Взглянувъ утромъ на часы и видя, что приближается часъ обѣдни, Амаро весело соскочилъ съ постели. Онъ накинулъ на плечи старое пальто, служившее ему халатомъ, и вспомнилъ то утро въ Ферао, когда онъ проснулся въ ужасномъ состояніи, согрѣшивъ наканунѣ, впервые послѣ посвященія въ духовный санъ, на соломѣ въ конюшнѣ съ крестьянкой Жоанной. У него не хватило духу служить въ то утро обѣдню съ тяжелымъ грѣхомъ на душѣ; онъ считалъ себя опозореннымъ, отвратительнымъ человѣкомъ, заслужившимъ адъ своимъ гадкимъ поступкомъ. О, это было во времена его невинности и чрезмѣрной щепетильности! Теперь онъ прозрѣлъ и видѣлъ, что аббаты, каноники и кардиналы грѣшили не на соломѣ въ конюшнѣ, а въ удобныхъ альковахъ, съ ужиномъ подъ рукою. И церкви не рушились, и никому не посылалась кара съ неба.

Отца Амаро безпокоило теперь вовсе не это, а Діонизія, ходившая b кашлявшая на кухнѣ. Онъ не рѣшался попросить теплой воды для бритья, не желая видѣть передъ собой физіономіи этой бабы, невольно узнавшей его тайну. Въ ея умѣніи молчать онъ не имѣлъ основанія сомнѣваться, такъ какъ подобныя дѣла составляли ея профессію, и нѣсколькихъ золотыхъ было бы вполнѣ достаточно, чтобы обезпечить себѣ ея молчаніе. Но священника тяготило сознаніе того, что сожительница чуть-ли не всѣхъ перебывавшихъ въ Леріи представителей гражданской и военной власти знаетъ о его слабости, о страстной любви, зажигавшей его тѣло подъ рясою. Ему было бы менѣе непріятно, если бы свидѣтелемъ его любовнаго порыва наканунѣ былъ отецъ Натаріо или Сильверіо. По крайней мѣрѣ, такое дѣло не вышло бы изъ круга священниковъ.

-- Ничего не подѣлать! Дамъ ей золотой и заставлю молчать,-- рѣшилъ Амаро.

Кто-то осторожно постучался въ дверь спальни.

-- Войдите!-- крикнулъ Амаро, быстро наклоняясь надъ письменнымъ столомъ, словно онъ былъ очень занять своими бумагами.

Діонизія вошла, поставила кувшинъ съ водою на умывальникъ, откашлялась и заговорила, стоя позади Амаро:

-- Знаете, падре, такъ дольше нельзя дѣлать. Прохожіе видѣли вчера, какъ барышня вышла отъ васъ. Это очень серьезно, голубчикъ мой... Для общаго спокойствія необходимо соблюдать глубокую тайну!

Нѣтъ, онъ не могъ принуждать ее къ чему-нибудь, брать верхъ надъ нею! Она сама втиралась въ его интимныя дѣла и въ довѣріе, хотѣлось ему этого или нѣтъ. Самыя слова ея, произнесенныя тихимъ шопотомъ, обнаруживали профессіональную осторожность и убѣдили отца Амаро въ крупныхъ выгодахъ ея сообщничества.

Онъ обернулся къ ней, густо покраснѣвъ.

-- Развѣ ее видѣли вчера?

-- Да, видѣли. Это были двое пьяныхъ, но можетъ случиться, что увидятъ и другіе.

-- Это вѣрно.

-- А подумайте только, какъ это было бы непріятно! При вашемъ-то положеніи, да и для самой барышни... Надо дѣлать подобныя дѣла тайкомъ... Даже стѣны не должны знать. Я требую крайней осторожности, когда помогаю кому-нибудь.

Амаро рѣшился тогда сразу принять помощь Діонизіи, порылся въ ящикѣ и подалъ ей золотую монету.

-- Да благословитъ васъ Господь, голубчикъ,-- прошептала она.

-- А какъ вы полагаете, что дѣлать теперь, Діонизія?-- спросилъ онъ, откидываясь въ креслѣ и ожидая хорошаго совѣта.

-- По моему, вамъ было бы удобнѣе всего, видѣться съ барышней въ домѣ звонаря,-- отвѣтила она просто, безъ малѣйшаго лукавства или таинственности.

-- Въ домѣ звонаря?!

