Амелія тоже никакъ не могла заснуть въ этотъ вечеръ. На комодѣ медленно гасла лампа, отравляя воздухъ сквернымъ запахомъ масла; на полу бѣлѣли сброшенныя нижнія юбки. Глаза кошки сверкали въ темнотѣ фосфорическимъ зеленоватымъ блескомъ.
Въ сосѣдней квартирѣ непрерывно плакалъ грудной ребенокъ. Амелія слышала, какъ мать укачиваетъ его, напѣвая пѣсенку:
"Спи, малютка, спи..."
Это была бѣдная прачка Катерина, которую поручикъ Сова бросилъ беременную и съ груднымъ ребенкомъ. Она была прежде хорошенькою блондинкою, а теперь обратилась въ изможденную, поблекшую женщину.
"Спи, малютка, спи..."
Амелія хорошо знала эту колыбельную пѣсенку. Когда ей было семь лѣтъ, мать постоянно напѣвала ее въ длинныя зимнія ночи маленькому, давно умершему сыночку.
Амелія прекрасно помнила это время. Они жили тогда на другой квартирѣ. Подъ окномъ спальни росло лимонное дерево, и на его пышныхъ вѣтвяхъ мать развѣшивала пеленки малютки Жоана для просушки. Отца дѣвочка никогда не знала. Онъ былъ военнымъ и умеръ молодымъ; мать иногда вспоминала, вздыхая, о его статной, красивой фигурѣ въ блестящей формѣ кавалериста.
Восьми лѣтъ Амелія начала учиться у пухлой, бѣлой старушки, хорошо знавшей монастырскую жизнь; любимое занятіе учительницы состояло въ томъ, чтобы сидѣть съ шитьемъ у окна и разсказывать про монахинь. Амелія страстно любила слушать эти разсказы. Въ это время ее такъ привлекали церковныя торжества и монастырская жизнь, что ей хотѣлось быть тоже "монахинею, но очень хорошенькою, подъ бѣлою вуалькою".
Къ матери ея часто приходили въ гости священники. Настоятель Карвальоза, коренастый старикъ, задыхавшійся отъ астмы на лѣстницѣ и говорившій гнусавымъ голосомъ, навѣщалъ сеньору Жоаннеру ежедневно, какъ другъ дома. Амелія называла его крестнымъ. Возвращаясь по вечерамъ съ урока, она всегда заставала его съ матерью въ гостиной за болтовнею. Онъ сидѣлъ удобно, разстегнувъ рясу, подзывалъ ее къ себѣ и спрашивалъ уроки.
Вечеромъ приходили еще гости -- отецъ Валенте, каноникъ Крусъ, пріятельницы матери съ вѣчнымъ вязаньемъ, и капитанъ Косеро, всегда приносившій съ собою гитару. Но въ девять часовъ дѣвочку посылали спать; она видѣла въ щелку двери свѣтъ, слышала громкіе голоса; потомъ наступало молчаніе, и капитанъ начиналъ пѣть,-- аккомпанируя себѣ на гитарѣ.
Такъ росла Амелія среди священниковъ. Но нѣкоторые изъ нихъ были антипатичны ей, особенно отецъ Валенте, жирный, вѣчно мокрый отъ пота, съ мягкими, пухлыми руками. Онъ часто бралъ ее на колѣни, пощипывалъ ея румяныя щечки и обдавалъ противнымъ дыханіемъ, пропитаннымъ запахомъ лука и табаку. Зато она была въ большой дружбѣ съ каноникомъ Крусомъ, худымъ, совершенно сѣдымъ и очень опрятнымъ старикомъ. Онъ входилъ въ комнату медленно, кланялся, прижимая руку къ груди, и говорилъ мягкимъ голосомъ, слегка шепелявя.
