-- Скорѣй идите! Ваша знакомая пріѣхала!-- высунувшись въ окно, весело закричалъ капитанъ, увидавъ Шигаева.
Тотъ, недоумѣвая, вошелъ къ капитану и столкнулся лицомъ къ лицу съ Марѳой Петровной Вохиной.
-- Здравствуйте, здравствуйте,-- съ какою-то особенною привѣтливостью произнесла она, крѣпко, по-мужски, потрясая его руку.-- Здравствуйте, Шигаевъ. Ну что вы, какъ? Скучаете?... Отлично, вотъ мы растрясемъ вашу скуку. Эка вы здѣсь какіе! Не хорошо, не хорошо!
Максимъ очень обрадовался. Какимъ-то ласковымъ тепломъ повѣяло на него отъ безцеремонныхъ, преувеличенно громкихъ рѣчей этой, поорежнему, простоволосой и самоувѣренной, попрежнему, небрежно одѣтой дѣвушки. Точно близкій человѣкъ ему встрѣтился послѣ утомительнаго ряда людей чуждыхъ и холодныхъ, и онъ самъ подивился этому своему чувству. Все семейство капитана было въ сборѣ и въ отличномъ расположеніи духа. Фелисата Ивановна относилась къ гостьѣ съ удивительною предупредительностью: помянутно заглядывала ей въ глаза, подобострасно улыбалась. О капитанѣ нечего и говорить: онъ сіялъ точно отполированная мѣдная терка. Но всего неожиданнѣе вели себя дѣти: смирнехонько себѣ сидѣли они, набивая рты конфектами, которыя привезла имъ Вохина, и хранили на своихъ рожицахъ торжественное выраженіе.
-- Отлично, отлично, -- безъ нужды повторяла Вохина, неспокойно теребя скатерть руками, и вдругъ сказала повелительно: -- Алексѣй! тебѣ довольно кушать, перестань (мальчуганъ кротко повиновался ей). Коля! идите играть въ ту комнату, не шумите... Прикажите подать другой самоваръ, Фелисата Ивановна... Вы... (она обратилась къ Шигаеву) кстати: вы, вѣдь, не сказали тогда вашего имени... вы, Максимъ Григорьичъ, конечно, будете съ нами чай пить?... Ну, и отлично. Я, впрочемъ, по имени-то васъ звать не буду, не люблю... Ахъ, капитанъ, капитанъ, милый вы мой капитанъ... такъ опять сѣра, говорите? Ну, что-жь, сѣра и сѣра. Вотъ погодите, есть у меня горный инженерикъ знакомый, надо вамъ инженерика приспособить; фейерверкеръ вашъ глупъ... Митя! или же играть... Зачѣмъ вы соду въ чай подсыпаете, Фелисата Ивановна? Не подсыпайте, скверно... Такъ пошлите за Базидзи, капитанъ... Вы съ нами, Шигаевъ? Ахъ, вы, вѣдь, и не знаете... на Бермамутъ ѣздили? Нѣтъ?... Отлично... Пошлите, милый вы мой капитанъ, за Базидзи.
-- Но, я полагаю, погода не слишкомъ удовлетворительна-съ,-- замѣтилъ Шигаевъ, котораго ужасно веселилъ этотъ командирскій тонъ Марѳы Петровны.
-- Ничего! Вѣдь, ничего, милѣйшій капитанъ?
-- Само собой! Пока соберетесь, пока что... погода должна установиться.
-- Ну, вотъ... И такъ, кто ѣдетъ? Вы, капитанъ.
-- Охъ, ѣхать ли ему... не лучше ли ему остаться, Марѳа Петровна?-- нерѣшительно заявила Филисата Ивановна.
-- Вы, капитанъ,-- настойчиво повторила Вохина и бросила въ сторону Фелисаты Ивановны: -- нечего, нечего, не за юбку вашу ему держаться!... Вы верхомъ, конечно? Затѣмъ я. Я тоже верхомъ.
-- Но, вѣдь, сорокъ верстъ!-- воскликнулъ Шигаевъ.
