Жоанъ Эдуардо шелъ по улицѣ, свертывая сигару. Онъ чувствовалъ себя очень возбужденнымъ и усталымъ послѣ тяжелой ночи и разговоровъ съ адвокатомъ Годиньо и докторомъ Гувеа.
-- Теперь все пропало,-- думалъ онъ:-- я ничего не моту исправить. Приходится покориться.
Душа его была истерзана страданіями, надеждами и гнѣвомъ, и ему хотѣлось только одного: уйти куда-нибудь далеко отъ адвокатовъ, женщинъ и священниковъ и заснуть крѣпкимъ сномъ на нѣсколько мѣсяцевъ. Но было уже три часа, и онъ ускорилъ шаги, торопясь въ контору къ Нунишу и ожидая выговора за опозданіе. Да, печальна была его жизнь!
Но, завернувъ за уголъ, онъ увидѣлъ у трактира Озоріо молодого человѣка въ свѣтломъ костюмѣ, съ черными, какъ смоль, усами на блѣдномъ лицѣ.
-- Ахъ, Жоанъ Эдуардо! Здравствуй, дружище.
Это былъ Густаво, наборщикъ изъ типографіи Областного Голоса, только что вернувшійся изъ Лиссабона. Агостиньо считалъ его "человѣкомъ очень умнымъ, но съ чертовскими идеями въ головѣ". онъ писалъ иногда статьи объ иностранной политикѣ, проклиная въ высокопарномъ стилѣ Наполеона III, и прочихъ угнетателей народа и оплакивая рабское состояніе Польши и нужду пролетаріата. Симпатіи между нимъ и Жоаномъ Эдуардо возникла вслѣдствіе ихъ разговоровъ о религіи, въ которыхъ выяснилась ихъ одинаковая ненависть къ духовенству и преклоненіе передъ личностью Христа. Революція въ Испаніи такъ воодушевила Густаво, что онъ рѣшилъ примкнуть къ Интернаціоналу и поѣхать въ Лиссабонъ, чтобы пожить въ крупномъ рабочемъ центрѣ. Ему удалось найти въ столицѣ работу и хорошихъ товарищей, но на его попеченіи была старая, больная мать, и онъ поневолѣ вернулся въ Лерію, гдѣ было дешевле жить вмѣстѣ. Кромѣ того, время выборовъ въ парламентъ приближалось, и Областной Голосъ такъ процвѣталъ, что увеличилъ заработную плату своимъ тремъ наборщикамъ.
-- И вотъ я опять работаю у рахитика...
Онъ шелъ обѣдать и пригласилъ Жоана Эдуардо съ собою.-- Міръ не погибнетъ, если ты пропустишь службу одинъ разъ!
Жоанъ Эдуардо вспомнилъ, что не ѣлъ уже цѣлыя сутки, и охотно согласился зайти въ трактиръ и отвести душу съ товарищемъ, особенно съ такимъ, который тоже ненавидѣлъ поповъ.
-- Отлично,-- сказалъ онъ съ жаромъ.-- Вотъ пріятная встрѣча! Жизнь -- такая подлая штука, что стоило-бы отправиться на тотъ свѣтъ, если бы не хорошіе друзья!
Слова скромнаго и мирнаго юноши глубоко поразили наборщика.
-- Почему ты такъ говоришь? Развѣ твои дѣла плохи? Ты, можетъ быть, поссорился съ этимъ животнымъ Нунишомъ?
-- Нѣтъ, просто тоска напала -- сплинъ.
-- Сплинъ -- англійская штука; оставь ее въ покоѣ. Пойдемъ лучше, выпьемъ и закусимъ.
Онъ взялъ пріятеля за руку и вошелъ съ нимъ въ трактиръ.
-- Здравствуйте, дядя Озоріо. Нижайшій вамъ поклонъ.
Хозяинъ трактира, дядя Озоріо, полный и довольный жизнью человѣкъ съ хитрымъ, одутловатымъ лицомъ, стоялъ у прилавка съ засученными рукавами и поздравилъ Густаво съ возвращеніемъ въ Лерію.
Тотъ остановился передъ прилавкомъ и отпустилъ шутку, приведшую его въ восторгъ въ Лиссабонѣ:
-- Дядя Озоріо, дайте намъ королевской печенки и поджаренныхъ поповскихъ почекъ.
Трактирщикъ не остался въ долгу и отвѣтилъ спокойно, проведя тряпкою по прилавку:
-- У насъ нѣтъ этого кушанья. Это столичное угощенье.
-- Какіе вы отсталые люди! Въ Лиссабонѣ я ѣлъ эти блюда къ завтраку каждый день. Ну, ладно, давайте намъ бычьей печенки съ картофелемъ, да повкуснѣе.
-- Будьте покойны, постараюсь.
Молодые люди усѣлись за столикомъ между двумя деревянными перегородками, съ ситцевою занавѣскою впереди. Трактирщикъ высоко цѣнилъ образованность и простоту Густаво и подалъ ему самъ графинчикъ краснаго вина и маслины.
-- Ну, что дѣлается въ столицъ, сеньоръ Густаво?-- спросилъ онъ, вытирая стаканы мятымъ передникомъ.
Наборщикъ сдѣлалъ серьезное лицо, провелъ рукою по волосамъ и произнесъ нѣсколько загадочныхъ фразъ:
-- Страшно!.. Въ политикѣ полное безстыдство... Рабочій классъ начинаетъ шевелиться, но пока не хватаетъ единства... Надо посмотрѣть, какъ пойдутъ дѣла въ Испаніи... Тамъ ожидается кое-что хорошее. Все зависятъ отъ Испаніи.
Но дядя Озоріо сколотилъ немного денегъ, купилъ себѣ маленькое имѣніе и боялся всякихъ волненій и безпорядковъ. Страна нуждалась прежде всего въ спокойствіи, по его мнѣнію... Особенно непріятно было вліяніе испанцевъ... Извѣстное дѣло, отъ Испаніи нельзя ожидать ничего хорошаго!
-- Люди всѣхъ народностей -- братья!-- воскликнулъ Густаво.-- когда надо низвергнуть Бурбоновъ, проучить камарилью или дворянъ, то не должно существовать ни португальцевъ, ни испанцевъ. Всѣ люди -- братья, дядя Озоріо!
-- Ну, такъ пейте за ихъ здоровье, пейте побольше. Для моихъ дѣлъ это даже лучше,-- спокойно отвѣтилъ трактирщикъ, и его полная фигура медленно укатилась за занавѣску.
-- Бегемотъ!-- проворчалъ наборщикъ, возмущаясь его равнодушіемъ къ братству народовъ. Впрочемъ, чего можно ожидать отъ землевладѣльца и агента правительства на выборахъ!
Онъ запѣлъ Марсельезу, налилъ вина въ стаканы и спросилъ Жоана Эдаурдо, когда его свадьба. Тотъ покраснѣлъ и отвѣтилъ уклончиво:
-- Еще ничего не рѣшено. У насъ вышла маленькая ссора.
-- Ерунда!-- выпалилъ наборщикъ, пожимая плечами въ знакъ презрѣнія къ любовнымъ огорченіямъ.
-- Ерунда? Ну, не знаю,-- возразилъ Жоанъ Эдуардо.-- Мнѣ это доставило много непріятностей.
И онъ замолчалъ, закусивъ губы и стараясь подавить волненіе.
Но наборщикъ находилъ всѣ исторіи съ бабами нелѣпыми. Теперь было не время для любви. Человѣкъ изъ народа, рабочій, который бѣгалъ за юбкою, былъ безполезный человѣкъ. Надо было работать для освобожденія народа, для введенія республики въ Португаліи.
Жоанъ Эдуардо слушалъ собесѣдника и вспоминалъ время, когда тотъ былъ влюбленъ въ булочницу Юлію и вздыхалъ на всю типографію.
-- Не тебѣ бы говорить!-- оказалъ онъ поэтому.-- Ты не лучше другихъ. Болтать вздоръ ты мастеръ, а когда приходитъ твой чередъ, ты -- такой же, какъ другіе.
Наборщикъ обидѣлся, считая себя выше дамскихъ юбокъ.
