-- Горы!
Шигаевъ вздрогнулъ и открылъ глаза.
-- Горы, Юлія, вставайте!-- громко и восторженно говорила Марѳа Петровна, поспѣшно выходя изъ вагона и на ходу накидывая на себя плащикъ.
Шигаевъ бросился вслѣдъ за нею. Крѣпкая, утренняя свѣжесть пахнула ему въ лицо. Въ воздухѣ разливался жидкій и разсѣянный полусвѣтъ. Кругомъ развертывалась степь; влажныя тѣни лежали повсюду; въ лощинахъ тускло серебрилась роса. Вправо волновались холмы, убѣгая въ безконечную глубь пасмурнаго западнаго неба. На востокѣ медленно и робко загоралась заря. И вотъ, прямо противъ зари, но мѣрѣ того какъ бѣжалъ поѣздъ, рѣзко и величаво вырастали отдѣльно стоящія горы. Странно и хорошо было смотрѣть на эти громады, замыкавшія широкую степную плоскость. "Словно скирды!" -- подумалъ Шигаевъ, увидѣвъ въ первый разъ ихъ острыя вершины.
-- Это знаете что?-- обратилась къ нему Вохина, указывая въ пространство,-- это Верблюдъ-гора. Это Быкъ... А вонъ смотрите, точно иголка торчитъ: Кинжалъ-гора!... Это Змѣиная; на ней, говорятъ, змѣи водятся, да никто ихъ не видалъ... А вонъ Бештау.. Бешту, какъ зовутъ татары... видите, видите, точно монашенская скуфейка вылѣзаетъ!
-- Какъ хорошо!-- воскликнулъ Шигаевъ.
-- Не правда ли?-- съ живостью отозвалась Вохина и между ними завязался разговоръ.
-- Вы въ первый разъ ѣдете сюда?... Я въ третій; но прежде не приходилось съ этимъ поѣздомъ,-- добродушно говорила она, невольно возвышая голосъ, заглушаемый стукомъ колесъ.-- Очень хорошо. Какъ вырвешься изъ городской сутолоки, какъ поглядишь на эти горы, такъ тебя и встряхнетъ всю.
-- Позвольте васъ спросить: вы изъ Петербурга-съ?
-- Оттуда.
-- Я вотъ изъ Воронежской губерніи... изъ степей-съ... и, дѣйствительно, превосходно!
-- Вы тоже на Минеральныя?... Юлія, да идите же!... Жако, Жако, соня!
-- Да, я предполагаю въ Кисловодскъ... доктора Кисловодскъ предпочитаютъ... Ваши спутники спятъ очень крѣпко-съ.
-- Въ Кисловодскъ? Хорошее мѣсто. Но, вѣдь, туда грудныхъ больше?-- съ нѣкоторымъ удивленіемъ сказала она, посмотрѣвъ на плотную фигуру Шигаева.
-- Совершенно вѣрно-съ. Но ежели нервы, тоже, кажется, въ Кисловодскѣ...
-- Разыщите тамъ Тереховскаго, есть такой отставной капитанъ: у него должны быть дешевыя квартиры... Да идите же, Жако!... Мы тоже, вѣроятно, скоро переѣдемъ туда... Можетъ, встрѣтимся,-- и вдругъ, торжественно указывая въ даль, промолвила:-- Вонъ Эльборусъ!
Шигаевъ взглянулъ и въ изумленіи раскрылъ глаза.
-- Да развѣ?...-- пролепеталъ онъ.
Въ необыкновенной дали, владычествуя надъ огромнымъ пространствомъ, сіяли снѣговыя вершины. Величественно воздвигаясь на холмистомъ подножіи, онѣ необыкновенно высоко загромождали небо своими пирамидальными очертаніями. Но голубыя тѣни такъ нѣжно сквозили въ нихъ, такимъ тонкимъ румянцемъ алѣла сторона, обращенная къ востоку, что Шигаевъ долго отказывался вѣрить Марѳѣ Петровнѣ, долго думалъ, что это облака, причудливо озаренныя восходящимъ солнцемъ.
-- Удивительно!-- прошепталъ онъ, наконецъ.
Вышла заспанная Юлія. Преодолѣвая зѣвоту и поминутно вздрагивая отъ свѣжести, она съ недовольнымъ видомъ спросила:
-- Гдѣ же Эльборусъ? Вотъ это неподвижное облако?-- И нѣсколько минутъ смотрѣла молча.-- Довольно эфектно... А здѣсь какія горы?... А! это и есть Бештау... Гдѣ же Богданъ Мемнонычъ съ этимъ господиномъ?
