Пленушкинъ аккомпанировалъ вдохновенно, взмахивая волосами; другіе слушали, являя видъ сдержаннаго восхищенія, и только юноша Казариновъ жадно слѣдилъ за каждою нотой пѣвицы; съ пылающимъ лицомъ, съ широко раскрытыми глазами, въ которыхъ стояли слезы, онъ полулежалъ въ креслѣ, обложенный подушками, укутанный пледомъ. Зиллоти сидѣла на скамеечкѣ у ногъ его, внимательно всматриваясь ему въ лицо,-- въ это молодое, страдальческое лицо, увидавъ которое, Шигаевъ такъ и вздрогнулъ отъ жалости.
Они втроемъ вошли въ гостиную, когда пѣніе кончилось и наступилъ перерывъ. Марѳа Петровна подошла къ Шигаеву съ привѣтливою улыбкой; отъ него бросилась къ Рюминой, пододвинула ей кресло, подала вино и фрукты, мимоходомъ сказала Валерьяну ласковое словечко, поправила ему волосы, длинною прядью спустившіеся на лобъ; потомъ порывисто и торопливо принялась разбирать съ Пленушкинымъ ноты. Бекарюковъ, какъ вошелъ, такъ и плюхнулся на отдаленное кресло: тупое и сосредоточенное безмолвіе было обычнымъ способомъ его вытрезвленія. Евгеній Львовичъ перебиралъ съ Голоуховымъ нѣсколькихъ общихъ знакомыхъ; упоминались имена "князя Ивана", который далеко пошелъ, "князя Григорія", который надняхъ получилъ полкъ, "графа Василія Дмитріевича", съ которымъ Казариновъ имѣлъ честь познакомиться въ Трувиллѣ, а когда вблизи сѣла Рюмина, крошечными глотками отпивая изъ своего бокала, Евгеній Львовичъ съ изысканною вѣжливостью обратился къ ней и завелъ рѣчь о музыкѣ.
-- Прелесть, прелесть, какъ у васъ прошли эти знаменитые нюансы!... Ахъ, Мейерберъ, Мейерберъ (онъ сладко и продолжительно вздохнулъ)... Вспомните "Роберта"!.. Бертрамъ, Алиса... осмѣлюсь указать вамъ эту сцену: "On а parlé! qui donc а lu dans ma pensée?-- говоритъ онъ съ изумленіемъ и видитъ Алису.-- Mais, Alice, quest ce donc?"... Віолончели вкрадчиво вторятъ ему...
-- "Rien... rien... rien...",-- съ театральнымъ ужасомъ пролепетала Рюмина.
-- Да, да... и потомъ... онъ къ ней; она бросается къ кресту: "éloigne toi, va-t'en, va-t'en!.." и это великолѣпное: "Tu Pas voulu gentille Alice!..." Мы еще сегодня вспоминали объ этомъ чудномъ мѣстѣ съ моимъ однокашникомъ... знаете, флигель-адъютантъ Воробышевъ...
Зиллоти тихо говорила съ Валерьяномъ; съ Шигаевымъ она повидалась какъ ни въ чемъ не бывало и не обратила ни малѣйшаго вниманія на пристальный и суровый взглядъ его, отчего онъ, вновь оскорбленный, съ достоинствомъ отошелъ къ Марѳѣ Петровнѣ, стоявшей у рояля.
-- Ну, дружище...-- сказала ему Марѳа Петровна и опять привѣтливо улыбнулась.
Потомъ разсказала, какъ они вчетверомъ ѣздили по дорогѣ въ Есентуки, какъ встрѣтили Рюмину, которую Зиллоти по Петербургу еще знаетъ, какъ, возвратившись, всѣ онѣ пошли на музыку и черезъ Голоухова познакомились тамъ съ Казариновыми, и вотъ... Она весело развела руками, показывая собравшихся.
-- Вы не слыхали Рюмину? Въ театрѣ она слаба, но тутъ ничего, премило поетъ!... Ну, а вы, голубчикъ, что подѣлывали?... Это и есть Бекарюковъ? Какой онъ красный, однако же...