-- Ты очень ошибаешься,-- проворчалъ онъ сердито и молча принялся уплетать печенку.
Жоану Эдуардо стало жалко пріятеля.
-- Послушай, Густаво, надо-же говорить разумно: человѣкъ можетъ держаться своихъ принциповъ, работать для опредѣленной цѣли и обзавестись семьей, несмотря на все это.
-- Никогда!-- воскликнулъ наборщикъ съ живостью.-- Разъ женился, такъ пропалъ для дѣла. Женатые люди заботятся только о наживѣ, дѣлаются неповоротливы, няньчатъ ребятъ... Это пропащіе люди. А бабы ничего не понимаютъ въ политикѣ и боятся, какъ бы мужья не впутались въ какое-нибудь дѣло и не попали на замѣчаніе у полиціи. Женись только -- и будешь связанъ по рукамъ и по ногамъ. Дайте-ка еще маслинъ, дядюшка Озоріо.
Толстый животъ Озоріо снова появился между перегородками.
-- О чемъ это разговариваете вы здѣсь, сеньоры? Послушать васъ, такъ кажется, будто группа оппозиціи говорить въ уѣздномъ совѣтѣ.
-- Посудите сами, дядя Озоріо,-- сказалъ Густаво, развалившись на скамейкѣ.-- Можете-ли вы перемѣнитъ свои политическія убѣжденія въ угоду женѣ?
Трактирщикъ погладилъ бороду.
-- Правду сказать, сеньоръ Густаво,-- отвѣтилъ онъ лукаво:-- женщины умнѣе насъ. Кто слушается ихъ въ политикѣ или въ дѣлахъ торговыхъ, тому всегда везетъ. Я совѣтуюсь съ женою во всемъ рѣшительно вотъ уже двадцать лѣтъ и, право, могу только поблагодарить судьбу.
Густаво привскочилъ на скамьѣ.
-- У васъ продажная душа!-- крикнулъ онъ въ бѣшенствѣ.
Но дядя Озоріо зналъ, что это одно изъ любимыхъ выраженій наборщика, и не только не обидѣлся, а даже отвѣтилъ шуточкою:
-- Душа у меня, положимъ, не продажная, а прочимъ товаромъ я торгую, это вѣрно. Но знаете, сеньоръ Густаво, женитесь, только и тогда посмотримъ.
-- А я вамъ вотъ что скажу: когда у насъ будетъ революція, я явлюсь сюда съ оружіемъ въ рукѣ и заставлю васъ предстать передъ военнымъ судомъ, капиталистъ вы этакій!
-- А пока революціи нѣтъ, пейте себѣ спокойно, да побольше,-- сказалъ дядюшка Озоріо флегматично и укатилъ свой животъ къ прилавку.
-- Бегемотъ!-- снова проворчалъ наборщикъ и, возвращаясь, къ прежней темѣ, сталъ разсказывать объ одномъ передовомъ человѣкѣ, который постился по пятницамъ и ходилъ въ церковь съ молитвенникомъ ради семейнаго спокойствія.
-- То же самое будетъ и съ тобою... Я еще увижу тебя въ религіозной процессіи со свѣчкой въ рукѣ. Всякая философія и атеизмъ ничего не стоятъ въ теплой компаніи за бильярдомъ, но проводить ихъ въ жизнь, когда ты женатъ на хорошенькой, набожной женщинѣ, дѣло вовсе нелегкое.
Жоанъ Эдуардо покраснѣлъ отъ негодованія. Подобное обвиненіе возмутило-бы его даже въ счастливыя времена, когда онъ считалъ свой бракъ съ Амеліей рѣшеннымъ. Но теперь это была особенно непріятно.
-- Ты не знаешь того, что случилось со мною, Густаво,-- сказалъ онъ.-- Если-бы ты зналъ, то не говорилъ-бы такъ.
И онъ разсказалъ наборщику исторію со своею статьею въ Областномъ Голосѣ, умолчавъ, однако, о томъ, что поступокъ его былъ вызванъ чувствомъ ревности и представивъ свое выступленіе въ печати чисто принципіальнымъ дѣломъ.
-- И замѣть,-- закончилъ онъ свое повѣствованіе:-- я собирался въ то время жениться на набожной дѣвушкѣ изъ дома, гдѣ бываетъ, кажется больше священниковъ, чѣмъ въ ризницѣ собора.
-- И ты подписалъ статью своимъ именемъ?-- спросилъ Густаво испуганно.
-- Нѣтъ, сеньоръ Годиньо не позволилъ,-- отвѣтилъ Жоанъ Эдуардо, слегка покраснѣвъ.
-- Что-же, ты здорово пробралъ поповъ?
-- Да, съ перцемъ.
Наборщикъ наполнилъ стаканы краснымъ виномъ и выпилъ за здоровье друга.
-- Чортъ возьми, я хочу прочитать это и послать въ Лиссабонъ. Какое-же впечатлѣніе произвела твоя статья?
-- Цѣлый скандалъ.
-- А попы что?
-- Взъѣлись, конечно.
-- Но какъ-же они узнали, что это ты?
Жоанъ Эдуардо пожалъ плечами.
-- Агостиньо несомнѣнно хранилъ тайну. Я подозрѣваю жену адвоката Годиньо; она узнала отъ мужа и сказала, вѣроятно, на исповѣди своему духовнику, отцу Сильверіо.
-- Ахъ, этому жирному, толстому?
-- Да.
-- Знаю. Животное,-- проворчалъ наборщикъ сердито и поглядѣлъ на Жоана Эдуардо съ уваженіемъ, увидя въ немъ неожиданно защитника свободы мысли.
-- Пей, дружище, пей,-- сказалъ онъ, наливая ему вина, какъ-будто тотъ нуждался въ особомъ подкрѣпленіи послѣ своего геройскаго поступка.-- И разскажи, какъ все случилось. Что сказали тебѣ на улицѣ Милосердія?
Участіе наборщика глубоко тронуло Жоана Эдуардо, и онъ выложилъ всю исторію однимъ духомъ, показавъ пріятелю даже письмо Амеліи, написанное ею, очевидно, въ адскомъ страхѣ, подъ давленіемъ взбѣсившихся поповъ.
-- Видишь, какая я жертва, Густаво.
Наборщикъ глядѣлъ на него съ восхищеніемъ. Жоанъ Эдуардо былъ теперь въ его глазахъ жертвою преслѣдованій, и онъ втайнѣ завидовалъ ему. Поведеніе священниковъ глубоко возмущало его. Канальи! Изъ чувства мести къ человѣку либеральныхъ воззрѣній, они затѣяли противъ него походъ и отняли невѣсту! И забывъ свои насмѣшки надъ семьей и бракомъ, Густаво сталъ метать громъ и молнію противъ духовенства, разрушавшаго всегда этотъ общественный, прекрасный институтъ божественнаго происхожденія.
-- Надо придумать способъ отомстить имъ, да пострашнѣе, пріятель! Надо проучить ихъ.
Жоанъ Эдуардо и самъ жаждалъ мести, но не зналъ, какъ исполнить это.
-- Какъ? Да помѣстить громкую статью въ Областномъ Голос ѣ!
Жоанъ Эдуардо повторилъ другу слова, адвоката Годиньо. Областной Голосъ былъ закрытъ отнынѣ для господъ вольнодумцевъ.
-- Черти проклятые!-- заревѣлъ наборщикъ.-- Но погоди, у меня блестящая идея. Надо издать брошюру страницъ въ двадцать въ высокомъ стилѣ (это я беру на себя) и расписать въ ней всю истину про духовенство.
Жоанъ Эдуардо пришелъ въ восторгъ и, растроганный живымъ участіемъ Густаво, выложилъ всю подкладку своей печальной исторіи, т. е. любовь отца Амаро къ дѣвушкѣ и его стремленіе завладѣть ею. Врагъ, негодяй, палачъ былъ ни кто иной, какъ священникъ!