-- Должно быть, спятъ еще. Но смотрите же, смотрите, что за прелесть!
Появишійся Пленушкинъ немедленно согласился съ нею.
-- Да-а,-- произнесъ онъ съ оттяжкой и смѣхотворно заморгалъ своими дремлющими глазками,-- да, это я вамъ доложу,-- и вдругъ, вставъ въ позу, закричалъ съ притворною чувствительностью:
И надъ вершинами Кавказа
Изгнанникъ рая пролеталъ;
Подъ нимъ Эльбрусъ, какъ грань алмаза...
-- И врете, -- безцеремонно остановила его Зиллоти,-- вы Лермонтова-то только, должно быть, и знаете, что по либретто.
-- Позвольте-съ!... Но почему вы думаете, что я не знаю? Марѳа Петровна, вѣдь, Эльбрусъ... Эльбрусъ, какъ грань алмаза?
-- Отстаньте, Жако.
-- Подъ нимъ Эльбрусъ, какъ грань алмаза,-- продолжалъ Пленушкинъ, торжественно размахивая руками,-- красой нездѣшнею сіялъ...
Все было тихо... лѣсъ и горы
Молчали въ сумракѣ ночномъ...
-- Это вы изъ Подъ вечеръ осени ненастной, -- замѣтилъ Шигаевъ, скромно улыбаясь.
-- Не можетъ быть!
Дѣвицы расхохотались. Марѳа Петровна даже голову запрокинула въ порывѣ охватившей ее смѣшливости; Пленушкинъ вторилъ имъ, широко оскаливая свои бурые зубы; Шигаевъ тоже засмѣялся. И всѣмъ показалось въ эту минуту, что они уже не такъ чужды другъ другу, какъ были чужды вчера, что между ними есть какая-то связь, располагающая къ общенію. Это ясное утро, горы въ отдаленьи, эта степь, широкимъ холстомъ пробѣгающая мимо, и, пуще всего, этотъ взрывъ добродушнаго смѣха точно въ полуснѣ напомнили имъ какое-то хорошее, довѣрчивое время,-- время давно минувшее и, казалось, основательно погребенное подъ грудою различныхъ наслоеній: гордости, привычекъ, предразсудковъ, условныхъ понятій о человѣческихъ отношеніяхъ и мелочной житейской чепухи. И всѣмъ имъ почудилось,-- однимъ на нѣсколько мгновеній, другимъ прочнѣе и глубже,-- будто какая-то тягостная ноша свалилась съ нихъ въ виду этой природы, озаренной молодымъ и свѣжимъ блескомъ, и что вчерашній день, вчерашніе интересы, скорби и заботы слились вонъ съ тѣмъ сумракомъ, угрюмо отступающимъ къ сѣверу, и впереди готово наступить что-то бодрое, трезвое, возвышающее душу, не похожее на вчера.
-----
На слѣдующій день, было еще рано, когда утомленный Шигаевъ пріѣхалъ въ Кисловодскъ и, покинувъ на станціи свои вещи, отправился разыскивать отставнаго капитана Тереховскаго. Домъ, гдѣ находилась квартира капитана, показали ему скоро, квартиру тоже не трудно было найти; опрятный флигелекъ, выкрашенный голубою краской, явственно выдѣлялся въ глубинѣ дворика, гдѣ возвышалось нѣсколько абрикосовыхъ деревьевъ и густыми купами расли черешни; несравненно труднѣе было проникнуть къ квартирѣ. Цѣлая стая шаршавыхъ собаченокъ съ ожесточеннымъ лаемъ окружила Шигаева; растрепанная баба, съ подоткнутымъ подоломъ, въ какомъ-то изступленіи гонялась за курицей, бросая въ нее огромнѣйшимъ полѣномъ; здоровенный малый, въ красной распоясанной рубахѣ, раздуваемой вѣтромъ, въ свою очередь, носился по двору, усердно загребая пыль сапогами, оступаясь на крутыхъ поворотахъ, съ азартомъ ломая черешникъ; чумазыя дѣти прыгали и кривлялись, отчаяннымъ визгомъ способствуя травлѣ. Звонкій лай собакъ, тревожное кудахтанье взъерошенной и ополоумѣвшей курицы, крики бабы съ подоткнутымъ подоломъ и распоясаннаго малаго, непомѣрный визгъ дѣтей, глухіе удары полѣна, попадавшаго въ стѣны, трескъ черешника такъ и оглушили Шигаева. И, покрывая весь этотъ содомъ, пронзительно раздавался изъ окна невѣроятно тонкій женскій голосъ:
-- Митька! Колька! не я вамъ говорю? Идите уроки учить! Алешка, не смѣй гоняться за курицей!... Мавра, Мавра! да ты угорѣла, въ стѣну-то бузуешь!... Окно расшибешь!... Я тебѣ говорю, оглашенная, окно расшибешь!... Колька, чертенокъ, глаза выстегнешь хворостиной!
