Когда въ шесть часовъ на площадкѣ опять заиграла музыка, Шигаева сильно потянуло туда. Онъ было сошелъ уже въ паркъ и даже приблизился къ самой площадкѣ, подойдя со стороны, предоставленной въ распоряженіе проводниковъ, горничныхъ, кухарокъ и прочаго простонародья, но видъ необычайнаго многолюдства, видъ въ пухъ и прахъ разодѣтыхъ барынь, самоувѣреннаго офицерства, изысканно франтоватыхъ штатскихъ испугалъ его, и, вмѣсто площадки, онъ очутился въ окрестностяхъ Кисловодска, гдѣ и проходилъ до поздняго вечера, не особенно, однако, отдаляясь отъ жилья ("Что тамъ ни говори, все-таки, Кавказъ!"). Вечеромъ въ домѣ Тереховскихъ было пустынно. Капитанъ и Рюмина находились на музыкѣ; Фелисата Ивановна, въ сопровожденіи всего потомства, отправилась къ Таисіи Захаровнѣ пить чай.
-- Гдѣ же Сосипатръ Василичъ?-- спросилъ Шигаевъ у Антипа.
-- Гдѣ-жь ему быть безъ сапогъ-то? Дрыхаетъ, поди. Были сапожишки, тоже на музыку шлялся, какъ и прочіе. Только оказія тутъ вышла съ этими сапогами...-- Антипъ прыснулъ, изъ вѣжливости заслоняясь ладонью.-- Онъ повадился ихъ за дверь выставлять, для чистки. Мнѣ что! Я, пожалуй, давай чистить. Только Мавра возьми да и намажь ихъ саломъ. Ну, намазала и поставила у дверей... а глаза-то онъ продираетъ поздно... собаки возьми, да и стащи ихъ! Вѣдь, какъ, окаянныя, располосовали, въ дрызгъ!
-- Ну, что же онъ?
-- Что-жь! Баринъ посыкнулся было купить... купить да купить, да такъ и осталось. Съ тѣхъ поръ буде нашему Талдыкѣ на музыку ходить... прищемило.
Оказалось, что Сосипатръ Василичъ дѣйствительно спалъ, а проснувшись, съ готовностью пришелъ къ Шигаеву, пилъ у него чай и выкурилъ несмѣтное число шигаевскихъ папиросъ. Но бесѣдъ "принципіальныхъ", -- какъ нѣсколько книжно выражался Максимъ,-- такихъ бесѣдъ между ними уже не было; былъ непрерывный потокъ невразумительныхъ словъ, такъ же какъ и вчера охаявшихъ все; и либераловъ, и народниковъ, и соціалистовъ, и буржуа, и литературу, и культуру, а пуще всего и больше всего шельму Европу. Въ потокѣ мелькали "факты", то-есть названія газетъ и корреспонденціи изъ Ельца, изъ Вятки, изъ Коротояка, изъ Бердичева и т. д., и т. д. Иногда высокомѣрная ссылка на Америку выскакивала съ хладнокровнымъ апломбомъ и лѣниво, медленно, неповоротливо сочилась тяжеловѣсная язвительность. Шигаевъ молчалъ и слушалъ, молчалъ и скучалъ, неистово выпуская мутныя облака табачнаго дыма, и докурился до того, что ему показалось, будто самый голосъ Сосипатра Василича исходилъ изъ этихъ облаковъ, самыя рѣчи Сосипатра Василича расплывались синими волнами, и, говоря словами пѣсни, "ничего въ волнахъ не было видно...", и, попрежнему, Максимъ былъ объятъ недоумѣніемъ. Тѣмъ не менѣе, обычная почтительность не сбѣгала съ его лица, и, вѣроятно, этой почтительности онъ былъ обязанъ тѣмъ, что Талдыкинъ, прощаясь, крѣпче обыкновеннаго пожалъ ему руку и, насколько могъ, выразилъ явное свое расположеніе. Это тронуло Шигаева и даже какъ будто приблизило его къ Сосипатру Василичу.
