Кромѣ посѣщеній Валерьяна,-- посѣщеній, которыя до нѣкоторой степени можно было уподобить повинности,-- жизнь Шигаева проходила въ такомъ смѣшеніи впечатлѣній, что ему некогда было и подумать о нихъ хорошенько. Едва не каждый день устраивались многочисленныя кавалькады, взбирались на Бургустанъ по отвратительной, узкой и кремнистой тропѣ, висящей надъ пропастью. Рюмина всегда при этомъ подымала истерическій визгъ, встрѣчая сочувственный отзывъ въ робкой душѣ Жако Пленушкина и въ нѣкоторыхъ другихъ трусливыхъ душахъ. Забирали съ собой въ саквы вина, жареныхъ цыплятъ и ѣдкаго осетинскаго сыру и съ громкимъ смѣхомъ, съ живыми разговорами располагались гдѣ-нибудь на высотѣ въ виду великолѣпныхъ снѣговъ, сіяющихъ какъ тонкое серебро эрзерумской работы, въ виду исполинскихъ пирамидъ Эльборуса и долины Подкумка, распростертаго глубоко внизу бѣлесоватою извилистою лентой. И, странное дѣло, въ большомъ обществѣ, съ подспорьемъ вина и яснаго воздуха, насыщеннаго горною свѣжестью, время проходило очень весело. Но едва сходились два-три человѣка изъ того же общества -- нечего было имъ сказать другъ другу, и, обмѣнявшись привѣтствіями, сообщивъ скудныя ньвости, изловленныя "на музыкѣ" или въ газетахъ, они спѣшили расходиться, дѣлая видъ, что очень довольны случившеюся встрѣчей. Такимъ образомъ, у Шигаева составилось много знакомствъ. Являясь "на музыкѣ", онъ теперь безпрестанно приподнималъ свою шляпу съ преувеличенными полями, пожималъ руки, изрыгалъ неизвѣстно для чего обязательныя словеса, освѣдомлялся о здоровьи, говорилъ о погодѣ и даже пріучился бранить докторовъ и сѣтовать объ упадкѣ курса.
Что касается Зиллоти, она по наружности чувствовала себя прекрасно. Возвращеніе въ Желѣзноводскъ было окончательно отмѣнено и, для приличія, составилась докторская консультація, на которой предписали ей два стакана козьяго молока въ день да ванны изъ подогрѣтаго нарзана. И какъ-то случалось такъ, что Шигаеву рѣдко удавалось оставаться съ глазу на глазъ съ Зиллоти. Онъ все избиралъ удобный моментъ для "серьезнаго" объясненія, составлялъ планы о залогѣ Шукавки въ поземельномъ банкѣ, о приведеніи шукавской усадьбы въ соотвѣтствующій порядокъ, занесъ даже въ записную книжку множество "необходимыхъ" вещей, которыя слѣдовало выписать изъ Москвы! (грѣшный человѣкъ, онъ даже зашелъ однажды въ комнату Евгенія Львовича и съ внимательностью осмотрѣлъ принадлежности комфорта, въ ней изобилующія), но "моментъ" не давался, а его чувство къ Зиллоти по необходимости питалось шаловливыми прикосновеніями "подъ длинною скатертью столовъ", да пожиманіями рукъ, да выразительными взглядами, да страстнымъ шепотомъ, гдѣ слово "ты" играло превозмогающую роль. Зиллоти охотно участвовала въ такой контрабандѣ, но, въ свою очередь, ни мало не способствовала къ уясненію истиннаго положенія дѣлъ. Одно время Шигаевъ подумывалъ повести переговоры чрезъ Марѳу Петровну. Но Зиллоти такъ зло и такъ неотступно преслѣдовала его напоминаніями о томъ, какъ онъ "нажаловался" на нее Вохиной, что онъ, несмотря на многократные поводы, оставилъ втунѣ это намѣреніе и даже предпочелъ перенести нѣкоторую холодность Марѳы Петровны, зачастую упрекавшей его въ скрытности.