И, не дожидаясь отвѣта, которымъ Шигаевъ замедлилъ, пошла по комнатѣ, широко размахивая руками, отставила къ сторонкѣ маленькій столикъ, налила вина капитану, смиренно сидѣвшему въ уголку, приказала перемѣнить свѣчи на роялѣ.
Молодой Казариновъ съ умоляющимъ видомъ протянулъ руку къ Рюминой.
-- Пожалуйста, "Тучки"... пожалуйста, -- вымолвилъ онъ едва слышно.
Рюмина ласково кивнула ему и снова подошла къ роялю. Пленушкинъ снова взмахнулъ волосами, съ преувеличенною бойкостью промчался по клавишамъ, взялъ тихій аккордъ... и съ первымъ звукомъ голоса Рюминой какое-то трепетное изумленіе охватило Шигаева: онъ въ жизнь свою не слыхалъ такого пѣнія. Даже странно было видѣть ему, какъ изъ такого маленькаго, ребячьяго тѣла выливались такіе мощные, такіе властительные звуки; имъ было словно тѣсно въ обширной комнатѣ; они уплывали на просторъ, на воздухъ, за окна, гдѣ гуляла любопытствующая публика, и наполняли темное пространство своимъ тоскливымъ трепетаньемъ; ближнія липы, внимая имъ, казалось, одобрительно шумѣли. Будучи въ Москвѣ, Максимъ посѣщалъ оперу, но тамъ было совсѣмъ, совсѣмъ не то; тамъ изъ заднихъ рядовъ огромной залы голоса пѣвцовъ казались ему какими-то механическими, заказными голосами, точно и впрямь ихъ выковалъ сказочный кузнецъ; тамъ онъ удивлялся ихъ силѣ, съ испугомъ слѣдилъ за высокими нотами, съ великимъ облегченіемъ вздыхалъ, когда эти ноты благополучно одолѣвались, но и только; тамъ на каждомъ шагу удивительное неправдоподобіе вводило его въ смѣхъ и причиняло досаду, здѣсь звуки словно вонзались къ нему въ душу и кипѣли въ ней сладкими, счастливыми слезами. А слова? Какъ онъ любилъ эти слова! Сколько разъ повторялъ онъ ихъ, лежа въ густой травѣ, въ степи, лицомъ съ небу! Онъ тихонько отошелъ къ окну и, прислонясь въ стѣнѣ, неподвижно смотрѣлъ въ темное ночное пространство. Въ небесахъ не виднѣлось теперь "лазурной степи", тучи не походили на "жемчужныя", но видно было, какъ стремительно мчались онѣ, черныя, мрачныя, Еавъ разрывались и смыкались въ караваны, застилая своимъ движеніемъ небо, сквозящее между ними своею глубокою бездной и неясными звѣздами. "Мчитесь, какъ я же, изгнанники съ милаго сѣвера",-- мысленно повторилъ онъ, покачавъ головой, и горькія размышленія имъ овладѣли, и воображеніе, двинутое этими словами, унесло его въ даль: горячій лѣтній день, родныя поля ему припомнились; по нимъ ходитъ теперь вѣтеръ, насыщенный запахомъ меда, запахомъ спѣлой ржи и полыни и цвѣтущей гречихи,-- ходитъ и клонитъ до земли золотистые колосья; все тихо, нѣтъ тебѣ человѣчьяго голоса кругомъ; спятъ перепела въ томленіи знойнаго полдня; сторожами стоятъ безмолвные курганы, вспоминая на досугѣ лихую татарщину; маячитъ у перекрестка одинокая ракита; плещется въ просторной синевѣ беззаботный жаворонокъ, трепеща сіяющими на солнцѣ крылышками.
-- Э!-- въ преизбыткѣ чувствъ воскликнулъ Шигаевъ и украдкой провелъ по лицу, мокрому отъ неожиданныхъ слезъ.