Наборщикъ схватился на голову въ ужасѣ. Этотъ случай казался ему такимъ ужаснымъ, что онъ отказывался вѣрить. Но Жоанъ Эдуардо привелъ нѣсколько доказательствъ въ подкрѣпленіе своихъ словъ; Густаво, бывшій уже навеселѣ отъ нѣсколькихъ стакановъ краснаго вина, ударилъ кулаками по столу и закричалъ хриплымъ голосомъ:
-- Долой религію!
Чей-то насмѣшливый голосъ пробормоталъ за перегородкою:
-- Да здравствуетъ Пій IX!
Густаво всталъ, чтобы пойти проучить нахала, но Жоанъ Эдуардо удержалъ его. Наборщикъ сѣлъ снова, оперся локтями о столъ, и они стали обсуждать брошюрку шопотомъ, подвинувшись поближе другъ къ другу и поставивъ графинъ съ виномъ между собою. Дѣло казалось имъ совсѣмъ простымъ: они могли написать брошюру вмѣстѣ, а наборщикъ брался напечатать ее безплатно, работая по вечерамъ. Все затрудненіе было въ бумагѣ. Гдѣ взять ее? Она стоила девять или десять тысячъ рейсъ {1000 рейсъ составляютъ около 2 рублей. Прим. перев.}, а такой крупной суммы не было ни у нихъ, ни у пріятелей, которые одолжили бы имъ эти деньги изъ сочувствія.
-- Попроси у Нуниша впередъ въ счетъ жалованья,-- посовѣтовалъ Густаво.
Жоанъ Эдуардо печально почесалъ затылокъ. Нунишъ дружилъ съ настоятелемъ собора и пришелъ бы въ бѣшенство, прочитавъ брошюру. А если бы онъ узналъ, что авторъ -- его собственный секретарь и напечаталъ свое произведеніе на полученныя изъ конторы деньги, онъ несомнѣнно выставилъ бы немедленно вольнодумца со службы.
-- Этакъ я останусь не только безъ невѣсты, но и безъ куска хлѣба,-- сказалъ Жоанъ Эдуардо.
Соображенія друга заставили наборщика подумать и о владѣльцѣ типографіи, адвокатѣ Годиньо. Послѣ примиренія съ постоянными посѣтителями улицы Милосердія онъ публично занялъ положеніе столпа церкви и защитника религіи.
-- Чортъ возьми, это можетъ дѣйствительно обойтись намъ очень дорого,-- сказалъ Густаво.
-- Да, приходится отказаться отъ этого плана,-- согласился Жоанъ Эдуардо, и оба крѣпко выругались. Имъ было досадно потерять такой удобный случай пробрать поповъ съ пескомъ. Эти вѣчныя препятствія и затрудненія бѣдныхъ людей -- недостатокъ денегъ и зависимость отъ хозяина возбудили въ нихъ чувство негодованія противъ общественнаго порядка.
-- Нѣтъ, положительно революція необходима,-- объявилъ наборщикъ.-- Надо перевернуть все вверхъ дномъ.-- И онъ изобразилъ широкимъ жестомъ, какъ все будетъ разрушено -- церкви, дворцы, банки, казармы и имущество людей, подобныхъ Годиньо.-- Дайте-ка еще вина, дядя Озоріо.
Но трактирщикъ не явился на зовъ. Густаво застучалъ было ручкою ножа о столъ, но, не дождавшись никого, отправился къ прилавку "распороть животъ этой продажной душѣ".
Трактирщикъ стоялъ съ сіяющимъ лицомъ и почтительно разговаривалъ съ барономъ де-Віанклара, обходившимъ трактиры передъ выборами, чтобы побесѣдовать съ хозяевами по-душамъ. Баронъ былъ поистинѣ великолѣпенъ въ трактирной обстановкѣ, съ очками въ золотой оправѣ и въ лакированныхъ ботинкахъ, покашливая отъ ѣдкаго запаха уксуса и отъ винныхъ испареній. При видѣ его Густаво скромно вернулся къ своему столу.
-- Онъ разговариваетъ тамъ съ барономъ,-- прошепталъ онъ почтительно.
Но видя, что Жоанъ Эдуардо сидитъ совсѣмъ подавленный, опустивъ голову на рри, наборщикъ попросилъ его не падать духомъ. Чортъ возьми! По крайней мѣрѣ, онъ избавился отъ брака съ ханжой, нечего горевать.
-- Тосподи, и подумать только, что я не могу отомстить этому негодяю!-- перебилъ его Жоанъ Эдуардо, отталкивая отъ себя тарелку.
-- Не огорчайся, недалеко время мести,-- сказалъ Густаво въ утѣшеніе другу и сталъ разсказывать ему шопотомъ о томъ, что "готовилось въ Лиссабонѣ". Тамъ былъ уже основанъ республиканскій клубъ... Кромѣ того, рабочій классъ шевелился понемногу. Его самого приглашали вступить въ одну изъ группъ Интернаціонала, которую пріѣзжій изъ Мадрида испанецъ долженъ былъ основать въ Лиссабонѣ. Правда, Густаво никогда не видалъ этого испанца, такъ какъ ему приходилось скрываться отъ полиціи... Дѣло не состоялось, кромѣ того, по недостатку средствъ. Но въ столицѣ говорили, что скоро все наладится вновь, потому что нашелся человѣкъ, обѣщавшій пожертвовать сто тысячъ рейсъ. Войско тоже было посвящено въ эти дѣла; онъ самъ видалъ на одномъ собраніи полнаго, господина, про котораго говорили, что онъ -- майоръ... Онъ, дѣйствительно, выглядѣлъ, какъ майоръ. Однимъ словомъ, ввиду всѣхъ этихъ обстоятельствъ, Густаво былъ твердо увѣренъ въ томъ, что черезъ нѣсколько мѣсяцевъ все полетитъ къ чорту -- правительство, король, дворяне, капиталисты, епископы и всѣ прочія чудовища.
-- Тогда мы будемъ господами, голубчикъ, и засадимъ въ тюрьму и Годинъо, и Нуйиша, и всю остальную свору. Я примусь особенно охотно за Годиньо... Попамъ тоже наложимъ по заслугамъ. И народъ вздохнетъ тогда, наконецъ!
-- Да, но до тѣхъ поръ еще далеко,-- вздохнулъ Жоанъ Эдуардо, съ горечью думая о томъ, что революція придетъ слишкомъ поздно, чтобы вернуть ему Амелію.
Изъ-за занавѣски появился дядя Озоріо съ графиномъ краснаго вина.
-- Наконецъ-то вы явились, важный фидалго,-- насмѣшливо встрѣтилъ еіго наборщикъ.
-- Я не принадлежу къ этому класісу, но баронъ все-таки очень любезенъ со мною,-- возразилъ трактирщикъ, у котораго животъ, казалось, сталъ еще больше отъ удовольствія.
-- Онъ любезенъ съ вами за какія-то полдюжины голосовъ.
-- Нѣтъ, не поддюжины, а восемнадцать и,-- можетъ быть, даже девятнадцать. Но не прикажете-ли еще чего-нибудь, господа? Нѣтъ? Ну, очень жаль. Пейте, пейте на здоровье.
И онъ ушелъ къ прилавку, оставивъ двухъ- друзей передъ полнымъ графиномъ за обсужденіемъ грядущей революціи, которая дала-бы возможность одному изъ нихъ вернуть себѣ Амелію, а другому -- проучить хозяина Годиньо.
Было уже пять часовъ, когда они встали, наконецъ, изъ-за стола. Дядя Озоріо сразу замѣтилъ изъ-за прилавка, что они навеселѣ, особенно Жоанъ Эдуардо съ раскраснѣвшимся лицомъ и шляпой на затылкѣ.-- Должно быть, пьяница,-- подумалъ трактирщикъ. Густаво, наоборотъ, сіялъ послѣ выпитыхъ трехъ литровъ и бросилъ на прилавокъ широкимъ жестомъ двѣ серебряныхъ монеты.
-- На, получи, бочка ненасытная!
-- Жаль, что только двѣ, сеньоръ Густаво.
-- Ахъ, ты, грабитель! Ты вообраіжаешь, что народъ долженъ набивать твой толстый животъ своими трудовыми деньгами? Погоди, въ день великой расправы самъ Биби придетъ проткнуть твой чемоданъ... А Биби, это -- я... Неправда-ди, Жоанъ? Скажи, что Биби это -- я...
