Амаро почувствовалъ себя очень хорошо съ первыхъ-же дней своего пребыванія въ Лоріи. Сеньора Жоаннера относилась къ нему съ чисто материнскою заботливостью, держала въ порядкѣ его бѣлье, угощала вкусными блюдами, не терпѣла въ комнатѣ "дорогого падре" ни малѣйшей пылинки. Амелія была съ нимъ очень мила и нѣсколько фамильярна, какъ хорошенькая родственница. Дни проходили для Амаро быстро и пріятно, среди полнаго комфорта и женскаго общества. Послѣ печальной жизни въ домѣ дяди, унылаго затворничества въ семинаріи и суровой зимы въ горной деревушкѣ, жизнь въ Леріи была дня него настоящимъ раемъ.
Утромъ рано онъ уходилъ каждый день въ соборъ служить обѣдню, плотно закутавшись въ большой плащъ. Въ эти ранніе часы было еще очень холодно, и лишь немногіе богомольцы рѣшались выйти въ церковь, молясь тамъ и сямъ передъ маленькими алтарями.
Амаро входилъ въ ризницу и быстро переодѣвался, постукивая отъ холода ногами по полу, въ то время, какъ прислужникъ разсказывалъ ему "новости дня". Затѣмъ онъ бралъ чашу со св. дарами и шелъ съ опущенными глазами въ соборъ. Теперь онъ служилъ обѣдню равнодушно, безо всякаго благоговѣнія, не такъ, какъ прежде. Я привыкъ,-- говорилъ онъ. Свѣжій воздухъ возбуждалъ его аппетитъ, и онъ торопился служить, бормоча еле внятно молитвы и глотая слова Священнаго Писанія. Какъ только служба кончалась, онъ поспѣшно прикладывался губами къ алтарю, благословлялъ молящихся и шелъ домой пить чай съ бутербродами. Амелія поджидала его въ столовой; отъ ея свѣжей кожи пахло миндальнымъ мыломъ.
Около полудня Амаро снова поднимался въ столовую, гдѣ сеньора Жоаннера съ Амеліей сидѣли за шитьемъ.-- Мнѣ стало скучно внизу одному; захотѣлось поболтать,-- говорилъ онъ всегда. Сеньора Жоаннера сидѣла въ низенькомъ креслѣ у окна и шила, сдвинувъ очки на кончикъ носа; Амелія работала у стола, склонивъ хорошенькую головку. Ея пышные волосы были расчесаны на проборъ; крупныя, золотыя серьги бросали на бѣлую шею легкую тѣнь, густо-черныя рѣсницы опускались нѣжно надъ румяными щеками. Подъ мягкой, смуглой кожей чувствовалась здоровая кровь. Полная грудъ вздымалась ровно и спокойно. Иногда дѣвушка оставляла работу, лѣниво потягивалась и улыбалась.
-- Какъ вы, однако, лѣнивы!-- шутилъ Амаро.-- Изъ васъ не выйдетъ хорошей хозяйки.
Она смѣялась. Сеньора Жоаннера разсказывала городскія сплетни. Руса заходила временами въ столовую за тарелкою или ложкою. Разговоръ сводился на то, какой будетъ обѣдъ. Сеньора Жоанінера перечислила блюда и спрашивала священника, любитъ-ли онъ то или другое кушанье. Амаро не привередничалъ въ ѣдѣ и ѣлъ все безъ разбора.
Амелія обращались съ нимъ все фамильярнѣе; однажды она даже попросила его подержать мотокъ шерсти, чтобы помочь ей мотать клубокъ.
-- Полно, полно, не безпокойтесь, падре,-- воскликнула мамаша.-- Какъ тебѣ не стыдно, Амелія? Что это за неделикатность?
Но Амаро высказалъ полную готовность услужить дѣвушкѣ.-- Отчего-же? Я очень радъ. Приказывайте безъ церемоніи.-- И обѣ женщины весело разсмѣялись, растроганныя милою любезностью священника.
Иногда случалось, что сеньора Жоаннера уходила въ комнату къ больной сестрѣ или на кухню. Амаро оставался тогда одинъ съ дѣвушкою; они не разговаривали, но Амелія напѣвала что-нибудь вполголоса. Амаро зажигалъ сигару и слушалъ ея пѣніе.
-- Какъ славно вы поете!-- говорилъ онъ.
