Въ слѣдующее воскресенье въ соборѣ была торжественная обѣдня, и сеньора Жоаннера съ Амеліей пошли за доною Маріею, которая не любила выходить одна въ праздничные или базарные дни изъ боязни, что ее обокрадутъ или посягнутъ на ея честь.

На улицахъ было уже много народу. Женщины шли въ церковь съ серьезными лицами, разряженныя по-праздничному; подъ арками на площади мужчины разговаривали и курили дорогія сигары, наслаждаясь воскреснымъ отдыхомъ.

Хорошенькое личико Амеліи привлекало всеобщее вниманіе, и обѣ онѣ съ матерью ускорили шаги, но ихъ остановилъ вдругъ Либаниньо въ черныхъ перчаткахъ и съ гвоздикой въ петлицѣ. Онъ не видалъ ихъ еще послѣ безобразнаго "приключенія на площади собора" и разсыпался въ соболѣзнованіяхъ.-- Ахъ, милыя мои. какое несчастье! Вотъ негодяй-то! У меня было столько дѣла въ эти дни, что я выбралъ минутку только въ это утро, чтобы забѣжать къ отцу Амаро. Тотъ принялъ меня превосходно. Я захотѣлъ непремѣнно видѣть больное мѣсто и моту засвидѣтельствовать, слава Богу, что на плечѣ не осталось ни слѣда отъ удара... И еслибы вы могли видѣть, какая у отца Амаро нѣжная, бѣлая кожа! Совсѣмъ, какъ у архангела...

-- Но знаете, голубушки, я засталъ его въ большомъ огорченіи.

Обѣ женщины испугались.-- Отчего, Либаниньо?

-- Его прислуга Висенсія заболѣла и легла въ больницу. Нашъ бѣдный святой остался безъ прислуги. Подумайте только! Сегоднч не бѣда, онъ обѣдаетъ у каноника, но что будетъ завтра? Правда, къ нему уже пришла сестра Висенсіи Діонизія, но вы, вѣдь, сами знаете, какая у нея репутація. Хуже нея, кажется, нѣтъ женщины во всей Леріи.

Амелія и сеньора Жоаннера согласились, что Діонизія совсѣмъ, не подходитъ отцу Амаро.

-- А знаешь, милая моя Жоаннера, что подошло-бы ему лучше всего?-- сказалъ Либаниньо.-- Я уже говорилъ ему объ этомъ сегодня утромъ. Лучше всего переѣхать обратно къ тебѣ. Вы обѣ заботитесь о немъ, держите въ порядкѣ его вещи, знаете его вкусы. Онъ не отвѣтилъ мнѣ ни да, ни нѣтъ, но по лицу было видно, что ему страсть какъ хочется этого. Ты-бы поговорила съ нимъ, голубушка!

Амелія покраснѣла до корня волосъ, а сеньора Жоаннера отвѣтила уклончиво:

-- Мнѣ неловко говорить... Я очень щепетильна въ подобныхъ вопросахъ; ты и самъ, вѣрно, понимаешь это.

-- Да, конечно, но отецъ Амаро -- святой человѣкъ, а такого пріятно имѣть въ домѣ,-- возразилъ Либаниньо съ жаромъ.-- Я увѣренъ, что это было-бы угоднр Господу Богу. А пока прощайте, мои дорогія, мнѣ пора. Не опоздайте въ соборъ, обѣдня скоро начинается.

Женщины молча отправились дальше. Ни одна не рѣшилась заговорить первая о неожиданномъ планѣ возвращенія къ нимъ священника. Только дергая звонокъ у двери доны Маріи, сеньора Жоаннера сказала:

-- Да, отецъ Амаро не можетъ ни въ коемъ случаѣ остаться въ квартирѣ вдвоемъ съ Діонизіей.

-- Еще-бы! Даже страшно подумать объ этомъ!