Но Жоанъ Эдуардо не слушалъ его, глядя подозрительно на одного пьянаго, сидѣвшаго въ углу передъ пустымъ графиномъ, съ трубкою во рту, и не сводившаго глазъ съ двухъ пріятелей. Онъ молча смотрѣлъ нѣкоторое время, затѣмъ поднялся съ трудомъ, подошелъ, громко икая, къ наборщику и, остановившись передъ нимъ, протянулъ дрожащую руку; чтобы поздороваться.
Густаво поглядѣлъ на него свысока.
-- Чего вамъ нужно? Я увѣренъ, что это вы крикнули не давно: "Да здравствуетъ Пій IX!" Продажная душа! Убирайтесь-ка лучше по-добру, по-здорову.
Пьяный сердито заворчалъ и протянулъ руку Жоано Эдуардо.
-- Пошелъ вонъ, животное!-- рѣзко сказалъ тотъ.
-- Я по дружбѣ, все по дружбѣ,-- забормоталъ пьяный, не отступая и обдавая Жоана Эдуардо вонючимъ дыханіемъ. Тотъ сердито оттолкнулъ его къ прилавку вмѣсто отвѣта.
-- Не смѣйте пускать руки въ ходъ!-- строго крикнулъ дядя Озоріо.-- Это еще что за нахальство?
-- Пусть не пристаетъ ко мнѣ,-- проворчалъ молодой человѣкъ.-- Я и васъ такъ же угощу, если...
-- Смотрите, я вышвырну васъ на улицу, если вы не умѣете держать себя,-- возразилъ дядя Озоріо серьезнымъ тономъ.
-- Только попробуйте, только попробуйте,-- зарычалъ молодой человѣкъ, наступая на него къ кулаками.-- Повторите-ка еще разъ, что вы вышвырнете меня на. улицу. Вы, видно, совсѣмъ забылись!
Дядя Озоріо ничего не отвѣчалъ и только выставилъ на показъ огромныя, мускулистыя руки, внушавшія уваженіе всѣмъ посѣтителямъ его заведенія. Но Густаво всталъ съ рѣшительнымъ видомъ между спорящими и заявилъ, что надо быть джентльменами. Между порядочными людьми могутъ быть шуточки и разговоры, но никакихъ споровъ и дурныхъ словъ.
-- Я отвѣчаю за него, дядя Озоріо. Онъ -- воспитанный человѣкъ. У него много непріятностей за послѣднее время, и лишній стаканъ вина тоже сдѣлалъ свое дѣло. Но онъ хорошій человѣкъ. Извините, дядя Озоріо.... Я отвѣчаю за него.
Онъ заставилъ друга пожать руку дядѣ Озоріо. Трактирщикъ заявилъ, что онъ вовсе не желалъ оскорблять молодого человѣка. Наборщикъ заказалъ три графина бѣлаго вина для подкрѣпленія мира, Жоанъ Эдуардо не захотѣлъ оставаться въ долгу и угостилъ друга и трактирщика коньякомъ. Всѣ трое чокались, пили и говорили другъ другу комплименты въ то время, какъ пьяный сидѣлъ въ своемъ углу забытый, склонивъ голову на руки въ идіотскомъ раздумьи.
Въ трактиръ вошли два солдата. Густаво вспомнилъ тогда, что пора итти въ типографію. Иначе они не разставались бы цѣлый день, даже всю жизнь... Ничего не подѣлать, каждый человѣкъ обязанъ работать,-- это необходимо.
Они ушли, наконецъ, еще разъ пожавъ руку дядѣ Озоріо. Густаво поклялся товарищу въ братской дружбѣ, заставилъ его принять кисетъ и исчезъ за поворотомъ улицы.
Жоанъ Эдуардо отправился одинъ на улицу Милосердія. Дойдя до дома сеньоры Жоаянеры, онъ тщательно потушилъ сигару о собственную подошву и дернулъ изо вісей мочи за шнурокъ звонка.
Руса сбѣжала сверху.
-- Гдѣ Амелія? Я желаю поговорить съ нею.
-- Барышня ушла къ барыней,-- отвѣтила Руса, испуганная видомъ молодого человѣка.
-- Вы лжете, дрянь этакая!-- закричалъ онъ,
Дѣѣушка въ страхѣ попятилась назадъ и съ шумомъ захлопнула дверь передъ его носомъ.
Жоанъ Эдуардо перешелъ къ противоположной стѣнѣ и остановился тамъ, скрестивъ руки и глядя на домъ сеньоры Жоаннеры. Окна были заперты, кисейныя занавѣски спущены; на перилахъ балкона сушились два носовыхъ платка каноника.
Онъ снова подошелъ къ двери и бѣшено дернулъ звонокъ. Но никто не явился, и онъ ушелъ въ негодованіи въ сторону собора. Площадь передъ соборомъ была пуста; только у аптеки Карлоса сидѣлъ на ступенькѣ мальчикъ, держа за поводъ осла, нагруженнаго травою. Жоанъ Эдуардо собирался уже итти дальше на бульваръ,-- какъ вдругъ на террасѣ собора, со стороны ризницы, показались отецъ Сильверіо и Амаро. Они шли медленно, разговаривая о чемъ-то. На колокольнѣ пробило четверть, и Сильверіо вынулъ свои часы, чтобы свѣрить время. Затѣмъ оба священника лукаво взглянули на окно полицейскаго управленія, гдѣ виднѣлась въ полумракѣ фигура комиссара съ биноклемъ, устремленнымъ на домъ портного Теллша, у котораго была красивая жена. Священники весело засмѣялись надъ извѣстнымъ всему городу увлеченіемъ комиссара и опустились по лѣстницѣ на площадь,
Амаро замѣтилъ Жоана Эдуардо только, когда былъ уже внизу. Онъ обернулся, повидимому, желая войти въ соборъ и избѣжать встрѣчи, но входная дверь была заперта, и онъ пошелъ впередъ съ опущенными глазами рядомъ съ толстякомъ Сильверіо. Жоанъ Эдуардо бросился впередъ, не говоря ни слова, и ударилъ Амаро изо всей силы кулакомъ по плечу.
Священникъ испуганно поднялъ кверху зонтикъ, а Сильверіо сталъ звать на помощь, пятясь назадъ. Изъ полицейскаго управленія выбѣжалъ какой-то человѣкъ и схватилъ Жоана Эдуардо за горло.
-- Вы арестованы!-- закричалъ онъ.-- Вы арестованы.
-- Помогите, помогите!-- кричалъ Сильверіо издали.
Нѣсколько оконъ распахнулось поспѣшно. Амларо, жена аптекаря, показалась на балконѣ въ нижней юбкѣ. Карлосъ выскочилъ изъ аптеки въ мягкихъ туфляхъ, полицейскій комиссаръ, высунулся изъ окна, размахивая биноклемъ.
Въ концѣ-жонцовъ писарь полицейскаго управленія Домингошъ явился на площадь и увелъ въ участокъ Жоана Эдуардо, который былъ очень блѣденъ и совсѣмъ не сопротивлялся.
Карлосъ поспѣшилъ увести отца Амаро въ аптеку, далъ ему выпить воды, крикнулъ женѣ, чтобы приготовила постель, и предложилъ батюшкѣ осмотрѣть больное плечо.
-- Спасибо, пройдетъ и такъ,-- сказалъ Амаро, весь блѣдный отъ испуга,-- это пустяки. Довольно двухъ глотковъ воды.
Но Ампаро полагала, что портвейнъ полезнѣе въ подобныхъ случаяхъ, и побѣжала за нимъ наверхъ, опрокидывая попадавшихся ей на пути малышей и объясняя на пути прислугѣ, что на отца Амаро было сдѣлано покушеніе.