Иногда она выпрямлялись надъ работою, внимательно разглядывала ее и проводила длиннымъ ногтемъ по рубцу. Амаро очень нравились ея холеные ногти, какъ и вообще все ея существо, походка, манеры, жесты. Никогда еще не приходилось ему жить въ такой близости съ женщиною. Проходя мимо ея комнаты, онъ заглядывалъ всегда жаднымъ взоромъ въ пріоткрытую дверь, стискивая зубы и блѣднѣя при видѣ брошенной на стулъ юбки или подвязки. Красота дѣвушки заставляла его забывать, что онъ -- священникъ. Иной разъ онъ возмущался самимъ собою, ругалъ себя, старался овладѣть собою, углублялся въ чтеніе молитвенника. Но сверху слышался веселый голосъ Амеліи или стукъ ея ботинокъ... и всѣ благія намѣренія священника мгновенно исчезали, а картины искушенія снова начинали кружиться передъ нимъ, словно стая назойливыхъ птицъ.
Обѣденное время было всегда самымъ счастливымъ для Амаро. Руса кашляла съ каждымъ днемъ сильнѣе и плохо служила за столомъ. Амелія часто вставала, чтобы достать изъ буфета ножикъ или тарелку; Амаро вскакивалъ со стула, желая помочь ей, но она останавливала его, кладя руку ему на плечо и прося не безпокоиться.
Амаро чувствовалъ себя великолѣпно въ теплой столовой за сытнымъ обѣдомъ. Второй стаканчикъ вина развязывалъ ему языкъ; онъ начиналъ шутитъ и говорить даже иногда, что "былъ-бы радъ имѣть такую сестрицу, какъ Амелія".
Наставали сумерки, и Руса приносила лампу. Блескъ посуды и хрусталя приводилъ Амаро въ еще болѣе радостное настроеніе. Онъ называлъ сеньору Жоаннеру мамашею; Амелія улыбалась, опустивъ глаза и покусывая бѣлыми зубками апельсинныя коржи. Послѣ обѣда подавали кофе, и Амаро долго сидѣлъ за чашкою, отряхая пепелъ сигары на край блюдечка.
Въ это время появлялся всегда и каноникъ Діасъ съ собачкою. Онъ поднимался тяжелою поступью по лѣстницѣ и спрашивалъ изъ-за двери:
-- Разрѣшается войти?
-- Пожалуйте, падре, пожалуйте,-- торопливо отвѣчала сеньора Жоаннера.-- Не выкушаете-ли съ нами кофейку?
Онъ усаживался та кресло, пыхтя и отдуваясь, получалъ чашку кофе и спрашивалъ у хозяйки, похлопывая Амаро по плечу:
-- Ну, какъ поживаетъ вашъ мальчикъ?
Всѣ весело смѣялись. Каноникъ приносилъ съ собою обыкновенно газету. Амелія интересовалась романами въ фельетонахъ, сеньора Жоаннера -- хроникою преступленій на романической подкладкѣ.
-- Господи, какъ вамъ не стыдно!-- говорила она.
Амаро принимался разсказывать о Лиссабонѣ, о тамошнихъ свѣтскихъ скандалахъ, о благородномъ обществѣ, которое онъ видѣлъ въ домѣ графа де-Рибамаръ. Амелія заслушивалась его разсказами, опершись локтями о столъ.
Послѣ обѣда всѣ ходили вмѣстѣ навѣстить бѣдную тетку, разбитую параличемъ. Маленькая лампа тускло освѣщала ея комнатку; несчастная старушка съ крошечнымъ, сморщеннымъ, какъ яблоко, лицомъ лежала неподвижно, испуганно устремляя на гостей слезящіеся глаза.
-- Это, тетя Гертруда, падре,-- кричала ей Амелія на ухо.-- Онъ пришелъ узнать о твоемъ здоровьѣ.
Старуха дѣлала надъ собою усиліе и говорила, еле слышно:
-- Ахъ, этотъ мальчикъ...
-- Да, да, этотъ мальчикъ,-- повторяли всѣ, смѣясь.
-- Бѣдная!-- говорилъ Амаро.-- Пошли ей, Господи, легкую смерть.
Затѣмъ всѣ возвращались въ столовую. Каноникъ усаживался въ мягкое кресло, складывалъ руки на животѣ и говорилъ Амеліи:
-- Ну-ка, сыграйте намъ теперь что-нибудь, голубушка.
Она садилась за рояль и начинала пѣть, аккомпанируя себѣ.
Амаро попыхивалъ сигарою и предавался пріятному чувству сантиментальныхъ мечтаній.