Никто не обращалъ на этотъ голосъ ни малѣйшаго вниманія: "Тррахъ, трррахъ!" -- громыхало полѣно.-- "Держи, держи ее, дьявола,-- въ неописуемомъ азартѣ вопили большіе и малые, -- лови!... бей!... Хватай, Колька, за крыло... норови подъ ноги... подшибай!.. накрывай въ кустахъ!"
-- Сосипатръ Василичъ, Сосипатръ Василичъ!-- закричалъ тотъ же невѣроятно тонкій голосъ, -- господинъ какой-то пришелъ!... Выйдите къ нему... квартиры есть, одна комната есть... Колька! Митька! не вамъ говорятъ? Идите уроки учить!...Мавра! Мавра!...
Къ Шигаеву вышелъ изъ-за черешень человѣкъ неопредѣленныхъ лѣтъ, въ резиновыхъ калошахъ на босу ногу и въ пальто въ накидку, съ трагически насупленнымъ лицомъ и румянымъ ртомъ, на которомъ вовсе не кстати лежала ядовитѣйшая улыбка.
-- Идите,-- закричалъ онъ изъ-за шума,-- вы не бойтесь, что они для контенансу брешутъ... Пошли прочь!
-- Вы господинъ Тереховскій?-- спросилъ Шигаевъ, высоко приподымая шляпу.
-- Нѣтъ, я не Тереховскій, я Талдыкинъ, Сосипатръ Талдыкинъ,-- повторилъ онъ съ особеннымъ удареніемъ.-- Что изумляетесь? (Шигаевъ и не думалъ изумляться). Но это все равно.
-- Нельзя ли мнѣ помѣщеньице? Мнѣ сказали...
-- Молчать, цыцъ, маршъ по мѣстамъ!-- загремѣлъ чей-то голосъ за спиной Шигаева.
Онъ съ испугомъ оглянулся и тотчасъ же догадался, что этотъ горластый, ужасно вращающій сердитыми глазами человѣчекъ въ военномъ кителѣ на самомъ-то дѣлѣ и есть капитанъ Тереховскій. Все сразу стихло; собаки, виновато понуривъ головы, улеглись, виляя хвостами; дѣти со смѣхомъ разсыпались; распоясанный малый удалился въ конюшню. Впрочемъ, курица была уже изловлена и подоткнутая баба съ торжествомъ влекла её въ кухню.
-- Вотъ комната нужна,-- небрежно проронилъ Талдыкинъ, обращаясь къ капитану.
-- Нельзя ли мнѣ помѣщеньице? Мнѣ сказывали, что у васъ найдется-съ,-- робко подтвердилъ Шигаевъ и, опять взмахнувъ своею широкополою шляпой, поднялъ глаза на сердитаго капитана и съ удивленіемъ увидалъ, что чернявое капитанское лицо, изнизанное рябинами, являетъ видъ добродушнѣйшей застѣнчивости.
-- Очень радъ-съ,-- вымолвилъ капитанъ, крѣпко пожимая руку Максима,-- но я, право, не знаю... какъ вотъ Сосипатръ Василичъ... Сосипартъ Василичъ, вы какъ думаете? Будетъ ли вамъ удобно?... Видите ли, есть одна комнатка, по правдѣ сказать не важная комнатка., но она вотъ рядомъ съ ними, и я, право, не знаю...
Шигаевъ, недоумѣвая, обратился къ Талдыкину. Тотъ смотрѣлъ такъ, словно на великій подвигъ готовился, торжественно и мрачно, однако, промолвилъ съ видомъ худо скрытаго великодушія:
-- Странное дѣло! Я, кажется, не баричъ какой-нибудь, чтобъ стѣснять человѣка.
-- Такъ сдѣлайте одолженіе, -- ласково пригласилъ капитанъ,-- посмотрите, пожалуйста... можетъ, и понравится комнатка,-- и вдругъ, увидѣвъ празднаго Кольку, засунувъ палецъ въ ноздрю, смотрѣвшаго на Шигаева, рявкнулъ съ прежнимъ выраженіемъ свирѣпости:-- Ты опять урока не учишь, мерзавецъ? Маршъ!-- Но мальчишка проворно вильнулъ на это задомъ и, хихикая, скрылся въ черешняхъ.-- Дикій народецъ... шапсуги!-- улыбаясь, произнесъ капитанъ, обращаясь къ Шигаеву.
