались дождевыя капли, вскакивали и пропадали пузыри. Подъ густою листвой дуба было сухо и старомодный макинтошъ могъ чувствовать себя превосходно. Шигаеву не особенно хотѣлось возвращаться домой: тамъ его ожидала самая настоящая скука и, послѣ легкаго раздумья онъ, тоже повернулъ къ дубу, отряхнулъ воду съ зонтика, закурилъ папиросу. Макинтошъ посмотрѣлъ на него въ упоръ: колючій взглядъ зеленоватыхъ, непокойно свѣтящихся глазъ такъ и вонзился въ Шигаева, и сразу ему стало неловко и жутко. Онъ узналъ того Обухова, на котораго ему указывалъ Сосипатръ Василичъ.
"Вотъ на сумасшедшаго налетѣлъ!" -- подумалъ онъ, съ напускнымъ равнодушіемъ усаживаясь на скамейкѣ, но, въ сущности, съ трудомъ утаивая свое смятеніе.
Обуховъ беззвучно и холодно засмѣялся.
-- Удивительно несносная погода-съ,-- въ отвѣтъ на этотъ смѣхъ почелъ долгомъ замѣтить Шигаевъ.
-- Чѣмъ же?
-- Слякоть-съ...
-- А! вы не любите слякоти... Слякоть, молодой человѣкъ, въ насъ самихъ и мы отлично съ ней ладимъ.-- И, замѣтивъ недоумѣвающій взглядъ Шигаева, продолжалъ:-- Вы, подходя, выразили смущеніе,-- вы узнали, что я Обуховъ (что я не въ здравомъ умѣ, вамъ давно извѣстно), и вы не ушли, а притворились, что вамъ все равно. Я хотѣлъ побыть одинъ, я не желалъ, чтобъ вы садились здѣсь, ваше приближеніе мнѣ было непріятно... и я притворился, что мнѣ все равно. Вотъ гдѣ слякоть, молодой человѣкъ!
-- Извините, пожалуйста,-- сказалъ Шигаевъ, подымаясь,-- я никакъ не полагалъ-съ... я могу уйти.
-- Сидите,-- брюзгливо произнесъ Обуховъ,-- я вовсе не о томъ... теперь мнѣ, дѣйствительно, все равно. Вы кто же? Вы изъ такъ называемой интеллигентной молодежи?-- и, видя, что Шигаевъ затрудняется отвѣтомъ, присовокупилъ грубо:-- Но студентъ вы или кто?
Шигаевъ сказалъ, что не студентъ, и назвалъ себя.
-- И ни въ какомъ заведеніи не учились?-- съ недовѣріемъ спросилъ Обуховъ.
-- Нѣтъ-съ.
-- Ну, а читаете газеты, видаете людей, бываете въ большихъ городахъ?... Однимъ словомъ, кто вы, наконецъ,-- чудакъ даже топнулъ ногой отъ нетерпѣнія,-- какое ваше dossier? Понимаете вы, что значитъ dossier?
-- Немножко-съ... досье -- нѣчто вродѣ формулярнаго списка...
-- Откуда же вы узнали это? Зачѣмъ вы пріѣхали въ Кисловодскъ? Наслѣдство получили? Въ Пятигорскѣ сѣрныя ванны брали?
Шигаевъ принужденъ былъ объяснить: упомянулъ о докторѣ, о развлеченіяхъ, о необходимости общества. Обуховъ желчно усмѣхался, перебирая своими костлявыми, сухими пальцами, и, дослушавъ, заговорилъ съ необыкновенною живостью:
-- Вотъ что я вамъ скажу... вы еще очень молодой человѣкъ; бросьте вы всякихъ докторовъ и бѣгите въ свою деревню. Знаете ли вы вкругъ какого омута ходите? Это зараза, -- прошипѣлъ онъ,-- чума, бойня... Безъ оглядки бѣгите сихъ мѣстъ, пока еще не тронуло васъ, молодой человѣкъ! Пока еще разложеніе не коснулось васъ!