Но по понедѣльникамъ и средамъ, когда Жоанъ Эдуардо приходилъ провести вечеръ съ Амеліею и ея матерью, священнику приходилось переживать тяжелыя минуты. Въ эти дни онъ не выходилъ изъ комнаты до девяти часовъ; тогда же онъ поднимался въ столовую къ чаю, видъ молодого человѣка, сидѣвшаго подлѣ Амеліи, приводилъ его всегда въ бѣшенство.
-- Эти двое болтаютъ цѣлый вечеръ, какъ двѣ сороки,-- говорила ему сеньора Жоаннера.
Амаро угрюмо улыбался, не поднимая глазъ надъ чашкою. Амелія никогда не была съ нимъ фамильярна въ присутствіи Жоана Эдуардо и даже рѣдко отрывалась отъ работы въ эти вечера. Молодой человѣкъ молча покуривалъ сигару. Часто наступало неловкое молчаніе, и въ комнатѣ было слышно, какъ на улицѣ завываетъ вѣтеръ.
Присутствіе ухаживателя Амеліи раздражало Амаро, ненавидѣвшаго его за недостатокъ благочестія и за черные усики. Въ эти минуты онъ особенно сильно чувствовалъ всю тяжесть своего положенія.
-- Сыграй что-нибудь, дочка,-- говорила сеньора Жоаннера.
-- Я устала, мама,-- вяло отвѣчала дѣвушка, вздыхая и усаживаясь въ креслѣ поудобнѣе.
Мать предлагала тогда поиграть въ карты, чтобы оживить немного молодежь. Отецъ Амаро бралъ свою лампу и спускался внизъ, чувствуя себя очень несчастнымъ.
Въ эти вечера онъ почти ненавидѣлъ Амелію, находя ее упрямой и непривѣтливой. Частые визиты Жоана Эдуардо казались ему неприличными, и ему хотѣлось даже поговорить съ сеньорою Жоаннерою о томъ, что "любовь такого неблагочестиваго человѣка не можетъ быть угодна Богу". Но, успокоившись немного, онъ старался позабыть объ этомъ, рѣшалъ переѣхать на другую квартиру и даже перевестись въ другой городъ. Воображеніе рисовало ему Амелію въ подвѣнечномъ нарядѣ и Жоана Эдуардо въ парадномъ сюртукѣ... они возвращались изъ собора послѣ вѣнчанія... брачная постель сіяла ослѣпительною бѣлизною...
-- Чертъ съ ними, пусть женятся!-- бормоталъ онъ сквозь зубы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Однажды Амаро обѣдалъ въ гостяхъ у доны Маріи и, вернувшись домой поздно вечеромъ, засталъ дверь дома открытою; на порогѣ, въ сторонкѣ стояли мягкія туфли Русы.
-- Какая глупая дѣвчонка!-- подумалъ священникъ.-- Она, вѣрно, пошла за водою и забыла запереть дверь.
Онъ вспомнилъ, что Амелія должна была поѣхать въ этотъ день съ доною Жоакиною въ имѣніе Ганстео въ окрестностяхъ города, а сеньора Жоаннера собиралась въ гости къ сестрѣ каноника. Амаро заперъ дверь и поднялся въ кухню зажечь себѣ лампу. На улицахъ было мокро послѣ дождя; онъ забылъ снять внизу резиновыя галоши, и шаги его не были слышны въ домѣ, проходя мимо спальни сеньоры Жоаннеры, онъ услышалъ за ситцевою занавѣской чей-то кашель. Это такъ удивило его что онъ приподнялъ край драпировки и заглянулъ въ пріоткрытую дверь. Боже мой! Сеньора Жоаннера въ одномъ бѣльѣ зашнуровывала корсетъ, а каноникъ Діасъ сидѣлъ полураздѣтый на краю кровати и громко пыхтѣлъ.
Амаро спустился внизъ, неслышно притворилъ за собою дверь и пошелъ бродить около собора. Тучи заволокли небо, и сталъ накрапывать мелкій дождикъ.
-- Такъ вотъ оно что!-- повторялъ онъ про себя въ изумленіи.
Это былъ невѣроятный скандалъ. Флегматичная сеньора Жоаннера и каноникъ Діасъ, бывшій преподаватель Морали! Если старикъ, свободный отъ порывовъ юности, смогъ вести себя такимъ постыднымъ образомъ, то какъ жили молодые священники, въ которыхъ кипѣла горячая кровь! Недаромъ говорилось въ семинаріи, что, всѣ созданы изъ одного "тѣста". Духовныя лица поднимались по лѣстницѣ церковной іерархіи, стояли во главѣ семинаріи, управляли душами своихъ прихожанъ и ходили по вечерамъ въ укромныя улицы къ полнымъ, спокойнымъ женщинамъ покурить дорогія сигары и пощупать пухлыя, бѣлыя руки.