Комната выходила дверью прямо на балконъ и понравилась Шигаеву. Но не успѣли еще они выйти изъ нея, какъ за тонкою перегородкой раздались чистыя и звонкія рулады:
Б-бэдный конь въ полѣ па-алъ
Я б-бэгомъ добѣжа-лъ...
О-то-при-и-ите!.. о-о-о... оа-оа... о!... ни... оэ!...
и женскій голосъ громко и скоро затараторилъ:
-- Фелисата Ивановна! Ахъ, голубушка, Фелисата Ивановна... да идите же скорѣй, Фелисата Ивановна!... Приколите мнѣ, пожалуйста... Не криво сидитъ, какъ думаете?... Вы еще не видали на мнѣ этого лифчика? И кофточки не видали? Не правда ли, какая миленькая?... Ахъ, Боже мой, я и забыла мои браслеты, душечка Фелисата Ивановна, достаньте, пожалуйста, браслеты, вонъ изъ той шкатулки... и духи... и перстенекъ тамъ съ опаломъ... не правда ли, какая прелесть этотъ опалъ?.. И пудру... merci!... "Б-бэдный конь въ полѣ на-алъ, я б-бэгомъ добѣжа-алъ... о-то-при-и-и-те! "
Талдыкинъ язвительно усмѣхался.
-- Пѣвица у насъ стоитъ, прекраснѣйшая особа,-- какъ бы извиняясь, сказалъ капитанъ.-- Вы не изволили слышать ее въ Петербургѣ? Извѣстная пѣвица Рюмина.
-- Какъ же не извѣстная,-- насмѣшливо отозвался Талдыкинъ,-- съ мартовскими котами на одной крышѣ упражняется!
-- Нѣтъ, что же, Сосипатръ Василичъ, кромѣ шутокъ, она довольно извѣстная! Конечно, не знаменитость.
-- Весьма.
-- Но у ней хорошій контральто.
-- Благой матъ у нея, а не контральто.
-- Ну, ужь вы... вы всегда,-- добродушно возразилъ капитанъ,-- вы все осудите, Сосипатръ Василичъ; вѣдь, ишь что выдумали: благой матъ!-- и онъ съ удовольствіемъ засмѣялся.
-- Какая же цѣна будетъ за комнату?-- спросилъ Шигаевъ, тоже улыбаясь остротѣ Талдыкина.
-- Право, и не знаю, что съ васъ... комнатка, по правдѣ сказать, не важная... и какъ ужь съ ней...
-- Тридцать рублей! тридцать рублей!-- задорно завопилъ знакомый Шигаеву неимовѣрно тонкій женскій голосъ, и ужасно возбужденная особа, въ грязномъ ситцевомъ капотѣ, съ растрепанною книжкой въ рукахъ и чайнымъ полотенцемъ черезъ плечо, моментально появилась среди нихъ.-- Меньше никакъ невозможно,-- повторила она, враждебно наступая на Шигаева.-- Вонъ у Махлая дороже отдадите. У Смирнова такая комната за сорокъ ходитъ. У Махлая и самовара не добьешься, и покоя никакого нѣтъ; еще вчера чахоточнаго похоронили, чахоточный померъ!... И пейзажа нѣтъ такого, какъ у насъ, и прислуга армяшки!
-- Ну, Фелисаточка, Махлай ближе къ галлереѣ, -- убѣдительно замѣтилъ капитанъ.
-- А на что имъ галлерея... пыль-то глотать? Она и отъ насъ, галлерея, не за версту!... Вы вѣчно съ глупостями, Онисимъ Нилычъ!... Ни копѣйки меньше невозможно; хотите берите, хотите -- нѣтъ. У насъ квартиранты всегда найдутся... мы не изъ какихъ-нибудь нуждающихся!
Шигаевъ поспѣшилъ согласиться. Особа круто остановилась и, не зная, что сказать, жадно впилась въ него глазами.
-- Деньги за мѣсяцъ впередъ!-- рѣшительно добавила она.
-- Нѣтъ, зачѣмъ же-съ, позвольте! Отстань, Фелисата Ивановна!-- въ смятеніи выговорилъ капитанъ, покраснѣвъ, какъ піонъ. Но Шигаевъ подалъ деньги и Фелисата Ивановна проворно сунула ихъ въ карманъ.
