Съѣздить изъ Кисловодска на Бермамутъ и особенно не отдохнуть тамъ, не спать цѣлую ночь -- подвигъ очень крупнаго свойства, и Шигаевъ вполнѣ ощутилъ это, когда слѣзъ съ лошади и добрался, наконецъ, до своей комнаты. Все его тѣло болѣзненно ныло, ноги подкашивались, въ головѣ стоялъ мутный, ошеломляющій туманъ, лицо, обожженное солнцемъ (совершенно безпощаднымъ на высотахъ), горѣло, точно покрытое сплошнымъ нарывомъ... Немудрено, что нѣкоторыя странности, которыя онъ встрѣтилъ въ домѣ Тереховскаго, показались ему вовсе не такими удивительными, какъ могли бы показаться въ другое время. Во-первыхъ, среди двора, въ уютной тѣни черешенъ сидѣла за самоваромъ, съ вѣчнымъ своимъ полотенцемъ на плечѣ, Фелисата Ивановна, а Талдыкинъ, -- самъ Сосипатръ Талдыкинъ!-- читалъ ей вслухъ какой-то глупѣйшій бульварный романъ; во-вторыхъ, комната Талдыкина, видимо, была занята кѣмъ-то другимъ, ибо въ полураскрытую дверь виднѣлись накрахмаленныя юбки и уголъ огромнаго, обтянутаго парусиной чемодана. Но, какъ уже сказано, у Шигаева не хватило силъ даже на изумленіе, и онъ, не раздѣваясь, бросился въ постель, въ которой и проспалъ сначала до глубокой ночи, потомъ, разоблачившись какъ слѣдуетъ, до поздняго, тихаго и яснаго утра.
Антипъ, подавая ему умываться, сообщилъ, что Сосипатръ Василичъ перемѣстился въ конюшню, гдѣ было одно свободное стойло (въ другомъ спалъ Антипъ, третье занималъ "Мальчикъ"), и что "сама" въ большихъ ладахъ съ нимъ: вмѣстѣ чай пили и книжку читали. А въ талдыкинской комнатѣ поселилась "какая-то лупоглазая барыня, толстая, какъ сорокоуша".
-- Двадцать цѣлковыхъ съ ней слупцовали!-- одобрительнымъ шепотомъ воскликнулъ Антипъ и съ явнымъ недоброжелательствомъ прибавилъ:-- И ужь торговались! Вотъ какая жила! Два раза со двора уходила... Ужь на что "наша" жадна, а эта, кажись, почище будетъ. Чемоданище у ней пудовъ пять! Я волокъ, волокъ... ажно въ потъ ударило; гривенникъ прожертвовала! Гдѣ же вамъ чай-то накрывать?... На терасѣ она жретъ.
-- Накрой съ другой стороны, не во всю же она разсѣлась,-- засмѣявшись, сказалъ Шигаевъ.-- Онисимъ Нилычъ не пріѣзжалъ еще?
-- Не пріѣзжалъ. А тутъ о васъ справлялись вчерась, раза три приходили.
-- Кто справлялся?
-- Марѳа Петровна. Одинъ разъ сама, а два раза корридорный прибѣгалъ; говорилъ, дюже въ безпокойствѣ, что вы уѣхали, не сказавшись.
Шигаевъ пріятно изумился.
-- И, говоришь, корридорный тоже отъ Марѳы Петровны?
-- Стало быть, отъ ей. Потому какъ находются въ безпокойствѣ, говоритъ...
-- Ну, давай самоваръ,-- весело перебилъ Максимъ Григорьевичъ и тотчасъ же подумалъ, что корридорнаго непремѣнно присылала Зиллоти.-- "Какія онѣ милыя!" -- произнесъ онъ мысленно и даже ощутилъ нѣчто вродѣ угрызенія совѣсти, и, вмѣстѣ, вспомнилъ, что сегодня рѣшилъ укладываться.
