Мнѣ не придется потратить много словъ, чтобъ разсказать всю исторію Егора Губина и жена его Авдотьи. Эта исторія коротка и незамысловата. Начну о Егорѣ.
Въ старину Губины жили недурно,-- не послѣдними считались въ Воронбвкѣ. У Егора въ то время былъ братъ -- рабочій, смирный парень, да отецъ еще въ силахъ. Но потомъ дѣла Губиныхъ какъ-то разладились, да и не одни Губина стали бѣднѣть, обѣднѣло и все село. Годъ отъ году росла эта бѣдность, прибавлялись всякаго рода налоги, уменьшался душевой надѣлъ, исчезали угодья -- вагона, лѣсовъ, переводилась скотинка... Исторія обычная. Но Вороновкѣ особенно не посчастливилось: въ одинъ урожайный годъ градъ выбилъ хлѣбъ до корня, въ другой -- все сопрѣло отъ дождей... А тухъ подоспѣли благодѣтельные міроѣды, въ родѣ Ѳедосея Денисыча... Но все бы, можетъ быть, перенеслось Губиными и не отстали бы они отъ людей, не остались бы въ конецъ нищими, если ба не двѣ невзгоды, окончательно придавившія ихъ. Брата Егорова отдали въ солдатъ, а немного спустя и старикъ-отецъ умеръ отъ холеры. Тогда-то плохо пришлось Егору... Если бы не жена, онъ, пожалуй, и совсѣмъ бы пропалъ... Къ счастію, жена ему попалась хорошая.
Авдотья была дочь зажиточнаго мужика, и не быть бы ей ввѣкъ за Егоромъ, если бы грѣхъ ее не попуталъ... Была она красавица, какихъ немного. Парни проходу ей не давали; Егоръ упрямо отклеивался жениться на комъ бы то ни было, кромѣ Дуняхи, и вѣчною тѣнью, ходилъ за нею... Но въ то время она объ немъ и не думала: сосѣдскій сынъ Петруха былъ у ней на умѣ... Она ему отдала все, что можетъ отдать дѣвушка, отдала, не загадивая о будущемъ, не думая о послѣдствіяхъ: она знала, что онъ "лобовой", и что при первомъ наборѣ ему не миновать солдатчины... Напрасно все село говорило, что она "гуляетъ", что она "непутящая", напрасно отецъ таскалъ ее за косы, грозилъ выгнать изъ дому, не пускалъ на "улицу" -- ей все было ни но чемъ...
Отъ Петрухи она родила мальчика. Всѣ парни отшатнулись отъ ней, родные измучили попреками, одинъ Егоръ не перемѣнился... Все по-прежнему онъ только объ ней думалъ, ее одну любилъ... Петруху сдали въ солдаты вмѣстѣ съ братомъ Егора. Заболѣла Авдотья, при смерти лежала, однако оправилась. За то изъ веселой, разбитной дѣвки она сдѣлалась суровой, нелюдимой... Часто стала ходитъ къ черничкамъ, училась у нихъ грамотѣ по псалтырю, просила отца сдѣлать ей келью... Никто, въ ту пору, не слыхалъ отъ нея ласковаго слова; только Егора она не обижала. И сталъ Егоръ ея постояннымъ собесѣдникомъ -- все свое горе, всѣ свои предположенія и думы дѣлила она съ нимъ. Она привыкла къ нему; привыкла къ его придавленной забитой фигурѣ, къ его лицу, всегда словно испуганному, но доброму, къ его тихимъ, несмѣлымъ рѣчамъ...
Пришла холера. Умеръ Егоровъ отецъ, умеръ и Семенъ, отецъ Авдотьи. У Егора руки опустились... Надо было убирать рожь -- убирать было некому; время паренину двоить, скоро сѣвъ подходилъ,-- и двоить было некому... Рожь осыпалась, паренина заростала сорной травой, овесъ тоже подоспѣвалъ, а Егоръ сидѣлъ въ своей избѣ и безсильно подпиралъ руками тяжелую голову... Онъ потерялся.