Въ то время Амелія знала уже катехизисъ. И дома, и на урокахъ, ей твердили постоянно о гнѣвѣ Божіемъ, и Богъ представлялся ея дѣтскому уму существомъ, умѣющимъ посылать людямъ только страданія и смерть; она считала, что его необходимо ублажать и умиротворять постомъ, молитвою и преклоненіемъ передъ священниками. Поэтому, если она забывала иногда помолиться съ вечера, то налагала на себя на другой день покаяніе изъ боязни, что Господь Богъ пошлетъ ей болѣзнь или заставитъ поскользнуться на лѣстницѣ.
Лучшее время наступило для нея, когда ее стали учить музыкѣ. Въ углу столовой стоялъ старый рояль, покрытый потрепанною зеленою салфеткою и служившій давно буфетнымъ столикомъ. Амелія часто напѣвала, расхаживая по дому, и пріятельницы посовѣтовали матери учить дѣвочку музыкѣ.
Настоятель рекомендовалъ хорошаго учителя, бывшаго органиста въ соборѣ города Эвора. Это былъ очень бѣдный и несчастный человѣкъ; его единственная дочь, хорошенькая, молодая дѣвушка, убѣжала изъ дому съ офицеромъ, а черезъ два года одинъ знакомый увидѣлъ ее въ Лиссабонѣ на улицѣ, разряженную и напудренную, съ англійскимъ матросомъ. Старикъ-отецъ впалъ въ глубокую меланхолію и въ крайнюю нужду. Ему дали изъ жалости мѣсто въ духовной консисторіи. Онъ былъ очень высокаго роста, худъ, какъ щепка, носилъ сѣдые волосы до плечъ; его усталые глаза постоянно слезились, а въ доброй, попарной улыбкѣ было что-то трогательное. Въ Леріи его прозвали за худобу и грустный видъ Дядюшкою Аистомъ. Однажды Амелія тоже назвала его такъ, но сейчасъ-же закусила губы, покраснѣвъ отъ стыда.
Старикъ печально улыбнулся.
-- Ничего, голубушка, ничего. Чтоже тутъ дурного? Дядюшка Аистъ... Я вѣдь и вправду аистъ одинокій.
Это было зимою. Дожди и юго-восточный вѣтеръ не прекращались, причиняя бѣднымъ людямъ много страданій. Дядюшка Аистъ приходилъ всегда въ полдень на урокъ къ Амеліи, дрожа отъ холода, садился съ ученицею за рояль и пряталъ подъ себя ноги, чтобы никто не увидѣлъ грязныхъ, рваныхъ башмаковъ. Особенно жаловался онъ на то, что стынуть руки, и онъ не можетъ ни писать въ канцеляріи, ни играть на роялѣ.
Но когда сеньора Жоанера уплатила ему за первый мѣсяцъ, старикъ явился на урокъ съ довольнымъ видомъ и въ шерстяныхъ перчаткахъ.
-- Ахъ, Дядюшка Аистъ, теперь вы не такъ мерзнете,-- оказала ему Амелія.
-- Это на ваши деньги куплено, дѣточка. Теперь я буду копить деньги на шерстяные чулки. Благослови васъ Господь, моя дорогая, спасибо вамъ.
Постепенно между учителемъ и ученицею возникла большая дружба. Старикъ повѣрялъ ей свои горести, разсказывалъ о дочери, о службѣ въ Эворскомъ соборѣ.
Амелія не забыла о шерстяныхъ чулкахъ дядюшки Аиста и обратилась къ настоятелю съ просьбою подарить ихъ ей. Тотъ далъ ей двѣ серебряныхъ монеты, и на слѣдующій день она поднесла учителю теплые чулки.
Однажды старикъ явился еще желтѣе и печальнѣе обыкновеннаго.
-- Дядюшка Аистъ,-- спросила вдругъ дѣвочка,-- сколько вы получаете на службѣ въ канцеляріи?
-- Что я моту получать, голубушка! Конечно, пустяки. Восемьдесятъ рейсъ {Восемьдесятъ рейсъ составляютъ около 16 коп. Прим. перев.} въ день...