-- Когда же переѣдете?-- спросила она, быстро мѣняя враждебный тонъ на сладкій и вкрадчивый и расплываясь въ любезной улыбкѣ,-- сейчасъ? Пожалуйте хоть сейчасъ. Ваши вещи на станціи? Што же, это можно будетъ послать; мы всегда рады услужить постояльцамъ, не какъ другіе хозяева. Антипъ!... Вы дайте ему на чай, онъ и донесетъ вамъ. Антипъ! Сосипатръ Василичъ, пошлите, пожалуйста, Антипа.
-- Ахъ, Фелисаточка!-- съ неудовольствіемъ перебилъ капитанъ и, вѣжливо остановивъ Талдыкина, самолично отправился за Антипомъ.
Талдыкинъ проводилъ Шигаева до воротъ. Впрочемъ, собаки теперь уже не лаяли на Максима, а какъ ни въ чемъ не бывало помахивали пушистыми хвостами. "Мы, вѣдь, это такъ себѣ, только для шутки брехали-то на тебя!" -- какъ будто говорили онѣ своими смѣющимися глазами. Откуда-то вынурнулъ Колька, съ наглымъ видомъ прокатился колесомъ у самыхъ ногъ Шигаева и, высунувъ ему языкъ, со смѣхомъ скрылся. Шигаевъ притворился, что не замѣтилъ этой выходки, но мысленно обозвалъ ее "враждебною демонстраціей".
-- Какова баба-то?-- сказалъ Талдыкинъ, посмотрѣвъ искоса на Шигаева.
-- Если не ошибаюсь, съ госпожей Коробочкой нѣкоторое имѣетъ сходство?
-- Съ какой Коробочкой? А, это вы изъ Гоголя. Ну, батенька, не знаю... а что гадина она вопіющая, это вѣрно.
-- А какое ваше мнѣніе относительно капитана?-- полюбопытствовалъ Шигаевъ.
-- Тряпка,-- презрительно процѣдилъ Талдыкинъ,-- совершеннѣйшая ветошка! Вы думаете, онъ и на самомъ дѣлѣ сердился, когда кричалъ-то? Ничуть, это онъ напускаетъ на себя. Гдѣ ему! Онъ и въ отставку-то вышелъ, когда въ Сванетію посылали черкесовъ усмирять: какъ я, говоритъ, ни за что, ни про что, живыхъ людей окаянной смерти буду предавать?
Въ это время приблизился и капитанъ.
-- Извините, пожалуйста,-- съ видомъ смущенія сказалъ онъ Шигаеву,-- вотъ малый пойдетъ за вами, -- онъ понизилъ голосъ,-- и вы, сдѣлайте одолженіе, не давайте ему на чай: я дамъ ему... я дамъ... мнѣ, право, совѣстно, простите, пожалуйста!-- и онъ опять крѣпко сжалъ руку Шигаева.
Очутившись за воротами, Максимъ снова услыхалъ визгливый голосъ Фелисаты Ивановны:
-- Мавра, Мавра! не тебѣ говорятъ? Цыплятъ накорми! Колька, поганецъ, въ пескѣ не смѣй возиться!... Митька, оглашенный!... Да уйми ты ихъ Господа ради, Онисимъ Нилычъ!
Засимъ слѣдовалъ грозный окрикъ капитана:
-- Колька, Митька! маршъ! молчать!
-- О-то-при-и-и-те... отопри-и-и-те-е-е!-- вопіяла пѣвица.
"Н-да, кажется, влетѣлъ я",-- подумалъ Шигаевъ, но вспомнилъ пріятное лицо капитана, вспомнилъ мрачнаго Талдыкина, такъ горько и насмѣшливо смотрящаго на вещи ("должно быть, очень уменъ!"), и понемногу утѣшился. Шедшій сзади его Антипъ подпоясывался на ходу и безпричинно осклаблялся; онъ соображалъ: сколько новый постоялецъ выдастъ ему на водку.
