Жоанъ Эдуардо только что собрался итти вечеромъ на улицу Милосердія и забралъ подъ мышку нѣсколько свертковъ обоевъ, чтобы предоставить Амеліи выборъ, когда къ нему явилась Руса.
-- Что тебѣ надо, Руса?
-- Барыня съ барышней не будутъ вечеромъ дома. И вотъ намъ письмо отъ барышни.
Сердце его болѣзненно сжалось, и онъ изумленно поглядѣлъ вслѣдъ удалявшейся Русѣ. На столѣ стояла лампа. Онъ подошелъ поближе и прочиталъ письмо:
"Сеньоръ Жоанъ Эдуардо,
Я согласилась на предложеніе быть вашею женою въ увѣренности, что вы -- порядочный человѣкъ и сдѣлаете меня счастливою. Но теперь мы узнали, что вы -- авторъ ужасной статьи въ Областномъ Голосѣ, полной клеветы на близкихъ мнѣ людей и оскорбленій для меня лично. Вы -- настолько дурной человѣкъ, что я не моту быть спокойна за свое счастье въ будущемъ, и поэтому прошу васъ считать, что все кончено между нами. Надѣюсь также, что у васъ хватитъ такта не являться больше къ намъ въ домъ и не подходить къ матери или ко мнѣ на улицѣ. Сообщаю вамъ все это по приказанію мамаши.
Амелія Каминья".
Жоанъ Эдуардо уставился, какъ идіотъ, на стѣну передъ собою и остался стоять со свертками обоевъ подъ мышкой. Руки его сильно дрожали. Онъ еще разъ прочиталъ письмо и опять уставился на стѣну. Ему казалось, что вся жизнь остановилась вокругъ него. Въ головѣ мелькали воспоминанія о пріятныхъ вечерахъ на улицѣ Милосердія, и мысль о томъ, что Амелія потеряна для него навсегда, кольнула его сердце, словно холодный кинжалъ. Онъ въ ужасѣ сжалъ виски руками. Что дѣлать, что дѣлать? Написать ей, обратиться въ судъ, уѣхать въ Бразилію, узнать, какимъ образомъ открылось, что онъ -- авторъ статьи? Послѣдняя мысль была наиболѣе осуществима въ данный моментъ, и онъ побѣжалъ въ редакцію Областного Голоса.
Агостиньо валялся на диванѣ, съ наслажденіемъ читая Лиссабонскія газеты. Увидя Жоана Эдуардо въ сильномъ возбужденіи, онъ испугался.
-- Что случилось?
-- То, что ты погубилъ меня, негодяй.
И онъ злобно упрекнулъ горбуна въ томъ, что тотъ предалъ его.
Агостиньо медленно приподнялся съ дивана.
-- Послушай, успокойся прежде всего. Даю тебѣ честное слово, что я никому не говорилъ ни слова о тебѣ.
-- Но кто же сдѣлалъ это тогда?-- спросилъ Жоанъ Эдуардо.
Тотъ пожалъ плечами.
-- Я знаю только, что священники рыскали по всему городу, вынюхивая имя автора. Натаріо заходилъ сюда какъ-то утромъ подать публикацію для вдовы, обратившейся къ общественной помощи, но объ этой статьѣ онъ даже не заговаривалъ. Адвокатъ Годиньо знаетъ, что ты написалъ ее. Ступай, поговори съ нимъ. Но что же они сдѣлали тебѣ?
-- Они убили меня,-- отвѣтилъ Жоанъ Эдуардо зловѣщимъ голосомъ.
Онъ постоялъ минутку, разбитый и подавленный, и пошелъ бродить по улицамъ. Въ вискахъ у него стучало, грудь ныла отъ боли. Несмотря на сильный вѣтеръ, ему казалось, что кругомъ царить полнѣйшая тишина. Онъ вернулся къ собору, когда било одиннадцать часовъ, и, самъ того не сознавая, очутился на улицѣ Милосердія, тлядя на освѣщенное окно столовой. Въ спальнѣ Амеліи тоже появился свѣтъ; она ложилась, очевидно... Въ немъ вспыхнуло бѣшеное желаніе обладать красивою дѣвушкою, прильнуть къ ея устамъ... Онъ побѣжалъ домой, бросился на постель, разрыдался и, наплакавшись вдоволь, заснулъ крѣпкимъ сномъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На другой день рано утромъ Амелія шла изъ дому на площадь, какъ вдругъ изъ-за угла улицы вышелъ Жоанъ Эдуардо.