Между тѣмъ, Рюмина принуждена была остановиться: молодой Казариновъ истерически разрыдался. Всѣ бросились къ нему, точно сразу понявъ, какую глупость дѣлали, раздражая больные нервы, и наперерывъ предлагали закрыть рояль и прекратить пѣніе.
-- Ахъ, пожалуйста... это пустяки... я не буду... пожалуйста, пойте...-- всхлипывая, шепталъ Валерьянъ, улыбаясь и глотая слезы.
Но Рюмина опустилась передъ нимъ на колѣна, схватила его блѣдныя, словно изъ мрамора выточенныя руки и вкрадчиво защебетала:
-- Ну, полноте... ну, успокойтесь... ну, миленькій... ну, хотите я вамъ въ другой разъ всю свою партію изъ Фауста спою?... Рѣшительно всю спою!... Ну, пожалуйста...
И больной успокоился, невольно подчиняясь ея свѣтлой улыбкѣ и молящему щебетанью. Тогда всѣ разомъ заговорили. Бекарюковъ вдругъ точно проснулся и, неповоротливо выйдя на свѣтъ изъ своего темнаго угла, рекомендовалъ свою особу тѣмъ, кто еще не имѣлъ удовольствія знать ее: потомъ разразился дубоватыми похвалами "дивѣ". Та захохотала, вамъ изступленная, быстро помахивая вѣеромъ и звеня браслетками. Голоуховъ и Пленушкинъ толковали о какихъ-то пятигорскихъ новостяхъ, и, вѣроятно, новости эти только и поддавались языку намековъ: посторонній ничего не понялъ бы въ нихъ; между тѣмъ, они точно авгуры смотрѣли другъ другу въ глаза и Жако покатывался со смѣху, а князь сдержанно усмѣхался, обнаруживая жесткую, самонравную складку около рта.
Евгеній Львовичъ приблизился въ Шигаеву и съ величайшимъ радушіемъ сжалъ его руку. Тотъ непріязненно посмотрѣлъ на него.
-- Я васъ имѣлъ честь видѣть на музыкѣ-съ,-- сухо сказалъ онъ.
-- Въ самомъ дѣлѣ?-- съ видомъ совершенной невинности вскрикнулъ Евгеній Львовичъ и, будто изъясняя свое поведеніе, продолжалъ:-- Я легко могъ не замѣтить сегодня моихъ знакомыхъ, я былъ удивительно заинтересованъ, удивительно! Проѣздомъ въ Тифлисъ былъ здѣсь старый мой однокашникъ,-- вы, вѣроятно, встрѣчали его фамилію,-- флигель-адъютантъ Воробышевъ... Я совершенно былъ увлеченъ! Знаете, старыя эти воспоминанія, проказы... Мы пошли по дорогамъ разнымъ, но сохранили отношенія, и, наконецъ, это главное, онъ привезъ различныя новости. Да, можно, наконецъ, порадоваться!-- Евгеній Львовичъ значительно нахмурилъ брови и, наклонившись къ Шигаеву, торжественно прошепталъ:-- Это, конечно, между нами, но вамъ я могу сообщить... Народъ-съ!... dans la plus vaste acception du mot! въ самомъ обширномъ смыслѣ слова народъ!
Потомъ откинулся и съ улыбкой трогательнаго великодушія посмотрѣлъ на Шигаева. Максимъ, все еще не умиротворенный, невнятно промычалъ, что это хорошо, ежели народъ въ обширномъ смыслѣ слова.
-- Не правда ли,-- съ живостью подхватилъ Евгеній Львовичъ,-- нашей блистательной молодежи весьма широкое поприще, весьма! Эти тамъ принципы малоземелья, хищенья, апатіи, непослѣдовательности и тому подобное отнынѣ открыто признаются!... Вносится огромная поправка въ начертаніе интеллигентныхъ путей!... Знаете, какія наивныя были старыя дороги: Моллешотъ, такъ ужь Моллешотъ, политическая эмомія, такъ политическая экономія, деревня, такъ деревня... Нѣтъ-съ, этотъ порядокъ вещей считаютъ ненормальнымъ!... Да и въ самомъ дѣлѣ, ненормальный порядокъ... не правда ли? По совѣсти говоря, онъ даже необъяснимъ, не рекомендуетъ нашу зрѣлость, нашу возмужалость... Не такъ ли?