-- Пустяки!... Гирей тутъ? Возьмите мнѣ сѣраго иноходца у Гирея. Цѣлъ онъ у него? Не украли? У нихъ, вѣдь, самое простое дѣло коня украсть... Голоуховъ тоже верхомъ.
-- И князь ѣдетъ?-- съ нѣкоторымъ подобострастіемъ освѣдомился капитанъ.
-- Отчего же ему не ѣхать? Вы тоже, Шигаевъ, верхомъ? Отлично, значивъ, четверо, Базидзи пятый. Ну, кто тамъ еще? Бекарюковъ, говорите? Пусть ѣдетъ и Бекарюковъ. Онъ кто такой? Ну, это все равно: завтра на музыкѣ познакомимся. Онъ верхомъ не годится? Въ коляску его... Еще Рюмина?... Пускай и Рюмина ѣдетъ. Какая такая? Пѣвица?... Зиллоти ее знаетъ, кажется, голосокъ-то у ней не изъ важныхъ.
-- Вотъ развѣ Сосипатръ Василичъ еще...-- заикнулся было капитанъ.
-- Кто такой Сосипатръ Василичъ?
-- Талдыкинъ тутъ...
-- И ужь, Онисимъ Нилычъ!-- съ неудовольствіемъ вскинулась Фелисата Ивановна,-- за квартиру другой мѣсяцъ не платитъ... бѣлья своего не имѣетъ.
-- Ну, ладно, ладно,-- прервалъ ее сконфуженный капитанъ, значительно мигнувъ въ сторону Вохиной.
Фелисата Ивановна смолкла.
-- Такъ кто еще? Въ коляскѣ Зиллоти, Бекарюковъ, Рюмина и... и... ну, тамъ посмотримъ кого-нибудь. Ахъ, да, Жако!... я и забыла... четвертый поѣдетъ въ коляскѣ Жако Пленушкинъ. Ну, смотрите же, капитанъ, хлопочите: за Базидзи разъ (она загнула палецъ), къ Гирею два, коляска три... Фелисата Ивановна, прикажите полы вымыть: у васъ невозможная грязь.
Вошла кухарка съ самоваромъ.
-- Какъ ее зовутъ?-- спросила Вохина,-- Мавра?... Ты что же это, голубушка, не умываешься? Посмотрись-ка въ зеркало... Капитанъ, подайте ей зеркало... что, смѣшно? Нѣтъ, ужь ты умойся... Не подавайте, капитанъ, я пошутила.-- Она обратилась къ Шигаеву:-- Ахъ, молодой человѣкъ, молодой человѣкъ... Вы не обижаетесь, что я васъ такъ зову?... То-то! вѣдь, мы старые знакомые... Помните Эльборусъ... "все было тихо: лѣсъ и горы"?-- и она звонко расхохоталась, а за ней и Шигаевъ.
Капитанъ и Фелисата Ивановна, не зная въ чемъ дѣло, тоже смѣялись.
-- Какъ вы время проводили подъ сѣнью Бештау?-- спросилъ Шигаевъ.
-- Подъ сѣнью Бештау! Эка вы какъ выражаетесь книжно... Скука! тощища! Вѣдь, тамъ худосочные все... а вы смотрите, какая я!-- и она вытянула свои большія, мускулистыя руки.
Дѣйствительно, отъ нея такъ и вѣяло здоровьемъ. Шигаевъ даже нашелъ, что юбки и длинные волосы, завернутые въ косы, рѣшительно не подходили въ ея мужественному виду.
-- Мы убѣжали оттуда, ха-ха-ха... пап а Зиллоти и этотъ вылощенный Содомцевъ, кажется, ужасно удивились, когда увидали насъ въ Есентукахъ... Вы спрашиваете: надолго ли мы?... Ну, не знаю, голубчикъ, это какъ Зиллоти. Я съ ней. Она, вѣдь, больная, а не я. Мы остановились въ "Паркѣ"... Ну, а вы, голубчикъ, скучаете?
-- Сначала было хорошо,-- улыбаясь, отвѣтилъ Шигарвъ,-- все приводило въ восторгъ, и виды, и названія урочищъ... такъ, знаете ли, и припоминались различные эпизоды изъ Героя нашего времени.