У дверей аптеки столпился народъ, заглядывая внутрь. Одинъ изъ каменщиковъ, работавшихъ въ сосѣднемъ домѣ, утверждалъ, что священника "пырнули ножомъ", и какая-то старуха стала ломиться впередъ, желая видѣть кровь. Наконецъ, по просьбѣ Амаро, опасавшагося скандала, Карлосъ вышелъ на площадь и торжественно потребовалъ, чтобы толпа разошлась. Отецъ Амаро чувствовалъ себя уже лучше. Его не ранили, а только ударили слегка. Онъ, Карлосъ, отвѣчалъ за драгоцѣнное здоровье священника.
Затѣмъ Карлосъ посовѣтовалъ обоимъ священникамъ подняться наверхъ въ гостиную, чтобы "не возбуждать любопытства народа". Ампаро появилась въ это время съ двумя рюмочками портвейна для Амаро и Сильверіо, который тоже былъ взволнованъ и сидѣлъ на диванѣ блѣдный и подавленный.
-- Мнѣ пятьдесятъ пять лѣтъ,-- сказалъ онъ, высосавъ послѣднюю каплю портвейна:-- но я впервые попалъ въ такую исторію.
Отецъ Амаро уже нѣсколько успокоился и рѣшилъ даже пошутить надъ коллегой:
-- Вы приняли это слишкомъ трагически, мой дорогой. И не разсказывайте, пожалуйста, что это случается съ вами впервые. Всѣмъ извѣстно, что вы подрались съ Натаріо.
-- Да, конечно,-- воскликнулъ Сильверіо:-- но то было между священниками.
Ампаро налила имъ еще по рюмочкѣ и высказала желаніе узнать "всѣ подробности происшествія".
-- Никакихъ подробностей нѣтъ, сеньора. Мы шли съ коллегой и разговаривали, а этотъ негодяй подошелъ ко мнѣ и ударилъ внезапно по плечу.
-- Но за что-же? За что?-- воскликнула добрая женщина, всплеснувъ руками.
Карлосъ высказалъ свое мнѣніе. Онъ говорилъ еще на-дняхь, что идіотскій матеріализмъ и атеизмъ приводятъ молодежь къ самымъ дурнымъ и вреднымъ эксцессамъ... И его слова оправдались на сегодняшнемъ примѣрѣ.
-- Да, къ несчастью, это такъ,-- вздохнулъ отецъ Сильверіо.
Но Ампаро была равнодушна къ философскимъ причинамъ преступленія и горѣла желаніемъ узнать, что происходитъ въ полицейскомъ управленіи, что сказалъ Жоанъ Эдуардо, заковали ли его въ кандалы... Карлосъ вызвался пойти разузнать все немедленно. Онъ считалъ своимъ долгомъ, какъ человѣкъ науки, просвѣтить правосудіе относительно послѣдствій удара въ нѣжную область ключицы (еще слава Богу, что дѣло обошлось безъ перелома и безъ опухоли), а главное, открыть властямъ, что покушеніе было вызвано не личною местью. Что могъ сдѣлать священникъ собора секретарю нотаріуса Нуниша? Нѣтъ, это былъ цѣлый заговоръ атеистовъ и республиканцевъ противъ служителей Христа.
-- Вѣрно, вѣрно,-- согласились оба священника съ серьезнымъ видомъ.
-- Я пойду докажу это сеньору комиссару.
Онъ былъ такъ одушевленъ пыломъ консерватора, что собрался итти въ полицейское управленіе въ мягкихъ туфляхъ и рабочемъ костюмѣ. Но Амяаро догнала его въ коридорѣ.
-- Послушай, голубчикъ, одѣнь хоть сюртукъ. Сеньоръ комиссаръ -- вѣдь, должностное лицо.
Она сама помогла ему надѣть сюртукъ въ то время, какъ Карлосъ обсуждалъ свою будущую рѣчь въ полицейскомъ управленіи, которая должна была надѣлать много шуму въ городѣ.
-- Я докажу имъ строго логично, что вся эта исторія -- результатъ заговора раціоналистовъ. Можешь быть увѣрена, Ампаро, что все это результатъ заговора раціоналистовъ,-- повторялъ онъ, застегивая сюртукъ.
-- Замѣть, будутъ-ли тамъ говорить объ Амеліи или о сеньорѣ Жоаннерѣ...
-- Хорошо, замѣчу. Но дѣло не въ нихъ. Это политическій процессъ.
Онъ торжественно прошелъ по площади, увѣренный, что сосѣди говорятъ, глядя на него въ окна.-- Вонъ Карлосъ идетъ давать свидѣтельскія показанія,-- открывая дверь, онъ пріостановился на минуту, чтобы не выказать поспѣшности и не ударить лицомъ въ грязь. Жоанъ Эдуардо сидѣлъ на краю скамейки съ раскраснѣвшимся лицомъ, уставившись въ полъ идіотскимъ взоромъ. Артуръ Косеро, служившій въ полицейскомъ управленіи и смущенный присутствіемъ знакомаго сеньоры Жоаннеры въ такомъ мѣстѣ, уткнулъ носъ въ огромную книгу, снявъ съ нея газету отъ предыдущаго дня. Писарь Домингошъ дѣятельно писалъ что-то карандашомъ. Карлосъ рѣшилъ, что онъ составляетъ протоколъ, а по этому пора давать показанія...
-- Господа, можно видѣть сеньора комиссара?
Но изъ сосѣдней комнаты послышался какъ-разъ голосъ его превосходительства.
-- Сеньоръ Домингошъ!
Тотъ вскочилъ со стула и сдвинулъ очки съ носа -- Что прикажете, сеньоръ комиссаръ?
-- Есть у васъ спички?
Домингошъ сталъ поспѣшно рыться у себя въ карманахъ, въ ящикѣ стола, въ бумагахъ.
-- Можетъ быть, у кого-нибудь изъ васъ найдется коробка спичекъ?
Всѣ стали дѣятельно шарить по столамъ, но спички не находились...
-- Сеньоръ Карлосъ, нѣтъ ли у васъ?
-- Нѣтъ, сеньоръ Домингошъ. Я крайне сожалѣю.
Въ дверяхъ появился самъ комиссаръ съ биноклемъ въ рукахъ.
-- Что, ни у кого нѣтъ спичекъ? Какъ это странно! Здѣсь никогда ни у кого нѣтъ спичекъ? Подумайте, полицейское управленіе и безъ спичекъ! Что-же вы дѣлаете съ ними, господа? Пошлите немедленно за полдюжиной коробокъ!
Служащіе сконфуженно переглянулись между собою, пристыженные такимъ безпорядкомъ. Карлосъ воспользовался присутствіемъ сеньора комиссара, чтобы привлечь къ себѣ его вниманіе.
-- Сеньоръ комиссаръ, я пришелъ сюда, такъ сказать, по доброй волѣ...
-- Скажите, пожалуйста, сеньоръ Карлосъ,-- перебилъ его представитель власти:-- священники еще у васъ въ аптекѣ?
-- Да, отецъ Амаро и отецъ Сильверіо остались съ моей супругой отдохнуть отъ перенесеннаго волненія...
-- Будьте добры передать имъ, что ихъ присутствіе необходимо здѣсь...
-- Хорошо, я сейчасъ исполню ваше приказаніе.
-- Скажите, чтобы поторопились... Теперь уже половина шестого, и мы хотимъ уходить поскорѣе. Сегодня было столько непріятностей. Обыкновенно полицейское управленіе закрывается въ три часа.
И, повернувшись на каблукахъ, его превосходительство вернулся къ окну въ своемъ кабинетѣ, откуда онъ разглядывалъ ежедневно съ одиннадцати до трехъ красавицу-жену портного Теллша.
Карлосъ уже направился къ двери, какъ его остановилъ вдругъ голосъ Домингоша.
-- Голубчикъ Карлосъ,-- и въ смущенной улыбкѣ писаря отразилась трогательная мольба:-- ужъ вы извините меня, но захватите, пожалуйста, съ собою коробочку спичекъ.
Въ это время въ дверяхъ показался отецъ Амаро, а за нимъ огромная фигура Сильверіо.
-- Мнѣ хотѣлось бы поговорить съ сеньоромъ комиссаромъ наединѣ,-- сказалъ Амаро.