-- Но, я полагаю, всякіе курорты...
-- Что курорты! Я не о курортахъ вамъ говорю, я говорю: міръ разлагается заживо!
-- Богъ милостивъ!-- съ снисходительною улыбкой вымолвилъ Шигаевъ.
-- А! Богъ милостивъ!-- раздражительно подхватилъ Обуховъ.-- Милостивъ, да не для насъ съ вами! Крѣпки и упруги ткани, да не у насъ съ вами, молодой человѣкъ! Міръ не весь разлагается, это правда, но разлагается кровный намъ міръ, общество, руководящее сословіе, непроизводительные классы! И, въ сущности, что намъ за дѣло, что найдется кто-то съ желѣзными мускулами и съ душою ясной, какъ ключевая вода (съ живою душой!), который придетъ да и вытолкнетъ насъ хорошимъ пинкомъ "за дверь исторіи"? Разлагаюсь я, значитъ разлагается весь міръ.
-- Вы чрезвычайно мрачны...
-- А вы знаете исторію? Вы не знаете исторіи! Слушайте! Римъ издыхалъ... Все содрогалось отъ внутренней гнилости. Дряхлѣло распутное искусство; дряхлѣла никому ненужная наука, путаясь въ тенетахъ грамматическихъ ухищреній и превращаясь въ жалкую компиляцію; дряхлѣли кумиры... великій Панъ умиралъ, милліоны людей метались въ мукахъ безсилія и пустоты и въ мукахъ совершенно звѣриной погони за добычей. Жизнь издыхающаго Рима -- свалка, гдѣ переплелись люди, точно голодные псы на падали... Рвутъ другъ у друга, чавкаютъ, скрипятъ челюстями, яростно набрасываются другъ на друга... лѣзутъ вверхъ по изуродованнымъ трупамъ, по лужамъ крови, сокрушаютъ кости пят о ю сапога... вверхъ! А тамъ, вверху, несказанная оргія... Вы видѣли картину Семирадскаго? Картина-то не важная, ее черезъ-чуръ расхвалили, но это все равно... и угрюмый смѣхъ, и скотское урчаніе пресыщеннаго брюха, и тупое равнодушіе: "пей, ѣшь и наслаждайся,-- какъ говоритъ Сарданапалъ у Байрона,-- все остальное плевка не стоитъ"... Наслаждайся!... Вѣдь, это призывъ къ рѣзнѣ... вѣдь, это кость, брошенная собакамъ!
-- Но какое вы изволите находить соотношеніе?...-- промолвилъ было Шигаевъ, заинтересованный своимъ страннымъ собесѣдникомъ.
-- Римъ испускалъ дыханіе, а спасти его силъ не было,-- не слушая, продолжалъ Обуховъ,-- кто говоритъ, что рецептовъ не было! Были; были стоики съ своимъ суровымъ идеаломъ мудреца, властвующаго надъ страстями, съ идеаломъ міроваго общенія подъ эгидою справедливыхъ законовъ природы и божества, являющаго себя въ природѣ; былъ Тацитъ съ своею Германіей; это, вѣдь, все равно, что Утопія Томаса Моруса... Античная литература имѣла даже своихъ Руссо, свое народничество, своихъ прославителей природы, простоты, умѣренности... Кто не знаетъ Германа и Доротею древняго міра -- Данфиса и Хлою!... И все это было въ рукахъ древняго міра, жаждало искреннихъ душъ, честныхъ стремленій, жаждало крѣпкихъ мѣховъ, чтобы влиться... И не было силъ спасти Рима... Какой рецептъ спасетъ отъ яда, успѣвшаго насытить жилы? Попробуйте вылечить наслѣдственнаго пьяницу; попытайтесь избавить эпилептика отъ припадковъ, полученныхъ по наслѣдію...