Устроившись въ своей комнатѣ и заручившись расположеніемъ Антипа, Шигаевъ, по его указаніямъ, спустился въ паркъ и длинными, запутанными аллеями вышелъ прямо къ галлереѣ. Стоялъ часъ поздняго обѣда и публики почти не было. Это было на руку Шигаеву. Онъ, съ необычайною для себя смѣлостью, обошелъ галлерею, освѣдомился у сторожа, когда играетъ музыка, купилъ у дѣвицы, сидящей около шкафтича, нумеръ газеты, съѣлъ пирожокъ съ абрикосами, посмотрѣлъ какъ бурлитъ и волнуется нарзанъ въ кругломъ бассейнѣ, огороженномъ высокою рѣшеткой, вспомнилъ при этомъ съ какимъ-то особеннымъ чувствомъ Героя нашего времени и, записавшись въ конторѣ, тутъ же взялъ ванну. Послѣ ванны прислужникъ заявилъ ему, что "обнаковенно господа вѣшаются съ пріѣзда", и, размягченный полтинникомъ, самъ проводилъ его къ вѣсамъ, гдѣ толстенькій и подвижной человѣчекъ нашелъ въ немъ 4 п. 29 ф., за что и получилъ соотвѣтственную мзду. Потомъ Максиму указали погребокъ, гдѣ готовятъ шашлыкъ, продаютъ осетинскій сыръ и кахетинское вино; онъ и вину, и сыру, и шашлыку отдалъ подобающую честь и въ благодушномъ настроеніи возвратился домой, мечтая о самоварѣ и о скорѣйшемъ знакомствѣ съ людьми. Особливо Сосипатръ Талдыкинъ привлекалъ его.
И всѣмъ его желаніямъ суждено было исполняться въ тотъ день. Капитанъ встрѣтилъ его радостнымъ восклицаніемъ и пригласилъ подъ черешни пить чай. Тамъ Шигаевъ встрѣтилъ цѣлое общество. На столѣ возвышались бутылки съ кахетинскимъ, лежали коробки съ конфектами, желтѣлъ нарѣзанный ломтиками сыръ. Фелисата Ивановна, въ пышномъ платьѣ съ какими-то балаболками, въ рыжемъ шиньонѣ, рѣзко отличающемся отъ ея собственныхъ жиденькихъ и темныхъ волосъ, торжественно дѣйствовала чайникомъ и держала себя рѣшительною барыней. Визгливости не было и слѣда въ ея голосѣ, манеры были медленны и самодовольны. Всѣ три мальчугана, въ русскихъ рубашечкахъ съ манжетками, стояли за ея стуломъ и жадно уписывали конфекты и бутерброды. Близъ самаго стола заливалась неудержимымъ смѣхомъ дѣвочка по росту, но по чертамъ миловиднаго личика довольно уже пожившая женщина, поминутно обмахиваясь вѣеромъ и при каждомъ движеніи звякая браслетами и цѣпочками, сверкая несмѣтнымъ количествомъ перстней и колецъ.
-- Мадмазель Рюмина, -- вымолвилъ капитанъ и выжидательно посмотрѣлъ на Шигаева.
Зардѣвшійся Максимъ поспѣшилъ отрекомендоваться и съ боязливою осторожностью пожалъ протянутые ему крошечные пальчики.
Затѣмъ сидѣла еще какая-то барыня, прямая и неподвижная, точно ее вставили въ футляръ, съ лицомъ апатичнымъ и невыразительнымъ, но, между тѣмъ, очень важная и съ великолѣпнымъ бантомъ на груди. Капитанъ не счелъ нужнымъ называть ее и только ткнулъ рукой по ея направленію. Шигаевъ мысленно воскликнулъ: "Вотъ тупорылая!" -- и тоже ограничился однимъ поклономъ. Сгорбившійся Талдыкинъ сидѣлъ все въ томъ же пальто въ накидку, въ тѣхъ же резиновыхъ на босу ногу калошахъ и угрюмо смаковалъ кахетинское. Шигаева усадили рядомъ съ нимъ. Онъ отъ вина отказался, но попросилъ чаю и, въ застѣнчивости наклонившись надъ стаканомъ, сталъ прислушиваться и внутренно одолѣвать свое смущеніе. Обращаясь къ барынѣ въ футлярѣ, Фелисата Ивановна тихо вела съ ней разговоръ, полный недомолвокъ и подразумѣваній.
-- Нѣтъ, вообразите, каковъ этотъ графъ де-Морансе! Я никакъ не ожидала отъ него подобной низости, -- восклицала она, быстрымъ движеніемъ вытирая потъ съ лоснящагося лица.
-- Но, я думаю, тутъ главное вліяніе имѣла Коралія Розелье,-- отвѣтствовала дама въ футлярѣ.
-- Ахъ, не говорите этого, Таисія Захаровна. Если ужь кого обвинять, такъ маркизу Доралисъ де-Флавакуръ!
-- А Мигеленъ, а самъ г. Мигеленъ? Вы забыли, Фелисата Ивановна, г. Мигелена!
-- Да, и самъ... Но что за герой этотъ Роже Ливорикъ! Ахъ, какой восхитительный герой!