-- А вамъ хватаетъ этого на прожитіе?
-- Конечно, нѣтъ. Развѣ можно прожить на это?
Въ сосѣдней ікомнатъ послышались шаги матери, и Амелія принялась за урокъ.
Въ этотъ день она такъ пристала къ матери, что та согласилась приглашать Дядюшку Аиста къ завтраку и обѣду во дни урока. Постепенно между старикомъ и дѣвочкою установились теплыя, близкія отношенія.
Амелія занималась музыкою очень старательно, находя въ этомъ большое наслажденіе. Вскорѣ она стала уже играть легкія пьески старыхъ композиторовъ. Дона Марія удивилась однажды, что учитель не даетъ ей играть "Трубадура".
-- Это такъ красиво,-- сказала оніа.
Но Дядюшка Аистъ зналъ только классическую музыку -- наивныя и нѣжныя аріи Люлли, менуэты и незатѣйливыя пьески старыхъ временъ.
Однажды старикъ засталъ дѣвочку очень печальною и блѣдною. Она жаловалась на какое-то неопредѣленное недомоганіе. Учитель предложилъ уйти, чтобы не утомлять ее урокомъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ, не уходите. Сыграйте мнѣ лучше что-нибудь хорошенькое.
Онъ сбросилъ плащъ, сѣлъ за рояль и сыгралъ простую, но очень грустную мелодію.
-- Какая прелесть!-- сказала Амелія, когда онъ кончилъ играть.-- Что это такое?
Старикъ объяснилъ, что это начало Элегіи, написанной однимъ монахомъ, его пріятелемъ.
-- Это былъ несчастный страдалецъ,-- добавилъ онъ.
Амелія попросила, разсказать ей про этого человѣка, закуталась поплотнѣе въ платокъ и стала слушать.
Несчастный влюбился въ молодости въ монахиню; она умерла въ монастырѣ отъ злополучной любви, а онъ постригся въ монахи отъ горя...
-- Онъ былъ красивъ?
-- О, да, поразительно красивъ. И очень богатъ. Однажды онъ пришелъ ко мнѣ въ соборъ. Я сидѣлъ за органомъ. Послушайте, что я сочинилъ,-- сказалъ онъ мнѣ, сѣлъ и заигралъ. Ахъ, дѣточка, какая чудная это была вещь! Къ сожалѣнію, я не помню продолженія.
Амелія думала цѣлый день объ этой исторіи. Ночью у нея сдѣліался сильный жаръ и бредъ. Она видѣла во снѣ несчастнаго монаха въ полумракѣ Эворскаго собора; его глубокіе глаза сверкали на изможденномъ лицѣ. Неподалеку лежала на каменномъ полу въ монастырѣ блѣдная монахиня, надрываясь отъ рыданій. По длинной галлереѣ шли въ церковь францисканскіе монахи.. Въ туманной атмосферѣ раздавался похоронный звонъ колокола.
Жаръ спалъ у Амеліи на слѣдующее-же утро, и докторъ Гувеа успокоилъ сеньору Жоаннеру простыми словами:
-- Не путайтесь, сударыня, дѣвочкѣ просто уже пятнадцатьлѣтъ. Скоро у нея можетъ появиться головокруженіе и тошнота.. А потомъ все войдетъ въ норму, и она будетъ взрослою.
Сеньора Жоаннера поняла доктора.
-- У нея, повидимому, страстная натура,-- добавилъ опытный старикъ, улыбаясь и понюхивая табакъ.
Вскорѣ послѣ итого настоятель Карвальоза скончался внезапно отъ удара. Это было большимъ несчастьемъ для сеньоры Жоаннеры. Она заперлась въ комнатѣ, не выходила изъ нея два дня, рыдая и причитая. Пріятельницы пришли утѣшить ее въ горѣ, и дона Жозефа Діасъ сумѣла лучше всѣхъ выразить ихъ общую мысль:
-- Перестань, голубушка, нечего убиваться. Ты всегда найдешь себѣ покровителя.