Она спокойно объяснила ему всѣ выгоды этого мѣста для свиданій. Одна изъ комнатъ около ризницы выходила на маленькій внутренній дворикъ, гдѣ былъ недавно выстроенъ большой сарай. У самаго сарая находился черный ходъ квартиры звонаря... Отцу Амаро стоило только выйти изъ ризницы и пройти черезъ дворъ въ кухню звонаря дяди Эшгельаша.

-- А она какъ-же попадетъ туда?

-- Она будетъ ходить съ другой стороны, съ главнаго двора. Тамъ никогда нѣтъ, ни души, точно въ монастырѣ. А если даже кто-нибудь увидитъ барышню, то подумаетъ, что она идетъ къ звонарю... Конечно, это только общій планъ, а подробности надо еще обдумать...

-- Конечно, я понимаю, это только набросокъ,-- отвѣтилъ Амаро, задумчиво ходя по комнатѣ.

-- Я хорошо знаю это мѣсто, падре, и повѣрьте, для духовнаго лица нельзя придумать ничего удобнѣе дома дяди Эшгельаша.

Амаро остановился передъ нею, фамильярно смѣясь.

-- Скажите-ка, Діонизія, вы, вѣрно не первый разъ рекомендуете этотъ домъ для свиданій?

Но Діонизія отвѣтила отрицательно. Она даже не знала звонаря лично. Эта мысль пришла ей въ голову ночью, когда она ворочалась на постели отъ безсонницы; утромъ, чуть свѣтъ, она вскочила съ кровати и сбѣгала посмотрѣть мѣсто. По ея мнѣнію, трудно было найти что-нибудь болѣе подходящее.

Она кашлянула, безшумно подошла къ двери и обернулась еще разъ дать послѣдній совѣть:

-- Все зависитъ теперь отъ того, какъ вы условитесь со звонаремъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Этотъ вопросъ заботилъ теперь отца Амаро больше всего.

Дядя Эшгельашъ считался среди соборнаго причта угрюмымъ человѣкомъ. Онъ лишился одной ноги, упавъ разъ съ лѣстницы при подъемѣ на колокольню, и ходилъ на костыляхъ. Нѣкоторые священники полагали даже, что онъ не долженъ служить въ церкви съ такимъ недостаткомъ, и когда Амаро получилъ назначеніе въ Лерію, хромому пришлось обратиться къ покровительству сеньоры Жоаннеры и Амеліи, чтобы сохранить за собою веревку колокола, какъ онъ выражался. Дядя Эшгельашъ, вдовецъ, жилъ одинъ съ пятнадцатилѣтней дочерью, съ дѣтства разбитой параличомъ. "Діаволъ не терпитъ здоровыхъ ногъ въ нашей семьѣ", говорилъ обыкновенно звонарь. Несчастье сдѣлало его угрюмымъ и молчаливымъ; въ городѣ говорили, что дочь Антонія (отецъ называлъ ее Тото) изводила его ужасными капризами, плачемъ и крикомъ. Докторъ Гувеа называлъ ее истеричкою, но люди здравомыслящіе были увѣрены въ томъ, что Тото одержима бѣсомъ. Ее окропили какъ-то разъ святою водою, но безрезультатно. По правдѣ сказать, никто въ городѣ не зналъ, въ чемъ проявляется одержимость больной. Донѣ Маріи кто-то сказалъ, что Тото воетъ волкомъ, а дона Жоакина Гансозо увѣряла, что она раздираетъ себѣ тѣло ногтями. Когда спрашивали отца о здоровья дочери, онъ только отвѣчалъ сухо:

-- Ничего.

Звонарь проводилъ обыкновенно все свободное время съ дочерью, уходя лишь изрѣдка въ аптеку за лекарствомъ или въ кондитерскую за пирожными. Во всемъ этомъ уголкѣ во внутреннемъ дворѣ, сараѣ, у высокой ограды, поросшей вьющимися растеніями, и въ домикѣ звонаря въ глубинѣ -- царила день и ночь полнѣйшая тишина. Дядя Эшгельашъ неизмѣнно сидѣлъ у плиты съ трубкою во рту, печально сплевывая въ сторону

Каждое утро онъ почтительно и благоговѣйно слушалъ обѣдню, которую служилъ Амаро. Одѣваясь въ это утро въ ризницѣ и услышавъ стукъ костылей на каменныхъ плитахъ дворика, Амаро принялся обдумывать свой планъ. Нельзя было попросить у дяди Эшгельаша его домикъ иначе, какъ для религіозныхъ цѣлей.?. А какая цѣль метла быть лучше, чѣмъ приготовленіе, вдали отъ мірской суеты, нѣжной души къ святой монастырской жизни?