Однако, воспоминаніе это оставилъ безъ всякаго вниманія; даже постарался приписать его сонному состоянію, въ которомъ находился такое непомѣрное количество часовъ, и, бодро вздрагивая ногами, съ веселымъ лицомъ вышелъ на террасу. Тамъ сидѣла толстая барыня не первой и даже не второй молодости, съ круглымъ, цвѣтущимъ лицомъ, любопытными, блестящими глазками и добродушнымъ носикомъ, вздернутымъ кверху. Шигаевъ поклонился ей.
-- Скажите, пожалуйста, вы тоже здѣшній постоялецъ?-- спросила она, искательно улыбаясь.
Шигаевъ отвѣтилъ.
-- А скажите, пожалуйста, вы давно здѣсь квартируете? Вы пользуетесь водами? У васъ одна комната? Сколько вы платите за свою комнату?
Шигаевъ развязно подошелъ въ ней и сѣлъ: его начинала забавлять эта любопытствующая толстуха.
-- Вы что же, тоже лечиться сюда пріѣхали?-- безъ особенной вѣжливости спросилъ онъ, безцеремонно оглядывая ее съ головы до ногъ.
Она лукаво прищурилась.
-- Н-да...-- и, точно взвѣшивая каждое слово, съ разстановкой добавила:-- я писательница... Вальяжная, можетъ быть слыхали?
-- Ахъ, извините, очень пріятно-съ... имѣлъ удовольствіе читать ваше произведеніе,-- сконфуженно пробормоталъ Шигаевъ и, привставъ, отрекомендовался.
-- Матрена Вальяжная,-- повторила толстуха, снисходительно сіяя любопытными глазками, и снова съ искательною улыбкой принялась за разспросы.-- А скажите, пожалуйста, это не дорого взяли съ меня двадцать рублей? Эта хозяйка порядочная женщина? Мы должны быть съ вами въ союзѣ: насъ непремѣнно будутъ эксплуатировать. Обѣды здѣсь не дороги? Ванны дѣйствительно по 50 копѣекъ? А скажите, пожалуйста, вы не встрѣчали здѣсь Евгенія Львовича Казаринова? И онъ здѣсь съ братомъ? Вы не думаете, что съ ними опасно имѣть сношенія? А скажите, пожалуйста, вы не встрѣчали здѣсь барыню...-- она перемѣнила искательную улыбку на тонкую и исполненную лукавства,-- Охлестышеву? Вы не видали Евгенія Львовича вмѣстѣ съ этою Охлестышевой и вообще вамъ не бросалось въ глаза, что онъ близокъ съ какой-нибудь дамой? У васъ здѣсь много знакомыхъ? Тутъ легко составлять знакомства? Какая это Зиллоти... богачка? А скажите, пожалуйста, хорошо здѣсь кормятъ?! Можно достать свѣжей икры? А эти шашлыки дѣйствительно такъ вкусны? Почемъ?-- и она аппетитно пожевала своими полными губами, на которыхъ какъ будто лежалъ слѣдъ масла.
А Шигаеву смертельно хотѣлось завязать съ ней литературный разговоръ. Удовлетворивъ по силѣ возможности всѣмъ ея разспросамъ, онъ робко спросилъ:
-- Шестикрыліе, это, если не ошибаюсь, ваше произведеніе?-- и, узнавъ, что ея, безстыдно похвалилъ этотъ романъ.
-- Я его писала въ Баденъ-Баденѣ,-- произнесла Вальижная.-- Я помню, мнѣ очень хвалили его тамошніе русскіе. Не правда ли, въ немъ замѣтно это европейское міровоззрѣніе?
-- О, да! Но позвольте спросить, отчего вы его не изволили помѣстить на страницахъ какого-нибудь журнала, прежде чѣмъ выпустить отдѣльно?
Вальяжная пренебрежительно повела носикомъ.