-- Вотъ какъ? Такъ вы мечтатель? Ну, милый человѣкъ, это тутъ не подходитъ. Вы видѣли крѣпость-то здѣшнюю?... Сарай какой-то; а во времена Лермонтова она набѣги видала. Или я путаю? раньше Лермонтова?... Капитанъ, раньше Лермонтова бывали набѣги на Кисловодскъ? Ну, и пускай. А вотъ теперь кабардинецъ Базидзи на Бермамутъ насъ поведетъ -- восходъ солнца показывать. Былъ имамъ Шамиль, а теперь Шамиль "его превосходительство". Это, голубчикъ, разница! Имамъ Шамиль священную войну проповѣдывалъ, а генералъ Шамиль въ винтъ играетъ. А вы не видали Базидзи?
-- Мелькомъ-съ. Онъ съ Онисимомъ Нилычемъ въ какую-то экспедицію тутъ ѣздилъ.
-- А, это за сѣрой! Не правда ли, какой типичный? Молодецъ, настоящій горецъ...-- и вдругъ сладко потянулась, восклицая:-- Ахъ, хорошо здѣсь у васъ!
-- Да вы перебирайтесь къ намъ,-- встрепенулся капитанъ,-- мы комнатку для васъ...
-- И въ самомъ дѣлѣ, Марѳа Петровна,-- съ живостью подхватила Фелисата Ивановна.-- Талдыкина попросить, вотъ вамъ и комнатка.
-- Нѣтъ, ужь, милые, нѣтъ. Да какой это Талдыкинъ? Что вы зубы-то на него точите, Фелисата Ивановна?
Фелисата Ивановна такъ и закипѣла.
-- Да что это, Марѳа Петровна!-- съ негодованіемъ взвизгнула она, нимало не стѣсняясь присутствіемъ Шигаева.-- Хоть бы вы поговорили Онисиму Нилычу. Набираетъ проходимцевъ какихъ-то... за квартиру не платить... день деньской газеты полосуетъ...
-- Какія газеты? На что?
-- Отстань!-- крикнулъ капитанъ.
-- Это онъ факты вырѣзаетъ-съ, -- вступился Шигаевъ, -- ему для сочиненія нужно.
-- Ну, и пускай вырѣзаетъ,-- рѣшила Марѳа Петровна.-- Гдѣ онъ у васъ, на музыкѣ съ Рюминой? Ну, увижу. Дѣти, прощайте! Не кричать! Николай, ты опять гримасничаешь? Сидите, Фелисата Ивановна, сидите. Ну, капитанъ, маршъ... Или вотъ что: идите-ка вы къ Гирею, а вы, Шигаевъ, проводите меня.
-- Съ великимъ удовольствіемъ-съ.
-- Зачѣмъ это "слово-ерикъ"-то употребляете? Бросьте! Такъ смотрите, капитанъ, непремѣнно сѣраго иноходца. И семь рублей -- больше не давайте, а за коляску двадцать пять. Филисата Ивановна, надѣньте на Алешу рубашку чистую, на что это похоже? Идемте, Шигаевъ.
И въ квартирѣ капитана точно сразу затворили окно, въ которое ворвался свѣжій, живительный вѣтеръ. Колька и Митька тотчасъ же состроили гримасы и стали щипать другъ друга; Фелисата Ивановна пронзительно на нихъ закричала, Алешка легъ на столъ и хладнокровно началъ макать палецъ въ варенье,-- все вошло въ обычную, нестерпимо безтолковую колею.
-- Ну, что, Шигаевъ, браните меня, небось, за капитана?-- спросила Марѳа Петровна, когда они вошли въ паркъ.
-- Зачѣмъ же-съ! Онъ прекрасный человѣкъ.
-- Да, да...-- со вздохомъ произнесла она, -- эта особа его несчастье. У него характера нѣтъ, нѣтъ выдержки... ему бы только планы свои строить. И зачѣмъ онъ женился? удивительно! Я у нихъ въ Ставрополѣ бывала... ну, какъ пріѣдешь, сейчасъ возьмешь ихъ въ руки. Меня ужь такъ и знаютъ. Марѳа Петровна никому не дастъ повадки. Ахъ, эта особа!... А вы были на той горѣ? Не были? Ну-ка, я посмотрю, какой вы ходокъ... разъ, два... маршъ!-- и, смѣлымъ движеніемъ подобравъ свое платьѣ, она быстро полѣзла въ гору.