Дона Марія сказала то же самое, когда ей разсказали про болѣзнь Висенсіи и переселеніе къ отцу Амаро Діонизія. Сеньоръ Жоаннера передала пріятельницѣ разговоръ съ Либаниньо. Дона Марія рѣшила немедленно, что этотъ планъ былъ внушенъ ему самимъ Господомъ Богомъ. Отцу Амаро отнюдь не слѣдовало уѣзжать изъ дома сеньоры Жоаннеры. Дѣйствительно, какъ только онъ уѣхалъ, Господь отнялъ свою милость отъ жителей дома. Непріятности посыпались одна за другою: статья въ газетѣ, смерть больной, разбитой параличемъ тетушки, злополучная свадьба (разстроившаяся чуть-ли не въ послѣднюю минуту), скандалъ на площади Собора... Можно было подумать, что надъ домомъ виситъ проклятіе! Кромѣ того, предоставить такому святому человѣку, какъ отецъ Амаро, жить въ обществѣ скверной прислуги, значитъ брать на душу тяжелый грѣхъ.

-- Ему нигдѣ не можетъ быть такъ хорошо, какъ у тебя въ домѣ, дорогая... А для тебя это великая честь. Если-бы я не была одинока, я непремѣнно предложила-бы ему поселиться у меня. Здѣсь-то хорошо, это вѣрно! Моя гостиная прекрасно подошла-бы ему, неправда-ли?

И ея глаза сіяли отъ удовольствія при видѣ всѣхъ окружающихъ драгоцѣнностей.

Гостиная, дѣйствительно, представляла цѣлый магазинъ бездѣлокъ религіознаго характера. На двухъ этажеркахъ изъ чернаго дерева высились на цоколяхъ фигуры Божіей Матери въ голубомъ шелку, курчаваго младенца Іисуса съ толстымъ животомъ, Святого Антонія, Святого Севастіана и многихъ другихъ. Дона Марія особено гордилась экзотическими святынями, которыхъ ей изготовляли въ сосѣднемъ городкѣ. Столики и этажерки утопали подъ образками, четками, пожелтѣвшими кружевами отъ духовныхъ облаченій, сердцами изъ краснаго стекла и освященными пальмовыми листьями. Стѣны были увѣшаны изображеніями Божіей Матери во всѣхъ видахъ.

-- Неправда-ли, ему было-бы хорошо здѣсь?-- спросила добрая женщина, съ сіяющимъ отъ удовольствія взоромъ.-- Тутъ у него, такъ сказать, небо подъ рукою!

Амелія и сеньора Жоаннера согласились съ нею. Дона Марія была богата и могла устраивать свой домъ, какъ хорошая христіанка.

-- Да, да, я истратила на свою гостиную нѣсколько сотъ тысячъ {100.000 рейсъ составляютъ около 200 рублей. Прим. перев.} рейсъ. Недешево обошлась мнѣ эта комната.

Но было уже поздно, и женщины отправились втроемъ въ соборъ, чтобы успѣть занять мѣста у главнаго алтаря.

На площади онѣ увидали, дону Жозефу Діасъ, которая чуть не бѣжала, боясь опоздать къ обѣднѣ; накидка ея съѣхала на-бокъ, перо на шляпѣ сломалось и безсильно висѣло. Она волновалась все утро изъ-за прислуги! Надо было приготовить все къ обѣду... Охъ, она-была такъ возбуждена, что даже обѣдня, кажется, не могла успокоить ее...

-- У насъ обѣдаетъ сегодня отецъ Амаро. Вы, вѣдь, знаете, у него заболѣла прислуга. Ахъ, я и забыла: братецъ просилъ, чтобы ты тоже пришла къ обѣду, Амелія. Онъ сказалъ: пусть будутъ двѣ дамы и два кавалера.

Амелія радостно засмѣялась.

-- А ты, сеньора Жоаннера, приходи за нею вечеромъ. Охъ, Господи, я такъ быстро одѣлась, что, кажется, юбка сейчасъ упадетъ!

Когда четыре женщины вошли, соборъ былъ уже полонъ народу. Служба была очень торжественная, и, несмотря на то, что это не полагалось по ритуалу, въ соборѣ игралъ оркестръ изъ скрипокъ, віолончели и флейты. Алтарь былъ разукрашенъ по-праздничному и сіялъ бѣлизною. Въ вазахъ возвышались огромные букеты цвѣтовъ и вѣтвей; пламя двадцати большихъ свѣчей поднималось до самой дарохранительницы.