Когда звонарь вошелъ въ ризницу, Амаро поздоровался съ нимъ очень привѣтливо и сказалъ, что онъ прекрасно выглядитъ. Во время службы, оборачиваясь къ молящимся, онъ неизмѣнно смотрѣлъ на звонаря, словно служилъ обѣдню для него одного, и закончилъ точно такъ-же, медленно повернувшись въ сторону дяди Эшгельаша и какъ бы изливая на него одного все милосердіе Божіе.

-- А теперь, дядя Эшгельашъ,-- сказалъ священникъ шопотомъ, войдя въ ризницу:-- ступайте, подождите меня во дворѣ. Намъ надо поговорить.

И онъ скоро вышелъ къ нему съ серьезнымъ лицомъ, произведя этимъ сильное впечатлѣніе на звонаря.,

-- Надѣньте шляпу, полно, полно, дядя Эшгельашъ. Мнѣ надо поговорить съ вами объ одномъ серьезномъ дѣлѣ... попросить у васъ услуги...

-- Пожалуйста, падре... Чѣмъ могу служить?

-- Строго говоря, это не услуга, а обязанность съ вашей стороны. Когда рѣчь идетъ о дѣлахъ, угодныхъ Богу, каждый человѣкъ обязанъ помогать по мѣрѣ своихъ силъ. Видите-ли, одна молодая дѣвушка хочетъ поступить въ монастырь. Я такъ довѣряю вамъ, что даже назову ея имя. Это Амелія, дочь сеньоры Жоаннеры.

-- Неужели, падре?

-- У нея, безусловно, есть призваніе къ монастырской жизни. Здѣсь виденъ перстъ Божій. Это замѣчательный случай.

И онъ разсказалъ звонарю пространную исторію. Дѣвушка разочаровалась въ жизни, разойдясь съ женихомъ. Но мать была стара, нуждалась въ ея помощи для веденія хозяйства и считала желаніе дѣвушки простымъ капризомъ. Но Амаро твердо зналъ, что это не капризъ, а истинное призваніе. Къ несчастью, его положеніе, какъ священника, было очень трудно и щекотливо. Безбожныя газеты (а, къ сожалѣнію, онѣ были въ большинствѣ; только и знали, что кричать противъ вліянія духовенства. Свѣтскія власти были еще безбожнѣе, чѣмъ газеты, и чинили всякія препятствія духовенству. Законы были прямо ужасны. Если-бы узнали, что онъ собирается готовить дѣвушку къ поступленію въ монастырь, его, несомнѣнно, посадили бы въ тюрьму. Между тѣмъ ему непремѣнно надо было часто видѣть дѣвушку, чтобы испытать ее и узнать, къ чему у нея больше склонности: къ одиночеству-ли, или къ уходу за больными, или къ вѣчному поклоненію Христу, или къ преподаванію. Однимъ словомъ, надо было изучить ея душу вдоль и поперекъ.

-- Но гдѣ-же мнѣ дѣлать это?-- воскликнулъ онъ, широко разводя руками и какъ бы негодуя на невозможность исполнить святой долгъ.-- Въ домѣ матери это немыслимо; тамъ уже относятся ко мнѣ съ подозрѣніемъ. Въ соборѣ, это то же самое, что на улицѣ. У меня на дому неудобно; дѣвушка, вѣдь, молода...

-- Конечно, конечно.

-- И вотъ, дядя Эшгельашъ, я вспомнилъ о вашемъ домѣ и надѣюсь, что вы не откажете мнѣ...

-- О, падре, мой домъ, обстановка, я самъ -- все къ вашимъ услугамъ.

-- Видите-ли, вы спасете душу дѣвушки, а это угодно Господу Богу...

-- И для меня это большое счастье, падре, огромное счастье! Я только боюсь, что мой домъ недостаточно удобенъ.

-- Полно,-- улыбнулся священникъ, великодушно отказываясь отъ всѣхъ земныхъ благъ.-- Намъ довольно двухъ стульевъ и стола для того, чтобы положить молитвенникъ.