Шигаевъ не достигъ еще и половины, задыхаясь и скользя, а вѣтеръ уже на самой высотѣ раздувалъ плащикъ Марѳы Петровны.
-- Э, да вы плохой ходокъ, -- кричала она оттуда, -- ну, еще... ну, еще разъ... Отлично. Идите сюда, отсюда славный видъ. И я говорила вамъ, погода измѣнится, смотрите туда, въ Бермамуту... Видите прочищаетъ! Вонъ ужь облака-то какія круглыя. Садитесь; да вы ближе, что вы такой накрахмаленный?... Я люблю по простотѣ. Ну, вотъ такъ; теперь разсказывайте. Отчего у васъ лицо такое, какъ будто бы вы всѣхъ дичитесь? У васъ всегда такое лицо? Вы очень самолюбивы... Не хорошо, голубчикъ, не хорошо.
Шигаевъ сталъ оправдываться, увѣрять, что она ошибается, что онъ, напротивъ, любитъ общество, и даже рѣшился сказать комплиментъ, выразивъ, что онъ очень радъ ей, что утро въ поѣздѣ онъ никогда не забудетъ и что надѣется на дальнѣйшее знакомство. Вохина разсѣянно кивала головой, говорила: "да... да...", не сводя нахмуренныхъ глазъ съ неба, на которомъ сквозь облака погоралъ закатъ, предвѣщая вѣтреную погоду, и вдругъ съ нетерпѣливою досадой вскрикнула:
-- Да ну, какой вы!... Я этихъ рѣчей-то наслушалась вдосталь. Вы будьте попроще со мной, дружище, будьте пооткровеннѣе... Ну, давайте знакомиться. Кто вы, есть ли у васъ родные?... И у васъ непремѣнно какое-нибудь горе есть! Вѣдь, да? да? Я это еще тогда замѣтила, въ вагонѣ. Я, голубчикъ, добрая, меня нечего дичиться. Спросите-ка у моихъ друзей: Марѳа Петровна ни къ кому свысока не относилась... Только и слышишь: "Марѳа Петровна, что вы мнѣ посовѣтуете? Марѳа Петровна, какъ мнѣ поступить въ такомъ-то дѣлѣ?"
Шигаевъ, самъ не зная какъ, безъ всякаго приготовленія, безъ всякой предварительной неловкости, началъ разсказывать о томъ, кто онъ, зачѣмъ пріѣхалъ въ Кисловодскъ, кого похоронилъ передъ тѣмъ, какъ пріѣхать. Увлекаемый воспоминаніями и горечью недавнихъ впечатлѣній, вдругъ ожившихъ, онъ пускался въ подробности, повторялся, настойчиво останавливался тамъ, гдѣ всего болѣе было тоски и скорби. Было что-то неизъяснимо теплое, неизъяснимо душевное въ тѣхъ взглядахъ, въ тѣхъ отрывочныхъ восклицаніяхъ и громкихъ вздохахъ, которыми сопровождала его разсказъ Марѳа Петровна. Его внутреннихъ язвъ какъ будто коснулись нѣжныя, умиротворяющія руки. И ни разу не возникъ въ немъ вопросъ: да кто она мнѣ? Да какое дѣло ей до моего горя, мнѣ -- до ея сочувствія? На его глазахъ показались слезы; онъ и слезъ этихъ не стыдился, и всѣмъ существомъ своимъ, всею переполненною душой испытывалъ сладостное, дотолѣ неизвѣстное ему чувство,-- чувство безграничнаго довѣрія.
