Между тѣмъ, въ комнаткѣ съ тополями противъ окна неумолимо совершался тотъ процессъ, который доктора называютъ легочнымъ процессомъ; молодая жизнь быстро догорала, трепетно вспыхивая по временамъ и озаряя дѣйствительность неувѣреннымъ свѣтомъ. Тотъ день, когда Зиллоти не было въ Кисловодскѣ, прошелъ для Валерьяна очень дурно; онъ волновался, съ раздраженіемъ выносилъ присутствіе брата, едва не побранился съ докторомъ, который тонко намекнулъ, что считаетъ вреднымъ для него общество "этой барышни", спалъ плохо обѣ ночи, жестоко кашлялъ и по утрамъ вставалъ въ полнѣйшемъ изнеможеніи.
Но поникшіе его нервы напряглись съ величайшею силой, когда онъ услыхалъ, что вчера вечеромъ возвратились съ Берманута и что, слѣдовательно, съ каждою минутой нужно ожидать Зиллоти. Неотступно смотрѣлъ онъ въ окно, вздрагивалъ при каждомъ шорохѣ, чутко прислушивался и, кромѣ легкаго, непрерывнаго звона въ ушахъ, ничего не слыхалъ. Ахъ, какъ мучилъ его этотъ не перестающій звонъ! Иногда ему казалось, что это въ самомъ его существѣ, въ душѣ его звенятъ какія-то назойливыя струны,-- звенятъ и горестно плачутъ и разрываютъ ему сердце своимъ долгимъ звономъ.
А тополи стояли тихіе, молчаливые, сосредоточенно величавые. Неблагодарный! Весь вчерашній день они дружно шептались встревоженнымъ шепотомъ и значительно шумѣли своими вершинами и улыбались, купаясь въ свѣтлыхъ солнечныхъ лучахъ, и показались сумракомъ тучъ, быстро проносящихся надъ ними; онъ не смотрѣлъ на нихъ, онъ оторвалъ отъ нихъ свою душу, онъ не животворилъ уже болѣе эту таинственную, самодовлѣющую жизнь. И не вспоминалъ о другой, о прежней, о кипучей и безумно самонадѣянной жизни. Все заполонилъ въ немъ одинъ властительный, прекрасный, неизъяснимо чарующій образъ. Ея лицо, ея походка, станъ, руки, этотъ ея взглядъ съ бездною ума и какой-то неразгаданной игры все его воображеніе поработили, привлекли всѣ силы его неспокойной души и дѣвственныхъ желаній. О, какъ горѣло его сердце этою первою и послѣднею, стыдливою, восторженною любовью! Что нужды -- это безсознательное чувство тревоги, стѣсняющее грудь, этотъ кашель, эти зловѣщія полоски крови на платкѣ?-- Лучезарный образъ дѣвушки заслоняетъ своимъ сіяніемъ грядущее, такъ же какъ и прошедшее онъ заслонилъ, и всюду сквозь него свѣтъ, свѣтъ, свѣтъ.
-- Ахъ, какъ не хорошо, что ея нѣтъ... ахъ, какъ не хорошо!-- съ тоской восклицалъ Валерьянъ, напрасно прождавъ до поздняго обѣда, и отрывался отъ своихъ ослѣпительныхъ мечтаній и опять прислушивался, и опять едва различаемый, печальный, долгій звонъ назойливо напоминалъ ему о себѣ.