-- Съ Римомъ міръ не погибъ, однако же-съ! И это доказываетъ, по моему мнѣнію...
-- Но что спасло міръ?-- съ раздраженіемъ прервалъ Обуховъ,-- рецепты, проповѣди, литературные идеалы, пророки, философы? Мускулы, которые были еще въ запасѣ по ту сторону Альпъ, мускулы, молодой человѣкъ! Упругія ткани, здоровая душа, свѣжее воображеніе... мѣхи новые,-- вотъ что спасло міръ,-- мѣхи, выдѣланные на скорую руку, черезъ-чуръ грубые, съ душкомъ, съ излишествомъ соковъ, могущихъ принести вредъ вину, но плотные, какъ кожа на подошвѣ какого-нибудь вестгота изъ полчищъ Алариха... Говорятъ, не погибни Римъ подъ ударами варваровъ, мы бы ужь въ Эльдорадо примчались съ нашимъ дифференціально-интегральнымъ прогрессомъ. Говорятъ, не помѣшай варвары, св. Августинъ не св. Августиномъ былъ бы, а Бэкономъ; Эразмъ Роттердамскій не Эразмомъ, а прямо Дарвиномъ какимъ-нибудь, Альбертъ великій -- Ньютономъ и такъ далѣе... Какая огромная нелѣпость!
-- Но какое же вы изволите находить соотношеніе съ нашимъ временемъ, когда, напримѣръ, цивилизація не въ примѣръ прочнѣе прежней-съ?
-- Вотъ слово! Какое извращенное, двусмысленное слово! Цивилизація! Да, вѣдь, эта цивилизація -- звѣрь, пожирающій человѣчество... Знаете, какъ боа-констрикторъ лопаетъ свою добычу?... Такъ и цивилизація наша. Сразу ей не проглотить человѣчество, не по зубамъ, подавится!... И вотъ она по капелькѣ, по человѣчку, по одному только классу, по одному поколѣньищу, по одному "верхнему слою" привлекаетъ къ себѣ своимъ змѣинымъ блескомъ. И мнетъ этотъ "верхній слой", Перетираетъ его въ тискахъ "соревнованія", извращаетъ его волю, умъ, воображеніе, чувство... все пропитываетъ принципами грызни и безконечныхъ желаній... высасываетъ изъ него силу, разрутаетъ мускульныя ткани, разслабляетъ нервную систему, разъѣдаетъ цѣльность этическихъ представленій, осложняетъ до мелочей роль врожденныхъ эмоцій... измочалитъ, осрамитъ, насытитъ своимъ смрадомъ и слопаетъ!... Ныньче слопала Римъ, завтра Византію, ныньче Италію, опьянѣвшую въ своемъ ренесансѣ, завтра Францію, проституированную Людовикомъ XIV.
-- Но успѣхи ума человѣческаго, пріобрѣтенія науки, искусства...