-- Ну, ужь журналы наши!-- воскликнула она.-- Конечно, я бы могла... но вы не знаете, что за жиды, эти редакторы. Я совершенно не имѣю съ ними дѣла. Конечно, я могла заработать въ газетѣ Ксенофонта Пустопорожняго десять копѣекъ за строчку, въ Зрителѣ даже двѣнадцать, и если это переложить на листъ, это... это будетъ около двухсотъ рублей... Говорятъ, даже въ нѣкоторыхъ журналахъ платятъ больше... Вы никогда не слыхали, сколько платятъ въ Всемірномъ Обозрѣніи? У васъ нѣтъ вліятельныхъ знакомыхъ изъ Всемірнаго Обозрѣнія? Но я предпочитаю проводить свои идеи сама.
-- Если не ошибаюсь, ваши идеи -- спасительность естествознанія-съ?-- вымолвилъ Шигаевъ, нѣсколько удивленный потокомъ коммерческихъ соображеній г-жи Вальяжной.
-- Въ Шестикрыліи? Да, да... естествознаніе и ригоризмъ. И раціонализмъ, добавьте. Я большая почитательница этихъ вещей. Нѣкоторые обскуранты упрекали меня за героя... но я сама, сама знала одного доктора... удивительный естествоиспытатель! Представьте, Дарвина и помину не было на русскомъ языкѣ, а ужь онъ мыслилъ, дѣлалъ опыты,-- и быстро переходя:-- но если бы вы знали, какая мука возиться съ книгопродавцами нашему брату, литератору: сдашь одному -- обанкротился; сдашь другому -- сбѣжалъ; третьему -- и ужь будьте увѣрены, никогда дома не застанете! Вы имѣете экземпляръ Шестикрылія? Если угодно, я могу вамъ уступить: я вожу съ собою. Сама я дѣлаю скидки 30% и даже могу сдѣлать 40. Я предпочитаю проводить свои идеи безъ посредства этихъ жидовъ-книгопродавцевъ. А скажите, пожалуйста, вы тоже изъ Петербурга? А! изъ Воронежской губерніи! Представьте, я воображала, что вы студентъ. Вы не знаете, есть въ воронежскихъ библіотекахъ мои сочиненія? Извините меня, но вы, вѣроятно, находились въ дорогѣ, судя по лицу... А! Бермамутъ! Это что же такое? Видъ на Эльборусъ? А это очень интересно? И сколько же стоитъ проѣхать туда? Съ васъ сколько взяли за лошадь? Проводники, это, должно быть, большіе мошенники! И вы не знаете...-- она опять съ лукавствомъ улыбнулась, какъ-то особенно распуская при этомъ нижнюю губу,-- барыни здѣшніе очень любятъ этихъ проводниковъ? какъ въ Ялтѣ? Семь рублей! и ничего не видали! Ай, ай, ай, какая жалость!
Пришла Мавра за самоваромъ и прервала потокъ этихъ рѣчей; но за то полились другія. Шигаевъ, отошедшій къ своему столу, долго слушалъ, какъ Вальяжная разспрашивала Мавру и объ обѣдахъ, и о томъ, согласятся ли хозяева, чтобы она столовалась у нихъ, и хорошо ли ѣдятъ хозяева, и что именно они ѣдятъ.-- Вотъ, напримѣръ, что ты сегодня готовила, голубушка?-- И почемъ говядина, и почемъ цыплята, яйца, масло, и сколько она, Мавра, получаетъ жалованья...
-- Велико ли наше жалованье, сударыня!-- пригорюнившись, отвѣтствовала Мавра.-- Сколько квартиранты дадутъ, на томъ и спасибо ихнему здоровью.
-- Да, да, ты ужь старайся, старайся, моя милая,-- торопливо выговорила Вальяжная и затѣмъ перешла къ тому, умѣетъ ли Мавра крахмалить, гладить и мыть воротнички. Все это пересыпалось безчисленнымъ количествомъ ласковыхъ наименованій, искательныхъ улыбочекъ, неопредѣленныхъ обѣщаній и закончилось тѣмъ, что Мавра вмѣстѣ съ самоваромъ захватила съ собой и юбки, которыя нужно было выгладить, и воротнички, которые нужно было вымыть и накрахмалить, а г-жа Вальяжная напялила на себя пальто, удивительно обозначившее ея жирныя формы, распустила зонтикъ и, спросивъ у Шигаева о дорогѣ въ контору, въ перевалочку поплыла записываться на ванны. Въ саду ей встрѣтился Колька.