Дома онъ бывалъ мало. А когда бывалъ, уже не подвергался нашествію Талдыкняа. Было замѣтно, что съ недавнихъ поръ Сосипатръ Василичъ какъ будто сторонился отъ него. Да и отъ всѣхъ сторонился, кромѣ Фелисаты Ивановны, съ которой часто просиживалъ вдвоемъ, и вѣчно распоясаннаго Антипа, съ которымъ заключилъ союзъ, похожій на дружбу. Даже Марѳа Петровна съ своимъ душевнымъ участіемъ не могла извлечь его на свѣтъ Божій, какъ она выражалась, вытащить на музыку, заставить вмѣшаться въ кругъ людей, проводящихъ время въ прогулкахъ, пикникахъ и веселыхъ разговорахъ. Къ самой Марѳѣ Петровнѣ онъ льнулъ,-- трудно поручиться, чтобы не былъ расположенъ бывать въ обществѣ,-- но, все-таки, упорно отказывался покинуть свое уединеніе, ссылаясь на матеріалы, которые нужно-де накопить, и обливая ядомъ пренебреженія тѣ удовольствія, которыми она его соблазняла. Въ сущности, какъ и предполагалъ Шигагаевъ, все его существованіе было отравлено присутствіемъ въ Кисловодскѣ Зиллоти.
Но, вмѣсто Талдыкина, г-жа Матрена Вальяжная одолѣвала Шигаева своею неутомимою говорливостью.
Помимо Шигаева и семьи Тереховскихъ вкупѣ съ Талдыкинымъ и своего стараго знакомаго Евгенія Львовича, г-жа Вальяжная съ изумительнымъ проворствомъ перезнакомилась со всѣми людьми, которые, словно вкругъ центра или словно бабочки вкругъ огня, вращались около Зиллоти. Познакомилась и съ самой Зиллоти. И всѣ на первыхъ порахъ были въ восторгѣ отъ этой "женщины-литератора", отъ ея подвижности, отъ ея простодушныхъ манеръ и дружескаго обращенія. Всѣ запаслись толстымъ экземпляромъ Шестикрыл і я, затхлою и скучною книжищей, слегка покрытой плѣсенью отъ долговременнаго нахожденія въ огромномъ чемоданѣ, обтянутомъ парусиной. Жако Пленушкинъ получилъ этотъ романъ съ уступкой 40 процентовъ и съ длинною, краснорѣчиво-льстивою надписью; оказалось, что у него были "вліятельные" знакомые изъ журнала Всемірное Обозр ѣніе, въ которомъ "такъ хорошо платятъ".
По своему сложенію г-жа Вальяжная не могла принимать участія въ кальвакадахъ и пикникахъ, но всегда ее можно было застать за многолюднымъ обѣдомъ, на скамеечкѣ въ паркѣ съ кѣмъ-нибудь изъ новыхъ знакомыхъ, на вечерахъ въ ресторанѣ, гдѣ ужинали, пили, танцовали и пѣла Рюмина, привлекая своимъ голосомъ толпу любопытныхъ, собиравшихся подъ окнами. И обыкновенно г-жа Вальяжная или смирнехонько сидѣла гдѣ-нибудь въ уголкѣ, сложивъ пухлыя ручки на своемъ объемистомъ брюшкѣ, или уплетала свѣжую икру подъ звуки шубертовской серенады, или втихомолку тараторила съ кѣмъ-нибудь, непрерывно улыбаясь и лукаво съуживая глазки. И понемногу странныя вещи стали совершаться среди ея знакомыхъ. Шигаевъ, напримѣръ, замѣтилъ, что Евгеній Львовичъ, встрѣчаясь съ нимъ, быстро отвращаетъ взглядъ свой и проходитъ, будто не замѣчая его. И хотя въ обращеніи Евгенія Львовича давно уже стала сквозить какая-то холодность (онъ теперь совсѣмъ не говорилъ съ Максимомъ Григорьевичемъ о "матеріяхъ важныхъ"), все-таки, это удивило Шигаева. Потомъ Пленушкинъ едва подалъ ему руку при встрѣчѣ. Затѣмъ князь Голоуховъ началъ раскланиваться съ нимъ, являя необыкновенное высокомѣріе. И мало-по-малу вокругъ него обвилось какое-то кольцо, вносившее много сквернаго въ состояніе его духа.