На слѣдующій день онъ уже довольно смѣло вошелъ къ Талдыкину съ цѣлью пригласить его на музыку; насчетъ сапогъ у него смутно бродили кое-какія соображенія. Взошелъ и остолбенѣлъ. Комната, въ которой обиталъ Сосипатръ Василичъ, удивительно походила на стойло. Темная отъ вѣтвей черешника, узкая, въ одно окно, она, казалось, насквозь была пропитана грязью и какою-то вонючею копотью. Несказанный безпорядокъ царствовалъ въ ней. Всякая дрянь валялась гдѣ попало: объѣдки вареной колбасы лежали на кипѣ запыленныхъ газетъ, сальный огарокъ былъ воткнутъ въ ломоть хлѣба, разорванная калоша съ нитками и обрывками коленкора покоилась на столѣ рядомъ съ изломанною головною щеткой, въ которой застрялъ пукъ волосъ. Вмѣсто постели, брошено было на какой-то ящикъ пальто съ торчащею изъ подкладки ватой; старенькій пледъ, повидимому, замѣнялъ одѣяло. Воздухъ былъ спертый и тяжкій. Самъ Талдыкинъ, въ блузѣ и босой, сидѣлъ около стола и съ глубокомысленнымъ видомъ вырѣзывалъ столбцы изъ газетъ, нанизывая эти столбцы на длинную шпильку. При входѣ Шигаева онъ откинулъ волосы, нависшіе на лобъ, неопредѣленно помычалъ и ткнулъ ножницами на ящикъ, приглашая садиться.
-- Вотъ въ Новостяхъ пишутъ, баба мужа мышьякомъ отравила,-- вымолвилъ онъ, нѣсколько погодя, -- а вы толкуете -- музыка! Нѣтъ, я бы васъ съ этою музыкой...
Но Шигаевъ, сконфуженный видомъ неожиданно представшей предъ нимъ нищеты (онъ и не подозрѣвалъ, чтобы такая нищета могла окружать "образованнаго" человѣка), угнетенный вонючимъ и удушливымъ воздухомъ, не зналъ, куда ему смотрѣть, и понемногу пятился къ дверямъ, и, однако, нужно было что-нибудь сказать; онъ мучительно сознавалъ это: грубо, невѣжливо, дико было ничего не сказать. И, неожиданно для себя самого, у него вырвались слова, приправленныя глупѣйшею улыбочкой:
-- Сосипатръ Василичъ! пойдемте ноньче на музыку... народъ дивить!
Съ Талдыкинымъ вдругъ что-то свершилось: губы его затряслись, онъ еще ниже потупился надъ газетой, которую рѣзалъ, и нетвердымъ голосомъ забормоталъ:
-- Я отъ васъ совершенно не ожидалъ такой насмѣшки... не ожидалъ, не ожидалъ. Я думалъ, вы можете понимать... не то, что Бекарюковъ какой-нибудь, не какая-нибудь Тереховская.-- Голосъ его прерывался все болѣе и болѣе.-- Что это въ самомъ дѣлѣ? Ежели вы имѣете деньги, это еще ничего не доказываетъ. Это еще не даетъ вамъ никакихъ правъ насмѣхаться...
-- Да что вы-съ... да Богъ съ вами, Сосипатръ Василичъ!-- возразилъ Шигаевъ, чувствуя, что проваливается сквозь землю.
-- Вы развѣ не видите, что мнѣ выйти не въ чѣмъ?-- не унимался Талдыкинъ.-- У васъ вонъ башмаки-то лаковые, вы, небось, тридцать цѣлковыхъ безъ торгу отдали, вы обѣдаете-то каждый день. А у меня вотъ!-- онъ бросилъ на середину комнаты свои калоши,-- вотъ!-- бросилъ дырявый пледъ, -- вотъ!-- смахнулъ остатки колбасы.