-- Мнѣ надо поговорить съ вами, Амелія.
Она отступила въ испугѣ и отвѣтила дрожащимъ голосомъ:
-- Намъ не о чемъ разговаривать.
Но онъ остановился передъ ней въ рѣшительной позѣ, и глаза его засверкали дикимъ огнемъ.
-- Я желаю сказать вамъ... Статью въ газетѣ написалъ я, это вѣрно. Но вы истерзали меня ревностью... А дурнымъ человѣкомъ я не былъ никогда, это клевета...
-- Отецъ Амаро знаетъ васъ достаточно. Будьте добры пропустить меня...
Услышавъ имя священника, Жоанъ Эдуардо поблѣднѣлъ отъ злости.
-- Ахъ, значить это онъ! Негодяй! Хорошо, посмотримъ. Не послушайте...
-- Будьте добры пропустить меня,-- сказала она въ раздраженіемъ въ голосѣ и такъ громко, что какой-то прохожій остановился и удивленно поглядѣлъ на нихъ.
Жоанъ Эдуардо отступилъ на шагъ и приподнялъ шляпу, а Амелія быстро вошла въ ближайшую лавку.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Отчаяніе заставило его вспомнить объ адвокатѣ Годиньо. Онъ служилъ у него прежде секретаремъ, поступилъ по его рекомендаціи въ контору нотаріуса Нуниша и ждалъ теперь отъ него же мѣста въ губернскомъ управленіи. Адвокатъ игралъ въ его жизни роль добраго провидѣнія. Кромѣ того, послѣ появленія злополучной, статьи въ Областномъ Голосѣ, Жоанъ Эдуардо считалъ себя членомъ редакціи и сторонникомъ оппозиціи. Теперь, когда духовенство начало противъ него кампанію, онъ естественно рѣшилъ искать покровительства у главы оппозиціи, адвоката Годиньо.
Когда онъ явился, тотъ сидѣлъ въ своемъ роскошномъ кабинетѣ, развалившись въ покойномъ креслѣ и съ наслажденіемъ покуривая сигару.
-- Что скажете, мой другъ?-- спросилъ онъ величественно.
-- Я пришелъ по семейнымъ дѣламъ, сеньоръ.
И онъ подробно разсказалъ всю исторію, начиная съ появленія статьи въ газетѣ и кончая послѣднею встрѣчею съ Амеліей. Подлый священникъ разбилъ его жизнь, и онъ пришелъ къ адвокату за совѣтомъ. Правда, онъ не получилъ университетскаго образованія, но все-таки былъ твердо увѣренъ въ томъ, что существуютъ законы, карающіе священника, который втирается въ довѣріе порядочной семьи, соблазняетъ невинную дѣвушку и заставляетъ ее, путемъ разныхъ интригъ, порвать съ женихомъ.
Адвокатъ нахмурился.
-- Какіе тутъ могутъ быть законы?-- спросилъ онъ, покачивая ногою.-- Вы хотите подать на священника жалобу? Но на какомъ основаніи? Развѣ онъ побилъ васъ, или укралъ у васъ часы, или выбранилъ васъ въ печати? Нѣтъ. Такъ чего же вы хотите?
-- Но онъ оклеветалъ меня передъ невѣстою самымъ гнуснымъ образомъ, сеньоръ! Я никогда не дѣлалъ ничего дурного.
-- У васъ есть свидѣтели?
-- Нѣтъ.
-- Такъ что же вы можете предпринять?