Валерьянъ слегка повернулъ голову въ сторону брата и съ кислою миной что-то сказалъ Зиллоти; та медленно и равнодушно посмотрѣла на Евгенія Львовича. Но Шигаеву во что бы то ни стало хотѣлось противорѣчить.
-- Но почему же-съ?-- не безъ задора возразилъ онъ.-- По моимъ понятіямъ я съ вами несогласенъ. И въ Моллешотѣ,-- если вы подъ этимъ разумѣете вопросы естественныхъ наукъ,-- и въ политической экономіи, и, пуще того, въ деревнѣ игралъ роль сходственный факторъ-съ: освободительныя стремленія, о которыхъ вы сами изволили говорить. Жизнь слагалась такимъ манеромъ, что факторъ этотъ поневолѣ воплощался то въ томъ, то въ другомъ-съ. Я полагаю, особенная хвала нашей интеллигенціи, если она шла именно туда, гдѣ какъ разъ въ то время сосредоточивался свѣтъ. Это вы напрасно-съ.
Зиллоти съ удивленіемъ посмотрѣла на Шигаева: она, видимо, не ожидала отъ него такой прыти и легкимъ кивкомъ головы согласилась съ Валерьяномъ, который съ пылкостью замѣтилъ:
-- Совершенная правда!
-- И, притомъ, вы изволили запамятовать,-- продолжалъ Шигаевъ, отъ котораго не ускользнули ни слова Валерьяна, ни взглядъ Зиллоти,-- вы запамятовали, что до пятидесятыхъ годовъ все, что ни дѣлалось въ Европѣ, доходило до насъ совершенно обманными всполохами. Вы не читывали статейки старыхъ газетъ хотя бы о 48 годѣ во Франціи? Очень любопытны-съ. Гдѣ же было взять намъ все сразу и въ совокупности, когда распахнули, наконецъ, ставни? Брали то, что казалось самымъ подходящимъ, что сходствовало съ назрѣвшимъ влеченіемъ. Я такъ понимаю-съ.
-- О, я вполнѣ раздѣляю ваше мнѣніе, -- съ горячностью произнесъ Евгеній Львовичъ,-- я, разумѣется, ничего не смѣю говорить... Я всегда утверждалъ, что порывы нашей молодежи глубоко симпатичны. Но крайность -- всегда крайность. Вы изволите говорить: брали то, что казалось подходящимъ... это совершенно справедливо; No были же руководители!... Грустно констатировать: молодежь имѣла ошибку плохо внимать имъ, шла по указаніямъ наивнымъ и скороспѣлымъ.
-- Какіе-съ,-- иронически воскликнулъ Шигаевъ,-- какіе руководители?
-- Предпочитала слѣдовать за журналами,-- не отвѣчая, продолжалъ Казариновъ.
-- Но за кѣмъ же ей было слѣдовать?
-- Подчинялась мнѣніямъ польскихъ агитаторовъ...
-- Откуда это ты, Женя?-- вмѣшался Валерьянъ.
-- Vox populi vox dei, Валера... Вадо же, наконецъ, обращать вниманіе на то, что пишутъ! И, притомъ, это исторія. Еще сегодня я говорилъ по этому поводу; ты знаешь, Воробышевъ лгать не станетъ, а онъ отлично знакомъ съ литераторомъ, который изслѣдовалъ всю эту польскую интригу. Я, конечно, не утверждаю,-- добавилъ онъ, внезапно становясь уклончивымъ,-- но...
Валерьянъ нетерпѣливо пожалъ плечами и снова обратился къ разговору о Петербургѣ, который въ полголоса велъ съ Зиллоти и съ Марѳой Петровной.