-- Знаю-съ. Превосходно знаю-съ. Но не будь въ этомъ змѣиномъ блескѣ такого очарованія, никто и не пошелъ бы за нимъ... Свобода! Да развѣ ваша "свобода" сыграла бы съ такимъ успѣхомъ свою пакостную роль, ежели-бъ столпы цивилизаціи не изукрасили ее павлиньими перьями? Кто придалъ блескъ этому темному позыву, смутно и неопредѣленно бродившему въ инстинктахъ общества? Кто аргументировалъ этотъ позывъ? Это воздвигъ на немъ законы экономическихъ, нравственныхъ, политическихъ явленій? Это вознесъ его на степень всепожирающаго молоха?... Они, свѣточи цивилизаціи, Адамы Смиты, Вольтеры, Мирабо... они сказали человѣку: иди, ты воленъ всего достугнуть, ибо у тебя есть заложенный самою природой позывъ къ достиженію. Развѣ борьбу за существованіе открылъ Дарвинъ? Онъ только формулировалъ ее, онъ только принарядилъ ухищреніями логики да серіей біологическихъ фактовъ темный позывъ общества, давно практикующаго такую борьбу... И вотъ въ этой атмосферѣ свободной борьбы или борящейся свободы, какъ угорѣлый, мечется міръ. Поколѣніе за поколѣніемъ погибаетъ въ ярости обманутыхъ ожиданій; генерація передаетъ генераціи извращенный душевный строй, измочаленное тѣло... тяжкое, ошеломляющее наслѣдство! Говорятъ, все поправимо. Говорятъ, стоитъ только измѣнить типъ цивилизаціи (только!), вытѣснить принципъ борьбы, конкурренцію, капиталистическій строй; стоитъ лишь возстановить органическую связь факторовъ производства, націонализировать ренту, поставить условія обмѣна въ зависимость отъ государственнаго регулятора... Да позвольте-съ! Кѣмъ измѣнить? Кѣмъ вытѣснить? Кѣмъ возстановить?... Дайте мнѣ такихъ людей!... Ахъ, если бы правъ былъ Кондильякъ! Вы знаете, чему онъ училъ? Онъ училъ, что новорожденный есть tabula rasa, что каждый разъ онъ приноситъ въ міръ дѣвственную психику, свѣжую и чистую непосредственность только что испеченнаго душевнаго строя. "Все выходитъ прекраснымъ изъ рукъ природы!" -- восклицалъ Жанъ-Жакъ Руссо. Вы понимаете, какое утѣшеніе въ этомъ взглядѣ? Человѣчество можно перевоспитать, его идеалы можно перемѣстить по любымъ рецептамъ! Въ несчастью, это вранье. Всякая вновь явленная душа исчерчена, перемарана, изуродована, точно корректура послѣ лихаго цензора... Вѣрьте, что это такъ, молодой человѣкъ. Жесты наслѣдственны, наслѣдственны влеченія, привычки, вкусы, болѣзни... "Каждый изъ насъ,-- сказалъ одинъ ученый французъ,-- есть продуктъ работы, начала которой отходятъ въ глубь вѣковъ!" Да, мы возвращаемся къ тому, что души переселяются, молодой человѣкъ. Вообразите, сколько сидитъ этихъ душъ въ насъ, напримѣръ, съ вами; тутъ и папенька, поборникъ эмансипаціи, съ одной стороны, и березовыхъ розогъ -- съ другой, тутъ и дѣдушка, слегка спятившій послѣ 14 декабря, и прадѣдъ, самоличцо повѣшенный Пугачевымъ, по извѣту изнасилованной крѣпостной дѣвки. Какой разноголосый концертъ! Какъ томительно существовать съ такимъ наслѣдствомъ! Мы готовы вздыхать и о россійской общинѣ, и о фаланстерахъ, и о сосредоточеніи всѣхъ факторовъ производства въ рукахъ рабочаго, а кончимъ тѣмъ, что и къ m-lle Армансъ завернемъ, и у Донона нажремся, какъ свиньи, и къ "обществу взаимнаго обиранія" пристроимся, и поспевулируемъ на "восточный заемъ". А тамъ, внизу, въ преисподней общества, тамъ наши пороки, возведенные въ квадратъ, распаленные нищетою, голодомъ, злобою, завистью,-- тамъ пауперизмъ и такъ называемый міръ преступниковъ. Параллель совершается... Развѣ не видите вы, что одряхлѣвшая Европа напоминаетъ издыхающій Римъ, -- напоминаетъ отчаянными воплями скептической философіи, рыданіями тоскующей поэзіи, нервическимъ искусствомъ, этой маніей самоубійствъ,-- скукой, пресыщеніемъ?
-- И значитъ, и наше общество погибнетъ, какъ погибъ Римъ?-- недовѣрчиво вымолвилъ Шигаевъ.
Обуховъ разсѣянно кивнулъ головой.