Это было въ началѣ сентября. Дона Марія ѣхала на морскія купанья въ Віеру, гдѣ у нея была собственная дача, и пригласила къ себѣ сеньору Жоаннеру съ Амеліей, чтобы развлечь ихъ немного.
-- Большое тебѣ спасибо, голубушка,-- отвѣтила бѣдная женщина.-- Мнѣ такъ тяжело здѣсь. Вотъ тутъ онъ ставилъ всегда зонтикъ, приходя... тутъ садился, когда я шила.
-- Ну, ну, забудь это. Будешь купаться въ морѣ, гулять, кушать, и все пройдетъ понемногу. Вѣдь онъ уже не молодъ былъ. Слава Богу, шестьдесятъ лѣтъ...
-- Охъ, милая моя, не за возрастъ любишь человѣка, а за дружбу.
Амеліи было тогда пятнадцать лѣтъ, но она успѣла уже обратиться въ высокую, стройную дѣвушку. Поѣздка въ Віеру доставила ей огромное наслажденіе. Она никогда не видала прежде моря и просиживала теперь часами на песчаномъ берегу, не отрывая глазъ отъ голубого, залитаго солнцемъ пространства.
По утрамъ она вставала рано и шла купаться. Переодѣвшись въ кабинетѣ на берегу во фланелевый купальный костюмъ, она -- входила въ воду, дрожа отъ холода и страха и съ трудомъ подвигаясь впередъ среди большихъ волнъ. Вода пѣнилась кругомъ. Амелія погружалась въ воду, выскакивала, прыгала, задыхаясь и выплевывая соленую воду. Но какъ хорошо чувствовала она себя по выходѣ изъ воды!
По вечерамъ устраивались длинныя прогулки на берегу моря. Амелія собирала раковины, смотрѣла, какъ рыбаки вытаскивали сѣти, въ которыхъ трепетали серебристыя сардинки, и любовалась роскошнымъ закатомъ солнца.
Къ донѣ Маріи пріѣхалъ въ гости ея дальній родственникъ Агостиньо, студентъ пятаго курса, стройный, красивый, молодой человѣкъ съ черными усиками и острою бородкою. Онъ декламировалъ стихи, игралъ на гитарѣ, разсказывалъ анекдоты, устраивалъ пикники и славился въ Віерѣ умѣньемъ занимать дамъ.
Амелія замѣтила съ первыхъ же дней, что глаза Агостиньо Брито почти не отрываются отъ нея. Дѣвушка краснѣла, и грудь ея высоко вздымались отъ волненія.
Молодой человѣкъ нравился ей; она находила его очень милымъ и воспитаннымъ.
Вскорѣ онъ сталъ ходить за нею по пятамъ... Утромъ на купаньѣ, днемъ -- на прогулкѣ. Онъ сложилъ даже въ честь нея стихи, и Амелія повторяла ихъ вечеромъ вполголоса, наединѣ.
Октябрь приходилъ къ концу. Однажды вечеромъ гости доны Маріи собрались погулять при свѣтѣ луны. Но только успѣли они дойти до небольшой сосновой рощи, какъ поднялся сильный вѣтеръ, и закапалъ дождь. Дамы поспѣшили укрыться подъ деревьями. Агостиньо, шедшій съ Амеліей подъ руку, отвелъ ее въ сторону и прошепталъ, стискивая зубы:
-- Я схожу во тебѣ съ ума, знаешь-ли ты это?
-- Такъ я и повѣрю,-- пробормотала она.
Агостиньо перешелъ тогда въ серьезный тонъ.
-- Ты слыхала, что мнѣ придется можетъ быть уѣхать завтра? Послѣ завтра у меня экзаменъ.
-- Поѣзжайте,-- вздохнула Амелія.