-- Зато въ смыслѣ спокойнаго положенія лучше моего дома вамъ не найти,-- сказалъ звонарь.-- Мы съ дочкой живемъ, какъ отшельники въ пустынѣ. Когда вы будете приходить, я, конечно, же буду оставаться дома. Въ кухнѣ вамъ неудобно сидѣть, потому что она рядомъ съ комнатою бѣдной Тото, но моя спальня наверху,-- въ вашемъ распоряженіи.

Отецъ Амаро ударилъ себя рукою по лбу. Онъ совсѣмъ забылъ о больной дочери звонаря.

-- Это портитъ все дѣло, дядя Эшгельашъ!-- воскликнулъ онъ.

Но звонарь сталъ съ живостью успокаивать его. Онъ глубоко заинтересовался обращеніемъ дѣвушки въ невѣсты Христовы и желалъ, чтобы душа ея приготовлялась къ спасенію не иначе, какъ подъ его кровлей. Тото не могла помѣшать своимъ присутствіемъ; она не вставала съ постели. Священникъ могъ входить въ домъ черезъ кухню, Амелія -- со стороны главнаго двора; они поднимаются наверхъ и запираются въ спальнѣ...

-- А что дѣлаетъ Тото цѣлый день?-- спросилъ отецъ Амаро, все еще колеблясь.

-- Она лежитъ, бѣдняжка, цѣлый день... то играетъ въ куклы съ увлеченіемъ, то угрюмо молчитъ съ утра до вечера, уставившись въ стѣну. Иногда на нее нападаетъ болтливость, тогда она говоритъ безъ умолку, смѣется...

-- Ей слѣдовало-бы заняться чѣмъ-нибудь, напримѣръ, читать,-- сказалъ отецъ Амаро, стараясь выказать участіе къ чужому горю.

Звонарь вздохнулъ. Дѣвочка не умѣла читать. Она даже не желала учиться. Онъ не разъ говорилъ ей:-- Если бы ты умѣла читать, тебѣ жилось бы легче.-- Но она упорно отказывалась. О, если бы отецъ Амаро былъ такъ добръ и постарался убѣдить ее въ необходимости учиться!...

Но священникъ не слушалъ звонаря, углубившись въ свои мысли. Лицо его озарилось радостною улыбкою. Онъ нашелъ простое и ясное объясненіе для посѣщенія Амеліей дома звонаря: научить больную дѣвочку читать, воспитывать ее, открыть ея душѣ красоты священныхъ книгъ, обучить ее молитвамъ.

-- Отлично, дядя Эшгельашъ,-- воскликнулъ Амаро, потирая руки отъ удовольствія. Такъ рѣшено,-- душа Амеліи приготовится къ святой жизни въ вашемъ домѣ. Но я попрошу васъ,-- и голосъ его зазвучалъ въ высшей степени серьезно:-- хранить по этому вопросу строжайшую тайну.

-- О, что вы, падре!-- отвѣтилъ звонарь, даже обидѣвшись слегка.

-- Хорошо, я полагаюсь на васъ,-- сказалъ Амаро и пошелъ прямо въ ризницу писать Амеліи записку о томъ, что "устроилъ все", и они могутъ теперь "наслаждаться божественнымъ счастьемъ". Онъ предупреждалъ дѣвушку также, что предлогомъ для посѣщенія ею дома звонаря будетъ служить обученіе больной Тото, о чемъ онъ поговорить въ этотъ-же вечеръ съ мамашей. "Въ этомъ есть доля правды,-- писалъ онъ,-- потому-что религіозное просвѣщеніе души несчастной, несомнѣнно, угодно Богу. Такимъ образомъ, мой ангелъ, мы сразу убьемъ двухъ зайцевъ!".

Вернувшись домой, онъ радостно сѣлъ завтракать, довольный собою и всѣми прелестями жизни. Ревность, сомнѣнія, мучительное желаніе, физическая неудовлетворенность -- все, что терзало его въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, исчезло сразу. Онъ достигъ, наконецъ, счастья! За завтракомъ онъ углубился въ пріятныя мысли, перебирая въ памяти всѣ подробности вчерашняго божественнаго получаса и упиваясь сознаніемъ успѣха, подобно тому, какъ крестьянинъ оглядываетъ съ наслажденіемъ пріобрѣтенную землю, на которую онъ смотрѣлъ съ завистью въ теченіе долгихъ дѣть. Правда, онъ былъ священникомъ... но, вѣдь, поведеніе духовнаго лица -- если только оно приводитъ въ негодованіе вѣрующихъ -- нисколько не подрываетъ величія, пользы, дѣйствительности религіи. Святые дары сохраняютъ свою силу вполнѣ, такъ какъ дѣйствуютъ достоинствомъ и заслугами не священника, а Іисуса Христа. Души вѣрующихъ ничего не теряютъ отъ недостойнаго поведенія духовнаго лица, а если священникъ еще раскается въ предсмертный часъ, то врата неба даже остаются открытыми для него. Однимъ словомъ, все кончается къ общему благополучію... И, разсуждая такимъ образомъ, отецъ Амаро съ наслажденіемъ потягивалъ свой кофе.