-- Но какіе же были на ту пору руководители? -- не унимался Максимъ.
-- Люди трезвые, люди, приверженные твердой власти... Позвольте-съ!-- вскинулся Евгеній Львовичъ, предупреждая предполагаемое возраженіе.-- Въ основѣ я совершенно согласенъ съ молодежью... Вы говорите: свобода (Шигаевъ не открывалъ рта), я рѣшительно становлюсь на вашу сторону; вы говорите (онъ съ осторожностью шепнулъ что-то Шигаеву), я и къ сему съ наслажденіемъ примыкаю. Говоря о твердой власти, я говорю о принципахъ. Не правда ли? Далѣе: доказано, что власть фаталистически идетъ рука объ руку съ культурой... провиденціально идетъ!
-- Но кѣмъ же доказано-съ?
-- Осмѣлюсь напомнить Гизо, Чичерина (Шигаевъ умолкъ въ смущеніи: и Гизо, и Чичерина онъ зналъ только по именамъ); не мнѣ перечислять вамъ авторитеты. И такъ, я не поклонникъ власти въ ея всегдашнихъ проявленіяхъ, ибо я человѣкъ... И въ принципѣ тяготѣнія наши должны принадлежать власти. Взгляните на это шествіе государственности! Нужно сознаться, что оно великолѣпно.
-- Но вы -- "человѣкъ!" -- слабо заявилъ Макеимъ (онъ хотѣлъ сказать: "отвяжись отъ меня, ради Христа!").
-- Аргументъ чрезвычайно основательный,-- съ готовностью согласился Казариновъ,-- но... человѣкъ смертенъ! Власть меня огорчаетъ, это правда, но на завтра эта же власть поощряетъ меня. И замѣтьте, какая предусмотрительность природы: мое терпѣніе, сложенное съ насиліемъ власти (будто бы насиліемъ, а на самомъ дѣлѣ вовсе и не насиліемъ), даетъ въ итогѣ,-- онъ просіялъ и поднялъ палецъ, -- даетъ въ итогѣ проірессь!... Человѣкъ -- конкректное, власть -- абсолютное, то и другое, совокупляясь, рождаютъ прогрессъ! Не правда ли, какъ ясно?
-- Конечно,-- пробормоталъ Шигаевъ, съ тоскою посматривая на остальную компанію.
-- Мы съ вами люди культурные,-- понижая голосъ и все болѣе разгораясь отъ скрытаго наслажденія, говорилъ Евгеній Львовичъ,-- мы угнетены... мы принуждены видѣть, что какой-нибудь господинъ, указующій городъ Авиньонъ на рѣкѣ Днѣ, удостоенъ завидной награды... и, однако, колесо вертится своимъ порядкомъ! И въ довершеніе всего, согласитесь, что отъ нашего образа мыслей зависитъ грядущее!
-- То-есть какъ это-съ?-- почелъ нужнымъ возразить Шигаевъ.-- Я полагаю, есть законы...
-- Законы есть, но согласитесь, что народъ -- это воплощенная дикость и темнота. Нужно просолить его, нужно его просвѣтить, нужно идти въ дебри этого невѣжества, являя собою власть!
-- Ну, что ты, Женя,-- раздражительно воскликнулъ Валерьянъ, привлеченный возвышеннымъ голосомъ брата,-- съ чѣмъ это ты пойдешь его просвѣщать? Во имя какихъ началъ?
-- Во имя цивилизаціи, Валера, во имя культуры!
-- Ахъ, поди ты съ своею культурой!... Что ты скажешь народу своею культурой? ("Чтобъ онъ въ платки сморкался",-- подумалъ Шигаевъ, но не сказалъ, а только насмѣшливо улыбнулся).
-- Но, милый, нужно же согласиться, что народъ -- это... tabula rasa.
-- О, какъ несправедливо!-- съ негодованіемъ вскрикнулъ Валерьянъ,-- о, Женя, какъ ты несправедливъ! Народъ, создавшій и сохранившій общину (онъ закашлялся), народъ, создавшій такія юридическія воззрѣнія... съ такою мудростью... съ такою великой душою!... И ты, Женя... и ты... такія гадости!... такія... такія...