-- Мальчикъ! мальчикъ!-- закричала она ему,-- скажи, пожалуйста, какіе это плоды висятъ? Абрикосы? Это очень вкусно?... Сорви мнѣ... Ахъ, дѣйствительно, вкусно. Сорви еще, милый мальчикъ... еще, еще... Ну, вотъ умникъ. Ты одинъ у мамаши? Есть братья? Мамаша ваша часто ходитъ въ кухню? Вы вчера сытно кушали? Два или три блюда? Ну, играй, милый, я тебя не задерживаю.
"Бой-баба",-- подумалъ Шигаевъ и почувствовалъ легкую горечь разочарованія: не такими онъ представлялъ себѣ писательницъ!
И только что скрылась изъ вида г-жа Вальяжная, прилетѣла Марѳа Петровна, вся красная, какъ мѣдь, и облупленная.
-- Хорошъ! хорошъ!-- закричала она Шигаеву, укоризненно покачивая головой, но, однако же, крѣпко пожимая его руки, и заботливо продолжала:-- Съ вами ничего не случилось? Вы здоровы? Не простудилась и, вообще, ничѣмъ не заболѣли?-- Но когда получила въ отвѣтъ самое благополучнѣйшее донесеніе, почла долгомъ разсердиться и, проворно наливая себѣ чай, сказала: -- Не хорошо, Шагаевъ, вы знаете, какъ я безпокоилась о васъ. Я всю дорогу сама не своя была.
-- Но что же могло случиться?
-- Какъ что? Въ пропасть могли слетѣть, въ туманѣ заблудиться, мало ли что! Я и Базидзи на ноги поставила, и дурака этого Петро... И Голоуховъ ходилъ васъ разыскивать... Нехорошо! Юлія совершенно была права, но я никакъ не предполагала, что вы способны на такую гадость. Зачѣмъ вы уѣхали? Васъ кто-нибудь обидѣлъ? И во всякомъ случаѣ вы должны были сказаться. Капризы, Шигаевъ, капризы!
-- А Юлія Богдановна такъ и предположила, что я уѣхалъ?-- съ нехорошимъ любопытствомъ спросилъ Шигаевъ.
-- Конечно! И она была совершенно права, увѣряя, что вы злюка и капризникъ.
-- Но почему же-съ?
-- А потому, что злюка. Потому что на васъ вниманія не обратили, не стали няньчиться съ вами. Вы вонъ людей осуждаете, а сами страшный самодуришка. Голоуховъ, конечно, испорченъ этимъ своимъ аристократизмомъ, но посмотрите, какой онъ молодчина. Эхъ, вы!
Шигаевъ надулся и промолчалъ. Фелисата Ивановна робко и съ виноватымъ лицомъ подошла къ нимъ. Марѳа Петровна повидалась съ ней холодно и спросила, спитъ ли Рюмина и не пріѣзжалъ ли капитанъ.
-- А мы ужь, Марѳа Петровна, комнатку-то сдали съ Сосипатромъ Василичемъ, -- подобострастно промолвила Фелисата Ивановна, отвѣтивъ, что Рюмина еще спитъ и Онисимъ Нилычъ не прибывалъ изъ Пятигорска.
-- Какую комнатку?
-- А вотъ эту. Я ужь не знаю, какъ Онисимъ Нилычъ... Этотъ Сосипатръ Василичъ такой, право, чудакъ: сдайте да сдайте! Мнѣ, говоритъ, какой-нибудь мѣсяцъ ничего не значитъ потѣсниться, а тутъ двадцать цѣлковыхъ! Ну, я и сдала.
-- А гдѣ же Талдыкинъ? Выгнали вы его, что ли?
-- И, какъ это можно!... Что вы какъ полагаете обо мнѣ, Марѳа Петровна! Сами они пожелали въ конюшню перейти.