Въ концѣ завтрака Діонизія пришла изъ кухни и весело спросила, поговорилъ-ли онъ съ дядей Эшгельашъ.

-- Поговорилъ, но только въ общихъ чертахъ,-- отвѣтить Амаро уклончиво.-- Пока еще ничего не рѣшено.

-- Ахъ, вотъ какъ!-- произнесла она и вернулась въ кухню, рѣшивъ, что священникъ лжетъ, какъ еретикъ. Эта исторія была непріятна ей... Она не любила имѣть дѣло съ духовными лицами. Они вознаграждали за труды плохо и относились всегда подозрительно. Услышавъ, что Амаро уходить, она даже выбѣжала на лѣстницу сказать, что ей нужно вернуться къ себѣ домой, и потому, когда отецъ Амаро найдетъ другую прислугу...

-- Дона Жозефа Діасъ подыскиваетъ мнѣ дѣвушку. Я надѣюсь, что завтра уже будетъ кто-нибудь. Но вы навѣдайтесь все-таки завтра. Мы, вѣдь, теперь друзья.

-- Пожалуйста, когда нужно, только крикните мнѣ въ окно черезъ дворъ,-- отвѣтила она сверху.-- Я всегда готова служить вамъ и знаю немного толкъ во всемъ, даже въ выкидышахъ и въ родахъ. Въ этомъ отношеніи я могу даже сказать...

Но священникъ не слушалъ ея. Онъ въ бѣшенствѣ захлопнулъ за собою дверь и ушелъ, возмущаясь грубымъ предложеніемъ подобныхъ услугъ..

Въ одинъ изъ ближайшихъ дней отецъ Амаро поговорилъ въ домѣ сеньоры Жоаннеры о дочери звонаря.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Наканунѣ онъ передалъ тайкомъ свою записку Амеліи; и въ этотъ вечеръ, воспользовавшись минутою, когда въ комнатѣ шелъ громкій разтоворъ, онъ подошелъ къ Амеліи, лѣниво перебиравшей пальцами клавиши, и прошепталъ, склоняясь къ свѣчѣ, чтобы зажечь ситару:

-- Читали?

-- Превосходно!

Амаро вернулся немедленно къ группѣ дамъ, гдѣ дона Жоакина Гансозо разсказывала о вычитанной въ газетѣ катастрофѣ, происшедшей въ Англіи. Угольная шахта обрушилась, похоронивъ заживо сто двадцать рабочихъ. Старухи пришли въ ужасъ; дона Марія призналась, что всѣ эти шахты и иностранныя машины внушаютъ ей адскій страхъ. Она была одинъ разъ на фабрикѣ въ Алкобасѣ и вынесла оттуда впечатлѣніе настоящаго ада. Господь Богъ, навѣрно, смотрѣлъ косо на подобныя изобрѣтенія и новшества.

-- Это какъ съ желѣзными дорогами,-- сказала дона Жозефа.-- Я увѣрена, что это внушеніе діавола. Серьезно, тутъ нѣтъ ничего смѣшного. Эти свистки, завыванье, пламя, дымъ, шумъ, трескъ! У-у... какой ужасъ!

Отецъ Амаро засмѣялся и сталъ весело увѣрять дону Жозефу, что желѣзныя дороги представляютъ самый удобный и быстрый способъ передвиженія.

-- Во всякомъ случаѣ,-- добавилъ онъ болѣе серьезно:-- нельзя отрицать, что въ современной наукѣ много дьявольскаго. Поэтому-то наша Святая Церковь и благословляетъ паровозы, чтобы демонъ не могъ воспользоваться ими для своихъ цѣлей.