-- Но тамъ явились варвары и спасли міръ... кто же спасетъ теперь-съ? Вѣдь, если не ошибаюсь, цивилизація, худо ли, хорошо ли, втянула въ свой кругъ все человѣчество.
-- Далеко не все,-- неохотно и съ видимою усталостью возразилъ Обуховъ.-- Я не говорю о срединѣ Азіи, гдѣ споконъ вѣка помѣщалась какая-то лабораторія завоевателей. Не говорю о Китаѣ... Варвары теперь не за Рубикономъ, а бокъ-о-бокъ съ нами. У нихъ свои идеалы, свои взгляды, свои герои, а, главное, у нихъ цѣльные нервы и крѣпкіе мускулы. Душевный строй ихъ ясенъ. Мысль не знаетъ хилостныхъ рефлексій, воля не заслонена отъ сознанія цѣлою системой посредствующихъ перегородокъ... Это, какъ видите, не годится для цивилизаціи, но для побѣды, для битвы, для торжества лучше не надо условій...
-- Но ужели вы приговариваете цивилизацію къ конечному истребленію...
-- Кто ее приговариваетъ? Несомнѣнно, "вонючій рабъ" изрѣжетъ на куски сикстинскую Мадонну, какъ изрѣзалъ когда-то картины Аппелеса и разбилъ статуи Фидія, несомнѣнно, наводнитъ вселенную наивными вѣрованіями и юношески-сумасбродными мечтами... Но, по всей вѣроятности, лѣтъ черезъ тысячу найдутся какіе-нибудь гробокопатели, какіе-нибудь кропотливые "гуманисты" вродѣ Поджіо или Пикколомини и съумѣютъ отравить міръ старымъ навозомъ... Воскресятъ Байрона, реставрируютъ Мюссе, Гейне, Луизу Аккерманъ... весь этотъ хламъ и змѣиный блескъ...
Тутъ Обуховъ неожиданно поднялся, небрежно дотронулся до козырька своей плюшевой фуражки и, поспѣшно шлепая огромными калошами, скрылся за тонкою сѣткой проливнаго дождя. Шигаевъ даже глаза протеръ: такъ быстро совершилось это исчезновеніе. Потомъ, въ задумчивости, онъ направился домой. Низкія тучи лохмотьями висѣли надъ горами; подъ ногой "чокала" грязь; мелкій дождикъ дробно постукивалъ по деревьямъ. И хорошо ему стало, когда въ своей уютной комнатѣ онъ засталъ кипящій самоваръ, только что принесенный Антипомъ, когда зашелъ капитанъ на огонекъ зажженной лампы и они вдвоемъ, прихлебывая горячій чай, покуривая папиросы, прислушиваясь въ шороху дождевыхъ капель на крышѣ, не спѣша, повели разговоръ о томъ, что мясо подешевѣло, что Есентукская станица сдала сѣнокосы карачаевскимъ татарамъ, что барометръ начинаетъ подыматься, что Мавра поскользнулась сегодня и разлила крынку съ молокомъ. Все вокругъ такъ обыденно было, просто и спокойно, и несообразнымъ сновидѣніемъ показался Максиму его новый знакомецъ, ни съ того, ни съ сего наговорившій такихъ странныхъ вещей своимъ скрипучимъ голосомъ.
А на другой день этотъ знакомецъ даже и оскорбилъ Максима: онъ не только не отдалъ ему поклона при встрѣчѣ,-- что съ нѣкоторою натяжкой можно было оправдать его разсѣянностью,-- но явно показалъ свое нежеланіе продолжать знакомство, ибо съ неудовольствіемъ нахмурился и отвернулся самымъ грубѣйшимъ образомъ. Но за то въ читальнѣ, куда зашелъ Шигаевъ, его встрѣтилъ Евгеній Казариновъ и весьма польстилъ ему своимъ ласковымъ, изящно-вѣжливымъ обращеніемъ.