И вдругъ шелестъ шелковаго платья, дразнящій запахъ духовъ, свѣжая и плѣнительная струя воздуха, насыщеннаго ея дыханіемъ, достигли до него. Онъ встрепенулся, вскочилъ, вытянулъ впередъ руки и съ рыданіями, съ порывистою и неразмышляющею страстностью обвилъ Зиллоти крѣпкими объятіями. Онъ цѣловалъ ея руки, грудь, плечи, затянутыя плотною и душистою кирасой. Онъ опустился на полъ и жадно прикасался губами въ ея ногамъ, къ ея колѣнамъ. И она покорялась этой бурѣ; она не пыталась усмирять эти бѣшеные взрывы восторга и страсти; въ молчаніи выслушивала лихорадочный лепетъ, прерываемый рыданіями, и безсвязные упреки, и горькій ропотъ, и слова опьяненной любви; кротко отдавалась объятіямъ, ласкамъ, поцѣлуямъ, не отвѣчая на нихъ, не проявляя застѣнчивости, будто выполняя какой-то долгъ. Затѣмъ усадила его, произнесла: "полно... полно"... и медленно раскрыла книгу. Но чтеніе не пошло. Взволнованная рѣка не входила въ русло -- вниманіе Валерьяна исчезло. Счастливый этимъ внезапнымъ толчкомъ, расторгшимъ преграду, счастливый этимъ буйнымъ порывомъ страсти, растопившимъ его стыдливую сдержанность, онъ становился все смѣлѣе и смѣлѣе въ изъявленіи своихъ чувствъ. Онъ на тысячу ладовъ повторялъ свои признанія, точно наслаждаясь звукомъ словъ, дотолѣ робко таившихся въ воображеніи; онъ не отпускалъ ея рукъ, сжигая ихъ своими воспаленными, пересохшими губами, и ни разу не спросилъ, любитъ ли она его: ему и въ голову не приходилъ отрицательный отвѣтъ. И развѣ не любовь эта ласковая покорность, это снисхожденіе къ дерзкимъ объятіямъ и поцѣлуямъ, это едва замѣтное пожиманіе руки?
-- Полно... полно, -- повторяла Зиллоти, оправляя его волосы и задумчиво улыбаясь.
Но когда, часъ спустя, вошелъ Евгеній Львовичъ, онъ услышалъ равномѣрно-звонкій голосъ Зиллоти, явственно читавшій, и увидалъ брата съ необыкновенно яркимъ румянцемъ на щекахъ, сидящаго въ своемъ глубокомъ креслѣ. Юлія Богдановна, словно желая на этотъ разъ поощрить присутствіе Евгенія Львовича, очень любезно повидалась съ нимъ и живо стала разсказывать о неудавшейся поѣздкѣ. Валерьянъ былъ веселъ и ясенъ, и Евгеній Львовичъ подсѣлъ къ нимъ, въ свою очередь, припомнилъ свое путешествіе на ледники Юнгфрау, сообщилъ нѣсколько новостей, происшедшихъ въ отсутствіе Зиллоти, и, между прочимъ, о томъ, что пріѣхала г-жа Вальяжная.
-- Авторъ того смѣшнаго романа, который ты мнѣ давалъ?-- съ улыбкою спросилъ Валерьянъ.
-- Но, милый мой, въ немъ есть достоинства, -- уклончиво возразилъ Евгеній Львовичъ.-- Что ни говори... идеалы -- это такая вещь... превосходная вещь!
-- Но помилуй, Женя, какіе же тамъ идеалы? Апоѳеозъ сытенькаго существованьица, скотски-раціональная жизнь, влюбленная въ самое себя.
-- Ахъ, не говори этого, Валера. Я согласенъ съ тобой, что народъ... и вообще... но, съ другой Стороны, интеллигенція не должна быть забыта.
-- Ну, ужь твоя интеллигенція!
-- Да ты-то кто, мой милый?
-- Я не о томъ, Женя; я говорю: сюжеты-то эти разрабатывать ради одной только интеллигенціи не стоющая работа. А эта твоя знакомая... какъ ее?... идеалишки свои испекла исключительно только на потребу личной утробы господъ цивилизованныхъ людей. У нея герой сначала возится съ микроскопомъ, потомъ влюбляется по всѣмъ правиламъ просвѣщеннаго естествознанія, потомъ со всѣмъ просвѣщеннымъ комфортомъ устраиваетъ обстановочку... Что же это такое?
-- Такъ нельзя же описывать все мужиковъ.
-- Ахъ, описывать, Женя! Это другое дѣло. Но, вѣдь, она изобрѣла своего героя, а не описала.
-- У, старая пѣсня! О чемъ вы говорите, господа?-- вмѣшалась Зиллоти.-- Кто же ныньче думаетъ о лабораторіяхъ, въ которыхъ по щучьему велѣнію изготовляется добродѣтель: возьми столько-то гранъ естественныхъ наукъ, да прямолинейнаго ригоризма, да короткой памяти, которая не подозрѣвала бы о вчерашнемъ днѣ, да циническаго добронравія, смѣшай и истолки все вмѣстѣ?
Братья засмѣялись.