Онъ могъ, однако, утѣшиться тѣмъ, что другіе и вовсе взбѣленились. Пленушкинъ крупно поссорился съ Бекарюковымъ, причемъ во время перебранки выяснилось, что первый о послѣднемъ кому-то отозвался "очень подло", а второй гдѣ-то аттестовалъ перваго какъ "годовалаго поросенка, набитаго всякою дрянью". Марѳа Петровна усмирила ихъ, но за то сама послѣ одного разговора съ кѣмъ-то изъ своихъ новыхъ знакомыхъ запальчиво назвала Рюмину "интриганкой" и потребовала отчета у Зиллоти, какъ та осмѣлилась похваляться, что она, Вохина, состоитъ у нея въ качествѣ приживалки. Этимъ не окончилось. Евгеній Львовичъ со всевозможною вѣжливостью заявилъ, что не можетъ участвовать на ужинахъ, ибо не хочетъ стѣснять дамъ, которыхъ явное нерасположеніе имѣлъ несчастіе заслужить. И пошло... Какая-то подозрительная обидчивость запылала во всѣхъ. Тотъ просилъ отчета въ косомъ взглядѣ; тотъ требовалъ объясненія, почему при встрѣчѣ ему холодно поклонились, тотъ язвительно замѣчалъ, что не ожидалъ встрѣтить людей завистливыхъ, "какъ деревенскія бабы"; тотъ принималъ чью-нибудь улыбку на свой счетъ и хорохорился, точно индѣйскій пѣтухъ. Въ двухъ или трехъ случаяхъ засучивались кулаки и съ угрожающимъ видомъ подымались палки; въ одномъ -- дѣло едва не достигло благороднаго вызова на дуэль и только невѣроятная трусость спасла соперниковъ. Прогулки составлялись неохотно и часто кончались шпильками и злобными намеками. Рюмина отказывалась пѣть. Даже Талдыкинъ въ своей конюшнѣ насупился болѣе обыкновеннаго и чуть не до слезъ изобидѣлъ Марѳу Петровну, сказавъ, что онъ "не богадѣленная старушонка, какъ нѣкоторые о немъ думаютъ". Даже чистосердечнѣйшій капитанъ съ дрожью въ голосѣ и румянцемъ сдержаннаго негодованія на щекахъ попросилъ Шигаева "на будущее время не ронять кредитъ его предпріятій, разсказывая о нихъ всякому встрѣчному въ насмѣшливомъ смыслѣ". А Фелисата Ивановна величественно прослѣдовала однажды мимо Шигаева и едва удостоила кивнуть своею высоко торчащею косичкой на: его вѣжливое привѣтствіе. Зиллоти и Валерьянъ Казариновъ, Зиллоти и Шигаевъ служили "на музыкѣ" предметомъ двусмысленныхъ сближеній и самаго фантастическаго баснословія. Докторъ, лечившій Валерьяна, нашелъ нужнымъ попросить Юлію Богдановну, чтобы она осторожнѣе выражалась о его познаніяхъ въ медицинѣ.
Казалось, самый воздухъ Кисловодска носилъ въ себѣ какія-то злокозненныя струи и заражалъ этихъ людей своимъ раздражающимъ дыханіемъ. Дошло до того, что, завидѣвъ другъ друга, они стали разбѣгаться и прятаться, какъ маленькіе ребята. Нѣкоторые искали новыхъ знакомствъ; другіе уѣхали, плюнувъ и на лѣченіе, и на лечебный яко бы климатъ; третьи поневолѣ оставались, съ ненавистью и скрежетомъ зубовнымъ отзываясь объ этихъ горахъ, объ этой природѣ ("чортъ бы ее побралъ!"), и, точно институтки, вычисляли дни, остающіеся до окончанія курса.
Одна г-жа Матрена Вальяжная, какъ ни въ чемъ не бывало, уплетала свою икру и свои обѣды и, попрежнему, шныряя по сторонамъ любопытными глазками и добродушно колыхая брюшкомъ, проплывала изъ своей квартиры въ галлерею и обратно.
Тринадцатаго августа... знаменательный для Шигаева день!... въ этотъ день они съ покойнымъ отцомъ, несмотря на всяческія передовыя идеи, ѣхали въ своемъ древнемъ тарантасѣ въ ближнее село и съ надлежащимъ велелѣпіемъ отправляли молебенъ св. Максиму-Исповѣднику, а дома истребляли пирогъ, сооруженный тетушкой, нарочно пріѣзжавшей изъ города ко дню "Максимушкинова ангела". И такъ, тринадцатаго августа Шигаевъ, размягченный своими воспоминаніями, съ увлаженнымъ взглядомъ и переполненною душой, въ задумчивости брелъ по глухой аллеѣ парка. И вдругъ на одномъ изъ поворотовъ Марѳа Петровна приступила къ нему, раскаленная несказаннымъ негодованіемъ.
-- Когда я вамъ, Шигаевъ, вѣшалась на шею?-- задыхаясь, спросила она.
Тотъ обомлѣлъ.
-- Богъ съ вами!-- только и могъ онъ выговорить.
-- Вы и обо мнѣ Богъ знаетъ что распускаете, и о Плевушкинѣ... И Евгенію Львовичу приписали какую-то мерзость... И надъ Голоуховымъ насмѣхаетесь... Ужь повѣрьте, всѣ они лучше васъ! Яковъ Миронычъ какой ни на есть, все же не сплетникъ! Голоуховъ не станетъ каверзы строить! Казариновъ, прежде всего, вѣжливый и приличный человѣкъ, не сплетничаетъ, какъ баба!... Когда я вамъ вѣшалась на шею? Или, по вашимъ понятіямъ, ни одна женщина не можетъ устоять противъ вашей обольстительной красоты?... Разочаруйтесь, Шигаевъ!... Да съ чего вы вообразили о себѣ?... Да съ какой стати вы важничаете? Да какъ вы...