-- А! г. Шигаевъ,-- воскликнулъ онъ, приподнимаясь. ("ишь! и фамилію запомнилъ",-- съ удовольствіемъ подумалъ Максимъ.) -- Я ужь думалъ, вы не въ Кисловодскѣ: васъ не видать на музыкѣ. Или вы не чувствуете склонности въ подобнымъ развлеченіямъ? Да, да, я понимаю васъ... черта достойнѣйшая въ нашей благородной молодежи... Что подѣлываетъ г. Талдыкинъ? Я давно не имѣлъ удовольствія бесѣдовать съ нимъ. Я очень уважаю г. Талдыкина, но съ нѣкоторыми его взглядами рѣшительно, рѣшительно не могу согласиться! И вы изволите находить въ немъ крайности? Вотъ видите!... Онъ слишкомъ желченъ, entre noue soit dit -- онъ слишкомъ байрониченъ... хе-хе хе!... Вы находите это слишкомъ рѣзко?... Ну, quand les paroles sont dites l'eaubenite est faite!... Parlez vous franèais?-- онъ повелъ бровью на господина, полузакрытаго Московскими Вѣдомостями. Шигаевъ отвѣтилъ, что немного понимаетъ, но не говоритъ по-французски. Тогда Казариновъ поспѣшно согласился, что "для учащейся молодежи" французскій языкъ дѣйствительно не представляетъ важности, и, опять возвращаясь въ Талдыкину, присовокупилъ:
-- О, я увѣренъ, убѣжденъ даже, что наша молодежь скорѣе за меня, чѣмъ за него. Не правда ли? Я очень люблю, очень склоненъ почитать нашу благородную молодежь...-- тутъ онъ опасливо осмотрѣлся и, замѣтивъ, что господинъ, полузакрытый Московскими Вѣдомостями, сладко и сочно всхрапываетъ, а кромѣ него въ читальнѣ никого не было, съ видомъ сдержаннаго негодованія пощелкалъ пальцемъ по газетѣ, которую читалъ, и заговорилъ, понизивъ голосъ:-- Что пишутъ! что пишутъ!... Какая шаткость въ мысляхъ, какое уныніе!... Помилуйте-съ!... Я имѣлъ бы право нирванну проповѣдывать, нирванну, но, однако, не проповѣдую... У меня братъ пострадалъ очень серьезно, родной мой братъ... да и я въ нѣкоторомъ родѣ...И, однако же, я говорю: дѣлайте, господа, идите... работайте!... Земля ждетъ васъ! . Какъ вы изволили сказать?... Вотъ именно, именно: "сѣйте доброе, разумное, вѣчное" и получите "русское спасибо". Я наблюдалъ-съ... я видѣлъ толщу невѣжества, броню... ее нужно пробиватьсъ!
-- Но на какомъ поприщѣ, какими путями-съ?-- робко освѣдомился Шигаевъ.
-- На всякомъ-съ. Я отлично знаю русскую жизнь... Я согласенъ съ вами: есть препятствія, кои возможно обойти, избѣгнуть, устранить. Предположимъ такой тезисъ: бремя государственнаго строительства по традиціи несется командующими классами; вы классъ не командующій, но подчиненный... соподчиненный, хочу я сказать. Отлично-съ, но у васъ въ рукахъ есть дипломъ; вы сразу становитесь на 12-ю ступень командующей лѣстницы, если такъ можно изъясниться. Но пока вамъ предлежитъ достигнуть послѣдующихъ -- 11, 10, 9, 8, пока вы на своихъ плечахъ не ощутите сего бремени, у васъ есть иной, побочный путь -- культура-съ! Я вотъ сейчасъ прочиталъ: товарищъ мой по лицею получилъ Станислава первой степени... блистательно, не правда ли? Но я не унываю, однако же, ибо я знаю путь. Онъ привлеченъ осаждать неустройства государственности, я осаждаю иныя неустройства. Фіалъ цивилизаціи въ нашихъ рукахъ, такъ сказать, и мы должны держать его твердо.