Онъ схватилъ ее безъ дальнѣйшихъ разговоровъ за плечи и жадно поцѣловалъ въ губы нѣсколько разъ.
-- Оставьте меня, оставьте,-- закричала она, вырываясь, но скоро перестала сопротивляться и тихо застонала, какъ вдругъ издалека послышался рѣзкій голосъ доны Жоакины Гансозо:
-- Идите, идите скорѣе. Начинается ливень.
Амелія вырвалась и побѣжала къ матери.
Агостиньо уѣхалъ на другой день. Скоро наступило дождливое время, и Амелія вернулась съ матерью и доною Маріею въ Лерію.
Прошла зима.
Однажды вечеромъ, придя въ гости къ сеньорѣ Жоаннерѣ, дона Марія сообщила., что Агостиньо Брито женится на барышнѣ Вимеро.
-- Вотъ-то ловкій парень!-- воскликнула дона Жоакина Гансозо.-- Онъ беретъ вѣдь за нею не меньше тридцати милліоновъ {1.000.000 рейсъ -- около 2.000 рублей. Прим. перев.}. Молодецъ, нечего сказать.
Амелія не выдержала и расплакалась на глазахъ у всѣхъ. Она любила Агостиньо и не могла забыть его горячихъ поцѣлуевъ въ сосновой рощѣ.
Вслѣдъ за этимъ у нея начался періодъ болѣзненной набожности; она читала цѣлыми днями молитвенникъ и житія святыхъ, увѣшала стѣны своей комнаты литографированными изображеніями святыхъ, проводила долгіе часы въ церкви за молитвою, причащалась каждую недѣлю. Подруги матери находили ее "образцовою христіанкою".
Оюоло этого времени каноникъ Діасъ и его сестра дона Жозефа стали часто бывать въ домѣ у сеньоры Жоаннеры. Каноникъ сдѣлался скоро "другомъ семьи". Послѣ завтрака онъ неизмѣнно являлся со своею собачкою, какъ прежде настоятель съ зонтикомъ.
-- Я чувствую къ нему большую симпатію,-- говорила сеньора Жоаннера:-- и все-таки не проходить дня, чтобы я не вспоминала о сеньорѣ настоятелѣ.
Такъ прошло нѣсколько лѣтъ. Амелія очень измѣнилась -- выросла и обратилась въ красивую дѣвушку двадцати двухъ лѣтъ съ бархатными глазами и свѣжими, розовыми губками. Она смотрѣла теперь на свою любовь къ Агостиньо, какъ на ребячество. Набожность сохранилась въ ней, но носила теперь иной характеръ; она полюбила внѣшній блескъ церкви -- торжественное, праздничное богослуженіе, вышитыя золотомъ одѣянія, тысячи зажженныхъ свѣчей, серебряныя кадила, хорошее пѣніе, органъ. Соборъ замѣнялъ ей оперу, и вѣра сдѣлалась для нея развлеченіемъ.
Ей было, двадцать три года, когда она познакомилась съ Жоаномъ Эдуардо, секретаремъ нотаріуса Нуниша Ферраля. Амелія пошла съ матерью и доною Жозефою къ нотаріусу, въ день праздника Тѣла Господня, чтобы посмотрѣть на парадную процессію духовенства съ балкона въ квартирѣ Нуниша. Жоанъ Эдуардо скромно стоялъ тутъ-же, весь въ черномъ, съ серьезнымъ видомъ. Амелія знала его и раньше, но обратила на него вниманіе впервые въ этотъ день. Онъ показался ей симпатичнымъ молодымъ человѣкомъ.
Вечеромъ послѣ чаю начались танцы. Жоанъ Эдуардо подошелъ къ Амеліи.
-- Спасибо, я не танцую,-- отвѣтила она,-- Я слишкомъ стара для этого.
-- Вы всегда такъ солидны и серьезны?
-- Иногда я смѣюсь, если есть чему,-- возразила она, гладя въ сторону.