-- Но она очень интересный человѣкъ, -- сказалъ Евгеній Львовичъ.-- Я, въ сущности, даже удивляюсь, какъ она могла написать такую выспреннюю вещь, какъ Шестикрыл іе, романъ, право, не безъ достоинствъ!-- вскользь замѣтилъ онъ, улыбаясь по направленію Зиллоти.-- У ней такой громадный матеріалъ разныхъ прозаическихъ курьезовъ. Тому назадъ... да, пятнадцать лѣтъ тому назадъ, я ее засталъ еще очень привлекательной. Какіе люди за ней ухаживали! И она всю эту закулисную сторону нашей литературы за послѣднія 25 лѣтъ знаетъ какъ свой собственный гардеробъ.
-- А, это очень интересно!-- воскликнулъ Валерьянъ.-- Всѣ эти исторіи, гоненія, придирки, катастрофы?
-- О, нѣтъ, не съ этой стороны. Но семейную обстановку литераторовъ, ихъ грѣшки, изъянцы, интрижки, -- эти мелочи, изъ которыхъ слагается репутація... О, она знаетъ это sur le bout du doigt!
-- Сплетни!-- съ неудовольствіемъ вымолвилъ Валерьянъ.
-- Да, если хочешь... Но какіе люди, какіе люди служатъ объектомъ этихъ сплетенъ!-- и неожиданно добавилъ:-- А г. Шигаевъ, я слышалъ, вовсе не студентъ?
-- Онъ не студентъ,-- съ подтвердила Зиллоти,-- онъ просто необразованный, но не глупый и начитанный купецъ изъ Воронежской губерніи. Но кто же его принималъ за студента?
-- Какъ можно ошибаться по костюму!-- въ нѣкоторомъ смущеніи вымолвилъ Евгеній Львовичъ, не отвѣчая на вопросъ.
-- Ахъ, Максимъ Григорьевичъ!-- съ живостью произнесъ Валерьянъ,-- онъ мнѣ ужасно нравится. Отчего онъ къ намъ не ходитъ?... Зиллоти, приведите его какъ-нибудь къ намъ.
-- Но поверхностенъ...-- мягко замѣтилъ Евгеній Львовмчъ,-- онъ слишкомъ смѣлъ съ тѣмъ багажемъ, которымъ располагаетъ. Я нахожу, что тотъ, другой, г. Талдыкинъ, гораздо основательнѣе. У того есть этакая закваска, дѣловитость, знакомство съ фактами; видно, что человѣкъ думалъ, учился...
-- О, г. Талдыкинъ весьма ученый человѣкъ!-- съ притворнымъ простодушіемъ воскликнула Зиллоти, обращая любопытный взглядъ на Евгенія Львовича, и когда онъ ушелъ, торопливо досмотрѣвъ на часы, она съ усмѣшкой сказала Валерьяну:-- Удивительно наивный человѣкъ вашъ братъ!
-- Напускное, напускное все у него,-- съ горечью проговорилъ Валерьянъ,-- вся эта льстивость, всѣ эти погони за популярностью, за интеллигентною молодежью,-- все напускное. А я увѣренъ, его гораздо больше интересуетъ вновь изобрѣтенная электрическая лампа для кабинета или какой-нибудь купальный шкафъ, чѣмъ важные вопросы, о которыхъ онъ толкуетъ. Ужасно его испортила эта эстетика!
-- Но Талдыкинъ совершенное бревно! Какъ же онъ съ его образованіемъ...
-- Фи, какое у него образованіе! Верхушки, эти заграничныя лекціи на лету... Я увѣренъ, онъ гораздо болѣе смыслитъ въ счетоводствѣ департамента... какъ называется этотъ департаментъ, который завѣдуетъ акцизными налогами?
-- Акцизными налогами? Ну, не знаю,-- и они разомъ расхохотались надъ своимъ невѣжествомъ.
-- Какой я гадкій, однако же! Женя очень добрый, -- съ прискорбіемъ вымолвилъ Валерьянъ, переставъ смѣяться.-- О, моя дорогая, какой я гадкій!
