Наступилъ великій праздничный дель, хорошій, щимній день съ солнышкомъ, съ крѣпкимъ морозомъ...
У Золотарева пиръ.
Терпѣливо дожидаются гости четвертой перемѣны, чинно сидя за длинныхъ столомъ на "модныхъ" стульяхъ. Только окончили они жаренаго поросенка, начиненнаго гречневой кашей и, какъ видно, постарались за нимъ: крупныя капли пота проступили на ихъ красныхъ довольныхъ лицахъ...
Вверху, на почетномъ мѣстѣ, сидѣлъ дьяконъ съ необыкновенно крупными угрями на лбу и львиноподобной гривой; онъ сидѣлъ молча, не вмѣшивался въ рѣчи гостей, и яростно сокрушалъ праздничная яства, безпрестанно запивая ихъ водкой; рядомъ съ нимъ сидѣлъ Вороновскій краснорядецъ Ѳедоръ Николаевъ, съ курносымъ, широкимъ лицомъ, заросшимъ черной бородой; около краснорядца помѣщалась жена его, Абрамиха, шустрая баба, первая сплетница на селѣ. Рядомъ съ этими супругами, по обѣимъ сторонамъ стола сидѣла родня, мужики и баба,-- мужики, въ ситцевыхъ пестрыхъ рубахахъ и въ суконныхъ кафтанахъ, бабы,-- въ ситцевыхъ юбкахъ и въ сатиновыхъ кофтахъ; на одной только краснѣлся кумачный сарафанъ, отороченный галуномъ. Среди нихъ помѣщался сосѣдъ, арендаторъ, изъ отставныхъ канцелярскихъ писцовъ 2-го разряда. Его сюртукъ и бѣлая рубашка рѣзко выдѣлялись изъ полу-крестьянскихъ костюмовъ гостей.
Ѳедосей Денисычъ съ сіяющей физіономіей, въ нарядной поддевкѣ изъ тонкаго сукна, угощалъ гостей виномъ. Арина Тимоѳеевна прислуживала...
Шелъ оживленный разговоръ.
-- Что толковать!.. времена плохія пришли...-- говорилъ краснорядецъ:-- вотъ теперь хошь бы наша торговля -- совсѣмъ пустая выходитъ: бывало, это, въ Москву-то раза три, а то и четыре обернешься, а нонѣ -- шалишь!.. Нейдетъ товаръ съ рукъ, да и на поди...
-- Нонѣ всякая дѣвка поноровитъ тебя объѣхать,-- затараторила Абрамиха,-- придетъ, спроситъ платокъ въ гривенникъ, да цѣльный часъ разглядываетъ его на свѣтъ!.. Какая ужъ тутъ торговля?-- развела она негодующе руками.
-- И! Абрамьевна,-- подхватила стоящая за ея спиной Арина Тимоѳеевна,-- не однимъ вамъ плохо... Нонѣ и арендателямъ-то плохо приходитъ!..
-- Ну, кушай, кушай!-- подносилъ Ѳедосей Денисычъ своему шурину, богатому мужику изъ сосѣдняго села.
-- Мужикъ бѣденъ, братецъ ты мой!-- сокрушительно вздохнулъ сватъ Золотарева, толстый, рыжій мужчина,-- оттого и дѣла наши плохи, что мужикъ бѣденъ... Бывало, и скотнику, аль тамъ хлѣбушко у него купишь, и землицы новой снимешь подъ распашку -- все барашекъ перепадалъ, потому -- мужикъ въ достаткѣ за цѣной не гонится, да еще деньжонки обождетъ мѣсяцъ-другой, а то и больше... а ты на нихъ, на эти деньжонки-то, дѣло дѣлаешь... Опять, и лавочная торговля шла, благодаря Господа... А нонѣ на что мужику купить, коли ему не токма-что, а пожрать нечего...
-- Мужикъ обѣднялъ... Это правда твоя!-- глубокомысленно замѣтилъ краснорядецъ, вытирая платкомъ потъ съ лица.
-- Нѣтъ, ты вотъ что мнѣ скажи, -- утирая рукавомъ мокрыя губы, заговорилъ тоненькимъ, пѣвучимъ голоскомъ шуринъ Золотарева, только-что выпившій водки:-- куда это деньг а дѣвалася?.. Бывало, его самая деньг а безперечь у тебя за пазухой, а нонѣ ты ее не загонишь никакъ, да и шабашъ!..
Онъ недоумѣвающе хлопнулъ руками по бедрамъ.