Дона Марія попросила объяснить, какимъ образомъ врагъ рода человѣческато пользуется желѣзными дорогами для своихъ цѣлей. Отецъ Амаро съ готовностью исполнилъ ея просьбу. У діавола было много способовъ для этого, по большею частью онъ поступалъ слѣдующимъ образомъ: устраивалъ крушеніе, такъ, чтобы пассажиры погибли; а такъ какъ души ихъ не были приготовлены къ смерти, то демонъ, трахъ! тутъ-же и овладѣвалъ ими.

-- Ишь, какой негодяй!-- проворчалъ каноникъ, втайнѣ восхищаясь ловкостью врага рода человѣческаго.

Но дона Марія стала томно обмахиваться вѣеромъ, и лицо ея озарилось блаженною улыбкою.

-- Да, мои милыя,-- сказала она, торжественно оглядывая пріятельницъ:-- съ нами-то, слава Богу, не можетъ случиться ничего подобнаго. Мы всегда насторожѣ противъ діавола!

Это было вѣрно, и всѣ старухи засіяли отъ пріятной увѣренности, что онѣ ежеминутно готовы войти въ Царство Небесное и перехитрить лукаваго Искусителя.

Отецъ Амаро рѣшилъ, что надо ловить удобный моментъ, откашлялся и заговорилъ тономъ проповѣдника, положивъ обѣ руки на столъ:

-- Надо, дѣйствительно, всегда быть насторожѣ, чтобы неотдать душу діаволу. Еще сегодня я думалъ объ этомъ по поводу одного очень печальнаго случая, и притомъ, у самаго собора... Это дочь звонаря.

Дамы придвинулись близко къ священнику, впившись въ него глазами и съ любопытствомъ ожидая услышать какую-нибудь пикантную исторію про продѣлки сатаны. Священникъ продолжалъ говорить торжественнымъ голосомъ среди глубокой тишины:

-- ...И несчастная дѣвочка лежитъ день-деньской прикованная къ кровати. Читать она не умѣетъ, къ молитвѣ и размышленію не пріучена. Это въ полномъ смыслѣ беззащитная душа, какъ говоритъ Святой Климентъ. Что-же слѣдуетъ изъ этого? Діаволъ, который безъ устали ищетъ себѣ добычи и не пропускаетъ ни одного удобнаго случая, устраивается въ такихъ мѣстахъ, какъ въ своемъ домѣ. Отсюда и происходятъ тѣ печальныя явленія, о которыхъ разсказывалъ мнѣ дядя Эштельашъ: дѣвочка кричитъ безъ причины, бѣснуется, изводитъ несчастнаго отца...

-- И это еще въ двухъ шагахъ отъ церкви Господней!-- воскликнула дона Марія, возмущаясь нахальствомъ сатаны.

-- Вы совершенно правы, дона Марія,-- поспѣшно согласился съ нею Амаро.-- Это страшное безобразіе. Но что-же дѣлать? Дѣвочка не умѣетъ читать, не знаетъ молитвъ; никто не наставляетъ ее и не ограждаетъ отъ врага.

Дамы печально переглянулись. Ихъ искренно огорчало тяжелое состояніе несчастной души -- особенно потому, что оно, повидимому, печалило милаго отца Амаро.

-- Можетъ-быть, вы скажете, сеньоры, что рѣчь идетъ только о дочери звонаря. Но, вѣдь, у нея такая-же душа, какъ у насъ всѣхъ.

-- Всѣ имѣютъ право на милость Божію,-- сказалъ каноникъ серьезнымъ тономъ, признавая равенство классовъ тамъ, гдѣ шло дѣло не о матеріальныхъ благахъ, а только о небесной наградѣ.

-- Для Бога нѣтъ ни богатыхъ, ни бѣдныхъ,-- вздохнула сеньора Жоаннера.-- Бѣдные люди даже угоднѣе Богу; ихъ ждетъ Царствіе Небесное.

-- Нѣтъ, извините, богатые люди угоднѣе Богу, чѣмъ бѣдные,-- остановилъ ее каноникъ, протягивая руку и поправляя такое невѣрное пониманіе божественнаго закона.-- Вы плохо понимаете слова Господни, сеньора. Блаженны нищіе,-- значить, что бѣдные должны довольствоваться своею участью, не желать себѣ благъ богатыхъ людей и не стремиться къ завладѣнію чужимъ богатствомъ. Иначе они перестаютъ бытъ блаженными. И знайте твердо, сеньора: эти канальи и негодяи, утверждающіе, что рабочіе и низшіе классы должны жить лучше, чѣмъ живутъ, дѣйствуютъ безусловно противъ воли Церкви и Господа Бога и заслуживаютъ только кнута! еретики окаянные! Уфъ!