И по мѣрѣ того, какъ эта нищета становилась ребромъ передъ глазами Шигаева, голосъ Сосипатра Василича крѣпъ и проникался высокомѣріемъ. Глубоко уязвленный приглашеніемъ, въ которомъ видѣлъ насмѣшку надъ своимъ убожествомъ, онъ теперь словно похвалялся этимъ убожествомъ и съ чувствомъ неизъяснимаго достоинства обнаруживалъ секреты своего существованія.
-- Я, милостивый государь, крадучи абрикосы гнилые подбираю, да жру вмѣсто обѣдовъ-то вашихъ,-- побѣдоносно восклицалъ онъ, -- у меня рубашки ни одной нѣтъ, ежели вамъ разсказать... я, вмѣсто чая, тайкомъ отъ этихъ хамовъ смородинный листъ завариваю... я самъ хожу блузу мыть по ночамъ... я вотъ вторую недѣлю сапогъ не имѣю на себѣ!
-- Да ей-Богу же, Сосипатръ Василичъ... да сдѣлайте такое одолженіе, -- лепеталъ Максимъ, и вдругъ со смѣлостью отчаянія вынулъ изъ кармана бумажникъ и произнесъ:-- возьмите у меня взаймы, ради Бога!-- произнесъ и на мгновеніе даже глаза зажмурилъ.
О, какого взрыва упрековъ, обличеній негодованія ожидалъ онъ!
-- Да что-жь взаймы? Я, вѣдь, не скоро отдамъ, -- послышался ему внезапно опавшій и нѣсколько удивленный голосъ Талдыкина.
-- Сдѣлайте одолженіе!-- радостно возопилъ Шигаевъ.
-- Я, пожалуй, возьму, только я не скоро отдамъ,-- угрюмо повторилъ Талдыкинъ, но кончилъ тѣмъ, что взялъ и совершенно умиротворился.
-- Ну, пойдемте теперь къ Зипалову; у него, кажется, есть сапоги,-- сказалъ онъ, откладывая газету и потягиваясь.-- Я это для сочиненія для одного вырѣзаю...помните, говорилъ-то вамъ?
-- Для сочиненія? Для какого же?
-- Я вообще о народѣ... я еще собственно не придумалъ для какого. Но это все равно.
Они отправились въ лавку Зипалова и, кромѣ всякихъ принадлежностей для Сосипатра Василича, купили себѣ по длиннымъ сапогамъ, въ которыхъ Шигаевъ, по словамъ Талдыкина, уже вовсе походилъ на студента. Лаковые ботинки были съ пренебреженіемъ водворены въ глубь чемодана.
Нельзя сказать, чтобы въ лицѣ Талдыкина или въ его манерѣ держать себя произошла значительная перемѣна отъ благосклоннаго вмѣшательства судьбы въ дѣла его гардероба, но, все-таки, тотъ ядъ, который въ каждомъ движеніи, въ каждомъ поступкѣ, въ каждомъ словѣ своемъ старался онъ сосредочивать, теперь какъ будто разбавился и притупился, и нужно было особое напряженіе со стороны Талдыкина, чтобы ядъ этотъ съ прежнимъ великолѣпіемъ заигралъ въ его существѣ. Такое напряженіе наступило, когда вечеромъ они, наконецъ, подошли къ площадкѣ, гдѣ уже колыхалось цѣлое море головъ, плавали шляпы, папахи, пестрѣли цвѣты, развѣвались перья, мелькали малиновые околыши драгунскихъ фуражекъ; когда на встрѣчу имъ стройно загремѣла музыка, властительно покрывая своими звуками жужжаніе и говоръ толпы. Талдыкинъ, точно конь на смотру, встрепенулся. Въ новыхъ сапогахъ, въ шляпѣ, сдвинутой на затылокъ, въ блузѣ, грязный воротникъ которой составлялъ странную противуположность его удивительно бѣлой и жирной шеѣ, съ грудью, вывернутой колесомъ, онъ, небрежно размахивая толстою кизвлевою палкой и презрительно усмѣхаясь, оглядывалъ разряженную публику и совершенно подавлялъ своимъ поведеніемъ бѣднягу Шигаева. Невѣроятная застѣнчивость, попрежнему, овладѣла Максимомъ. Въ ногахъ онъ чувствовалъ непомѣрную тяжесть, взгляды господъ, мимо которыхъ приходилось ему проходить, точно заостренныя колья упирались на него. Шепотъ, улыбки, жесты,-- все принималъ онъ на свой счетъ и земля подъ нимъ мучительно горѣла. И, конечно, сапоги, натянутые выше колѣнъ, шляпа съ преувеличенными полями,-- всѣ эти отличія скромной, но рѣшительной самоувѣренности очень мало подходили къ его растерянному виду.