Онъ опять закашлялся и съ видомъ изнеможенія откинулся на подушки.
Евгеній Львовичъ растерялся; тотчасъ же онъ залепеталъ, что, въ сущности, и не думалъ унижать народъ русскій. Что, конечно, община... обычное право... пословицы... артель...
-- Ты забываешь, Валера, что я самъ, самъ занимался статистикой.
-- Ну, какая твоя статистика!-- съ улыбкой вымолвилъ успокоившійся Валерьянъ.
Но Евгеній Львовичъ и на это не возразилъ, а только слегка поморщился и, обратясь къ Шигаеву, произнесъ съ заискивающею улыбкой:
-- Но мы еще успѣемъ переговорить съ вами объ этомъ, не правда ли?
Шпгаевъ неопредѣленно помычалъ и отошелъ къ сторонкѣ.
"Вотъ загонялъ,-- не безъ досады подумалъ онъ,-- такъ и рѣжетъ, а, гляди, вретъ, какъ сивый меринъ. Поди-ка, пойми его!... Съ одной стороны такъ, съ другой -- этакъ... и, пожалуй, правъ... и, пожалуй, неправъ. Валерьянъ-то Львовичъ скоро его осадилъ. Эхъ, мнѣ бы словами Обухова его насчетъ цивилизаціи-то хватить,-- вспомнилъ онъ съ сожалѣніемъ, но вслѣдъ за этимъ присовокупилъ и такую мысль:-- Да, поди-ка, такъ бы, гляди, и смялъ своими авторитетами. Свести бы ихъ хорошо!... А пустой баринъ: что онъ ни говори -- зудитъ его душа по Станиславу. И вретъ, что не замѣтилъ меня на музыкѣ, непремѣнно вретъ!"
И, еще подумавши, нашелъ, что въ этомъ спорѣ роль его, Максима, была совершенно позорная, и онъ окончательно погрузился въ уныніе.
Однако, другимъ не казалось этого. За ужиномъ ему пришлось сидѣть рядомъ съ Вохиной и она его одобрила:
-- Хотя и не совсѣмъ-то вы правы, дружище: это ужь истинная правда, что у насъ все судорогами. Взять теперь насъ, горемычныхъ: въ акушерки, такъ въ акушерки, въ педагогички, такъ въ педагогички. Какъ объявится какая-нибудь спасительная дыра, такъ всѣ и лѣземъ въ нее, точно овцы.
-- Я и не говорю, что я правъ. Но постановка вопроса-съ,-- возразилъ польщенный Шигаевъ.
-- Опять "слово-ерсъ!" Ну, голубчикъ, со мной-то вы не спорьте. А это правда, претитъ и мнѣ Евгеній Львовичъ; и уменъ, а претитъ. Что онъ тамъ передъ вами распинался? Я кое-что слышала, да невдомекъ мнѣ.
-- Все государственность одобрялъ! На авторитеты ссылался,-- ироничесви вымолвилъ Максимъ.
-- Еще бы ему не ссылаться... чиновникъ! Онъ, вѣдь, хотя и помѣщикъ, но какое-то важное мѣсто по акцизамъ занимаетъ. И знакомство у него есть. А каковъ этотъ его Воробышевъ! Пріятель, говоритъ, но на квартиру не зашелъ; Валерьяна и въ глаза не видѣлъ. Вотъ братишка у него... ахъ, хорошій братишка!... Чахотка, докторъ говоритъ, врядъ ли до осени доживетъ...-- и вдругъ обратила вниманіе на лицо Шигаева, который, посматривая въ сторону Зиллоти, становился все болѣе и болѣе мраченъ.-- Э! да что вы такой? Да вы что не это, милый мой Шигаевъ, носъ повѣсили? Не хорошо, не хорошо.