И онъ отвалился на спинку кресла, уставъ отъ такой длинной рѣчи. Отецъ Амаро сидѣлъ молча у стола, медленно почесывая голову и собираясь изложить свой планъ въ видѣ неожиданнаго божественнаго вдохновенія и предложить, чтобы Амелія навѣщала больную дѣвочку и воспитывала ее въ духѣ религіи. Но ему было трудно начать, и онъ сидѣлъ въ нерѣшимости, почесывая затылокъ и даже раскаиваясь въ томъ, что заговорилъ о Тото.

-- А знаете, падре,-- предложила дона Жоакина Гансозо:-- не послать-ли бѣдняжкѣ книгу съ картинками -- Житія Святыхъ? Это было-бы очень хорошо. У тебя, кажется, есть такая книга, Амелія?

-- Нѣтъ,-- возразила та, не поднимая головы надъ шитьемъ.

Амаро взглянулъ на дѣвушку; онъ почти забылъ о ней. Она сидѣла съ другой стороны стола, подрубляя пыльную тряпку. Длинныя, черныя рѣсницы бросали тѣнь на ея смуглыя, розовыя щеки; платье красиво облегало пышный бюстъ, вздымавшійся отъ ровнаго дыханія. Бѣлая грудь дѣвушки прельщала Амаро больше всего; онъ представлялъ себѣ ее полной, атласной, бѣлоснѣжной. Правда, Амелія уже отдалась ему, но тогда она была одѣта, и его жадныя руки нащупали только холодный шелкъ. Въ домѣ же звонаря всѣ эти прелести должны были достаться ему безпрепятственно, и онъ могъ прильнуть губами къ ея чудному тѣлу. И притомъ это ничуть не мѣшало имъ спасать душу бѣдной Тото. Колебанія его сразу прекратились.

-- Нѣтъ, господа,-- сказалъ имъ громко:-- дѣвочка не научится ничему изъ книгъ. Знаете, что приходитъ мнѣ въ голову? Одинъ изъ насъ, наиболѣе свободный отъ занятій и обязанностей, долженъ научить больную словамъ Господнимъ и воспитать ея душу.-- И онъ добавилъ съ улыбкою:

-- По моему мнѣнію, изъ всѣхъ насъ наименѣе занятой человѣкъ -- Амелія.

Эти слова вызвали всеобщее удивленіе. Глаза старухъ зажглись благоговѣйнымъ возбужденіемъ при мысли о милосердной миссіи, исходившей изъ этого самаго дома. Дона Жоакина Гансозо объявила съ живостью, что она завидуетъ Амеліи, и возмутилась, когда та расхохоталась вдругъ безъ причины.

-- Ты думаешь, я не могла-бы исполнять эту, обязанность съ такимъ-же благоговѣніемъ, какъ ты? Вотъ ты уже гордишься своимъ добрымъ дѣломъ. Смотри, этимъ умаляются твои заслуги!

Но Амелія продолжала заливаться нервнымъ смѣхомъ, откинувшись на спинку стула и стараясь подавить невольную веселость.

Маленькіе глазки доны Жоакины заискрились гнѣвомъ.

-- Это неприлично, наконецъ!-- закричала она. Но ее успокоили, а Амелію заставили поклясться на Евангеліи, что она смѣялась только отъ нервнаго возбужденія.

-- Въ сущности, она справедливо гордится,-- сказала дона Марія.-- Это великая честь для всего дома. Если кто-нибудь узнаетъ...

Но Амаро строго перебилъ ее:

-- Никто не долженъ знать этого, дона Марія. Добрыя дѣла перестаютъ быть угодными Багу, если человѣкъ гордится и чванится ими!

Дона Марія смущенно потупила глаза отъ стыда, и всѣ единогласно рѣшили, что Амелія будетъ ходить раза два въ недѣлю къ разбитой параличомъ дѣвочкѣ, чтобы читать ей Житія Святыхъ, учить молитвамъ и наставлять на путь истины.

-- Однимъ словомъ,-- закончила дона Марія, обращаясь къ Амеліи:-- я могу сказать тебѣ только одно: тебѣ повезло, какъ никому изъ насъ.