-- И Жюльета... помните любовное объясненіе?
-- Да, да, и Жюльета!
-- А вы читали Петлю на шею, Фелисата Ивановна?
-- Ахъ, нѣтъ!... Интересно? У васъ есть? Пожалуйста, душечка, пришлите. Я теперь Кредиторовъ эшафота дочитываю; польстилась на заглавіе, но мнѣ не особенно нравится. А есть у васъ Убійство въ маскарадѣ? Ужасно хвалила Лопоухова... вы, душечка, и эту пришлите, ежели у васъ есть...
И потомъ переходили къ другой матеріи, жаловались на дороговизну и на лавочниковъ.
-- Вы только подумайте, душечка Таисія Захаровна, -- внятно шептала Фелисата Ивановна, -- вотъ эти конфетки-то, кругленькія-то, шесть гривенъ за фунтъ! Три фунта купила, имъ и всѣ два цѣлковыхъ... Сыръ этотъ восемь гривенъ... можете себѣ вообразить! Алешкѣ часики купила, самые простые часики... Алеша, поди, покажи свои часики... Семьдесятъ копѣекъ!
Таисія Захаровна съ сожалѣніемъ почмокивала губами, покачивала головой, испускала сочувственные "ахи", но глаза ея завистливо мерцали, взирая на Фелисату Ивановну, и, какъ видно, великолѣпно разбирали бахвальство, сквозящее въ притворномъ сокрушеніи Фелисаты Ивановны.
-- Ну, голубчикъ, ну, Онисимъ Нилычъ, ну, что же этотъ Бекарюковъ? Ну, разскажите!-- жеманничая и дѣлая глазки, приставала къ капитану Рюмина.
-- Что-жь, Бекарюковъ? Бекарюковъ человѣкъ положительный,-- со смѣхомъ сказалъ капитанъ.-- Какъ, говоритъ, споетъ намъ "дива" партію свою изъ Фауста, такъ и будетъ пикникъ съ бенгальскимъ освѣщеніемъ... Въ противномъ же случаѣ, ни-ни.
-- Ха, ха, ха!... ахъ, несносный!... дива!... изъ Фауста!... ха, ха, ха!... Но если я не могу... если у меня горло болитъ?... Долженъ же онъ понять это, наконецъ!-- Рюмина кокетливо топнула ножкой, но потомъ вдругъ откинулась и, закрываясь вѣеромъ, снова захохотала,-- изъ Фауста!... Бекарюковъ!... ха, ха, ха!...
Шигаевъ ничего не понималъ и чувствовалъ себя неловко.
-- Въ настоящій сезонъ Кисловодскъ, кажется, не особенно оживленъ-съ, не особенно походитъ на курортъ?-- спросилъ онъ Талдыкина, легонько кашлянувъ въ руку.
-- Чего это?
-- На курортъ, говорю...
-- Мало тутъ всякой сволочи набито!
-- Ахъ, ахъ, мосье Талдыкинъ, какія у васъ выраженія!-- съ гримаской воскликнула Рюмина и сейчасъ же смягчила эту гримаску обворожительною улыбкой.-- Значитъ, и всѣ мы... и всѣхъ насъ... ха, ха, ха!
-- Сосипатръ Василичъ у насъ настоящій римскій Ювеналъ,-- съострилъ капитанъ.
-- Ну, какъ же иначе вашего Бекарюкова обозвать?-- возразилъ Талдыкинъ.
-- Ахъ, нѣтъ, онъ добрый! ахъ, какъ мо-о-ожно!-- растягивая слова, восклицала Рюмина и, замѣтивъ пушинку на рукавѣ своего щегольскаго платьица, начала осторожно снимать ее и ужасно напомнила Шигаеву чистоплотную кошечку Милку, любимицу его тетушки.
-- Вы студентъ?-- отрывисто спросилъ Талдыкинъ.
Максимъ догадался, что вопросъ относится къ нему, отвѣтилъ отрицательно и невольно сдѣлалъ виноватое лицо.
-- Я думалъ, студентъ: шляпа-то у васъ...-- и, понизивъ голосъ, пробормоталъ:-- очень здѣсь мало интеллигентныхъ людей съ хорошимъ развитіемъ,-- но, вѣроятно, все-таки, заподозрѣвъ въ Шигаевѣ "интеллигентнаго человѣка", тотчасъ же послѣ чая уединился въ его комнату и просидѣлъ съ нимъ битыхъ три часа.