Но вдругъ она замѣтила, какое дѣйствіе производятъ эти слова, и гнѣвъ ея разомъ опалъ.
-- Такъ вы развѣ ничего не говорили, Шигаевъ?-- спросила она тономъ ниже.
Онъ молчалъ, стиснувъ зубы.
-- Ну, послушайте, Шигаевъ, вы не распускали такихъ гадостей? Послушайте...-- и она схватила его за руку.
Шигаевъ высвободился, хотѣлъ что-то сказать, всхлипнулъ и быстрыми шагами пошелъ отъ нея.
-- Ну, дружище...-- съ растеряннымъ видомъ произнесла она, догоняя его и снова схватывая за руку,-- пожалуйста, дружище...-- и сама расплакалась.
И долго шли они молча, обливаясь слезами, но, наконецъ, Шигаевъ съ отчаяніемъ воскликнулъ:
-- Ахъ, какъ... какъ это гнусно!
-- Оставьте, Шигаевъ... Ну, оставьте!... Простите меня... Я погорячилась... Я вижу, что вздоръ.
-- Но кто распускаетъ всѣ эти сплетни?
-- Мнѣ говорили... Мнѣ этотъ нотаріусъ говорилъ... Лжецъ!... Ну, погоди же! Я съ нимъ посчитаюсь!... Я спрошу у него, какъ онъ смѣлъ!... Ну, пожалуйста, Шигаевъ, оставьте.
-- Вамъ, и вижу, ничего, не стоитъ оскорбить человѣка, Марѳа Петровна... Позвольте-съ, мнѣ нужно ванну брать.
Но Марѳа Петровна въ порывѣ раскаянія увлекала его все дальше и дальше и не находила словъ, чтобы заклеймить свою опрометчивость.
-- Но кому нужно все это?-- злобно кричалъ Шигаевъ, спустя десять минутъ.-- Кому нужны всѣ эти ссоры, сплетни, мерзости?... Я на васъ не сержусь, Марѳа Петровна, но я не ожидалъ, никакъ не ожидалъ отъ образованныхъ людей!
-- Что образованные люди, голубчикъ! Бѣжать отъ этихъ образованныхъ людей!... Ахъ, дружище, у меня за какія-нибудь двѣ недѣли всѣ нервы истрепались!
-- Но и у меня нервы-съ!... Ну, про васъ... это ужь прямо подлость въ высшей мѣрѣ... Но что я могъ распускать про г. Казаринова или про Голоухова съ Пленушкинымъ?... Хотя же они и достойнѣе меня...-- съ ироніей продолжалъ онъ.
-- Полноте, Шигаевъ!-- живо прервала его Марѳа Петровна,-- говорю, никогда теперь не повѣрю.-- И въ порывѣ виноватой нѣжности воскликнула:-- Хорошій вы человѣкъ, дружище!... И какъ я, дурища, могла... какъ я могла!...
-- Но что же я могъ о Казариновѣ?-- упрямо добивался Шигаевъ.
-- Гадости! Про madame Охлестышеву... Знаете, дама съ голубой вуалью?... Про эту даму, будто она любовница Евгенія Львовича.
-- Боже ты мой Господи! Да я въ первый разъ и наслышанъ, что Охлестышева -- дама съ голубою вуалью...
-- Потомъ о Голоуховѣ, будто его отецъ прогналъ... будто его въ Вѣну къ дядѣ послали, а онъ, вмѣсто Вѣны, у какихъ-то цыганокъ всѣ деньги прокутилъ... А Пленушкинъ будто бы вмѣсто шута у Зиллоти... Чортъ знаетъ что такое! Будто бы въ запасѣ держится на случай замужества.
Шигаевъ развелъ руками и въ мигъ представилось ему "литературное" сравненіе.
-- Точно у Жюля Верна въ разсказѣ Фантазія доктора Окса, -- съ насильственною усмѣшкой вымолвилъ онъ,-- точно какой-нибудь ученый и впрямь отравилъ насъ усиленнымъ выпускомъ кислорода.-- И онъ невольно всею грудью вдохнулъ въ себя чистый воздухъ, въ которомъ уже чуялись признаки осенней погоды, запахъ увяданія, раздражающій и тонкій.