Сеньоръ Годиньо оперся локтями о столъ и заявилъ, что не можетъ ничего сдѣлать для него, какъ адвокатъ. Судъ не разбираетъ подобныхъ вопросовъ, т. е. нравственныхъ драмъ, разыгрывающихся въ семьяхъ... А какъ частный человѣкъ, онъ тоже ничего не можетъ сдѣлать, такъ какъ не знаетъ ни отца Амаро, ни Амелію съ матерью. Конечно, ему очень жаль молодого человѣка, но не надо было влюбляться въ глупую ханжу...
Жоанъ Эдуардо перебилъ его.
-- Она не виновата, сеньоръ. Виноватъ тутъ негодяй-священникъ и всѣ прочія канальи -- соборный причтъ.
Сеньоръ Годиньо строго поднялъ руку и посовѣтовалъ молодому человѣку не употреблять подобныхъ выраженій. Гадкая роль священника не была доказана. Возможно, что онъ вліялъ на дѣвушку только, какъ опытный духовникъ. И вообще не слѣдовало говорить вещей, подрывающихъ престижъ духовенства, безъ котораго невозможно обойтись въ благоустроенномъ обществѣ. Это можетъ привести только къ анархіи.
Жоанъ Эдуардо стоялъ неподвижно у стола, и лицо его приняло глубоко разочарованное выраженіе. Это разсердило адвоката, и онъ сказалъ сухо, подвигая къ себѣ какую-то толстую книгу:
-- Итакъ, чего-же вы хотите еще отъ меня? Вы видите, что я не могу помочь вамъ.
-- Я думалъ, что вы дадите мнѣ хорошій совѣть,-- возразилъ Жоанъ Эдуардо въ отчаяніи.-- Все это произошло отъ того, что я напасалъ статью. Вѣдь, мы условились о томъ, чтобы хранить мою подпись въ тайнѣ. Агостиньо никому ничего не сказалъ, а кромѣ него только вы, сеньоръ, были посвящены въ эту тайну.
Адвокатъ даже привскочилъ отъ негодованія на своемъ важномъ креслѣ.
-- Вы, кажется, желаете сказать, что я разболталъ вашъ секреть? Я никому ничего не говорилъ... т. е. только сказалъ своей женѣ, потому что въ дружной семьѣ не должно быть секретовъ между супругами. Она спросила, я и сказалъ. Но предположимъ даже, что я самъ разболталъ это. Въ такомъ случаѣ либо ваша статья полна гнусной клеветы, и тогда я долженъ привлечь васъ къ отвѣтственности за оскверненіе честной газеты, либо это истина, и тогда вы поступаете позорно, стыдясь открыто признавать то, что написали потихоньку.
На глазахъ несчастнаго навернулись слезы. Годиньо смягчился.
-- Хорошо, не будемъ ссориться изъ-за этого. Мнѣ искренно жаль васъ, на вы не должны падать духомъ. Въ Леріи немало хорошенькихъ дѣвушекъ со здравыми взглядами, не подчиненныхъ, вліянію поповъ. Утѣшьтесь и учитесь сдерживать себя. Несдержанность можетъ очень повредить вамъ въ общественной дѣятельности.
Жоанъ Эдуардо вышелъ изъ комнаты въ негодованіи, мысленно называя адвоката "предателемъ".
-- Подобныя вещи случаются только со мною, потому что я бѣденъ, не имѣю права голоса на выборахъ, не бываю на вечерахъ у Новаиша, не жертвую на клубъ.... О, какъ скверно устроенъ свѣтъ! Боже, если-бы у меня были деньги!
У него явилось бѣшеное желаніе отомстить священникамъ, богатымъ людямъ и религіи, оправдывающей ихъ поступки. Онъ вернулся рѣшительными шагами назадъ и спросилъ, пріоткрывая дверь:
-- Не разрѣшите-ли мнѣ, по крайней мѣрѣ, сеньоръ, описать все это въ газетѣ? Я продернулъ-бы хорошенько эту шайку мошенниковъ...
Эта дерзость возмутила адвоката. Онъ строго выпрямился въ. креслѣ и внушительно скрестилъ руки на груди.