Амелія слушала обѣдню въ какомъ-то оцѣпенѣніи, не спуская глазъ съ отца Амаро. Каноникъ недаромъ говорилъ, что Амаро служилъ обѣдню, какъ великій артистъ. Съ какимъ достоинствомъ и благородствомъ склонялся онъ передъ діаконами! Съ какимъ благоговѣніемъ простирался онъ передъ алтаремъ, чувствуя себя презрѣннымъ рабомъ предъ лицомъ Бога и его небеснаго двора! Но особенно хорошъ былъ онъ, благословляя народъ; онъ медленно проводилъ рукою по алтарю, словно собирая съ него милосердіе Христа, и простиралъ ее надъ моремъ склонявшихся головъ. Въ такія минуты Амелія особенно любила его, вспоминая, какъ пожимала потихоньку эти святыя руки подъ столомъ во время игры въ лото. А голосъ, которымъ онъ называлъ ее голубушка и дорогая, произносилъ теперь святыя слова и казался ей нѣжнѣе и пріятнѣе пѣнія скрипокъ и звуковъ органа.

Лицо ея озарилось счастливою улыбкою, и она не отрывала глазъ отъ тонкаго профиля, красивой головы и золотыхъ одѣяній Амаро. Ей вспомнилось, какъ она увидѣла его первый разъ на улицѣ Милосердія съ сигарой во рту. Какой романъ начался у нихъ съ того дня! Она перебрала въ умѣ прыжокъ черезъ изгородь въ имѣніи, сцену смерти тетки, поцѣлуй въ кухнѣ... Господи, какъ кончится все это? У нея являлось желаніе молиться; она перелистывала молитвенникъ, но въ головѣ ея всплывали слова Либаниньо: "у отца Амаро такая бѣлая кожа, какъ у архангела"... Она сгорала отъ безумнаго желанія, но рѣшала, что это искушеніе діавола, и старалась отогнать его, устремляя взоръ на алтарь, гдѣ отецъ Амаро кадилъ ѳиміамъ... Нѣжная дымка поднималась, словно знаменіе съ неба, окутывая алтарь бѣлою пеленою, и священникъ являлся въ глазахъ Амеліи преобразившимся, божественнымъ существомъ... О, какъ обожала она его въ такія минуты!

Церковь дрожала отъ громкихъ звуковъ органа, хорѣ пѣлъ полнымъ голосомъ, а наверху, передъ оркестромъ капельмейстеръ отчаянно размахивалъ вмѣсто палочки сверткомъ нотъ, въ пылу музыкальнаго возбужденія.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Амелія вышла изъ церкви очень блѣдная и усталая.

За обѣдомъ у каноника дона Жозефа сколько разъ принималась бранить ее за то, что она не открываетъ рта. Амелія дѣйствительно молчала, но ея нога подъ столомъ не переставала тереться и прижиматься къ ногѣ Амаро. Было уже темно, и на столѣ стояли зажженныя свѣчи. Каноникъ открылъ бутылочку вина -- правда, не 1815 года, но все-таки 1847-го. Амаро произнесъ тостъ за здоровье дорогой и уважаемой хозяйки, къ великому удовольствію доны Жозефы, которая выглядѣла чудовищемъ въ своемъ зеленомъ платьѣ. Ей было очень жаль, что обѣдъ не удался въ этотъ день... Гертруда стала готовить спустя рукава и чуть не пережарила утку...

-- Ахъ, что вы, сеньора! Утка была восхитительна!-- успокоилъ ее отецъ Амаро.

-- Это очень любезно съ вашей стороны, падре. Хорошо, что я во время присмотрѣла за уткой. Не скушаете-ли еще ложечку лапши?

-- Нѣтъ, спасибо, довольно, сеньора.

-- Ну, такъ еще стаканчикъ моего вина 1847 года,-- сказалъ каноникъ.