-- Вотъ что правда, то правда!-- подхватилъ Ѳедосей Денисычъ:-- вотъ къ примѣру, хоть бы я теперь: живу, кажись, не пышно, проживаю чуть, своего не упускаю,-- а вѣдь деньг и въ сборѣ нѣтъ!..
Онъ вопросительно оглянулъ гостей.
-- Ну, у тебя какъ не быть, Ѳедосей Денисычъі -- послышались голоса.
-- Извѣстно, у меня деньг и хватитъ,-- хвастливо продолжалъ польщенный Золотаревъ,-- но въ сборѣ-то ее нѣтъ: вотъ статья-то!.. Теперча возьми ты урожаи... Ну, прошлогодній плохъ былъ,-- убытки, а нонѣшній-то слава тебѣ Господи!.. Теперча опять цѣны,-- цѣны ничего стоятъ -- хорошія... Съ мужиковъ деру и все, про все,-- это ужъ у меня не балуйся!.. Чуть что -- сейчасъ, это, штрафъ... А что-жъ?-- живешь себѣ ни сытъ, ни голоденъ, наблюдаешь кажную копѣйку, да ренду выправляешь... А деньг и нѣтъ, какъ нѣтъ!..
-- Эхъ, Ѳедосей Денисычъ,-- замѣтилъ арендаторъ изъ канцеляристовъ, -- аренду-то мы взварили больно высоко,-- вѣдь семь рублей, а есть дураки и по семи съ полтиной, а то и по восьми платятъ!.. Гдѣ тутъ быть деньгамъ?..
-- Вотъ это такъ!.. это вѣрно!..-- крикнулъ Золотаревъ:-- аренду взварили черезъ-чуръ. Вотъ и деньг а отъ этого пропала!.. Вѣдь мы что?-- мы старостями въ имѣньяхъ живемъ, да господамъ оброкъ выправляемъ!.. Гдѣ-жъ быть деньгѣ... А то говорятъ -- мужикъ бѣденъ, мужикъ бѣденъ... Чортъ его взялъ!..
Золотаревъ все больше к больше горячился.
-- Ты погляди!-- кричалъ онъ, покрывая разнородный говоръ гостей,-- ты погляди, вотъ отдержу аренду, енарала своего въ чорту, и уйду по двору -- въ село!.. Я вамъ покажу, какъ мужикъ, это, бѣденъ... И деньг а будетъ вольная...
-- Какъ же это ты покажешь-то?-- обидчиво возразилъ сватъ.
-- А такъ!.. Вы -- мужичье безмозглое, оттого у васъ и времена плохія... Это меня ренда-то связала, а то бы я таперча богачѣемъ былъ, живши на селѣ...
-- Что говорить!-- отозвался кто-то насмѣшливо.
-- Ишь, какой министеръ выискался!..-- подхватилъ другой.
Краснорядецъ сосредоточенно усмѣхнулся; "хвалюшка" думалъ онъ.
-- Да небойсь министеръ!.. не вамъ чета: съ самимъ Аникандръ-Миколаичемъ чаекъ распиваемъ!-- самодовольно отоевался Золотаревъ;-- да, може, кабы не мы, имъ бы и мировымъ-то не быть...
-- Какъ же это?
-- Да такъ, оченно просто... вручили мнѣ полторы сотенныхъ, я имъ все дѣльце и обдѣлалъ: купилъ, кого нужно,-- они шарики-то и положили направо!..
Ѳедосей Денисычъ плутовски засмѣялся.
-- Ну-ка, ну-ка, какъ богачѣемъ-то сталъ бы?
-- Оченно просто!.. Теперча мужика гонять къ подушнымъ, сейчасъ онъ въ тебѣ сороковую: выручи, молъ... Ты ему отвалилъ за нее семь аль восемь цѣлковыхъ, а придетъ посѣвъ ему же, этому самому мужику, за осьмнадцать отдалъ, а то и самъ посѣялъ, -- окромя барыша ничего не будетъ... Да нахваталъ такъ-то въ одномъ селѣ сто десятинъ, да въ другомъ сто,-- вотъ тебѣ и деньги!.. А тамъ подъ овецъ денегъ задалъ... А тамъ ржи далъ взаймы, аль овса на сѣмена... тамъ выгонъ снялъ за дешовку, аль рощу на срубъ... Да все деньга осыпучая!-- восторгался Золотаревъ.
-- Пробовали!..-- сумрачно замѣтилъ сватъ.
-- Пробовали!-- насмѣшливо передразнилъ Ѳедосей Денисычъ,-- пробовали... Кабы вы не трусы... А то всякій выпуститъ копѣйку, да и норовитъ ее въ ту-жъ пору въ карманъ оборотить!.. Эхъ, вы, купцы!-- пренебрежительно заключилъ онъ.