Всѣ служащіе встали. Жоанъ Эдуардо тоже поднялся со скамьи, мертвенно-блѣдный. Амаро прошелъ черезъ комнату мелкими, мягкими шагами, а добрякъ Сильверіо описалъ изъ осторожности большой полукругъ передъ виновникомъ преступленія. Комиссаръ любезно поспѣшилъ принять посѣтителей, и дверь кабинета плотно затворилась.
-- Ну, видно, снюхаются,-- проворчалъ опытный Домингошъ, подмигивая сослуживцамъ.
Карлосъ присѣлъ на стулъ. Онъ былъ очень недоволенъ. Стоило являться сюда съ твердымъ намѣреніемъ просвѣтить власти объ опасности, грозившей Леріи, всей провинціи и обществу, когда его оставляли сидѣть здѣсь на одной скамейкѣ съ преступникомъ и вовсе не интересовались его мнѣніемъ! Ему даже не предложили кресла! Недаромъ говорили въ городѣ про комиссара, что онъ идіотъ.
Но дверь кабинета отворилась.
-- Сеньоръ Домингошъ, будьте добры притти къ намъ,-- сказалъ его превосходительство.
Писарь прошелъ къ нему, и дверь снова затворилась. Эта закрытая дверь приводила Карлоса въ негодованіе. Онъ обѣщалъ женѣ откровенно высказать свое мнѣніе комиссару, а вмѣсто этого долженъ былъ сидѣть здѣсь съ низшими служащими! Но его негодованіе еще возросло, когда Артуръ Косеро фамильярно подошелъ къ преступнику и принялся утѣшать его.
-- Ахъ, Жоанъ, и мальчишка-же ты! Но увидишь, все обойдется.
Жоанъ печально пожалъ плечами. Онъ сидѣлъ неподвижно на скамейкѣ уже цѣлыхъ полчаса, не поднимая глазъ съ пола и чувствуя такую пустоту въ головѣ, точно изъ нея вынули всѣ мозги. Опьянѣніе, возбуждавшее въ немъ дикое желаніе отомстить священнику, исчезло почти сразу. Онъ чувствовалъ только сильную усталость во всемъ тѣлѣ и сидѣлъ безсильно, думая о томъ, что ему придется попасть въ тюрьму, спать на соломѣ и никогда больше не видѣть Амеліи...
Домингошъ вышелъ изъ кабинета его превосходительства и заперъ за собою дверь съ торжествующимъ видомъ.
-- Что я вамъ говорилъ? Снюхались, конечно. Все устроилось.
И онъ обратился къ Жоану Эдуардо:
-- Повезло-же вамъ! Поздравляю, поздравляю.
Карлосъ рѣшилъ мысленно, что это невѣроятный скандалъ, и собирался уйти въ негодованіи, когда сеньоръ комиссаръ появился вдругъ на порогѣ своего кабинета. Всѣ снова поднялись.
Его превосходительство сдѣлалъ два шага въ комнатѣ и произнесъ съ вѣсомъ, отчеканивая слова и устремивъ строгій взоръ на преступника.
-- Отецъ Амаро, искренно добрый и сострадательный служитель церкви, пришелъ просить меня не давать хода этому дѣлу. Онъ справедливо не желаетъ, чтобы его имя трепалось по судамъ... Кромѣ того, религія требуетъ, какъ онъ говоритъ... чтобы люди прощали обиды. Онъ признаетъ, что вашъ поступокъ отвратителенъ, но вамъ не удалось привести свое намѣреніе въ исполненіе... При этомъ вы были пьяны, сеньоръ.
Глаза всѣхъ устремились на Жоана Эдуардо, который густо покраснѣлъ. Ему было бы, кажется, легче выслушать приговоръ о тюремномъ заключеніи.
-- Однимъ словомъ, по соображеніямъ высшаго порядка, я беру ваше освобожденіе на свою отвѣтственность. Но будьте осторожны. Мы будемъ слѣдить за вами. А теперь ступайте съ Богомъ.
Его превосходительство удалился въ свой кабинетъ. Жоанъ Эдуіардо продолжалъ стоять, какъ вкопанный.
-- Можно уходить?-- пробормоталъ онъ.
-- Хоть въ Китай! Идите, куда желаете!-- воскликнулъ Домингошъ, ненавидѣвшій духовенство и довольный такимъ окончаніемъ дѣла.
Жоанъ Эдуардо взглянулъ на служащихъ и на нахмурившагося Карлоса, схватилъ вдругъ шляпу и выбѣжалъ изъ комнаты.
-- Слава Богу, меньше работы,-- сказалъ Домингошъ, потирая руки отъ удовольствія.
Всѣ стали поспѣшно собирать бумаги и распихивать ихъ наскоро по ящикамъ. Было уже очень поздно. А Карлосъ все еще ждалъ у окна, мрачно глядя на площадь.
Священники вышли, наконецъ, изъ кабинета въ сопровожденіи комиссара, снова обратившагося, по окончаніи служебнаго долга, въ свѣтскаго человѣка. Онъ высказалъ имъ свое искреннее удовольствіе по поводу благополучнаго исхода дѣла и любезно расшаркался передъ обоими...
Возвращаясь, однако, въ кабинетъ, онъ остановился у стола Домингоша и сказалъ, снова напустивъ на себя важность:
-- Все обошлось благополучно. Довольно ужъ нападокъ на духовенство въ газетахъ... Надо было потушить эту исторію, иначе виновный могъ сказать, что дѣйствовалъ изъ ревности, такъ какъ священникъ смущаетъ покой дѣвушки... А вѣдь видно, что онъ просто пьяница и негодный человѣкъ!
Въ сердцѣ Карлоса кипѣли гнѣвъ и возмущеніе. Комиссаръ давалъ объясненія Домингошу, а онъ стоялъ у окна всѣми забытый. Но нѣтъ, его превосходительство прошелъ въ кабинетъ и таинственно поманилъ его пальцемъ къ себѣ.
Наконецъ-то! Карлосъ бросился впередъ, сіяя отъ удовольствія и сразу примирившись съ представителемъ власти.
-- Я собирался зайти къ вамъ въ аптеку,-- прошепталъ комиссаръ, передавая ему сложенную бумажку:-- чтобы заказать это лекарство. Докторъ Гувеа прописалъ мнѣ его... Но разъ ужъ вы сами явились сюда...
-- Я пришелъ дать показанія...
-- Это дѣло кончено!-- съ живостью перебилъ аптекаря его превосходительство.-- пожалуйста, не забудьте, пришлите мнѣ лекарство на домъ не позже шести. Я долженъ непремѣнно принять его на ночь. До-свиданья. Такъ не забудьте, пожалуйста.
-- Не забуду, не безпокойтесь,-- сухо отвѣтилъ Карлосъ.
Онъ былъ внѣ себя отъ бѣшенства,-- возвращаясь въ аптеку, и твердо рѣшилъ послать ругательное письмо въ редакцію мѣстной газеты. Дома Ампаро накинулась на него съ разспросами:
-- Ну, что тамъ было? Преступника отпустили, повидимому? Что онъ сказалъ? Какъ все обошлось?
Карлосъ пристально поглядѣлъ, на нее, и глаза его засверкали гнѣвомъ.
-- Я не виноватъ, но матеріализмъ восторжествовалъ. Они поплатятся еще за это!
-- А ты что сказалъ?
Ампаро и помощникъ такъ впились въ аптекаря глазами, что Карлосъ рѣшилъ спасти свой хозяйскій авторитетъ и супружеское превосходство, а поэтому отвѣтилъ кратко:
-- Я твердо высказалъ свое мнѣніе.
-- А что сказалъ на это комиссаръ?
Карлосъ вспомнилъ тутъ о полученномъ отъ комиссара рецептѣ, взглянулъ на него, и негодованіе связало ему языкъ,-- вотъ къ какому результату привелъ его важный разговоръ съ представителемъ власти!
-- Что это такое?-- спросила Ампаро съ жаднымъ любопытствомъ.
Что такое? Карлосъ былъ такъ взбѣшенъ, что не пощадилъ добраго имени его превосходительства и выдалъ профессіональную тайну:
-- Это лекарство для сеньора, комиссара. Возьмите рецептъ, сеньоръ Августо.