Между тѣмъ, толпа, совершая равномѣрные рейсы, увлекала ихъ своимъ теченіемъ. Подъ звуки визгливо-торжественнаго "персидскаго марша", точно огромныя птицы, чинно и величественно плыли барыни въ невѣроятно оттопыренныхъ турнюрахъ и островерхихъ шляпкахъ; звенѣли шпорами нижегородскіе драгуны, молодецки подрыгивая гладко обтянутыми ляшками; важно протекали "московскіе кабардинцы", въ бѣлыхъ и сѣрыхъ черкескахъ, съ серебряными патронами на груди и ужасными кинжалами за серебрянымъ съ чернью поясомъ; пролетали, помахивая тросточками, щеголи въ странныхъ шляпахъ, въ желтыхъ перчаткахъ, расшитыхъ чернымъ шелкомъ, въ пикейныхъ жилетахъ и съ моноклемъ въ глазу. Всюду трещала болтовня, утопая въ шутовскихъ пассажахъ "марша". Женщины украдкой разсматривали туалеты, мужчины разглядывали женщинъ, скрытая оцѣнка того и другаго невольно скользила въ лицахъ, улыбкахъ, гримасахъ. Сплетни, новости, пересуды неуловимыми путями распространялись по всѣмъ концамъ площадки, омрачая репутаціи, создавая сказки и добродушно-злостныя фантазіи, вызывая притворные вздохи и междометія. Едва не въ каждой группѣ бранили докторовъ и порядки администраціи; иные вспоминали по этому поводу Европу, въ которой никогда не бывали, проклинали "невозможный курсъ", въ которомъ ничего не понимали; другіе, несомнѣнно бывавшіе въ Европѣ, излагали вѣскія причины, принудившія ихъ ѣхать въ Есентуки, вмѣсто обычнаго Висбадена, въ Желѣзноводскъ, вмѣсто Крейцнаха, въ Кисловодскъ, вмѣсто Мерана или Монтрё. И въ каждой группѣ съ высокомѣріемъ относились къ общему складу публики, который казался имъ двусмысленнымъ и врядъ ли приличнымъ.
Достигнувъ конца площадки, молодые люди успѣли занять только что освободившуюся скамейку подъ липой. Тутъ Шигаевъ вздохнулъ свободно и съ любопытствомъ началъ смотрѣть на гуляющихъ. Вереница лицъ и костюмовъ безконечно тянулась передъ ними. Его тѣшила эта пестрота, эти лица напоказъ, эта торжественная чинность шествія, невиданные имъ дотолѣ наряды и манеры. Иногда смѣшливость дикаря просыпалась въ немъ съ неудержимою силой, но смѣшливость, вызванная не превосходствомъ собственныхъ взглядовъ, а какимъ-то наивнымъ восхищеніемъ. Впрочемъ, подъ вліяніемъ словъ, которыя давно уже выбрасывалъ остервенившійся Сосипатръ Василичъ и которыя Максимъ различилъ только недавно, въ немъ, въ свою очередь, начало подыматься критическое чувство.
