Принесли вѣсть Авдотьѣ, что Егора присудили къ острогу. Всполошилась баба; никакъ не вязалась въ ея мозіу мысль о виновности мужа: "вѣдь Ѳедоска денегъ-то не отдалъ,-- говорила она,-- стало быть, онъ грабитель и есть, а Егоръ чѣмъ виноватъ -- чѣмъ-нибудь надо разговѣться?.." -- Недовѣрчиво качали головами мужики, слушавшіе ея несвязныя рѣчи и, степенно выходя изъ Авдотьиной убогой избы, думали старую думу: "глупы бабы!"..
А Авдотья хлопотливо взялась за дѣло. Прослышала она гдѣ-то, что на мирового можно жаловаться въ городъ -- въ съѣздъ, что иногда и отмѣняютъ рѣшеніе судьи.
Собравши нужныя справки, отправилась Авдотья въ одно сѣрое, талое утро, въ посельному писарю Платону Захарычу, съ просьбой написать жалобу на мирового: ишь, во всемъ виноватъ Ѳедоска Золотаревъ, онъ грабитель, аспидъ этакій, довелъ Егора до воровства, онъ и отвѣчай!
Рѣшительно вошла она въ горенку Платона Захарыча. Хозяинъ сидѣлъ за чистымъ липовымъ столомъ и громко читалъ. Противъ него, подгорюнившись, сидѣла маленькая опрятная старушка въ шушпанѣ, а за ней стояла высокая статная молодица.
Платонъ Захаричъ взглянулъ на вошедшую Авдотью и снова углубился въ чтеніе. Читалъ онъ громко, внятно, внушительно... Старушка часто вздыхала, набожно возводя взгляды къ иконамъ; молодица тихо всхлипывала, отирая слезы: пришло письмо илъ далекой Туретчины отъ молодого солдатика, къ матери да чернобровой женѣ...
"...Еще прошу я васъ Христомъ Богомъ, драгоцѣнная родительница, -- читалъ Платонъ Захаричъ, -- пришлите деньжонокъ, сколько осилите... Мы здѣсь терпимъ великое горе... Вотъ ужъ другая недѣля, какъ сапоги разбились, а не только что новыхъ, но и подметокъ не выдаютъ... Грязь и холодъ стоятъ страшные... Работой неволятъ -- не приведи Богъ... То-и-дѣло канавы да ямы роемъ... Кормятъ тоже дюже плохо... Теперь пошли сухари -- ѣсть нельзя, словно земля матушка... песокъ такъ и хруститъ на зубахъ... Ишь, говорятъ, все жиды въ руки забрали да всѣхъ закупили... И за что-то м у ку такую терпимъ?.. за господъ офицеровъ только Богу молимъ... А какіе кормятъ насъ бознать чѣмъ, да водятъ почитай что нагишомъ -- Богъ имъ судья.
"Лежалъ я, отъ ломоты къ ногахъ, въ лазаретѣ, теперь выпустили... Дохтуръ-то и не соглашался, да ужъ больно въ саперахъ нужда пришла... Въ лазаретѣ порядки для нашего брата хорошіе... Пуще всего милосердныя сестры выручаютъ...
"Нашихъ перебито нѣтъ числа... Ишь, говорятъ, и счетъ потеряли... Да какъ и не перебить? Туркѣ-то вольготно за окопами, а нашихъ посылаютъ прямо грудью брать -- на стѣну лѣзть... Пока долѣзешь-то, анъ половину перебьютъ...
"Еще увѣдомляю я васъ, драгоцѣнная родительница, чта Плевна-городъ взята и въ ней много турки... А взяли мы ее голодомъ... Сами въ чистое поле вышли... Мы теперь такъ помекаемъ, что пропасть нашего брата сгинуло зря... Теперь погнали насъ дальше за Плевну, на горы... Ишь, говорятъ, есть такія, что и лѣтомъ снѣгъ на нихъ... Авось Богъ милосливъ, вашими молитвами пронесетъ и черезъ горы...
"Еще прошу я васъ, скажите Степану Болдыреву, что сынъ его Петръ Семенычъ приказалъ долго жить -- убитъ подъ Плевной штыкомъ на повалъ"...
Странный, болѣзненный вопль вырвался изъ груди Авдотьи. Старуха и молодица бросились въ ней...
-- Что тамъ? Что такое?-- тревожно забормоталъ Платонъ Захарычъ, поднимая на лобъ свои большія зеленыя очки.
-- Авдотья Губина сомлѣла!.. полушопотомъ отозвалась молодица, и хлопотливо засуетилась около Авдотьи...
-- А...-- протянулъ Платонъ Захарычъ, -- это у ней сынишка-то отъ Петрухи?.. Царство ему небесное, хорошій былъ парень...-- благоговѣйно добавилъ онъ и перекрестился на иконы.
На дворѣ поднималась погода. Вѣтеръ ворвался въ неплотно прикрытую трубу и ваіудѣлъ въ ней унылыя пѣсни... Авдотья лежала на полу, широко раскинувшись; зубы ея были крѣпко стиснуты, лицо покрывала синева, въ углахъ судорожно сжатыхъ губъ стояла пѣна... Бабы брызгали водою ей въ лицо и безтолково метались, охая да вздыхая...
-- Эко бѣдняга мается!..-- проронилъ Платонъ Захарычъ и началъ шопотомъ дочитывать солдатское письмо.