Шигаевъ хотѣлъ повторить выходку Обухова противъ этой самой цивилизаціи, но побоялся, не глупо ли будетъ, и ограничился тѣмъ, что сказалъ:
-- Трудно дѣйствовать на практической почвѣ.
Казариновъ улыбнулся съ видомъ покровительства.
-- Чрезвычайно легко,-- вымолвилъ онъ.-- Младенецъ неопрятенъ -- заставьте ему утереть носъ, крестьянинъ тиранитъ жену -- внушите, что сіе постыдно.
-- Но какъ же внушить-съ? какимъ манеромъ?
-- Примѣромъ-съ... собственнымъ своимъ поведеніемъ... Сейчасъ мы съ вами на почвѣ теоріи; но осмѣлюсь замѣтить, что у меня есть шансы: я человѣкъ старшаго поколѣнія; мы, вѣдь, помнимъ времена страстей, времена нашего знаменитаго экономиста, котораго я самъ имѣлъ честь видѣть на одномъ литературномъ утрѣ (онъ произнесъ эти слова какъ бы въ скобкахъ и шепотомъ, но съ большою гордостью), и какъ человѣкъ старшаго поколѣнія, я жилъ и видѣлъ. Надо дать тонъ деревнѣ, не правда ли? Невѣжество ловится на блестки -- начните съ блестокъ. Если вы сидите среди нихъ -- окружайте себя комфортомъ, разсадите цвѣтникъ, заведите музыкальный инструментъ... и, повѣрьте, начиная съ этого, возбудите рвеніе крестьянина. Онъ чумазый -- вы чисты и вымыты, онъ ворочается въ грязи -- вашъ опрятный порядокъ безмолвный укоръ ему; это, наконецъ, возбудитъ нѣчто. И, притомъ, ваше образованіе, ваша культурность дадутъ вамъ и болѣе реальное вліяніе: вы можете подѣйствовать черезъ низшіе органы администраціи... Вы говорите: онъ нищъ! Да, да, къ сожалѣнію, это правда; и стой мы на почвѣ политическихъ воззрѣній, я, разумѣется, не прочь нѣсколько пройтись насчетъ способностей нашихъ государственныхъ мужей. Напримѣръ, этотъ мой товарищъ, новый кавалеръ св. Станислава, вы не повѣрите, онъ кубическаго корня не могъ никогда извлечь, воображалъ Мировинговъ за особое племя, искалъ городъ Авиньонъ на рѣкѣ Днѣ -- и вотъ (тутъ знакомая уже Шигаеву красивая и печальная улыбка промелькнула по лицу Казаринова)... но, съ другой стороны, вполнѣ соглашаясь съ вами, не могу не представить нѣкоторыхъ возраженій или соображеній, если можно такъ выразиться. Вы не изволили посѣтить Финляндію? Бѣдность вопіющая, но чистоплотная бѣдность, культурная, привлекательная.
-- Но политическое устройство Финляндіи...