-- Это что-жъ... это правда твоя, Ѳедосей Денисычъ,-- сказалъ краснорядецъ,-- на нужѣ на эфтой самой мужицкой и дома нонѣ строятъ... Она подсоба, то-ись, великая нашему брату -- торговому человѣку...
-- Чего-жъ ты, сватъ, не остался на селѣ-то, коли тамъ хорошо, а на ренду сѣлъ?
-- Дуракъ былъ!-- отрѣзалъ Ѳедосей Денисычъ,-- ты вонъ спроси сосѣдняго барина, арендатель тутъ у насъ новый есть,-- съ чего-й-то онъ службу бросилъ да ренду взялъ?-- онъ тебѣ и отвѣтитъ: "помилуй, братецъ, пшеница самъ-двѣнадцать съ тридцатки даетъ, да по девяти рублей цѣна, -- какъ же не снять аренды!"
Послѣднія слова произнесъ онъ, подлаживаясь подъ барскій тонъ -- небрежно и сердито. Гости громко захохотали.
-- Я ему и говорю,-- продолжалъ поощренный Золотаревъ:-- охъ, сударь, просадите вы свои денежки на эфтой арендѣ... Ну, какой вы хозяинъ?-- вамъ бы бумажки пописывать, да книжки читать... Не вамъ чета писарь-то волостной ее держалъ, а и той ушелъ ни съ чѣмъ... Такъ что-жъ, братцы вы мои, разсерчалъ баринъ-то!-- "не вамъ однимъ наживаться", говоритъ...
Снова послѣдовалъ одобрительный хохотъ.
-- А баринъ хорошій и ума -- палата, а поди вотъ!..-- добавилъ Ѳедосей Дениснчъ, когда хохотъ поутихъ.
-- Помяните мое слово: опять либо въ исправники, либо въ мировые уйдетъ!-- затараторила Абрамиха.
-- Ну, нѣтъ, дѣвка,-- наставительно замѣтилъ Ѳедоръ Николаевъ:-- онъ, говорятъ, упрямъ -- не собьешь...
-- Чего?-- закричалъ Золотаревъ: -- этотъ-то? Не миновать ему опять красный околышъ надѣвать! Ужъ это какъ ни вертись!.. Побольше ихняго брата-то видали, да и то въ пору бѣжать съ аренды-то эфтой!..
Обѣдъ близился къ концу, на столѣ ужъ дымились жирные блинцы. Гости захмѣлѣли... Велись нестройныя рѣчи... Кто-то поникнулъ головой къ столу и спалъ, облокотившись за блюдо съ жареной утятиной... Вино пилось пьяными устами и проливалось на бѣлую скатерть... Бѣшеный гомонъ стоялъ въ столовой.
Сторона-ль моя сторонушка,
Сторона моя незнакомая...
-- великолѣпнымъ теноромъ затянулъ Ѳедосей Денисычъ, молодецки облокотившись на столъ и подпирая рукою щеку. Дьяконъ подошелъ къ Золотареву и, откинувъ въ сторону свою львиную гриву, подхватилъ бархатнымъ тягучимъ баритономъ:
Сторона моя незнакомая...
Что не самъ ли я на тебя зашелъ,
Что не добрый ли да конь меня завезъ...
Краснорядецъ угрюмо понурился и рявкнулъ басомъ:
Что не добрый ли да конь меня завезъ...
Завезла меня, добраго молодца,
Прыткость, бодрость молодецкая...
-- "Прыткость, бодрость молодецкая..." вынесъ за душу хватающій теноръ Ѳедосея Денисыча:
Да хмѣлинушка кабацкая...
Хмѣльные гости поутихли... Ужъ не пилось вино, не дождались остатки жаренаго... Блинцы остывали, а къ нимъ никто не дотрогивался... Всѣ слушали пѣсню... Только чье-то тихое всхлипываніе тревожило общую тишину, но почти не мѣшало пѣвцамъ... Къ нимъ пристало еще два-три голоса, дѣйствительно, хорошихъ и несовсѣмъ еще пьяныхъ...
Ѳедосей Денисычъ отъ полноты чувства сладко закрылъ глава... Казалось, весь онъ улетѣлъ вслѣдъ за ноющими звуками старинной пѣсни... И гости, и праздникъ, и торговыя дѣла,-- все на этотъ разъ ушло куда-то изъ головы, и одна только унылая пѣсня стояла въ ней... "Эхъ!" восторженно вскрикивалъ онъ при началѣ каждой строфы, чувствуя, что все въ немъ замираетъ отъ какого-то сладкаго томленія и уносится въ какую-то недосягаемую даль, вслѣдъ за стройными, нѣжно-дрожащими звуками...