-- Въ конюшню? Что же онъ лошадь, или козелъ какой-нибудь?-- и Марѳа Петровна готовилась было разразиться негодованіемъ, но въ это время появился Талдыкинъ и умиротворилъ бурю, сказавъ, что ему отлично въ конюшнѣ.
Въ сущности, онъ перемѣнилъ одно стойло на другое, и только, но, взамѣнъ того, видимо, пріобрѣлъ расположеніе Фелисаты Ивановны. Обсудивъ въ умѣ всѣ эти его преимущества, Марѳа Петровна махнула рукой и недовольно воскликнула;
-- Какъ знаете!
Потомъ разспросила о новой постоялицѣ, фамиліи которой никогда не слыхала прежде.
-- Она писательница,-- мрачно произнесъ Шигаевъ.
-- Писательница? Вотъ какъ!... Ну, не слыхала такой.
-- Сквалыга она,-- вымолвилъ Талдыкинъ,-- до седьмаго пота торговалась. А я, вѣдь, и не зналъ, что она писательница. Значитъ, про нее тогда Казариновъ говорилъ... о херувимахъ-то писала?
-- Романъ у ней Шестикрыліе, а вовсе не о херувимахъ... Мало ли какихъ нѣтъ заглавій? На заглавія вниманіе свое обращать, и читать ничего не стоитъ,-- строптиво возразилъ Шигаевъ. и, повернувшись, направился въ свою комнату.
-- Куда же вы, Шигаевъ?-- закричала ему вслѣдъ Вохина.-- Юлія просила васъ обѣдать вмѣстѣ... А вы Талдыкинъ не пойдете? Да вы знакомы, кажется, съ Зиллоти?
Сосипатръ Василичъ проговорилъ что-то невнятное и отговорился тѣмъ, что у него есть дѣло. Тогда Марѳа Петровна снова окликнула Шигаева.
-- Мнѣ некогда-съ, -- сухо отвѣтствовалъ Максимъ Григорьевичъ.
Она вошла къ нему въ комнату и застала его надъ чемоданомъ, торжественно выдвинутымъ на средину.
-- Это что такое?-- съ удивленіемъ вскрикнула Марѳа Петровна.
-- Я собираюсь... Пожилъ достаточно, пора и домой ѣхать,-- притворно-равнодушнымъ голосомъ сказалъ Шигаевъ.
-- Какъ домой? Куда домой? Зачѣмъ? Почему? Что это вы затѣваете?... Извольте сейчасъ идти со мною.
И Вохина властно заставила его оторваться отъ чемодана, всунула ему въ руки шляпу. Шагаевъ, какъ будто нехотя, покорился и съ насупленнымъ видомъ послѣдовалъ за ней.
-- Это что такое? Это что такое?-- повторяла возбужденная Марѳа Петровна тономъ дружественной укоризны.
Когда они поровнялись съ поворотомъ въ паркъ, она мягко взяла его подъ руку и повела по глухой дорожкѣ, ведущей мимо парка, и прямо задала ему вопросъ:
-- У васъ съ Юліей что-нибудь вышло?
И тонъ этого вопроса не оставлялъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что Марѳа Петровна подразумѣвала подъ нимъ. Шигаевъ сначала удивился: ему казалось, что чувство его къ Зиллоти такая тайна, которая одному ему только и извѣстна. Но удивленіе пробѣжало въ немъ мгновенною искрой и погасло, и затѣмъ, ни мало не подумавъ, какимъ образомъ Марѳа Петровна проникла въ его тайну, онъ такъ и ринулся въ эти волны милаго сочувствія, съ щедрою готовностью обступившія его душу. Жалобы на Зиллоти,-- жалобы на ея кокетство, на ея "игру въ нервы", на это странное обращеніе съ Голоуховымъ,-- такъ и хлынули, такъ и полились необузданнымъ потокомъ. И когда Вохина на секунду прервала его, воскликнувъ: "Вы ее любите, Шигаевъ!" -- онъ съ какимъ-то даже ожесточеніемъ, съ неоглядывающеюся радостью, съ ознобомъ во всемъ существѣ, возопилъ:
-- Люблю, люблю... люблю больше жизни!