-- Вы совсѣмъ забываетесь, сеньоръ Жоанъ Эдуардо! Если я вѣрно понимаю, то вы желаете обратить идейную газету въ бульварный пасквильный листокъ. Пожалуйста, бросьте эти надежды. Я не стану подрывать принциповъ религіи, или повторять глупостей Ренана, или нападать на основные государственные законы, или оскорблять короля... Вы, вѣрно, пьяны!
-- О, что вы говорите, сеньоръ!
-- Вы пьяны. Но берегитесь, вы стали на скользкій путь. Еще шагъ, и вы потеряете уваженіе ко всякому авторитету, къ закону и ко всему святому. Отсюда недалеко и до преступленія... Пожалуйста, не закатывайте глазъ... До преступленія, говорю я. У меня двадцатилѣтняя судебная практика. Возьмите себя въ руки, одумайтесь! Сколько вамъ лѣтъ?
-- Двадцать шесть.
-- Въ вашемъ возрастѣ непростительно держаться подобнаго образа мыслей. И, пожалуйста, не вздумайте писать пасквиль въ какой-нибудь другой газетѣ. Я вижу по лазамъ, что вы собираетесь сдѣлать это... Но вамъ-же хуже будетъ. Лучше не дѣлайте этого.
Онъ принялъ величественную позу и важно продолжалъ:
-- Чего вы желаете добиться своимъ матеріализмомъ и атеизмомъ? Если-бы вамъ удалось разрушить религію нашихъ предковъ, что бы вы предложили взамѣнъ ея? Объясните, пожалуйста.
Смущеніе Жоана Эдуардо (у котораго не было ничего въ запасѣ для замѣны религіи (предковъ) позволило адвокату продолжать нападеніе:
-- Видите, вы ничѣмъ не можете замѣнить религію. Вся ваша болтовня -- сплошная ерунда. И пока я живъ, святая вѣра и общественный порядокъ будутъ пользоваться уваженіемъ, по крайней мѣрѣ, въ Леріи. Пусть вся Европа подвергнется опустошенію огнемъ и мечомъ, но въ Леріи никто не посмѣетъ поднять голову. Здѣсь я стою на стражѣ и клянусь, что раздавлю каждаго, кто посягнетъ на общественный порядокъ и религію.
Жоанъ Эдуардо слушалъ, эти угрозы, понуривъ голову и ничего не понимая. Какое отношеніе имѣла его статья къ соціальнымъ катастрофамъ и религіознымъ революціямъ? Строгость адвоката дѣйствовала на него подавляюще. Онъ могъ потерять его расположеніе и мѣсто секретаря въ губернскомъ управленіи, а поэтому постарался смягчить его гнѣвъ.
-- Но, вѣдь, вы сами видите, сеньоръ...
Годиньо остановилъ его величественнымъ жестомъ.
-- Да, я прекрасно вижу, что жажда мести влечетъ васъ на дурной путь. Надѣюсь, мои совѣты удержатъ васъ отъ гадкихъ поступковъ. Прощайте теперь. И закройте за собою дверь. Слышите, закройте дверь за собою.
Жоанъ Эдуардо ушелъ совсѣмъ подавленный. Что мотъ сдѣлать такой бѣдный, мелкій чиновникъ, какъ онъ, противъ отца Амаро, за котораго стояло горою все духовенство -- настоятель, мѣстный причтъ, епископы, папа,-- сплоченный солидарный классъ, производившій на него впечатлѣніе грозной, несокрушимой цитадели? Это они всѣ заставили Амелію принять жестокое рѣшеніе, написать ему отказъ, обойтись съ нимъ рѣзко. Онъ былъ жертвою интригъ священниковъ и старыхъ богомолокъ. Если-бы ему удалось вырвать дѣвушку изъ этой подлой породы, она снова обратилась бы въ милое, любящее существо и краснѣла-бы, видя, какъ онъ проходитъ подъ ея окномъ. Она несомнѣнно любила его... Но ей сказали, что онъ авторъ мерзкой статьи, безбожникъ, развратникъ, и бѣдная дѣвушка, напуганная бандою поповъ и старыхъ вѣдьмъ, уступила въ безсиліи. Можетъ быть, она и дѣйствительно думала, что онъ -- дурной человѣкъ. И на свѣтѣ не было законовъ, карающихъ людей за подобную клевету! Даже въ печати нельзя было надѣлать шуму, разъ Годиньо не позволялъ ему писать въ Областномъ Голосѣ. Это было поистинѣ ужасно.