Краснорядецъ былъ страшно угрюмъ и озабоченъ... Брови его сердито хмурились, глаза глядѣли внизъ... Онъ ревниво слѣдилъ за своимъ неистовымъ басомъ, умѣряя его порывы и наблюдая за стройными голосами хора... Тамъ, гдѣ приходилъ чередъ тенорамъ и альтамъ, онъ на мгновеніе останавливался, но за то покрывалъ почти весь хоръ, когда приходилъ его чередъ... И это расшевелила пѣсня... Въ груди у него какъ-то странно млѣло, по спинѣ ходили мурашки... И по мѣрѣ того, какъ пѣсня все глубже и глубже закрадывалась въ его душу, лицо его становилось угрюмѣе и озабоченнѣе, брови сдвигались плотнѣе и плотнѣе... Бывало время, когда имъ овладѣвала какая-то жадная наклонность къ буйству и разгулу. Тогда онъ металъ деньги направо и налѣво, нанималъ музыкантовъ, билъ посуду, выгонялъ семью изъ дома, продавалъ товаръ ни по чемъ, поилъ и встрѣчныхъ, и поперечныхъ... Это бывало рѣдко. И теперь вотъ чуялось ему, что подходитъ такое время... Вотъ почему хмурилось лицо его, и глаза глядѣли угрюмо.
Дьяконъ пѣлъ съ сознаніемъ своего достоинства и съ видомъ знатока. Онъ дѣйствительно былъ знатокъ. Вся его жизнь была въ мірѣ звуковъ, да развѣ еще въ винѣ... Благодаря его стараніямъ, вороновская церковь обладала очень порядочнымъ хоромъ пѣвчихъ.
Наконецъ, пѣсня кончилась. Опять пошло угощеніе и гомонъ... Спустя полчаса попытали-било затянуть другую, но дѣло ужъ не пошло на ладь: голосъ краснорядца началъ издавать какіе-то громоподобные, совершенно неидущіе къ дѣлу, звуки... Баритонъ дьякона хрипѣлъ и прерывался икотой; теноръ Ѳедосея Денисыча и вовсе выдѣлывалъ что-то неподобное, остальные тоже тянули кто въ лѣсъ, кто по дрова... Такъ дѣло и разладилось...
Я вечоръ млада
Во пиру была...
И-ихъ, во пиру-у была-а
Во бесѣдушкѣ-ѣ-ѣ...
Неистово завизжала Абрамиха... Нѣсколько хрипливыхъ, пьяныхъ голосовъ примкнули въ этому визгу и покрыли собой безтолковыя, крикливыя рѣчи, и шумъ пьяной толкотни... Дьяконъ, возмущенный до глубины души этимъ дикимъ хоромъ, махнулъ рукою... Арендаторъ изъ канцеляристовъ, съ трудомъ выговаривая слова, затѣялъ съ нимъ чрезвычайно глубокомысленный, богословскій спорь; кончилось тѣмъ, что оба обнялись и невыразимо плачевными голосами запѣли "херувимскую"... Краснорядецъ долго глядѣлъ на нихъ тупымъ, осовѣлымъ взглядомъ, и вдругъ, понатужившись, пустилъ такую ноту, что всѣ невольно вздрогнули, а конюхъ, убиравшій лошадей на дальнемъ концѣ двора, выронилъ вязанку сѣна изъ рукъ и сказалъ: "Экъ его разбираетъ!"
Въ комнатѣ темнѣло.
Пьяные гости лѣзли другъ къ другу съ поцѣлуями, расточали любовныя рѣчи, мѣшая ихъ съ непристойной руганью... Чьи-то ноги силились изобразить трепака... На раскраснѣвшихся потныхъ лицахъ царилъ какой-то безшабашный, бѣшеный разгулъ... У бабъ смялись головные уборы, и изъ-подъ нихъ лѣзли космы волосъ; глаза ихъ пьяно блестѣли, и задорно заигрывали съ мужичьемъ... Орали какую-то безтолковую пѣсню на разные голоса -- всякъ по-своему... И весь этотъ безобразный содомъ покрывался визгливыми звуками гармоники, пилившей "барыню" въ чьихъ-то проворныхъ рукахъ... Кто-то оралъ подъ нее грязныя прибаутки...
Лампадка предъ иконами погасала, наполняя комнату смраднымъ чадомъ... Синія волны обнимали пьяный пиръ... Въ комнатѣ совсѣмъ стемнѣло.