И опять повторилась сцена, подобная вчерашней. Марѳа Петровна до тѣхъ поръ не отстала отъ Шигаева, до тѣхъ поръ не переставала наводить слѣдствіе о состояніи его души, пока онъ снова не почувствовалъ потребности довѣриться ей и не разсказалъ ей съ легкою дрожью въ голосѣ, какъ его оскорбила "госпожа Зиллоти". Имъ было удобно изъясняться изъ-за шума голосовъ; къ тому же, они сидѣли за отдѣльнымъ столикомъ; ужинъ былъ à la fourchette. Марѳа Петровна такъ и вспыхнула отъ негодованія, выслушавъ жалобы Шигаева; тотчасъ не послѣ ужина она подошла къ Зиллоти и осыпала ее гнѣвными упреками. Дѣло, однако, разъяснилось такъ, что Шигаеву пришлось покраснѣть и отъ стыда, и отъ удовольствія. Зиллоти спокойно напомнила Марѳѣ Петровнѣ, что, проѣзжая по слободѣ, она у ней же спросила, гдѣ домъ Тереховскаго, и затѣмъ спросила у бабы, стоявшей у воротъ, дома ли Шигаевъ; но его дома не было. И, передавъ всѣ эти подробности, пожала плечами и снова возвратилась въ Валерьяну, съ которымъ все время не разставалась. Марѳа Петровна ужасно была рада, что все объяснилась.
-- Ну, что, дружище?-- говорила она, пожимая руку Шигаева.-- Не хорошо, не хорошо; Юлія у меня славный человѣкъ. А на эти ея странности смотрѣть нечего,-- и по обыкновенной своей торопливости не пояснила, какія "странности" подразумѣваетъ.
Когда Казариновы ушли, Зиллоти подошла къ Шигаеву и сказала, усмѣхаясь:
-- Я извиняюсь, г. Шигаевъ, я не знала, что вы такъ горячо отнесетесь къ моему предложенію.
Между тѣмъ, съ уходомъ больнаго въ обществѣ внезапно проявилась особенная живость. Рюмина захохотала звончѣе; Бекарюковъ громко отпускалъ свои остроты замоскворѣцкаго пошиба; капитанъ придвинулся къ столу и смѣло ухватился за бутылку; Пленушкинъ принялъ на себя шутовской видъ, кривлялся, гримасничалъ и, смѣшно подпрыгивая длинными своими ногами, упрашивалъ дамъ "соорудить вальсикъ". Одинъ только красавецъ-князь долго не поддавался общему настроенію: тускло и злобно посматривая на Зиллоти, говорившую съ Шигаевымъ, онъ раскачивалъ ногою и напѣвалъ сквозь зубы:
Souvent femme varie
Bien fol, est qui s'y fie.
Въ составившихся затѣмъ танцахъ Шигаевъ не участвовалъ: онъ не умѣлъ танцовать, но за то ему было удобно наблюдать и сравнивать. Зиллоти выдѣлывала па будто по обязанности: не было вчерашняго блеска въ ея глазахъ, не было вчерашней игривости; Марѳа Петровна носилась точно ступа, потрясая полъ и заставляя дребезжать стаканы на столѣ; Рюмина томно склоняла головку на плечо кавалера, закрывая свободною рукой глаза, не переставая хранить обворожительную улыбку на своихъ губкахъ, сложенныхъ сердечкомъ. Изъ мужчинъ, конечно, отличался красавецъ князь, но онъ явно предпочиталъ вальсировать только съ Зиллоти. И всякій разъ, когда его рука обнимала станъ Зиллоти, непріязненное чувство къ нему шевелилось въ душѣ Шигаева.
"Чортъ знаетъ, что за обычай такой эти танцы!-- съ досадой восклицалъ онъ про себя и добавлялъ уже тише и сокровеннѣе:-- И когда они помирились? Вѣдь, вчера она его совсѣмъ съ грязью смѣшала".