-- Бѣдный вы мой,-- тихо и ласково говорила она, сжимая его руки, обращая на него взглядъ, затуманенный участіемъ и жалостью, -- терпите... Сколько вамъ лѣтъ? Только двадцать пять? О, у васъ вся еще жизнь впереди! Зачѣмъ вѣшать голову?... Потери, голубчикъ, неизбѣжны. Еслибъ вы знали, сколько я похоронила... Ну, полноте, полноте. Вотъ познакомимтесь... Будьте на людяхъ больше (Шигаевъ вспомнилъ напутствіе тетушки и еще лучше ему стало). Я вижу, вы хорошій. Вы мнѣ сразу понравились... Эхъ, милый вы мой человѣкъ, мало хорошихъ людей!-- и когда онъ кончилъ говорить, весело воскликнула:-- Ну, вотъ мы и друзья! Хотите, будемъ друзьями? Отлично. Пріѣзжайте зимой въ Петербургъ. Можно вамъ будетъ пріѣхать? Вотъ и прекрасно. Да мы васъ и здѣсь встряхнемъ... пойдемтека! Вотъ съ Зиллоти познакомитесь, умница-дѣвушка. Вы смотрите не пожалѣйте, что говорили со мной откровенно. Я простая. Я этихъ тамъ церемоній всякихъ терпѣть не могу. Нравится мнѣ человѣкъ -- я такъ и держу себя съ нимъ, не нравится -- пускай проходитъ мимо. Вотъ видите, я такъ и знала, что мы близко познакомимся... Ахъ, вы, степнячекъ, степнячекъ!
И они рука въ руку сошли съ горы, рука объ руку пошли паркомъ, гдѣ уже сосредоточивались густыя тѣни и въ большой аллеѣ ламповщикъ зажигалъ фонари. Хорошо и легко было Шигаеву. Съ какимъ-то умиленіемъ смотрѣлъ онъ и на лицо Марѳы Петровны, которое подъ тусклымъ свѣтомъ фонарей стало казаться еще добродушнѣе, и на сквозную листву деревьевъ, висѣвшую надъ ними таинственнымъ сводомъ, и на фигуры рѣдкихъ прохожихъ, тѣни которыхъ, причудливо колеблясь, ложились на влажный песокъ аллеи. Онъ, съ непривычною дли себя живостью, разсказывалъ о наймѣ квартиры, о Рюминой, о Талдыкинѣ, о торжественномъ своемъ появленіи на музыкѣ, о знакомствѣ съ Обуховымъ (о грубомъ поступкѣ котораго, однакожь, умолчалъ). Вставлялъ юмористическія замѣчанія, которымъ самъ изумлялся; безпричинно хохоталъ, произносилъ тяжеловѣсныя сужденія, мысленно восторгаясь ими. Однимъ словомъ, чувствовалъ себя безконечно счастливымъ человѣкомъ. И въ концѣ упомянулъ о Казариновѣ.
-- Какой это Казариновъ? Не тотъ ли...
-- Братъ, братъ его,-- быстро догадываясь, подхватилъ Шигаевъ и тутъ же пустился въ характеристику обоихъ братьевъ.
Онъ преувеличенно одобрилъ "образованность", внѣшность, любезность Евгенія; не утаилъ нѣкоторыхъ подозрѣній по поводу этой внѣшности и любезности,-- подозрѣній, возникшихъ въ немъ во время послѣдняго разговора съ Евгеніемъ; насмѣшливо отмѣтилъ его опасливость, пониженіе голоса, трусливое озираніе. За Валерьяномъ же предположилъ очень много великодушнѣйшихъ свойствъ. Онъ, Шигаевъ, правда, едва знакомъ съ Валерьяномъ, но, вопервыхъ, слышалъ, а, во-вторыхъ, что ни толкуйте, есть какая-то странная связь душъ, и при первомъ взглядѣ на Валерьяна онъ почувствовалъ къ нему необыкновенную шалость, необыкновенную симпатію, почувствовалъ необыкновенную силу души въ этомъ ужасно грустномъ и глубокомъ взглядѣ.
-- Нѣтъ-съ, это не то, что Евгеній Львовичъ! Этотъ будетъ полюбопытнѣе, посерьезнѣе Евгенія Львовича!-- восклицалъ онъ и затѣмъ построилъ нѣсколько догадокъ объ отношеніяхъ между братьями.
Эти догадки въ глубинѣ души почитались имъ "психологіей" и, предъявляя ихъ вниманію Марѳы Петровны, онъ слегка рисовался
-- Да, да,-- задумчиво отвѣчала Вохина, -- надо узнать его, надо познакомиться съ нимъ... ему, должно быть, очень тяжело.