Въ другой разъ Зиллоти пришла съ Шигаевымъ и они долго сидѣли втроемъ, разговаривая о книжкахъ, о журналахъ, о текущихъ событіяхъ, слабо доносившихся до нихъ чрезъ газеты и еще слабѣе посредствомъ писемъ, изрѣдка получаемымъ Зиллоти. Потомъ Шигаевъ заходилъ и еще. Споровъ между ними почти не было. Шигаевъ если и поражался иногда невѣроятною, по его мнѣнію, наивностью въ сужденіяхъ Валерьяна, то обыкновенно эта наивность произносилась такъ пылко, съ такимъ увлеченіемъ, съ такимъ восторженнымъ блескомъ въ глазахъ, что у него не доставало смѣлости возражать на нее, тѣмъ болѣе, что и возраженія-то свои онъ могъ почерпать только изъ того же моря печатныхъ словъ, изъ котораго и Валерьянъ черпалъ свою наивность. Зиллоти бывала безпощаднѣе, но и она ограничивалась ироническими словечками, насмѣшливымъ оттѣнкомъ въ голосѣ и никогда уже не вступала въ такое откровенное изъявленіе своихъ мнѣній, какъ прежде. Можетъ быть, это происходило и оттого, что струнка общественныхъ влеченій въ самомъ Валерьянѣ замѣтно ослабѣла. Когда прикасались къ ней, онъ былъ все тотъ же и та же вѣра въ жизнь, вѣра въ крѣпость идеальныхъ построеній, будто бы руководящихъ жизнью, звучала въ его словахъ; но по своей собственной волѣ онъ не начиналъ подобнаго разговора. Оставаясь одинъ съ Зиллоти, онъ весь уходилъ въ новое для него чувство, -- чувство любви къ женщинѣ. Его душа еще не насытилась этимъ чувствомъ. Такъ олень, истомленный зноемъ, бросается къ водѣ и страстно приникаетъ въ ней, забывая въ тотъ мигъ, что есть на свѣтѣ и люди, жадные до его крови, и есть голодъ, и есть дожди, и туманы, и снѣгъ, толстою пеленой скрывающій изобильныя лѣтнія травы. Приходилъ Шигаевъ -- и, какъ отдыхъ отъ сладостнаго напряженія нервной системы, завязывался легкій разговоръ о томъ, о другомъ, о третьемъ.
И во время этихъ разговоровъ втроемъ Зиллоти очень тонко относилась къ Валерьяну; она иногда называла его ласковыми именами, иногда брала его за руки или поправляла непослушную прядь волосъ, свѣшивавшуюся ему на глаза, и съ снисходительностью старшей сестры смотрѣла на его порывы, въ которыхъ болѣе наблюдательный человѣкъ, чѣмъ Шигаевъ, могъ бы примѣтить далеко не братское чувство. Онъ же ничего не примѣчалъ; ревность, когда-то въ немъ шевельнувшаяся, относилась не къ этому больному юношѣ, но къ его изящному братцу, который рѣдко былъ съ ними, а когда бывалъ, слишкомъ замѣтно являлъ изъ себя человѣка лишняго. И, притомъ, Зиллоти, когда ей случалось выходить отъ Валерьяна вмѣстѣ съ Шигаевымъ, такъ свободно вздыхала, съ такимъ выраженіемъ невольной брезгливости произносила: "Ахъ, какъ меня преслѣдуетъ этотъ чахоточный запахъ!" -- что всякія подозрѣнія были бы нелѣпы и смѣшны.
Попрежнему часто навѣщала больнаго и Марѳа Петровна, но ея посѣщенія были почти мгновенны. Съ поѣздки на Бермамутъ у ней прибавилось столько знакомыхъ и столько заботъ, и столько уходило времени на "филантропическія свиданія", какъ называла ихъ Зиллоти, на длиннѣйшія раслѣдованія и расковыриванія чужихъ душъ, что она по необходимости сокращала свое свободное время. По временамъ заходила на минуточку Рюмина и всегда жаловалась на горло, когда Валерьянъ заводилъ рѣчь о ея "дивномъ пѣніи": по совѣту съ Зиллоти и особенно съ Марѳою Петровной, было рѣшено по возможности удалять Валерьяна отъ его намѣреній снова послушать музыку и пѣніе. Какая музыка! Онъ и въ кумысную ходилъ уже съ трудомъ; обѣдать приносили ему на домъ, и когда онъ приходилъ въ недоумѣніе отъ этой быстрой потери силъ, ему тщательно доказывалось, что таково всегда дѣйствіе горнаго климата на людей съ упорнымъ "катарромъ дыхательныхъ путей". Докторъ нехотя утверждалъ такое увѣреніе, говорилъ "м-да... м-да..." и, попрежнему, косился на Зиллоти, прописывая все въ большихъ и большихъ дозахъ пріемы натра и дигиталиса. Однако, убѣжденный въ неумолимости болѣзни, въ душѣ приходилъ къ тому, что все равно -- раньше или позднѣе однимъ мѣсяцемъ.