Соображенія иного рода тоже приходили Амаро на умъ. Что за особы были сеньора Жоаннера съ дочерью, жившія на содержаніи у стараго развратника? Мать была, повидимому, недурна собою и хорошо сложена въ прежнія времена. Сколько любовниковъ смѣнила она прежде, чѣмъ попасть въ объятія слюняваго старика? Дочь была, навѣрно, не лучше матери; она ходила всюду одна и едва-ли была чиста и невинна съ такими чудными черными глазами. Амаро представлялъ себѣ уже картину пріятной возможности: толстая сеньора Жоаннера цѣлуетъ наверху своего пыхтящаго каноника, а Амелія спускается къ нему въ комнату неслышными шагами, накинувъ платокъ на голыя плечи... Съ какимъ наслажденіемъ поджидалъ бы онъ ее каждый разъ!
Дождь усилился, и Амаро вернулся домой. Когда онъ вошелъ въ столовую, лампа была уже зажжена.
-- О, какъ вы озябли!-- сказала Амелія, пожимая его холодную руку.
Она сидѣла у стола за шитьемъ. Жоанъ Эдуардо игралъ тутъ же въ карты съ мамашею.
Амаро почувствовалъ себя нѣсколько неловко. Присутствіе молодого человѣка сразу вернуло его къ дѣйствительности, и надежды, кружившіяся въ его душѣ бурнымъ вихремъ, исчезли при видѣ Амеліи въ обществѣ ея поклонника. Сеньора Жоаннера могла быть любовницею каноника, но Амелія съ ея свѣжими губками и длинными рѣсницами, несомнѣнно, не подозрѣвала о постыдномъ поведеніи матери. Ей, видно, хотѣлось устроиться своимъ домомъ, выйти замужъ и отдаться, съ чистою душою и тѣломъ, этому идіоту, улыбавшемуся съ глупымъ видомъ надъ картами. Амаро ненавидѣлъ ено всею душою за черные усики и за право любить...
-- Вамъ нездоровится, падре?-- опросила Амелія, увидя,-- что онъ заерзалъ на стулѣ.
-- Нѣтъ,-- отвѣтилъ онъ сухо.
Жоанъ Эдуардо сталъ разсказывать о квартирѣ, которую онъ собирался нанять, и разговоръ перешелъ на хозяйство.
-- Подай мнѣ лампу,-- крикнулъ Амаро Русѣ.
Онъ спустился къ себѣ въ мрачномъ отчаяніи. Зеркало на комодѣ отразило его фигуру, и онъ показался самъ себѣ безобразнымъ и смѣшнымъ. Бритое лицо и тонзура были особенна противны въ сравненіи съ черными усиками и пышными волосами соперника.-- И чего я терзаюсь?-- думалъ Амаро.-- Отъ можетъ быть ея мужемъ, дасть ей имя, домашній очагъ, материнство. Я же могу только вовлечь ее въ грѣхъ. Она, можетъ бытъ, и расположена ко мнѣ, несмотря на мой духовный санъ, но прежде всего хочетъ выйти замужъ. Да это и понятно.
Чувство ненависти поднялось въ немъ, онъ предпочелъ, чтобы она была вольнаго поведенія, какъ мать; но ему стало стыдно этикъ мыслей.
-- Однако, мнѣ хочется, чтобы она обратилась чуть ли не въ уличную дѣвку,-- подумалъ онъ.-- Это недурно. Мы, священники, не смѣемъ мечтать о приличныхъ женщинахъ и должны довольствоваться продажными. Хороша наша судьба!
Онъ задыхался и открылъ окно. Дождь прекратился, но небо не прояснилось. Тишина нарушалась лишь криками совъ вдали.
О, какимъ хорошимъ мужемъ могъ бы онъ быть, если бы не этотъ проклятый священническій санъ! Онъ обожалъ бы жену и дѣтей. Картины семейнаго счастья вызывали на его глазахъ слезы. Дура маркиза, сдѣлавшая изъ него служителя церкви, погубила его навѣки.
У дверей послышались шаги Жоана Эдуардо и шуршанье платья Амеліи. Амаро подошелъ къ замочной скважинѣ, кусая губы отъ бѣшенства. Дверь захлопнулась, Амелія побѣжала наверхъ, напѣвая пѣсенку, а священникъ легъ спать, страстно желая обладать прелестною дѣвушкою.