И снова распространился, какъ она мучаетъ его, какъ она забавляется имъ, и что онъ теперь увѣренъ,-- о, совершенно увѣренъ!-- что онъ тутъ только подставное лицо, что вся суть въ этомъ малеванномъ аристократикѣ, который, конечно, но въ примѣръ блистательнѣе какого-нибудь "купеческаго сына". И онъ принимался уничижать себя: и образованія-то онъ не получилъ, и по-французски-то не говоритъ, и состояніе-то у него нищенское, и внѣшность-то плюгаваго разночинца. И пошелъ, и пошелъ, во всѣхъ этихъ хулахъ подразумѣвая, однако, что есть въ немъ нѣчто, до чего не достигнуть никакимъ аристократамъ, на свѣтѣ.
Въ другое время Марѳа Петровна не преминула бы остановить такое самобичеваніе и, пожалуй, съ свойственною ей прямотой обозвала бы его "уничиженіемъ паче гордости", но теперь сама она до самозабвенія была увлечена терзаніями этой души, уязвленной любовнымъ ядомъ, и ни о чемъ кромѣ не думала, какъ умягчить эти терзанія, водворить миръ среди этихъ людей, неизвѣстно зачѣмъ мучившихъ другъ друга.
-- Охъ, ужь эта мнѣ Юлія!-- угрожающимъ тономъ восклицала она и, перебравъ несмѣтное количество сочувственныхъ и ласковыхъ словъ, рѣшительно сказала Шигаеву:-- Это все вздоръ, дружище!-- Идите вы въ галлерею и подождите тамъ, я съ ней переговорю... Это вздоръ!
Шигаевъ, пройдя разъ десать по галлереѣ, нѣсколько остылъ и смутно почувствовалъ себя въ какомъ-то глупомъ положеніи. Чего онъ ждетъ? Казалось, человѣкъ въ немъ раздвоился, и одна половина жестоко глумилась надъ другою. Это его до того обезкуражило, что онъ уже не могъ въ одиннадцатый разъ измѣрить галлерею, а, купивъ газету, погрузился въ чтеніе передовой статьи, гдѣ, какъ дважды два, доказывалось, что принципы свободной торговли есть гиль и что безъ запретительнаго тарифа Россія обречена закоснѣнію. И за листомъ этой прозорливой простыни его застала Зиллоти.
-- Вы хотите обѣдать?-- сказала она ему съ притворною сухостью.
-- Обѣдать?... Извольте-съ,-- являя видъ уничтожающаго самодостоинства, отвѣчалъ Шигаевъ.
-- Пойдемте.
И дорогой, взглянувъ на него сбоку, она спросила:
-- Это вы о чемъ читали?
-- О покровительственномъ тарифѣ.
-- Что же тамъ пишутъ?
-- Покровительственный тарифъ одобряютъ.
-- А вы зачѣмъ съ Бермамута-то уѣхали?-- и вдругъ расхохоталась.
-- Я не пріученъ къ шутовскимъ ролямъ-съ.
-- Ревнивецъ, ревнивецъ...-- проговорила Зиллоти, будто дразня его, и, ужь подходя въ ресторану, произнесла едва слышно:-- глупый ревнивецъ!-- сопровождая этотъ шепотъ крѣпкимъ пожатіемъ руки.
Марѳа Петровна, заказывавшая обѣдъ, когда Шигаевъ и Зиллоти подходили къ столу, пытливо посмотрѣла на нихъ и, видимо, осталась довольна. И весь обѣдъ прошелъ шумномъ и веселомъ оживленіи, ибо къ нему присоединились и Пленушкинъ, и Бекарюковъ, и Рюмина. Всѣ проходящіе съ завистью смотрѣли на ихъ загорѣвшія лица и говорили между собой, что вотъ-де люди, побывавшіе на Бермамутѣ и привезшіе оттуда огромный запасъ веселости и здоровье.