Они и не замѣтили, какъ подошли къ гостиницѣ.
-- Зайдемте къ намъ, голубчикъ,-- предложила Вохина, отымая руку,-- я васъ кстати познакомлю.
Шигаевъ и не думалъ отказываться: приливъ смѣлости еще не проходилъ у него; къ тому же, ему было жаль такъ скоро разстаться съ Марѳой Петровной.
-- Идемте!-- сказалъ онъ и... раскаялся, едва дошелъ до подъѣзда.
На лѣстницу всходилъ онъ, уже принуждая себя; подошелъ къ дверямъ номера, сполна взятый въ тиски обычною своею застѣнчивостью.
-- Вотъ я вамъ гостя привела, Юлія, -- шумно произнесла Марѳа Петровна,-- отгадайте, кого?
-- А-а!-- съ нѣкоторымъ удивленіемъ протянула Зиллоти, медленно подымаясь, и, едва замѣтно усмѣхнувшись, снова сѣла.-- Останьтесь,-- повелительно сказала она молодому красавцу, тоже было поднявшемуся.
Шигаевъ узналъ въ немъ князя Голоухова.
Марѳа Петровна вызнакомила ихъ. Зиллоти тотчасъ же предложила Шигаеву нѣсколько вопросовъ обязательнаго свойства, приказала подать ликеръ, сама налила крошечную рюмочку и небрежно помочила въ ней губы. Какъ и тогда, въ ея ушахъ сверкали брилліанты и гибкій, черезъ-чуръ гибкій станъ былъ затянутъ въ плотную шелковую кирассу.
-- Вамъ письмо тутъ; изъ Ріо-де-Жанейро, кажется,-- сказала она Вохиной, не переставая крошить бисквитъ кончиками пальцевъ, и, словно возстановляя прерванный разговоръ, тонокъ экзаменатора спросила. Голоухова.-- Ну, король Карлъ... ну, послѣ Карла кто?
-- Mais, mademoiselle,-- уклончиво пробормоталъ князь.
-- Ну, кто же послѣ Карла?-- настойчиво повторила она съ странною и яестокою улыбкой.
Голоуховъ побагровѣлъ и съ мольбой посмотрѣлъ на нее своими великолѣпными глазами. Тогда она неторопливо повернулась къ Шигаеву.
-- Вотъ я дѣлаю экзаменъ князю. Вы знаете, кто царствовалъ во Франціи послѣ Карла X?
-- Людовикъ-Филиппъ,-- недоумѣвая, отвѣтилъ Шигаевъ.
-- Вотъ видите, а князь не знаетъ! Ну, князь, кто царствовалъ послѣ короля Карла X?
Князь засопѣлъ и гнѣвно крякнулъ; въ глазахъ его забѣгали зловѣщіе огоньки.
Зиллоти внимательно посмотрѣла на него и вдругъ отрывисто захохотала.
"Эка смѣется какъ чудн о!" -- подумалъ Шигаевъ, которому начинало становиться жутко отъ этой сцены.
-- Гдѣ Пленушкинъ?-- спросила Мароа Петровна, дочитавъ письмо и бережно спрятавъ его въ особую шкатулочку.
-- Я его за лошадьми послала.
-- Это для чего?
-- Кататься. Я, впрочемъ, не поѣду, но онъ мнѣ ужасно надоѣлъ. А послѣ Людовика-Филиппа кто царствовалъ, г. Шигаевъ?-- сказала она и, не дожидаясь отвѣта, быстро взяла шляпу изъ его рукъ, придвинула къ нему свое кресло и заговорила съ такимъ выраженіемъ, будто сейчасъ только узнала его:-- Такъ вотъ гдѣ мы съ вами встрѣтились! Гдѣ вы разыскали его, Вохина? Ахъ, какъ это прекрасно, ха-ха-ха, помните, вы на пледъ-то на мой сѣли? О, какой вы ловкій и услужливый кавалеръ! А вамъ не скучно было съ нами ѣхать? Помните Содомцева? Вотъ витія! Я, вѣдь, видѣла, что вы все слушаете, и такъ внимательно, внимательно раскрываете глаза! Вотъ погодите, и Содомцевъ пріѣдетъ сюда. Вамъ онъ нравится? Я, можетъ быть, замужъ за него выйду, право... онъ вдовый. Мы съ нимъ будемъ "джентри" кормить и на биржѣ играть въ четыре руки: мужъ на повышеніе, жена на пониженіе! Вы не знаете, что значитъ играть на пониженіе? Вотъ погодите, пріѣдетъ мой дражайшій родитель, всему васъ обучитъ. О, онъ выжига! Ахъ, это, право, отлично, что вы нашлись, наконецъ. Вы хорошо знаете окрестности? Ну, завтра поѣдемъ всюду, всюду.