-- О, я васъ совершенно понимаю, я въ душѣ согласенъ съ вами... я былъ въ Гейдельбергѣ, въ Берлинѣ и имѣлъ честь слушать Гнейста, Гольцендорфа, наконецъ, Зибеля... смѣю сказать, читалъ кое-что. Но вы, вѣроятно, помните слова Бокля: "сначала измѣните понятія людей, потомъ законы". Всякой формѣ -- соотвѣтственное содержаніе. Осмѣлюсь предъявить вашему вниманію слѣдующій афоризмъ: содержаніе -- прогорклый квасъ; форма -- заплѣсневѣлая кадушка (какъ видите, я выражаюсь подеревенски), но васъ, молодежь, я сравню съ закваской. Исправляйте напитокъ, и повѣрьте, когда онъ перебродитъ и станетъ походить на пильзенское пиво, исторія разольетъ его въ хрустальные крюшоны. Я много претерпѣлъ, какъ теперь принято выражаться, но вы видите, я не утратилъ смѣлости. Я сказалъ себѣ: буду смотрѣть твердо въ лицо грядущему... и какъ видите... О, я знаю, что эта великодушная молодежь имѣетъ свои права... я первый,-- о, Боже мой!-- я первый сочувствую ей. Но, съ другой стороны, я говорю: молодежь, твое назначеніе, между прочимъ, и культура. Не такъ ли? Очевидно, такъ. Община? Прекрасно-съ... Статистика? Превосходно-съ... Переселенческій вопросъ, адвокатура, литература? Восхитительно. Но, съ другой стороны, платки-то, платки-то носовые, не правда ли? Я самъ -- чего же вамъ лучше?-- я самъ въ своей деревнѣ переписалъ всѣхъ этихъ тамъ коровъ, овецъ, лошадей, "ѣдоковъ", "работниковъ", "обмершія души", мало этого-съ: собакъ переписалъ, щенятъ, кошекъ; анализировалъ всѣ тайники деревенскаго быта... я писалъ корреспонденціи, гдѣ прямо говорилъ о стремленіи крестьянина къ переселеніямъ... я разбиралъ этотъ вопросъ съ психологической, съ нравственной, съ исторической стороны; я доказывалъ, что вся наша исторія есть какъ бы гульбищѣ. Вспомните Митрошку Буслаева! А ужь разъ племенное отличіе вылѣзаетъ наружу -- ему дай ходъ!... Не изволили читать за подписью Hardi? Это вашъ покорнѣйшій слуга. Но когда, за всѣмъ тѣмъ, мнѣ начальникъ губерніи говоритъ: "Евгеній Львовичъ, оставьте въ покоѣ политику",-- я вспоминаю, что у меня есть въ запасѣ и другой путь, и, уступая силѣ, повинуюсь. Надо лавировать, лавировать!
"Какая же это политика,-- хотѣлъ сказать Шигаевъ,-- и какой такой Митрошка?" -- но не сказалъ, подавленный видомъ скромнаго, явственно сіяющаго торжества, съ которымъ Евгеній Львовичъ заключилъ рѣчь свою.
-- Женя, ты здѣсь? Пойдемъ, пожалуйста,-- едва слышно проговорилъ вошедшій въ это время испитой юноша съ большими темными глазами, грустно и устало остановившимися на Шигаевѣ.
-- Ахъ, это ты, Валера!-- спохватился Казариновъ, внезапно впадая въ суетливость.-- Сейчасъ, сейчасъ... вотъ, милый, г. Шигаевъ, рекомендую... видишь, я вездѣ разыскиваю молодежь себѣ по душѣ. Братъ мой, прошу любить и жаловать,-- сказалъ онъ, обращаясь къ Шигаеву,-- тоже юристъ... сплоховали вотъ мы съ нимъ... Ну, что дѣлать? Что же твой кумысъ, выпилъ?... Идемъ, идемъ. До свиданія, г. Шигаевъ, очень пріятно... очень радъ...
Шигаевъ остался одинъ и взялся было за газету. Вдругъ сильный храпъ и порывистый шорохъ скомканной бумаги заставили его оглянуться: изъ-за листа Московскихъ Вѣдомостей съ невѣроятнымъ испугомъ смотрѣло на него толстое, заспанное лицо.
-- Фу ты, чортъ возьми,-- проворчалъ сиплый и грубый голосъ,-- вѣдь, представится же этакая чушь! Ахъ, ты, шашлыкъ проклятый, чтобъ тебя...-- и, быстро оправляясь, съ притворною и суровою дѣловитостью отнесся къ Шигаеву:-- Скажите, пожалуйста, вы не знаете, что обозначаетъ слово сикофантъ? Никакъ не доберусь, что за чертовщина такая!
Шигаевъ прыснулъ и почти бѣгомъ бросился изъ читальни.