Ампаро, имѣвшая нѣкоторое понятіе о фармакологіи, знала о благотворномъ вліяніи ртути въ нѣкоторыхъ случаяхъ, и лицо ея сдѣлалось такимъ-же краснымъ, какъ пунцовый бантъ въ ея прическѣ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Въ этотъ вечеръ въ городѣ только и говорили что о "покушеніи на жизнь отца Амаро". Нѣкоторые осуждали комиссара за то, что онъ оставилъ дѣло безъ послѣдствій, и группа оппозиціи говорила, что правительство ведетъ страну къ гибели, держа у себя на службѣ такихъ бездѣятельныхъ чиновниковъ. Что же касается отца Амаро, то его поведеніе выбывало всеобщій восторгъ. Онъ поступилъ, какъ святой человѣкъ. Настоятель собора призвалъ его вечеромъ къ себѣ и встрѣтилъ словами: "Здравствуйте, мой пасхальный агнецъ!"
Когда-же Амаро явился отъ настоятеля къ сеньорѣ Жоаннерѣ, его приняли, какъ святого, вырвавшагося изъ когтей дикихъ животныхъ въ древнемъ циркѣ. Амелія не скрывала своего волненія и крѣпко пожала священнику обѣ руки со слезами на глазахъ. Пострадавшаго усадили въ кресло каноника, какъ въ торжественные дни. Дона Марія потребовала даже, чтобы ему подложили подушку подъ больное плечо. Затѣмъ его заставили разсказать всю исторію подробно съ того момента, какъ онъ увидалъ преступника на площади съ палкою въ рукѣ... Ужасныя подробности привели дамъ въ негодованіе. Жоанъ Эдуардо казался имъ преступникомъ хуже Пилата. Отецъ Амаро долженъ былъ прикончить его на мѣстѣ. О, онъ былъ святой человѣкъ, разъ простилъ такому негодяю.
-- Я поступилъ такъ, какъ мнѣ подсказало сердце,-- сказалъ Амаро, скромно потупивъ глаза -- Іисусъ Христосъ велѣлъ подставлять лѣвую щеку, когда бьютъ по правой...
Каноникъ громко прочистилъ горло.
-- Ну, я не такого мнѣнія,-- замѣтилъ онъ.-- Если меня ударятъ по правой щекѣ... Конечно, разъ Іисусъ Христосъ велѣлъ, то я подставлю лѣвую щеку; это приказаніе свыше. Но, исполнивъ долгъ священнослужителя, я разобью морду негодяю!
-- Охъ, какое это чудовище!-- воскликнула дона Жозефа Діасъ, вспомнивъ, что кулакъ Жоана Эдуардо опустился на святое плечо отца Амаро.-- Я желаю отъ всей души, чтобы онъ попалъ на каторгу. Меня онъ никогда не могъ провести. Я всегда находила, что у него лицо убійцы -- онъ просто выпилъ лишнее сегодня,-- робко произнесла сеньора Жоаннера.
Ея слова вызвали взрывъ негодованія. Для такого негодяя не могло быть извиненій. Онъ совершилъ святотатство. И негодованіе смѣнилось искреннимъ восторгомъ, когда явился Артуръ Косеро и сообщилъ послѣднюю новость, прокричавъ ее еще изъ-за двери: нотаріусъ Нунишъ послалъ за Жоаномъ Эдуардо и сказалъ ему (подлинныя слова): "Я не терплю у себя на службѣ негодяевъ и безбожниковъ. Убирайтесь вонъ!"
Сеньора Жоаннера искренно пожалѣла несчастнаго:
-- Бѣдный, онъ остался безъ куска хлѣба...
-- Пусть пьетъ! Онъ это умѣетъ,-- закричала дона Марія.
Всѣ засмѣялись. Только Амелія поблѣднѣла надъ шитьемъ при мысли, что Жоану Эдуардо придется, можетъ быть, голодать.
-- Ну, знаете, по моему, тутъ нѣтъ ничего смѣшного,-- сказала сеньора Жоаннера.-- Подумайте: у несчастнаго, можетъ быть, не будетъ гроша на кусокъ хлѣба. Это же ужасно. Ужъ вы извините меня, отецъ Амаро...
Но Амаро тоже не желалъ, чтобы несчастный впалъ въ нужду. Онъ всегда прощалъ обиды, и, если бы Жоанъ Эдуардо явился къ его двери просить милостыню, онъ далъ бы ему двѣ-три серебряныхъ монеты (больше онъ не могъ дать, потому что былъ небогатъ), но три-четыре далъ бы отъ чистаго сердца.
Святая кротость Амаро привела старыхъ фанатичекъ въ глубокое восхищеніе, и онѣ уставились на него съ глупымъ обожаніемъ. Но въ это время явился сіяющій Натаріо. Онъ весело поздоровался со всѣми и спросилъ торжествующимъ тономъ:
-- Вы уже знаете? Негодяя выгнали отовсюду, какъ собаку. Нунишъ выставилъ его изъ своей конторы, а адвокатъ Годиньо только что сказалъ мнѣ, что не позволитъ ему и показать носъ въ губернское управленіе. Доканали его, наконецъ! Порядочные люди могутъ вздохнуть теперь свободно!
-- И всѣмъ этимъ мы обязаны вамъ, отецъ Натаріо,-- воскликнула дона Жозефа Діасъ.
Всѣ согласились съ нею. Отецъ Натаріо открылъ подлость Жоана Эдуардо, благодаря своей ловкости и упорству, спасши такимъ образомъ Амелію, Лерію и общество.
-- И что бы ни затѣялъ этотъ подлецъ, онъ всюду встрѣтитъ меня на своемъ пути. Пока онъ останется въ Леріи, я не упущу его изъ вида,-- закончилъ Натаріо.
Его злое лицо сіяло торжествомъ. Онъ удобно развалился въ креслѣ, наслаждаясь заслуженнымъ отдыхомъ послѣ трудной побѣды, и обратился къ Амеліи:
-- Теперь все кончено. Поздравляю васъ съ освобожденіемъ отъ такого негодяя.
Старухи поддержали его и стали хвалить Амелію (что онѣ, впрочемъ, неоднократно дѣлали и раньше съ тѣхъ поръ, какъ она порвала съ негодяемъ).
-- Однимъ словомъ, это святая Амелія,-- сказалъ каноникъ, которому надоѣла болтовня старухъ.-- Мнѣ кажется, что мы достаточно поговорили о негодяѣ. Нельзя ли получить теперь чаю?
Амелія сидѣла молча и быстро шила, бросая изрѣдка безпокойный взглядъ на Амаро. Она думала о Жоанѣ Эдуардо, объ угрозахъ Натаріо, и представляла себѣ несчастнаго съ исхудавшимъ, изголодавшимся лицомъ, безъ крова и безъ пристанища. Когда старухи усаживались пить чай, она улучила минуту и шепнула отцу Амаро:
-- Меня страшно безпокоитъ мысль, что бѣдняга будетъ нуждаться... Я прекрасно знаю, что онъ -- гадкій человѣкъ, но все-таки очень жалко его.
-- Милая моя, все это глупости,-- сказалъ отецъ Амаро добродушно, съ христіанскимъ милосердіемъ въ голосѣ.-- Никто не умираетъ съ голода въ Португаліи. Жоанъ Эдуардо молодъ, здоровъ, неглупъ и несомнѣнно устроится такъ или иначе. Не думайте объ этомъ. Онъ, навѣрно, уѣдетъ изъ Леріи, и мы больше не услышимъ о немъ. Я простилъ ему, и Господь Богъ не оставитъ его.
Эти великодушныя слова, сказанныя тихо и ласково, успокоили Амелію вполнѣ. Послѣ чаю она осталась сидѣть рядомъ со священникомъ. Ею овладѣло безконечно радостное чувство; все, что безпокоило и пугало ее раньше -- женихъ, свадьба, обязанности -- исчезло, наконецъ, изъ ея жизни. Женихъ уѣзжалъ изъ Леріи, а отецъ Амаро оставался и любилъ ее безъ памяти. Ихъ ноги соприкасались нѣсколько разъ подъ столомъ во время игры въ лото, и они просидѣли до поздней ночи рядомъ, обуреваемые оба однимъ и тѣмъ же страстнымъ желаніемъ.