Какой-то крестьянинъ съ желтымъ, какъ лимонъ, лицомъ и подвязанною рукою остановилъ Жоана Эдуардо и спросилъ, гдѣ живетъ докторъ Гувеа.
-- Въ первой улицѣ налѣво, зеленый подъѣздъ у фонаря,-- отвѣтилъ тотъ, и въ душѣ его вспыхнула вдругъ надежда: докторъ могъ спасти его. Они были большими друзьями; Гувеа выдечилъ его три года тому назадъ отъ воспаленія легкихъ, говорилъ ему ты и очень одобрялъ бракъ съ Амеліей. Его очень уважали и боялись на улицѣ Милосердія. Онъ лечилъ всѣхъ пріятельницъ сеньоры Жоаннеры, и онѣ покорно слѣдовали его совѣтамъ, несмотря на то, что возмущались его безбожіемъ. Кромѣ(того, докторъ Гувеа вообще ненавидѣлъ "поповское отродье", и эта подлая интрига должна была глубоко возмутить его. Жоанъ Эдуардо представлялъ уже себѣ, какъ онъ явится на улицу Милосердія вмѣстѣ съ докторомъ, тотъ сдѣлаетъ строгое внушеніе сеньорѣ Жоаннерѣ, сорветъ маску съ Амаро, пристыдитъ старухъ,-- и счастье снова вернется къ нему, и на этотъ разъ навсегда.
-- Господинъ докторъ дома?-- спросилъ онъ почти радостнымъ голосомъ у прислуги, развѣшивавшей бѣлье въ саду.
-- У него пріемъ, сеньоръ Жоанъ. Зайдите, пожалуйста.
Въ базарные дни къ доктору приходило всегда очень много больныхъ изъ деревни. Но въ этотъ часъ (когда деревенскіе кумовья и сосѣди собираются въ кабакахъ) въ пріемной ждали только старикъ, женщина съ ребенкомъ и человѣкъ съ подвязанной рукой.
Жоанъ Эдуардо вошелъ и сѣлъ въ уголкѣ.
Прошло уже двѣнадцать часовъ, и женщина стала жаловаться на то, что приходится долго ждать пріема. Она пріѣхала изъ дальней деревни, оставила на рынкѣ сестру, а докторъ разговаривалъ цѣлый часъ съ какими-то двумя дамами. Ребенокъ плакалъ ежеминутно, она укачивала его. Наступало молчаніе. Старикъ спускалъ чулокъ и съ удовольствіемъ разглядывалъ завязанную грязною тряпкою язву на ногѣ. Человѣкъ съ больной рукой зѣвалъ во весь ротъ, и это придавало его желтому лицу еще болѣе скучающее выраженіе.
Наконецъ, дамы вышли изъ пріемной. Женщина съ ребенкомъ схватила свою корзину и поспѣшно ушла къ доктору въ кабинетъ. Старикъ немедленно пересѣлъ на ея мѣсто у двери и сказалъ довольнымъ тономъ:
-- Ну, теперь и намъ скоро.
-- А вамъ надо долго говорить съ докторомъ?-- спросилъ Жоанъ Эдуардо.
-- Нѣтъ, сеньоръ, только получить рецептъ.
И онъ подробно разсказалъ исторію своей язвы. Ему упало на ногу бревно; онъ не обратилъ вниманія на такой пустякъ., но рана стала болѣть, и теперь онъ еле ходилъ.
-- А у васъ что-нибудь серьезное, сеньоръ?-- спросилъ онъ.