Въ концѣ-концовъ, онъ внѣдрилъ въ Шигаевѣ и боязливую почтительность къ себѣ, и нестерпимѣйшій позывъ къ зѣвотѣ. Съ самымъ однообразнымъ видомъ, однообразно ухмыляясь и пощипывая бородку, однообразно сдвигая и раздвигая сердито нависшія брови, онъ бормоталъ обо всемъ, о чемъ пришлось, хладнокровно обливая все сущее недоброжелательнымъ ядомъ. Къ тому же, онъ говорилъ невнятно и проглатывалъ окончанія словъ. Напрасно Шигаевъ напрягалъ вниманіе, уловляя въ этомъ несомнѣнно язвительномъ потокѣ словъ какія-нибудь цѣльныя и ясныя очертанія мыслей, мнѣній, взглядовъ своего собесѣдника. Эти взгляды мелькали точно лисій хвостъ во время травли и не давались Максиму хоть ты что хочешь. Вниманіе притуплялось, свои собственныя мысли мутились въ немъ, а толку никакого не выходило. Узналъ онъ, впрочемъ, что Бекарюковъ -- дрянь, что Бекарюковъ духовное завѣщаніе поддѣлалъ, что Бекарюковъ какія-то "народныя" деньги транжиритъ на шампанскомъ ("да хоть бы шампанское-то было настояще, а то ленинское!"); узналъ онъ, что пиръ у Тереховскихъ состоялся по случаю полученія съ него, Шигаева, денегъ, что "эта Фелисатка" только и дѣла дѣлаетъ, что конфетки "трескаетъ", да глупыя книжки читаетъ, что тряпка-капитанъ безстыдно потакаетъ ей, да и самъ не прочь нализаться. Узналъ онъ еще, что есть въ Кисловодскѣ какой-то г. Казариновъ, "большой бѣлоручка и баричъ, но малый со смысломъ", и что у этого г. Казаринова есть братъ студентъ-первокурсникъ, котораго Сосипатръ Василичъ не знаетъ, но увѣренъ, что "шелуха какая-нибудь, ибо кто же изъ порядочныхъ пойдетъ по юридическому?" Но этотъ остовъ талдыкинскихъ рѣчей безпрерывно переплетался такими выраженіями: "Культура! цивилизація! европейцы, чортъ васъ подери!... Награбили казну, понахватали концессій, а сами теперь и лакействуютъ передъ Европой... шельма какая нашлась Европа!" Кто лакействуетъ? Бекарюковъ? Фелисатка? тряпка-капитанъ? братья Казариновы: и юристъ, и тотъ, что со смысломъ?
Но дальнѣйшее показывало, что "лакействуютъ" какіе-то они.
-- Конституція! Палата депутатовъ!-- бормоталъ Сосипатръ,-- а сами только и норовятъ, что въ мужицкую мошну лапу запустить. Вонъ въ Современныхъ Извѣстіяхъ изъ Юхнова пишутъ: сняли мужики у барина покосъ, а сѣно-то гнилое вышло, а баринъ судомъ съ нихъ... стой!
Максимъ догадывался: ежели судить по нѣкоторымъ статейкамъ, которыя ему встрѣчались, отъ "лисьяго хвоста" какъ будто отдавало "самобытностью". Но не тутъ-то было: спустя пять минутъ, "лисій хвостъ" мелькалъ совсѣмъ въ другомъ направленіи.
-- Народность! Самобытность!-- ворчалъ Талдыкинъ (слова были приплетены къ свѣдѣнію о томъ, что Бекарюковъ кичится своимъ "мужицкимъ" происхожденіемъ).-- Взять бы этихъ народниковъ, да въ Америку ихъ!... Я бы на нихъ посмотрѣлъ... я бы на этихъ похвальбишекъ полюбовался! Вонъ въ Новомъ Времени пишутъ изъ Корчевы: мужики взяли, да всѣмъ міромъ страховыя деньги и пропили... Самобытность!
И когда, наконецъ, ушелъ Талдыкинъ, полусонный Максимъ вздохнулъ полною грудью, но тутъ же поспѣшилъ подумать:
"Или я очень изморился, и поэтому не могъ разобраться, или, впрямь, только въ книгахъ есть эти опредѣленныя убѣжденія, а на самомъ-то дѣлѣ иначе какъ-нибудь люди думаютъ... Какъ же?-- и съ увѣренностью присовокупилъ, укладываясь въ постель:-- А видно, что уменъ: такъ и рѣжетъ фактами. И объ Америкѣ, и свысока обо всемъ... Нешто скрывается, виляетъ? Надо добраться ужо... У, вострый языкъ!"