Онъ медленно отпилъ самъ большой глотокъ, вздохнулъ съ наслажденіемъ и усѣлся въ креслѣ поудобнѣе.

-- Хорошее винцо! Для такого, стоитъ жить.

Лицо его покраснѣло уже, и грузная фигура казалась еще полнѣе въ толстомъ фланелевомъ халатѣ.

-- Хорошее винцо!-- повторилъ онъ.-- Такого вамъ не пришлось, небось, отвѣдать сегодня за обѣднею!

-- Полно, братецъ, не говорите такихъ вещей,-- остановила дона Жозефа, возмущаясь его безбожіемъ.

Но тотъ только презрительно пожалъ плечами въ отвѣтъ.

-- Приберегите свою щепетильность къ обѣднѣ, сестрица.-- Вы вѣчно хотите рѣшать вопросы, которыхъ не понимаете! Знайте-же, что вопросъ о качествѣ вина за обѣдней крайне важенъ. Вино должно быть обязательно хорошаго качества...

-- Да, это необходимо ради святости службы,-- добавилъ Амаро серьезно, лаская колѣномъ ногу Амеліи подъ столомъ.

Каноникъ съ наслажденіемъ отпилъ изрядную порцію вина изъ стакана. На него напала болтливость въ этотъ вечеръ, и, икнувъ нѣсколько разъ, онъ снова обратился къ донѣ Жозефѣ, поражая ее своею ученостью:

-- А скажите-ка, пожалуйста, сестрица, разъ вы такая ученая: вино за обѣдней должно быть бѣлое или красное?

Дона Жозефа полагала, что красное, такъ какъ оно напоминало цвѣтомъ кровь Іисуса Христа.

-- А вы что скажете?-- проговорилъ басомъ каноникъ, обращаясь къ Амеліи.

Та отказалась отвѣчать, смѣясь. Ола, вѣдь, не прислужникъ и не можетъ знать...

-- А вы, падре?

Амаро тоже засмѣялся. Если было неправильно употреблять красное вино, то, значитъ, надо было подавать бѣлое...

-- А почему?

Амаро слыхалъ, что такъ дѣлается въ Римѣ.

-- А почему?-- спросилъ опять каноникъ ворчливымъ тономъ.

Амаро не зналъ.

-- Потому что Іисусъ Христосъ взялъ бѣлое вино, когда благословилъ его впервые. И причина этого крайне проста. Въ Іудеѣ тѣхъ временъ не существовало краснаго вина. Пожалуйста, дайте мнѣ еще лапши, сестрица.

Разговоръ о винѣ и чистотѣ церковныхъ чашъ напомнилъ Амаро о неряшливости прислужника Бенто. Одѣваясь утромъ въ ризницѣ, онъ сдѣлалъ ему строгій выговоръ за скверную стирку церковныхъ облаченій. Сперва ихъ отдавали стирать какой-то Антоніи, жившей внѣ брака съ каменщикомъ и недостойной даже прикасаться къ святымъ вещамъ. А потомъ ихъ стала брать въ стирку какая-то другая женщина, но она гладила такъ скверно, что позорно было одѣвать ихъ въ церкви.

-- Ахъ, падре, присылайте-же ихъ мнѣ,-- съ живостью сказала дона Жозефа:-- Я дамъ своей прачкѣ; она -- прекрасная женщина и стираетъ превосходно. А для меня это даже великая честь! Я сама буду гладить. Можно освятить утюгъ...

Но громкій звонокъ перебилъ ихъ разговоръ:

-- Это сеньора Жоаннера,-- оказала дона Жозефа.

Гертруда принесла въ столовую пальто и шаль.

-- Это вамъ прислали изъ дому, барышня. Сеньора просила очень кланяться и передать, что не можетъ придти сама -- ей нездоровится.

-- Господи, какъ же я пойду одна вечеромъ?-- сказала Амелія съ безпокойствомъ.

Каноникъ добродушно похлопалъ ее но рукѣ.