-- Я здоровъ,-- отвѣтилъ Жоанъ Эдуардо.-- У насъ съ докторомъ другія дѣла.
Оба больныхъ поглядѣли на него съ завистью.
Вскорѣ пришла очередь старика, дотомъ человѣка съ больной рукой. Жоанъ Эдуардо ходилъ нервными шагами по комнатѣ. Ему казалось теперь очень неудобнымъ притти и просить у доктора защиты. По какому праву обращался онъ къ нему? Не лучше-ли пожаловаться сперва на боль въ груди или разстройство желудка и перейти потомъ, какъ бы случайно, къ разсказу о своихъ горестяхъ?
Но дверь открылась. Докторъ стоялъ передъ нимъ съ длинной, сѣдоватой бородою, ниспадавшей на черную, бархатную куртку, и въ шляпѣ безъ полей, натягивая перчатки.
-- Ахъ, это ты, пріятель. Здравствуй. Что новаго на улицѣ Милосердія?
Жоанъ Эдуардо покраснѣлъ.
-- Мнѣ хотѣлось бы поговорить съ вами наединѣ, сеньоръ.
Докторъ провелъ его въ свой знаменитый кабинетъ, получившій въ Леріи прозвище "кельи алхимика". Книги валялись въ безпорядкѣ по всей комнатѣ, на стѣнѣ висѣло нѣсколько стрѣлъ дикарей и два чучела цапель; общій видъ комнаты былъ мрачный и непривѣтливый.
Докторъ вынулъ изъ кармана часы.
-- Безъ четверти два! Говори скорѣе.
На лицѣ молодого человѣка отразилось замѣшательство; онъ не зналъ, какъ изложить всѣ свои торести въ сжатой формѣ.
-- Ладно, разсказывай, какъ можешь,-- сказалъ докторъ Гувеа.-- Я понимаю, что очень трудно говорить сжато и ясно. Въ немъ же дѣло?
Жоанъ Эдуардо разсказалъ прерывающимся голосомъ свою скорбную исторію, особенно напирая на низкую роль отца Амаро и на невинность Амеліи.
Докторъ слушалъ его, медленно поглаживая бороду.
-- Я понимаю, въ чемъ дѣло,-- сказалъ онъ, когда Жоанъ Эдуардо кончилъ:-- ты и священникъ, вы оба любите дѣвушку. Онъ опытнѣе и энергичнѣе тебя, и она досталась ему. Это законъ природы. Болѣе сильный подавляетъ и оттѣсняетъ болѣе слабаго; самка и добыча достаются первому.
Жоанъ Эдуардо принялъ эти слова за насмѣшку.
-- Вамъ смѣшно, сеньоръ,-- сказалъ онъ взволнованно:-- а у меня сердце разрывается на части.
-- Послушай, голубчикъ,-- добродушно возразилъ старикъ:-- я философствую, а вовсе не смѣюсь надъ тобою. Но скажи, чего же ты хочешь отъ меня?
-- Я увѣренъ, что вы можете уговорить дѣвушку...
Докторъ улыбнулся.
-- Я могу прописать ей то или иное лѣкарство, но не могу приказать, чтобы она взяла себѣ того или иного мужчину. Развѣ я могу явиться къ ней и сказать: "Будьте добры предпочесть Жоана Эдуардо священнику?" Или явиться къ подлецу-священнику, котораго я никогда въ жизни не видалъ, и объявить: "Не смѣйте соблазнять дѣвушку!"
-- Но меня оклеветали, господинъ докторъ, меня расписали ей, какъ очень дурного человѣка, отъявленнаго негодяя...
-- Нѣтъ, тебя не оклеветали. Съ точки зрѣнія священника и старухъ, играющихъ въ лото на улицѣ Милосердія, ты и есть негодяй. Человѣкъ, ругающій въ печати аббатовъ, канониковъ и прочихъ лицъ, служащихъ для общенія людей съ Богомъ и для спасенія души,-- подлецъ и мерзавецъ въ ихъ глазахъ. На тебя никто не клеветалъ, ты ошибаешься...