-- Шуллеръ изъ Москвы, -- отмѣчалъ Талдыкинъ проходящихъ.-- Шуллеръ изъ Тифлиса. Содержанка. Богатая невѣста съ обязательствомъ принять жениху мухаметанскій законъ. Купчиха московская. Фабрикантъ. Кокотка. Альфонсъ изъ инженеровъ. Мужъ пѣвицы. Князь, еще князь, тутъ ихъ какъ изъ рѣшета!-- и снабдилъ эти заголовки обычнымъ потокомъ обличеній.
-- Да откуда вы знаете всѣ эти біографіи?-- спросилъ Шигаевъ.
-- Тутъ все извѣстно. Эти воды, батюшка, все равно, что хрустальный колпакъ. Я вотъ не ходилъ-то долго. Вотъ этого не знаю, этой не знаю. Эге, сколько новыхъ! Смотрите, брюханы-то повалили... это все изъ Есентуковъ. Глядите на него, какой боровъ отъѣлся на вольныхъ кормахъ! Піанистъ; говорятъ, самъ Рубинштейнъ одобрялъ; теперь только и мечтаетъ о богатой невѣстѣ, да объ урокахъ въ купеческихъ домахъ. Въ Америку бы тебя, шельму! Небось бы, встряхнуло! А вотъ изъ Пятигорска голубчики! Глядите какіе, точно ихъ плѣсень покрыла... увяли!... разъ, два, три; будутъ теперь притворяться, будутъ прихрамывать, съ костылями ходить, будто и вправду отъ ревматизма лечились. Тутъ удивительныя есть исторіи по этой части: снаружи блескъ, сіяніе, культурность, чортъ возьми, а тамъ... Иной о семьѣ говоритъ, слезу роняетъ, а внутри... Подкладка, подкладка вашей цивилизаціи! Это Обуховъ, бывшій профессоръ, говорятъ, очень умный человѣкъ, только съ ума спятилъ. А вотъ восковая барышня, навѣрняка изъ Желѣзноводска. Еще... эту знаю: генеральская дщерь, воплощенная добродѣтель въ англійскомъ переплетѣ. У ней папенька пустыни аравійскія орошалъ, сто тыщь денегъ казенныхъ слопалъ, теперь новой командировки требуетъ.
-- "Комитету поощренія земледѣльческихъ трудовъ сдѣлать опытъ орошенія нашихъ пашень и луговъ предложилъ я",-- замѣтилъ Шигаевъ словами Некрасова.
-- Полюбуйтесь: скотина Бекарюковъ! А Рюмина, Рюмина-то... ахъ, ты, козявка!
Шигаевъ взглянулъ и едва не разсмѣялся. Крошечная пѣвица, вся сплошь увитая шелкомъ, кружевами, бархатомъ, съ ногъ до головы унизанная фестончиками, гипюрами, лентами, бантиками, въ широкополой шляпѣ, похожей на крышу, важно шла, запрокинувъ головку, повиливая турнюромъ, грозившимъ задавить ее, помахивая вѣеромъ изъ страусовыхъ перьевъ, побрякивая браслетами и цѣпочками. И, чуть не вдвое превышая ее ростомъ, осторожно шагалъ подлѣ нея здоровенный мужчина въ сѣрой черкескѣ, красный, какъ мѣдь, и чревастый, точно замоскворѣцкій самоваръ.
-- Наконецъ-то и вы, г. Талдыкинъ, появились!-- неожиданно произнесъ пріятный, кроткій до вкрадчивости голосъ, и бѣлая, выхоленная рука, только что освобожденная отъ лайковой перчатки, протянулась къ Сосипатру Василичу.-- Можно присѣсть около васъ?