Кончилось тѣмъ, что они примирились и Марѳа Петровна помчалась разыскивать коварнаго нотаріуса, а Шигаевъ, тщательно утеревъ глаза, направился къ галлереѣ брать ванну. Ее день св. Максима-Исповѣдника ему пришлось-таки отпраздновать, хотя и по своеобразному поводу. Въ галлереѣ встрѣтилъ его Бекарюковъ и, схвативъ за пуговицу, закричалъ:
-- Каковъ! каковъ этотъ подлецъ! Ну, обличи, я это понимаю. Я тебѣ ни слова поперегъ не сказалъ, какъ ты меня костилъ-то тогда. Но, вѣдь, тутъ уголовщина! Онъ, вѣдь, подлецъ, распускаетъ, что я завѣщаніе какое-то поддѣлалъ! Послушай, ты куда? Брось, пойдемъ крюшончикъ раздавимъ, я тебя люблю, я обезпокоенъ. Вотъ тебѣ Богъ, исколочу этого подлеца, какъ самую послѣднюю каналью!
-- Да кото, Михѣй Михѣичъ?
-- Талдыкина! Кого же больше, какъ не эту мразь? Вино мое лопалъ, кровныя мои денежки проѣдалъ, а до чего дѣло довелось,-- завѣщаніе! Нѣтъ, по-го-ди!
Шигаевъ такъ и вздрогнулъ отъ мысли, что ему припишутъ и эту сплетню: вѣдь, Талдыкинъ, дѣйствительно, что-то бормоталъ ему о поддѣлкѣ завѣщанія. И, руководимый испугомъ, онъ не только послѣдовалъ за Бекарюковымъ, но даже и напился съ нимъ вмѣстѣ и успѣлъ-таки убѣдить его въ неосновательности сплетни, разсказавъ, что, напротивъ, Сосипатръ Василичъ при всякомъ случаѣ безмѣрно хвалитъ Михѣй Михѣича, безмѣрно одобряетъ его.
-- Еще бы онъ меня не одобрялъ!-- произнесъ польщенный Бекарюковъ и съ видомъ добродушія добавилъ:-- Да гдѣ онъ хоронится, этотъ Талдыка? Хоть бы харчей даровыхъ пожралъ. Я за этимъ не стою.
Этимъ же вечеромъ, уже соснувъ нѣсколько и окончательно отрезвѣвъ, Шигаевъ столкнулся съ Матреной Вальяжной. Она уписывала пирожки въ лавкѣ старика Михѣича и привѣтливо улыбнулась Шигаеву своими лоснящимися губами. И, съ трудомъ проглатывая кусокъ, спросила:
-- Отъ Зиллоти?
-- Нѣтъ-съ,-- сухо отвѣтствовалъ Шигаевъ.-- Юлія Богдановна, кажется, у Казариновыхъ.
-- А скажите, пожалуйста, Валерьяну лучше?
-- Трудно судить-съ.
-- Ахъ, какая жалость! Вотъ добрушка эта Юлія Богдановна!-- и она взяла новый пирожокъ.-- А скажите, пожалуйста, каждый день она ходитъ къ нему?
-- Ежедневно-съ.
-- Удивительная добрушка!-- и оттопыривъ губу:-- Представьте себѣ, вѣдь, Охлестышева-то уѣхала, амазонку заказала себѣ сшить и, амазонки не дожидаючись, уѣхала!-- она подмигнула и снова возвратилась къ Зиллоти: -- Вотъ острая особа эта Юлія Богдановна!
-- Почему вы такъ предполагаете?
-- Язычекъ у нея -- у!-- и, поковырявши пальцемъ въ зубахъ, протянула руку за свѣжимъ пирожкомъ.
-- Я не примѣчалъ,-- сказалъ Шигаевъ, раззадоренный, однако, этимъ намекомъ.
-- Ужь язычекъ! Между нами: знаете, какъ она васъ называетъ? "Винигретъ съ суконнымъ языкомъ"! Только я не понимаю, къ чему такая довѣрчивость со всякимъ встрѣчнымъ? Вы знаете, это она тому вонъ брюнету сказала, вонъ газету покупаетъ, когда онъ спросилъ про васъ. А онъ и самое-то ее только у знакомыхъ въ Петербургѣ встрѣчалъ. Охъ, осторожно нужно съ нынѣшнимъ поколѣніемъ! Да постойте, куда же вы? Вы не знаете, говорятъ, ныньче у Махлая каменныя курочки ни за обѣдомъ? Скажите, пожалуйста, очень вкусны эти курочки?
Но Шигаевъ, не слушая ее, поспѣшно удалился.