-- Но какъ же, сеньоръ?..
-- Послушай. Если дѣвушка отказываетъ тебѣ, подчиняясь требованіямъ того или иного священника, то она поступаетъ лишь, какъ хорошая католичка. Вся жизнь правовѣрнаго католика -- это мысли, чувства, слова, распредѣленіе времени днемъ и ночью, семейныя связи и знакомства -- все это регулируется духовными властями (аббатомъ, каноникомъ или епископомъ) и одобряется или осуждается духовникомъ. Католикъ не принадлежитъ себѣ; священникъ думаетъ, чувствуетъ, желаетъ, рѣшаетъ за него. Его единственное право и единственная обязанность состоятъ въ томъ, чтобы слѣпо подчиняться такому руководителю. Если требованія священника противорѣчатъ его образу мыслей, онъ долженъ думать, что его мысли неправильны; если эти требованія идутъ въ разрѣзъ съ влеченіемъ его сердца, онъ обязанъ считать, что его любовь грѣховна. Въ виду всего этого, если священникъ сказалъ дѣвушкѣ, что она не должна выходить замужъ за тебя и даже разговаривать, съ тобою, она поступаетъ, подчиняясь ему, лишь какъ хорошая католичка, слѣдующая указаніямъ своего наставника. Извини за проповѣдь, но это такъ и есть.
-- Хорошо,-- сказалъ Жоанъ Эдуардо:-- я понялъ бы все это, если бы былъ дѣйствительно дурнымъ человѣкомъ. Но я занимаюсь честнымъ трудомъ, не хожу по трактирамъ, не пьянствую, не играю въ карты, провожу вечера либо на улицѣ Милосердія, либо у нотаріуса за вечерними занятіями.
-- Дорогой мой, ты можешь бытъ самымъ добродѣтельнымъ человѣкомъ въ общественномъ смыслѣ, но, по религіи нашихъ предковъ, всѣ не-католическія добродѣтели вредны и безполезны. Я не спорю, что трудолюбіе, честность, чистота души, правдивость -- великія достоинства; но для церкви они не идутъ въ счетъ. Если ты самый добродѣтельный человѣкъ, но не ходишь въ церковь, не постишься, не снимаешь шляпы передъ священникомъ, то ты попросту негодяй. Католическая мораль не совпадаетъ съ моралью естественною и соціальною. Хочешь, я докажу это примѣромъ? По католической доктринѣ, я считаюсь однимъ изъ послѣднихъ мерзавцевъ въ городѣ, а мой сосѣдъ Пешото, забившій жену до смерти и продѣлывающій теперь то-же самое съ десятилѣтнею дочкою, слыветъ среди духовенства за прекраснаго человѣка, потому что исполняетъ всѣ церковныя обязанности и играетъ на органѣ во время обѣдни. Такъ вотъ какъ обстоитъ дѣло, мой другъ. И какъ это ни странно, а милліоны порядочныхъ людей считаютъ, что такъ и надо, и правительство тратитъ огромныя деньги на поддержаніе существующаго порядка, заставляя насъ уважать его. Я вотъ говорю тебѣ все это, а самъ плачу ежегодно порядочную сумму на то, чтобы это безобразіе продолжалось въ прежнемъ видѣ. Мои деньги идутъ на церковь, которая считаетъ меня разбойникомъ въ жизни, а послѣ смерти приготовила мнѣ на томъ свѣтѣ первоклассный адъ. Ну, мы, кажется, поговорили достаточно. Чего тебѣ еще?
Жоанъ Эдуардо былъ очень подавленъ.
-- Такъ вы ничего не можете сдѣлать для меня?-- спросилъ енъ въ отчаяніи.
-- Я могу вылечить тебя еще разъ отъ воспаленія легкихъ. Ты боленъ? Нѣтъ? Такъ чего-же тебѣ еще?
Жоанъ Эдуардо вздохнулъ.
-- Я -- жертва, сеньоръ.