И съ притворнымъ восторгомъ начала говорить о томъ, куда они завтра поѣдутъ съ Шитаевымъ, какъ будутъ "рыскать по горамъ и по доламъ", какъ все осмотрятъ, всѣмъ насладятся.
Максимъ отвѣчалъ односложно, безпрестанно краснѣлъ и улыбался, то и дѣло присовокуплялъ "слово-ерики", проклиная себя за это, и съ внутреннимъ страхомъ замѣчалъ, какъ все болѣе и болѣе начинаетъ путаться его языкъ и погасаетъ первоначальная смѣлость.
Марѳа Петровна сказала, что къ поѣздкѣ на Бермамутъ уже сдѣланы приготовленія.
-- Уже сдѣланы?-- радостно воскликнула Зиллоти и, схвативъ карандашъ и листъ бумаги, тотчасъ же стала совѣщаться и записывать, сколько нужно цыплятъ, пирожковъ, фруктовъ, вина.
Даже Шигаевъ былъ вовлеченъ въ интересы этихъ сборовъ и, мало-по-малу, началъ пріобрѣтать развязность. Его мнѣніе о погребѣ, изъ котораго взять вино, было принято съ обворожительною готовностью. Тогда онъ заявилъ, что необходимо, кромѣ того, достать бурки и ковры и, главное, взять пива для кабардинца.
-- Какъ! и кабардинецъ съ нами будетъ, настоящій кабардинецъ? О, это восторгъ!-- закричала Зиллотц.-- Какъ зовутъ его? Базидзи? Прелесть, прелесть!
-- Но вы, Юлія, и прежде знали, что Базидзи поѣдетъ съ нами, -- вымолвила Марѳа Петровна, съ укоризною посмотрѣвъ на Зиллоти.
-- Мнѣ прежде не казалось это такимъ привлекательнымъ,-- безъ запиночки отвѣтствовала та.
-- Можно ихъ захватить цѣлую дюжину, если угодно, -- выпалилъ князь, все время угрюмо молчавшій въ своемъ углу.
Но Зиллоти только приподняла брови и, съ изумленіемъ посмотрѣвъ на него, снова отвернулась къ Шигаеву. Она заставила Максима выпить нѣсколько рюмокъ ликеру и сама пила съ нимъ, прятала его шляпу, когда онъ изъявлялъ намѣреніе уходить; напоминала съ особеннымъ выраженіемъ о завтрашней поѣздкѣ; предвѣщала ему, что они будутъ большіе друзья, что она любитъ такихъ, какъ онъ ("такихъ, которые знаютъ, кто царствовалъ послѣ Карла X", -- со смѣхомъ прибавляла она). Въ этой болтовнѣ искренности было мало, веселья, пожалуй, еще меньше, все проникала собой какая-то холодная игривость и минутами Шигаеву становилось неловко; чувство уязвленнаго достоинства вспыхивало въ немъ: онъ подозрѣвалъ, что надъ нимъ смѣются. Но такія вспышки быстро угасали по мѣрѣ того, какъ проходилъ вечеръ и отбавлялся ликеръ въ графинчикѣ; и когда, прощаясь, Юлія обвела его съ ногъ до головы блестящимъ взглядомъ, когда она протянула ему свои руки съ видомъ обольстительной довѣрчивости,-- руки душистыя, нѣжныя, какихъ никогда и не сжималъ Шигаевъ, когда она долго не отнимала этихъ рукъ, хладнокровно ожидая сильнаго и крѣпкаго пожатія и, точно поощряя его въ этой смѣлости, пристально смотрѣла ему въ лицо, все его существо испытывало состояніе удивительнаго томленія. Марѳа Петровна добросовѣстно составляла списокъ припасовъ, потомъ, замѣтивъ совершенное отчужденіе Голоухова, подсѣла къ нему, попыталась ввести его въ разговоръ, но онъ отвѣчалъ ей неохотно и кратко. Она, въ свою очередь, была нѣсколько разсѣяна и ея мысли витали далеко, по крайней мѣрѣ, воспользовавшись необщительностью князя, она еще разъ достала и перечитала письмо изъ Ріо-Жанейро.