-- Напримѣръ, надо много?
-- Какъ, надъ вами? Почему-бы я стала смѣяться надъ вами?-- И она нервно завертѣла въ рукахъ вѣеръ.
Онъ помолчалъ немного, словно собираясь съ мыслями.
-- Такъ ты серьезно не танцуете?
-- Я уже сказала вамъ, что нѣтъ. Почему вы спрашиваете такъ настойчиво?
-- Потому, что я интересуюсь вами.
-- Ну, полно говорить,-- остановила она его жестомъ недовѣрія.
-- Честное слово.
Но тутъ къ нимъ подошла съ грознымъ видомъ дона Жозефа, наблюдавшая за ними издалека. Жоанъ Эдуардо робко отошелъ въ сторону.
Черезъ двѣ недѣли въ Лерію пріѣхала на гастроли оперная труппа. Дона Марія взяла ложу и пригласила сеньору Жоаннеру съ Амеліей. Дѣвушка просидѣла два дня за шитьемъ бѣлаго кисейнаго платья съ голубыми лентами. Жоанъ Эдуардо взялъ себѣ мѣсто въ партеръ и не отрывалъ отъ нея глазъ во время дѣйствія. У выхода изъ театра онъ встрѣтилъ ее, раскланялся съ дамами и пошелъ провожать ихъ до дому. Сеньора Жоаннера и дона Марія отстали отъ молодежи, и Жоанъ Эдуардо могъ свободно поговорить съ Амеліей.
-- Какъ понравилось вамъ сопрано, сеньоръ?
-- Правду сказать, я не слушалъ пѣнія.
-- Отчего-же?
-- Я глядѣлъ на васъ,-- отвѣтилъ онъ рѣшительнымъ тономъ и заговорилъ о своей горячей любви.
Амелія была возбуждена послѣ театра, и теплая звѣздная ночь тоже располагала къ любви. Она тихо вздохнула.
-- Вы любите меня, неправда-ли?-- спросилъ онъ.
-- Да,-- отвѣтила она, пожимая его руку.
Но черезъ нѣсколько дней, присмотрѣвшись немного къ молодому человѣку, она рѣшила, что это была "лишь мимолетная вспышка". Жоанъ Эдуардо былъ очень симпатиченъ, хорошъ собою, могъ быть прекраснымъ мужемъ, но сердце ея оставалось спокойнымъ. Вскорѣ онъ сталъ бывать у нихъ почти каждый вечеръ. Сеньора Жоаннера уважала его за честность и солидность. Но Амелія часто относилась къ нему холодно и видѣла въ его любви только развлеченіе для себя.
Въ одинъ прекрасный день онъ попросилъ у сеньоры Жоаннеры руки дочери.
-- Какъ хочетъ Амелія... Я ничего не имѣю противъ,-- отвѣтила сеньора Жоаннера.
Когда спросили Амелію, она дала уклончивый отвѣтъ:
-- Можетъ быть попозже. Пока я довольна своею судьбою.
Въ результатѣ было рѣшено подождать, пока женихъ получитъ мѣсто секретаря въ губернскомъ правленіи, обѣщанное ему адвокатомъ Годиньо.
Такъ жила Амелія до пріѣзда отца Амаро.
Въ эту ночь старыя воспоминанія отрывочно проносились у нея въ головѣ. Она заснула поздно и проснулась, когда солнце стояло уже высоко. Изъ столовой послышался голосъ Русы:
-- Вонъ падре выходитъ съ сеньоромъ каноникомъ. Они идутъ въ соборъ.
Амелія соскочила съ кровати, подбѣжала въ рубашкѣ къ окну, приподняла край кисейной занавѣски и заглянула на улицу. Утро стояло чудное, солнечное. Отецъ Амаро въ рясѣ изъ тонкаго чернаго сукна шелъ посреди улицы, весело разговаривая съ каноникомъ и сморкаясь въ бѣлый платокъ.