-- Очень жаль. Жертвъ не должно быть на свѣтѣ; развѣ только въ самыхъ исключительныхъ случаяхъ,-- сказалъ докторъ, поправляя шляпу на головѣ.
-- Но, вѣдь, самое важное то, что этотъ подлецъ-священникъ, стремится лишь завладѣть дѣвушкою!-- воскликнулъ Жоанъ Эдуардо, искавшій поддержки доктора съ отчаяніемъ утопающаго.-- Если-бы она была уродомъ, онъ не сталъ бы разбирать, безбожникъ я или нѣтъ. Онъ жаждетъ только обладать дѣвушкою.
Докторъ пожалъ плечами.
-- Это естественно,-- сказалъ онъ, взявшись за ручку двери.-- У него такіе-же органы для любви къ женщинѣ, какъ и у тебя, и у всякаго другого мужчины. А какъ духовникъ, онъ облеченъ еще властью отъ Бога. Очевидно, онъ пользуется своимъ вліяніемъ для удовлетворенія желаній, прикрывая свое поведеніе служеніемъ Богу. Это вполнѣ естественно.
-- Канальи!-- пробормоталъ Жоанъ Эдуардо, видя, что послѣдняя надежда ускользаетъ отъ него.-- Я всегда ненавидѣлъ поповъ. Охъ, если-бы можно было стереть это поганое отродье съ лица земли!
-- Ты говоришь глупости,-- возразилъ докторъ, покорно стоя у двери.-- Разсуди самъ: ты вѣришь въ Бога, въ того, который управляетъ міромъ съ неба и считается источникомъ всякой истины и справедливости?
-- Да, вѣрю,-- въ изумленіи отвѣтилъ молодой человѣкъ.
-- И въ первородный грѣхъ?
-- Тоже...
-- И въ будущую жизнь, въ спасеніе души и такъ далѣе?
-- Да, я воспитанъ въ этой вѣрѣ.
-- Зачѣмъ-же ты хочешь тогда стереть духовенство съ лица земли? Наоборотъ, тебѣ должно казаться, что у насъ слишкомъ мало поповъ. Я вижу, что ты -- человѣкъ либеральнаго направленія, но въ предѣлахъ конституціи... Кто вѣритъ въ Бога, въ первобытный грѣхъ и въ будущую жизнь, тотъ нуждается въ священникахъ для объясненія ученія о Богѣ, для помощи въ очищеніи отъ первороднаго грѣха, для приготовленія мѣста въ раю. Тебѣ тоже нужны священники. Съ твоей стороны даже нелогично ругать ихъ въ печати.
-- Но вы, сеньоръ, вѣдь, не нуждаетесь въ священникахъ въ этомъ мірѣ?-- пробормоталъ Жоанъ Эдуардо въ изумленіи.
-- Нѣтъ, ни здѣсь, ни на томъ свѣтѣ. Я не нуждаюсь въ священникахъ, потому что не нуждаюсь и въ небесномъ Богѣ. Мой Богъ живетъ во мнѣ самомъ и управляетъ моими поступками и мыслями. Это моя Совѣсть... Ты, кажется, не понимаешь этого... Я развиваю передъ тобою странныя мысли, неправда-ли? Но уже три часа, мнѣ пора итти. Не извиняйся, пожалуйста, не въ чемъ. И пошли улицу Милосердія къ чорту!..
Жоанъ Эдуардо перебилъ его съ жаромъ.
-- Вамъ хорошо говорить, сеньоръ, но я-то терзаюсь любовью.
-- О, любовь -- великое дѣло!-- возразилъ докторъ.-- Хорошо направленная любовь можетъ всколыхнуть цѣлый міръ и привести къ моральной революціи. Но дѣло въ томъ, что любовью часто называютъ нѣчто совсѣмъ иное и замѣняютъ въ обыденномъ языкѣ сердцемъ другой органъ, чисто изъ приличія. Это-то сердце и заинтересовано въ большинствѣ любовныхъ вопросовъ. А въ такихъ случаяхъ огорченіе длится недолго. Ну, прощай, желаю тебѣ утѣшиться поскорѣе.