-- Въ крайнемъ случаѣ, вашъ покормый слуга проводить васъ до дому. Можете быть покойны: ваша добродѣтель не пострадаетъ... ваша добродѣтель не пострадаетъ...

-- Не стыдно ли вамъ говорить подобныя вещи, братецъ?-- закричала на него старуха.

-- Полно, сестрица. Изъ устъ святыхъ людей исходятъ только святыя слова.

-- Вѣрно, вѣрно,-- подхватилъ отецъ Амаро съ искреннимъ одобреніемъ.-- Изъ устъ святыхъ людей исходятъ только святыя слова. За ваше здоровье, сеньоръ каноникъ.

-- Спасибо. За ваше тоже.

И они чокнулись, лукаво улыбаясь.

Но Амелія была напугана неожиданною вѣстью.

-- Что это можетъ быть съ мамой!-- сказала она.

-- Что можетъ быть? Просто, полѣнилась придти,-- отвѣтилъ каноникъ, смѣясь.

-- Не безпокойся, голубушка,-- сказала дона Жозефа.-- Я сама провожу тебя домой. Мы даже всѣ пойдемъ вмѣстѣ.

-- Однимъ словомъ, устроится пѣлая процессія,-- проворчалъ каноникъ, чистя себѣ грушу, но вдругъ опустилъ ножъ и провелъ рукою по животу:

-- Знаете, я тоже чувствую себя что-то неважно...

-- Что съ вами? Что о?

-- Боли начались. Но ничего, теперь уже прошло.

Дона Жозефа испуганно попросила брата не ѣсть груши. Послѣдній разъ у:него начались боли именно отъ фруктовъ.

Но каноникъ не послушался и откусилъ кусокъ груши.

-- Ничего, ничего, прошло,-- проворчалъ онъ.

-- Это отъ симпатіи къ вашей мамашѣ,-- прошепталъ Амаро на ухо Амеліи.

Каноникъ отодвинулся вдругъ отъ стола и скрючился весь на-бокъ.

-- Охъ, какъ больно! Іисусе Христе! Охъ, чортъ возьми, охъ, проклятіе! Умираю, умираю.

Всѣ всполошились. Дона Жозефа провела его подъ руку въ спальню, крикнувъ прислугѣ, чтобы сбѣгала за докторомъ. Амелія поспѣшила въ кухню нагрѣть фланель для живота больного. Но фланели нигдѣ не находилось. Гертруда растерянно натыкалась на мебель, ища свой платокъ, чтобы бѣжать за врачомъ.

-- Ступайте же безъ платка, глупая!-- крикнулъ Амаро.

Дѣвушка убѣжала. Каноникъ кричалъ и стоналъ отъ боли.

Амаро серьезно испугался и пошелъ къ нему въ комнату. Дона Жозефа стояла на колѣняхъ передъ изображеніемъ Скорбящей Божіей Матери и шептала молитвы въ отчаяніи, а бѣдный отецъ-наставникъ лежалъ на животѣ поперекъ кровати и кусалъ подушку отъ боли.

-- Но теперь не время молиться, сеньора,-- строго сказалъ отецъ Амаро.-- Надо помочь больному чѣмъ-нибудь. Что вы дѣлаете, обыкновенно, въ подобныхъ случаяхъ?

-- Ахъ, падре, что тутъ дѣлать? Ничего не помогаетъ,-- захныкала старуха.-- Эти боли приходятъ у него неожиданно и длятся нѣсколько минутъ. Тутъ ничего и не успѣешь сдѣлать! Иногда ему помогаетъ линовый чай. Но, къ несчастью, сегодня нѣтъ дома и этого. Ахъ, Господи!

Амаро побѣжалъ домой за липовымъ чаемъ и скоро вернулся въ сопровожденіи Діонизіи, которая пришла предложить своя услуги.

Но канонику сдѣлалось, къ счастью, много лучше сразу.