Шигаевъ отодвинулся, искоса посмотрѣвъ на говорившаго; это былъ блѣднолицый, щегольски одѣтый человѣкъ, въ лаковыхъ сапожкахъ à l'écuyez, въ мягкой низенькой шляпѣ, съ изящными манерами и ласковымъ меланхолическимъ взглядомъ.
-- Шигаевъ,-- буркнулъ Сосипатръ Василичъ, отвѣтивъ на привѣтствіе блѣднолицаго.
-- Евгеній Казариновъ, къ вашимъ услугамъ, -- вымолвилъ тотъ, крѣпко пожимая руку Шигаева, и съ изысканною вѣжливостью подбирая слова, продолжалъ: -- Вы давно изволили прибыть въ Кисловодскъ? Понравился ли вамъ Кавказъ?
-- Очень хорошъ. Такъ, знаете ли, и припоминаются различные эпизоды изъ Героя нашего времени.
-- А, Лермонтовъ!-- онъ красиво и печально улыбнулся,-- княжна Мери... эта Вѣра... эти... эти картины природы. Тутъ что-то такое есть,-- онъ неопредѣленно пошевелилъ пальцами,-- эдакое возвышенное есть, эдакое... Но вамъ не показывали Мери? О, это очень любопытно: тутъ есть старушка, съ которой, говорятъ, онъ писалъ княжну Мери, удивительно милое, сморщенное существо... Не изволили найти затрудненія въ выборѣ квартиры? О, тутъ далеко не Петербургъ въ этомъ отношеніи... А! вы вмѣстѣ съ г. Талдыкинымъ... г. Тереховскій, кажется, очень порядочный человѣкъ. Но вы не боитесь сосѣдства г. Талдыкина?-- Казариновъ сказалъ это съ такимъ явнымъ выраженіемъ милой и даже льстивой шутки, что и на мигъ не могло быть сомнѣній.-- О, вы его бойтесь! Это чрезвычайно упорный пессимистъ, чрезвычайно... мы едва не на смерть бились съ нимъ, когда я впервые имѣлъ честь познакомиться.
-- Вы изволите придерживаться обратныхъ воззрѣній-съ?-- освѣдомился Шигаевъ.
На устахъ Казаринова снова появилась красивая и печальная улыбка.
-- Я придерживаюсь воззрѣній, ведущихъ къ свѣту, къ жизни,-- сказалъ онъ,-- хотя, можетъ быть, и имѣлъ бы право придерживаться иныхъ, ведущихъ къ нирванѣ. Я...-- онъ оглянулся и понизилъ голосъ, -- я придерживаюсь воззрѣній ос-вобо-ди-тель-ныхъ, если позволите. И на этомъ основаніи, несмотря на все мое огорченіе, не могу согласиться съ солидными, но чрезвычайно мрачными воззрѣніями г. Талдыкина.
-- Разсказывайте, разсказывайте!-- проговорилъ Сосипатръ Василичъ, самодовольно усмѣхаясь.
-- Но въ вашемъ терминѣ есть неопредѣленность нѣкоторая-съ,-- вымолвилъ Шигаевъ.
-- О, вы совершенно правы!... Но надѣюсь быть знакомыми. Покорнѣйше прошу. Я весьма радъ имѣть дѣло съ нашею честнѣйшею, великодушнѣйшею молодежью. А вы изволите знать, г-жа Вальяжная дней черезъ десять пріѣзжаетъ сюда.
-- Какая такая Вальяжная?-- спросилъ Талдыкинъ.
-- Это, вѣроятно, романистка,-- поспѣшилъ высказать свою догадку Шигаевъ, и ему было очень пріятно, когда Казариновъ подтвердилъ эту догадку.
-- Вотъ прозвище!-- ухмыляясь, воскликнулъ Сосипатръ Василичъ.-- Вальяжная! Точно кобыла рысистая... да гдѣ же она пишетъ?