Схоронила Авдотья отца, котораго не очень любила за его строптивость. Братья стали хозяевами. Пошло все по старому; только Егоръ не приходилъ ужъ къ мосткамъ, на-рѣку, когда Дуняха мыла бѣлье, или ходила туда по-воду... Странно это ей показалось; какъ будто недоставало чего..." Какъ это" -- думала она,-- малый въ горѣ: отецъ померъ, а не придетъ погуторитъ... Правда, може въ полѣ копается? да все-жъ-таки улучилъ бы минутку, вырвался..." Только и въ полѣ не оказалось Егора... Не утерпѣла дѣвка, пошла вечеркомъ къ нему въ избу. Видитъ -- совсѣмъ малый ошалѣлъ, словно у него руки отнялись... Она совѣстить его было-принялась, -- не помогаетъ... Плачетъ какъ маленькій и только... "Съ кѣмъ мнѣ, говорить, на работу идти? Что я одинъ-то тамъ сдѣлаю... да для кого работать?" Тутъ онъ какъ-то осмѣлился и то слово выговорить, которое давно у него было на умѣ... "Кабы пошла за меня горемыку, Авдотья Семеновна!" Вымолвилъ это слово Егоръ да и самъ испугался... Великая робость была въ томъ человѣкѣ!..
Подумала, подумала Авдотья, взглянула раза два на Егора, плачущаго навзрыдъ, да и согласилась. Правда, всю ту ночь на пролетъ плакала она какъ безумная, только все-жъ-таки вышла за Егора... Закипѣла у нихъ работа вдвоемъ: все во-время сдѣлали, и ржицу убрали, и посѣялись, и яровое не упустили... У Авдотьи словно мужицкая сила была; у самого Егора и то какъ будто ухватки прибавилось.
Только не повезло что-то имъ. На другой годъ послѣ свадьбы половина Вороновки выгорѣла "отъ неизвѣстной причины"... Сгорѣли и Губины. Съ тѣхъ поръ пошло все хуже ха хуже... А тутъ еще Авдотья родила, да съ самыхъ родовъ прихварывать стада... Ушла ея прежняя сила, не стало былой ловкости, ухватки... Она, положимъ, не лежала,-- работала, да ужъ работа-то была не прежная... Егоръ сталъ еще болѣе забитымъ, еще болѣе безотвѣтнымъ; всѣхъ-то онъ боялся, передъ всѣми кланялся... Боялся онъ и жены,-- ея пылкаго, смѣлаго характера, ея сердитыхъ распеканій... Любилъ онъ ее по-прежнему, если не больше, и все тою же робкою, молчаливою любовью... Авдотья если и не любила мужа, если. и плакала иногда, поглаживая бѣлокурую головку своего Ѳедюшки и вспоминая Петруху, но за то сильно привыкла къ нему...
Послѣ, пожара они выстроились, но плохо: вмѣсто прежней "бѣлой" избы съ хорошимъ дворомъ, поставили "черную". Въ скотинѣ тоже нуждались -- корову, и ту не собрались еще купить съ тѣхъ поръ какъ отъ чумы околѣла старая.
Несмотря на нужду, Авдотья постоянно настаивала, чтобъ Егоръ не брался зимой подъ работу, не забиралъ впередъ денегъ. Она боялась конечнаго разоренія. Душевой надѣлъ тоже не позволяла ему сдавать міроѣдамъ то время сбора податей. Все это она думала замѣнить усиленной лѣтней работой по выгодной цѣнѣ...
Благодаря этимъ распоряженіямъ, а также и работѣ за хорошія, сравнительно, цѣны, Губины и скрипѣли еще на зло всѣмъ невзгодамъ... Иначе давно бы пришлось имъ побираться, какъ то дѣлаетъ едва ли не третья часть Вороновки.