-- Спасибо, спасибо, падре,-- сказала дона Жозефа.-- Прекрасный чай. Какъ вы добры! Онъ, навѣрно, уснетъ теперь; это бываетъ у него всегда послѣ приступа боли. А я посижу у его кровати, ужъ вы меня извините... Этотъ разъ было хуже обыкновеннаго... А все отъ фруктовъ прокл...-- Она въ ужасѣ удержалась отъ сквернаго слова.-- Все отъ плодовъ Господнихъ. На то Его святая воля... Такъ вы не обидитесь на меня, неправда-ли?

Амелія осталась въ столовой одна съ отцомъ Амаро. Въ глазахъ обоихъ сейчасъ-же вспыхнуло желаніе броситься другъ другу въ объятія, но дверь была открыта, и въ сосѣдней комнатѣ слышались шаги старухи. Отецъ Амаро заговорилъ тогда громко:

-- Бѣдный отецъ-наставникъ! Какъ онъ настрадался!

-- Это случается съ нимъ каждые три мѣсяца,-- отвѣтила Амелія.-- Мама говорила мнѣ еще третьяго дня: я боюсь, какъ-бы у сеньора каноника не появились опять боли на-дняхъ...

Священникъ вздохнулъ.

-- Бѣдный я! Обо мнѣ никто такъ не думаетъ,-- прошепталъ онъ.

Амелія поглядѣла на него долгимъ, нѣжнымъ взоромъ.

-- Зачѣмъ вы говорите такъ?

Они чуть было не пожали другъ другу руки черезъ столъ; но дона Жозефа вошла въ столовую, закутанная въ шаль. Каноникъ уснулъ, а она была такъ утомлена, что еле держалась на ногахъ. Охъ, ужъ эти потрясенія! Она поставила двѣ свѣчи Святому Іоакиму и дала обѣтъ Божіей Матери, уже второй за этотъ годъ...

-- Небо всегда услышитъ молитвы искренно вѣрующихъ людей, сеньора,-- сказалъ льстивымъ голосомъ Амаро.

Большіе стѣнные часы гулко пробили восемь. Амелія снова высказала безпокойство по поводу здоровья матери. Кромѣ того, становилось очень поздно.

-- Да, и дождь начался, когда я ходилъ домой,-- сказалъ Амаро.

Амелія испуганно заглянула въ окно. Троттуаръ передъ домомъ былъ, дѣйствительно, совсѣмъ мокрый, и небо было пасмурно.

Дона Жозефа высказала сожалѣніе, что не можетъ проводить Амелію сама. Гертруда ушла за докторомъ и еще не вернулась. Очевидно, доктора не было дома, и она бѣгала по городу, розыскивая его.

Священникъ предложилъ тогда, чтобы Амелію проводила Діонизія, пришедшая съ нимъ вмѣстѣ и дожидавшаяся на кухнѣ. До дому сеньоры Жоаннеры было два шага. Онъ самъ мотъ дойти съ ними до площади. Но надо было поторопиться, потому что дождь становился все сильнѣе.

Дона Жозефа принесла зонтикъ для Амеліи и неоднократно повторила, чтобы она разсказала все матери.

-- Скажи ей,-- крикнула она еще вслѣдъ дѣвушкѣ съ площадки лѣстницы:-- что мы сдѣлали все, что могли, но боль прошла очень быстро и сама.

-- Хорошо, скажу. Прощайте.

На улицѣ шелъ сильный дождь. Амелія предложила переждать его, но священникъ схватилъ ее за руку и заторопилъ.

-- Не стоитъ ждать. Все равно не скоро перейдетъ.

Они отправились по пустынной улицѣ оба подъ однимъ зонтикомъ; Діонизія скромно шла рядомъ, закутавшись съ головою въ платокъ. Всѣ окна были темны. Вода шумѣла въ водостокахъ.

-- Божіе, какая ночь!-- прошептала Амелія.-- Я боюсь, какъ-бы мое платье не испортилось подъ дождемъ.

Они шли теперь по улицѣ Созасъ.

-- Это не дождь, а цѣлый ливень,-- сказалъ Амаро.-- Не лучше-ли намъ зайти во дворъ моего дома и переждать минуту?

-- Нѣтъ, нѣтъ,-- взмолилась Амелія испуганно.