-- Отдѣльно издаетъ. Я помню ея романъ Шестикрыліе,-- сказалъ Шигаевъ и опять Казариновъ утвердительно кивнулъ головой.
-- Какъ, какъ?-- спросилъ Талдыкинъ.-- Фу ты, чортъ ее побери! Это что же за штука такая?
-- Тутъ, если не ошибаюсь, была нѣкоторая аллегорія, -- пояснилъ Казариновъ,-- ей хотѣлось изобразить то состояніе моральнаго совершенствованія, когда обыкновенный человѣкъ, правда, кончившій курсъ на естественномъ факультетѣ, можетъ уподобиться такъ называемымъ "серафимамъ". Иносказательно, это нѣчто вродѣ Томаса Мура или Кабе: небеса, сведенныя на землю. Отсюда -- Шестикрыліе.
Талдыкинъ даже искривился весь отъ восторга: для его обличеній открывался матеріалъ благодарный. Но Казариновъ вдругъ явилъ въ лицѣ своемъ непонятную разсѣянность и, едва прикоснувшись къ полямъ своей шляпы, быстро оставилъ молодыхъ людей и присоединился къ одинокой дамѣ подъ голубою вуалью.
-- Съ кѣмъ это ты сидѣлъ?-- спросила его дама подъ голубою вуалью.
-- Много будете знать, скоро состаритесь,-- съ видомъ игривости отвѣтилъ Казариновъ, но тотчасъ же съ небреженіемъ добавилъ.-- Надежды отечества! студіозусы!
-- Вотъ удивляюсь твоимъ вкусамъ!-- прощебетала барыня подъ голубою вуалью.-- О чемъ ты находишь толковать съ ними? Это, должно быть, скучнѣйшіе люди, судя по ихъ наружности, и посмотри, какая у того блуза, или пальто у этого...
Казариновъ объяснилъ, что молодежь -- сила, а со всякою силой надо считаться и до извѣстной степени угождать ей.
Но развитіемъ этой мысли онъ, въ виду нетерпѣливаго движенія своей спутницы, пренебрегъ и весьма живо приступилъ къ развитію иной мысли, хотя и развеселившей даму подъ голубою вуалью, но уже не имѣющей ничего общаго съ молодежью.
Между тѣмъ, только что отошелъ отъ молодыхъ людей Казариновъ и тоіько что Шигаевъ успѣлъ воскликнуть: "какой учтивый господинъ!" -- придавъ, на всякій случай, тонъ леткой насмѣшливости этому восклицанію, какъ прямо противъ нихъ очутился Бекарюковъ подъ руку съ капитаномъ.
-- Эй, горемыка! Аль и ты на вѣтерокъ вылѣзъ?-- закричалъ онъ Талдыкину и, грузно опустившись на скамейку, ткнулъ его въ бокъ пальцемъ.-- Ну, братъ Нилычъ, нагулялъ онъ у тебя жиру!
Шигаевъ съ неудовольствіемъ ожидалъ какихъ-нибудь скандальныхъ пререканій и даже подумывалъ встать и уйти. Но, увы, Сосипатръ Василичъ, схоронивъ куда-то свою ядовитую улыбку, отвѣчалъ на грубыя шутки Бекарюкова самымъ предупредительнымъ смѣхомъ. Лицо капитана тоже было умильно до приторности.
-- Пуантъ въ своемъ родѣ!-- сказалъ онъ Шигаеву, кивая на публику, и добродушно расхохотался.