Когда старухи одѣвались уже, чтобы уходить, изъ столовой послышался вдругъ строгій голосъ Натаріо:
-- Кто это оставляетъ валяться здѣсь такую книгу?
Всѣ обернулись, въ изумленіи глядя на большую книгу въ переплетѣ, на которую Натаріо указывалъ зонтикомъ, словно на предметъ отвращенія.
-- Это же переплетенный журналъ Панорама,-- сказала Амелія, удивляясь замѣчанію священника.
-- Я и самъ вижу, что это Панорама,-- возразилъ Натаріо рѣзко.-- Но я вижу еще кое-что.-- Онъ открылъ томъ и прочелъ надпись на первой страницѣ: -- Эта книга принадлежитъ мнѣ, Жоану Эдуардо Барбоза. Развѣ вы не понимаете этого? Что же, дѣло очень просто! Вы же должны знать, что этотъ человѣкъ, разъ онъ поднялъ руку на священника, тѣмъ самымъ обрекъ себя на отлученіе отъ церкви, а вмѣстѣ съ тѣмъ подверглись проклятію и всѣ принадлежащія ему вещи.
Всѣ женщины инстинктивно попятились отъ стола, задрожавъ отъ ужаса при мысли о проклятіи и отлученіи отъ церкви, представлявшихся имъ въ видѣ страшныхъ катастрофъ, ниспосылаемыхъ Мстительнымъ Богомъ. Онѣ остановились полукругомъ около Натаріо, который стоялъ въ плащѣ. Скрестивъ руки на груди, и наслаждался впечатлѣніемъ, произведеннымъ его словами.
Сеньора Жоаннера рѣшилась заговорить первая.
-- Неужели вы сказали это серьезно, отецъ Натаріо?
Натаріо возмутился.
-- Какъ же не серьезно? Это мнѣ нравится! Вы думаете, что я стану шутить по вопросу объ отлученіи отъ церкви, сеньора? Спросите-ка у сеньора каноника, шучу ли я!
Глаза всѣхъ устремились на каноника, пользовавшагося репутаціей свѣточа богословской науки. Онъ напустилъ на себя видъ опытнаго педагога и объявилъ авторитетнымъ тономъ, что Натаріо совершенно правъ. Человѣкъ, поднявшій руку на священника, считается отлученнымъ отъ церкви.
-- Но мы не можемъ же терпѣть здѣсь присутствіе вещей, принадлежащихъ человѣку, отлученному отъ церкви!-- воскликнула дона Жозефа Діасъ.-- Нельзя-же подвергать свою душу риску быть проклятой.
-- Надо уничтожить эти вещи!-- воскликнула дона Марія.-- Въ огонь ихъ скорѣе, въ огонь!
Дона Жоакина Гансозо отвела Амелію къ окну и спросила, нѣтъ ли у нея еще вещей, принадлежащихъ негодяю. Амелія призналась, что у нея есть гдѣ-то (она сама не помнила -- гдѣ) носовой платокъ, старая перчатка и соломенный, плетеный портсигаръ Жоана Эдуардо.
-- Надо сжечь все это скорѣе!-- закричала взволнованнымъ голосомъ дона Жоакина.
Столовая огласилась возбужденными возгласами старухъ, охваченныхъ порывомъ фанатизма. Дона Жозефа Діасъ и дона Марія съ инквизиторскимъ пыломъ говорили объ уничтоженіи вещей огнемъ, произнося это слово съ особеннымъ удовольствіемъ. Амелія и дона Жоакина рылись въ ящикахъ, въ бѣльѣ, въ лентахъ и въ перчаткахъ, нервно отыскивая "отлученныя отъ церкви вещи", а сеньора. Жоаннера молчала и испуганно терпѣла духъ ауто-да-фе, ворвавшійся неожиданно въ ея тихую квартирку.
-- Пусть знаютъ, что неуваженіе къ рясѣ не проходитъ даромъ,-- прошепталъ Натаріо на ухо отцу Амаро.
Священникъ молча кивнулъ головою въ отвѣть, радуясь гнѣву старыхъ богомолокъ, въ которомъ отражалась ихъ любовь къ нему.
Но дона Жозефа Діасъ начала терять терпѣніе, схватила Панораму кончикомъ своей шали, чтобы не прикасаться къ гадкой вещи, и закричала Амеліи и донѣ Гансозо, яростно продолжавшимъ розыски въ спальнѣ:
-- Ну, что, нашли наконецъ?
-- Нашли, нашли!
И дона Жоакина торжествующе принесла въ столовую портсигаръ, рваную перчатку и батистовый платокъ.
Дамы помчались въ кухню съ дикими криками, и даже кроткая сеньора Жоаннера послѣдовала за ними, какъ хорошая хозяйка, чтобы помочь раздуть огонь. Три священника остались одни, переглянулись... и расхохотались.
-- Въ этихъ бабахъ, вѣрно, черти сидятъ,-- философски рѣшилъ каноникъ.
-- Нѣтъ, отецъ-наставникъ,-- возразилъ Натаріо, сразу дѣлаясь серьезнымъ.-- Я смѣюсь, потому что вся эта исторія дѣйствительно производитъ впечатлѣніе балагана. Но чувства и побужденія у нихъ безусловно хорошія и служатъ доказательствомъ искренней преданности священному сану и ужаса передъ атеизмомъ... Чувство безусловно прекрасное!
-- Да, чувство это, прекрасное,-- согласился Амаро также серьезно.
Каноникъ всталъ.
-- И знаете, если бы самъ виновникъ попался имъ въ руки, онѣ съ удовольствіемъ сожгли бы и его. Я вовсе не шучу, у моей сестры вполнѣ хватило бы духу на это. Она -- настоящій Тарквемада въ юбкѣ...
-- О, да, совершенно вѣрно,-- согласился Натаріо.
-- А я не откажу себѣ въ удовольствіи взглянуть на аутода-фе,-- сказалъ каноникъ.-- Мнѣ хочется видѣть это собственными глазами.
Три священника подошли тогда къ двери кухни. Женщины стояли у плиты, освѣщенныя яркимъ свѣтомъ пламени; Руса опустилась на колѣни и раздувала огонь изо всей мочи. Переплетъ Панорамы былъ разрѣзанъ кухоннымъ ножомъ, и черные, обгорѣвшіе листы бумаги извивались на языкахъ пламени, разбрасывая кругомъ искры. Только кожаная перчатка упорно не поддавалась огню. Тщетно совали ее щипцами дальше въ огонь; она чернѣла, коробилась, но не горѣла, и ея упорство возбуждало искренній ужасъ старухъ.
-- Она, вѣрно, съ правой руки, которою онъ совершилъ преступленіе!-- говорила въ бѣшенствѣ дона Марія.
-- Дуй на нее, Руса, дуй сильнѣе,-- весело совѣтовалъ каноникъ, стоя у двери и наслаждаясь зрѣлищемъ.
-- Будьте добры не смѣяться надъ серьезными дѣлами, братецъ,-- закричала дона Жозефа.
-- О, сестрица, вы воображаете, кажется, что знаете лучше меня, священника, какъ сжечь вещи еретика? Какое самомнѣніе! Дуй, Руса, дуй хорошенько!
Дона Жоакина Гансозо и дона Марія послѣдовали совѣту каноника, встали на корточки и принялись помогать Русѣ. Остальныя глядѣли съ безмолвной улыбкой и блестящимъ, злораднымъ взоромъ на угодное Господу Богу уничтоженіе гадкихъ вещей. Огонь разгорался съ веселымъ трескомъ; и въ концѣ концовъ на горячей золѣ не осталось ни слѣда отъ Панорамы, перчатки, платка и портсигара безбожника.
А самъ безбожникъ Жоанъ Эдуардо сидѣлъ въ это время въ своей комнатѣ и рыдалъ, думая объ Амеліи и о своей неопредѣленной будущности и спрашивая себя, за что ему приходится страдать такъ сильно, когда онъ не дѣлалъ никому зла, работалъ изо всѣхъ силъ и обожалъ Амелію.