-- Глупости,-- возразилъ Амаро нетерпѣливо.-- Ваше платье испортится отъ дождя. Зайдемте на минутку. Вонъ съ той стороны небо уже свѣтлѣетъ. Дождь пройдетъ скоро. Полно, глупости. Мамаша, навѣрно, разсердилась-бы -- и вполнѣ справедливо -- если бы вы промокли.

-- Нѣтъ, нѣтъ, я не хочу.

Но Амаро остановился, быстро открылъ дверь и втолкнулъ Амелію въ подворотню.

-- Пустяки, черезъ минуту перестанетъ.

Они остались стоять въ темной подворотнѣ, глядя на потоки воды, блестѣвшей при свѣтѣ фонаря противъ дома. Амелія находилась въ какомъ-то странномъ оцѣпенѣніи. Мракъ и тишина пугали ее, но она испытывала наслажденіе, стоя въ темнотѣ рядомъ съ Амаро. Ее инстинктивно влекло къ нему, и она то прижималась къ его плечу, то безпокойно отступала, пугаясь его взволнованнаго, порывистаго дыханія. Позади нихъ лѣстница вела наверхъ въ комнату Амаро, и Амеліи страстно хотѣлось пойти посмотрѣть его обстановку. Ее очень смущало присутствіе молча стоявшей у двери Діонизіи, и, несмотря на это, она ежеминутно поглядывала на нее искоса, боясь, какъ-бы та не исчезла во мракѣ.

Амаро сталъ постукивать ногами по землѣ и потирать руки отъ холода.

-- Мы еще простудимся здѣсь,-- оказалъ онъ.-- Земля совсѣмъ холодная. Не лучше ли подождать наверху въ столовой?

-- Нѣтъ, нѣтъ!-- возразила она.

-- Глупости! Мамаша, навѣрно, разсердится на васъ. Ступай, Діонизія, зажги лампу въ столовой.

Та мигомъ помчалась по лѣстницѣ, шагая черезъ ступеньку.

Амаро схватилъ Амелію за руку.

-- Почему ты не хочешь?-- прошепталъ онъ.-- Чего ты боишься? Пережди только дождь. Слышишь?..

Амелія не отвѣчала, но дыханіе ея стало глубокимъ и прерывистымъ. Амаро ласково провелъ рукою по ея плечу, по груди и прижалъ ее къ себѣ. Дѣвушка задрожала всѣмъ тѣломъ и безвольно пошла за нимъ слѣдомъ по лѣстницѣ, спотыкаясь на каждой ступенькѣ.

-- Войди сюда, въ спальню,-- прошепталъ онъ ей на ухо и побѣжалъ на кухню, гдѣ Діонизія зажигала лампу.

-- Діонизія, голубушка, ты понимаешь... Я хочу исповѣдать барышню. Это очень серьезный случай. Вернись черезъ полчаса. На, возьми.-- И онъ сунулъ ей въ руку три серебряныхъ монеты.

Діонизія спустилась внизъ на цыпочкахъ и заперлась въ кладовой.

Амаро вернулся въ спальню, неся лампу. Амелія стояла ненодвижно посреди комнаты, мертвенно-блѣдная. Священникъ заперъ за собою дверь и молча направился къ дѣвушкѣ, стиснувъ зубы и пыхтя, какъ быкъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Черезъ полчаса на лѣстницѣ послышался кашель Діонизіи. Амелія немедленно вышла изъ спальни, закутавшись съ головой въ платокъ. Когда открыли дверь со двора, по улицѣ проходили двое пьяныхъ, громко распѣвая пѣсни. Амелія быстро отступила назадъ, въ темноту. Діонизія выглянула черезъ минуту на улицу.

-- Можно итти, милая барышня, путь свободенъ,-- сказала она, видя, что никого нѣтъ больше.

Амелія закуталась еще плотнѣе и направилась быстрыми шагами на улицу Милосердія. Дождь пересталъ, на небѣ выглянули звѣзды, и суровый холодъ предвѣщалъ сѣверный вѣтеръ и хорошую погоду.