-- А, это новый квартирантъ!-- гудѣлъ Бекарюковъ.-- Честь имѣю представиться... знаете, небось, кто я? Вотъ московскія болѣсти вытрясаю здѣсь, не вѣрите? Ей-Богу, по всѣмъ суставамъ немощенъ. Ѣздилъ въ Ниццу, ѣздилъ въ Соренту, теперь вотъ въ патріоты оборотился: отечественныя воды лакаю... ха, ха, ха! Вы изъ какой губерніи?... Тамъ у меня имѣньишко есть, три тысячи десятинъ... не знаете? Говорятъ, полмилліона стоитъ. Вы за границей не изволили быть, въ Парижѣ? Хорошъ городъ Парижъ, какъ заѣдешь -- угоришь, ха, ха, ха!... А ты, талдыка, не унывай, талдычь помаленьку. Вотъ будемъ съ Нилычемъ нарзанъ переправлять, тебя агентомъ вышлемъ... Доктора Шарку знаешь? Ха, ха, ха!... Эхъ, ты, талдыка-горемыка!-- Бекарюковъ ударилъ его по плечу и тяжело приподнялся.-- Ну, Нилычъ, пойдемъ еще крюшончикъ погубимъ: смерть моя -- пить хочу! Мое почтеніе-съ,-- и онъ церемонно раскланялся съ Шигаевымъ.
-- Ну, не скотина?-- съ азартомъ произнесъ быстро измѣнившійся Талдыкинъ, когда Бекарюковъ и капитанъ скрылись въ толпѣ.-- И чортъ меня догадалъ брудершафтъ съ нимъ пить! Туда же остроумца изъ себя корчитъ!... Нѣтъ, насчетъ завѣщанія разспросить бы тебя, да попристальнѣе!... Я бы на тебя посмотрѣлъ, на остроту-то на твою!
-- Но неужели...
-- Поддѣлалъ, это фактъ! Да это что!-- и въ пылу раздраженія Сосипатръ Василичъ сообщилъ еще нѣсколько уголовныхъ поступковъ, будто бы совершенныхъ Бекарюковымъ.
Шигаевъ усомнился и хотя промолчалъ, но уваженіе его къ Сосипатру Василичу нѣсколько поколебалось.
-- А Тереховскій, вотъ ветошка!-- не унимался тотъ.-- Нарзанъ отправлять!... Консервы изъ баранины! Консервы! Нѣтъ, ему не консервы, а побахвалиться нужно. Онъ изъ-за Рюминой и Тереховскаго прельщаетъ!... Я-ста, Бекарюковъ, съ пѣвицей гуляю; я-ста, Бекарюковъ, ужинаю съ ней, а, конечно, она безъ Тереховскаго не пойдетъ въ ресторанъ ужинать... Нарзанъ!... Взять бы, да всю эту накипь метлой бы! Эксплуататоры, пьявки! Нѣтъ, чтобы понять, на чей счетъ отлопались!... Смотрите, писанка-то идетъ: князь Голоуховъ; отъ отца, говорятъ, утекъ, да здѣсь и задаетъ форсу на армянскіе векселя... Что? Ну, разумѣется, того Голоухова; ихъ отродье-то одно. Глядите, какія онъ штуки раздѣлываетъ: шута съ собой водитъ, армяшку... чуть что -- при всемъ народѣ палкой его бьетъ... Князь! Я бы его съ этимъ его княжествомъ...
"Въ Америку бы!" -- мысленно докончилъ Шигаевъ, но, къ его удивленію, Талдыкинъ поднялся и, лѣниво переваливаясь, подошелъ къ Рюминой, проходившей мимо.
-- Мосье бука! будьте любезны, пройдитесь со мною,-- прощебетала она, кокетливо улыбаясь Сосипатру Василичу.
Шигаевъ остался одинъ и имѣлъ удовольствіе два раза видѣть, какъ протекали мимо него Рюмина и Талдыкинъ. Онъ -- съ горделивою улыбкой, которая явно пробивалась сквозь притворную угрюмость, лежавшую на его челѣ, она -- съ игривымъ лепетомъ на устахъ и съ непрерывнымъ смѣхомъ, тщетно задушаемымъ перьями вѣера. Трубы, бубны и волторны дружно отбивали тактъ шумнаго вальса, оглашая далекія горы веселымъ отзвукомъ.