Не успѣлъ Шигаевъ затворить за собой дверь и сдѣлать трехъ шаговъ по корридору, какъ дверь эта снова распахнулась и Юлія закричала ему вслѣдъ:
-- А послѣ Людовика-Филиппа что было во Франціи? Такъ, такъ, вижу, что знаете. Вы не сердитесь на меня? Ха-ха-ха! До свиданья, до завтра!-- и отстранилась съ видомъ холоднаго достоинства, пропуская выходящаго князя.
На лѣстницѣ съ княземъ встрѣтился запыхавшійся Пленушкинъ.
-- Фу, чортъ возьми, насилу разыскалъ!-- сказалъ онъ, снимая шляпу и отирая вспотѣвшій лобъ.-- Куда же вы, князь? Сейчасъ подадутъ.
Но Голоуховъ крѣпко, по-кучерски, выругался и, ничего не добавляя къ этому, отправился въ свой номеръ въ нижнемъ этажѣ. Шигаевъ видѣлъ, какъ оттуда тотчасъ же вылетѣлъ, сломя голову, какой-то пузатый человѣчекъ въ желтыхъ сафьянныхъ сапогахъ и, съ выраженіемъ чрезвычайнаго испуга, побѣжалъ по корридору.
Но Максимъ не былъ заинтересованъ этою странною сценой; все вниманіе его было устремлено внутрь себя; вся дѣйствительность была озарена для него чувствомъ ликующаго блаженства, которое переполняло его душу. Ночь стояла, настоящая южная ночь: черная и теплая. Благоуханіе цвѣтущихъ липъ сладкими волнами разливалось въ воздухѣ. Максимъ медленными шагами спустился съ террасы и остановился у входа въ большую аллею. Высокими и просторными арками висѣли вѣтви. Деревья походили на колонны; зеленые листья волшебно выступали въ едва мерцающемъ свѣтѣ фонарей. Ярко освѣщенная гостиница представлялась какимъ-то замкомъ, воздвигнутымъ на вершинѣ; вкругъ нея рѣзкими, сквозными тѣнями толпились деревья. Налѣво круглыя лампы ресторана неподвижно смотрѣли въ темное пространство; стройно возвышались тополи, обозначаясь въ матовой полосѣ свѣта. Всюду таинственно переплетались очертанія и точно сквозь дремоту перепархивалъ невнятный шорохъ. Возбужденное воображеніе Шигаева строило сказочныя картины, увлекало его далеко. Вотъ-вотъ, казалось ему, выступитъ изъ-за ближней липы какой-нибудь менестрель въ пестромъ и живописномъ костюмѣ и звуки мольбы, несказанной страсти и нѣги потрясутъ очарованный воздухъ и понесутся туда, въ вышину, къ ней; и она растворитъ окно, побѣжденная дивными звуками, задумчиво склонитъ головку. Это она?... Не Зиллоти, не совсѣмъ Юлія Зиллоти, но какое-то воплощеніе любви, красоты, нѣжности, и она появится именно въ томъ окнѣ, откуда теперь льется голубой свѣтъ, странно озаряющій густыя вѣтви липы.
Но менестрель не выступалъ; круглыя лампы ресторана стали потухать; тополи одѣлись мракомъ. Прошелъ мимо Шигаева засаленный человѣкъ съ лѣстницей на плечѣ и началъ гасить фонари. Вонь керосина мгновенно заглушила сладкій запахъ липъ; аллея погружалась въ темноту. Трезвое дыханіе жизни пахнуло на Шигаева. Онъ устыдился и поспѣшно направился домой.