Послѣ танцевъ отправились всею компаніей провожать Рюмину. Пошли паркомъ. Было что-то театральное въ этой веселой толпѣ, освѣщенной фонарями, которые несли по сторонамъ серьезные и сосредоточенные лакеи. Шли, безпорядочно размахивая руками, съ хохотомъ, съ шутливыми восклицаніями. Длинныя тѣни повторяли всѣ ихъ движенія въ нелѣпомъ и чудовищномъ размѣрѣ. Въ деревьяхъ, по бокамъ аллеи, какъ будто притаился кто, встревоженный необычайнымъ шумомъ, какъ будто кто слѣдилъ за ними недобрымъ, внимательнымъ, стойкимъ взглядомъ.
Рюмину много разъ просили спѣть, но она отказывалась, спрашивая со смѣхомъ:
-- А кто, господа, починитъ мнѣ горло, если я его испорчу этою пронизывающею сыростью? Вѣдь, я за него 4,000 беру, господа!-- и куталась по самый подбородокъ въ свое щегольское манто, отороченное горностаемъ.;
-- Да на что вамъ такую прорву денегъ, сударыня вы моя?-- освѣдомлялся Бекарюковъ.
-- Ахъ, вы!-- восклицала Рюмина, ударяя его вѣеромъ,-- да, вѣдь, у меня мамаша на рукахъ, безсовѣстный вы человѣкъ! да братья въ гимназіи, да еще бабушка-старушка.
-- Охота вамъ нянчиться съ ними!
-- Ну, ну, Бекарюковъ, оставьте,-- серьезно и сухо прервала его Рюмина и даже вѣчная улыбка сбѣжала съ ея устъ.
Но тутъ подскочилъ къ ней Пленушкинъ и съ горячностью сталъ доказывать, что она должна, непремѣнно должна вручить ему свою фотографію съ собственноручною надписью.
-- Вы поймите,-- кричалъ онъ,-- у меня сама Дюранъ, сама Дюранъ есть -- и собственноручная надпись!
Капитанъ слегка считался съ Бекарюковымъ.
-- Ну, хорошо,-- говорилъ онъ,-- ну, положимъ, въ бочкахъ нельзя... но, вѣдь, можно изобрѣсть, изобрѣсть можно, Михѣй Михѣичъ! Вѣдь, это въ своемъ родѣ не резонъ, ежели оставлять безъ вниманія. Французъ, во всякомъ случаѣ, врать во станетъ.
-- Да пойми ты, голова, конку не въ примѣръ прибыльнѣе... Не вѣришь? Я тебѣ первый акціонеръ, ежели добьешься,-- возражалъ Бекарюковъ, потихоньку толкая Шигаева, съ которымъ шелъ рядомъ. Но вообще разговоры велись всѣми заразъ и на одну общую тему. Говорили, какъ завтра переполошится Кисловодскъ, когда узнаетъ о странномъ ночномъ шумѣ въ паркѣ; какъ, въ ожиданіи черкескаго набѣга, "курсовые" будутъ улепетывать во-свояси; говорили о погодѣ, которая, видимо, измѣнялась къ лучшему: деревья стояли неподвижно и въ небѣ мерцали звѣзды. Всякій вздоръ смѣшилъ и слово, неспособное вызвать улубку въ другое время, теперь вызывало дружный хохотъ. Смѣялись и тому, какъ на вопросъ Шигаева: гдѣ вы окончили курсъ? Голоуховъ проворно отвѣтилъ: "въ Пятигорскѣ". Смѣялись и тому, какъ Бекарюковъ дикимъ голосомъ затянулъ:
Вифъ Апри катръ,
Вифъ де руа Анри!...
а на вопросъ: откуда это онъ?-- отвѣтилъ, что въ Парижѣ выучили, но кто выучилъ, сказать при барыняхъ невозможно. Смѣялись и надъ Шигаевымъ, который сказалъ на это: "Се терминъ!" Разсуждали о поѣздкѣ на Бермамутъ (Бекарюковъ упорно называлъ его Бергамотомъ) и почти рѣшили завтра же собираться. Всѣ распростились очень довольные другъ другомъ и очень веселые.