Руса вошла съ подносомъ среди всеобщаго смѣха, вызваннаго "глупостью доны Маріи", какъ сказала покраснѣвшая Амелія. И такимъ образомъ она и отецъ Амаро получили возможность видѣться безпрепятственно, во славу Божію и на зло врагу рода человѣческаго.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Они встрѣчались каждую недѣлю одинъ или два раза. Отецъ Амаро предупреждалъ наканунѣ дядю Эшгельаша о своемъ приходѣ, и тотъ оставлялъ дверь дома еле притворенной, подметалъ аккуратно весь домъ и готовилъ свою комнату -- къ приходу дорогихъ гостей. Амелія вставала рано въ такіе дни; ей всегда надо было починить или подгладить что-нибудь въ своемъ туалетѣ. Мать очень удивлялась ея небывалому кокетству, но Амелія объясняла всегда, что должна "пріучить Того къ чистотѣ и аккуратности". Одѣвшись, она садилась ждать одиннадцати часовъ, съ лихорадочнымъ румянцемъ на щекахъ, разсѣянно отвѣчая на вопросы матери и не сводя глазъ съ часовъ. Наконецъ, старые часы глухо скрипѣли, били одиннадцать, и Амелія уходила, на-скоро поцѣловавъ мать и заглянувъ мимоходомъ въ зеркало.

Она шла всегда осторожно, боясь, что ее замѣтятъ. Если по дорогѣ встрѣчался бѣднякъ, она непремѣнно подавала ему милостыню, чтобы задобрить Господа Бога -- друга нищихъ и бродягъ. Особенно пугала ее площадь передъ соборомъ, гдѣ Ампаро, жена аптекаря, сидѣла съ шитьемъ у окна, точно на наблюдательномъ посту. Амелія закутывалась плотнѣе въ накидку, опускала зонтикъ ниже и проходила черезъ соборъ въ домъ звонаря. Если Амаро не было еще, она шла прямо въ кухню, не заглядывая къ Тото, и останавливалась у окна, не сводя глазъ съ двери ризницы.

Амаро являлся, наконецъ. Это было въ началѣ марта; ласточки уже прилетѣли и весело чирикали въ окружающей тишинѣ. Священникъ галантно срывалъ иногда цвѣточекъ для Амеліи; она стучала по стеклу отъ нетерпѣнія. Онъ шелъ скорѣе и останавливался у двери, пожимая ей руку и пожирая ее глазами. Затѣмъ они отправлялись къ Тото и угощали ее пирожнымъ, которое приносилъ священикъ.

Кровать больной дѣвочки стояла въ комнатѣ рядомъ съ кухней, и худенькое тѣльце несчастнаго, чахоточнаго существа совсѣмъ исчезало въ сѣнникѣ подъ сбитымъ одѣяломъ. Съ тѣхъ поръ, какъ отецъ Амаро сталъ бывать въ домѣ звонаря, у дѣвочки явилась странная манія "казаться человѣкомъ", какъ говорилъ дядя Эшгельашъ. Она одѣвала бѣлую кофточку, помадила волосы и не разставалась съ маленькимъ зеркаломъ и гребенкой, спрятанными подъ подушкой.

Амелія присаживалась на минутку у кровати, спрашивая азбуку и заставляя дѣвочку назвать ту или другую букву. Затѣмъ Тото должна была повторить молитву, которой учила ее Амелія. Священникъ ждалъ на порогѣ, засунувъ руки въ карманы и чувствуя себя неловко подъ любопытнымъ взоромъ дѣвочки; она не спускала съ него блестящихъ глазъ, оглядывая éro фигуру съ изумленіемъ и живѣйшимъ интересомъ. Онъ не чувствовалъ теперь состраданія къ бѣдной Тото, находилъ ее дикою и упрямою, ненавидѣлъ самый домъ звонаря. Амеліи было также тяжело просидѣть нѣсколько минутъ подлѣ больной, но она боялась прогнѣвать Господа Бога. Тото ненавидѣла ее, повидимому, отвѣчала рѣзко, а иногда сердито молчала, отвернувшись къ стѣнѣ. Однажды Она даже разорвала азбуку. Если-же Амелія хотѣла поправить ей шаль на плечахъ или одѣяло, она вся съеживалась отъ злости.

Амаро терялъ, наконецъ, терпѣніе и дѣлалъ Амеліи знакъ. Она немедленно подавала больной иллюстрированныя Житія Святыхъ.

-- Посмотри теперь картинки... Прощай, я пойду наверхъ съ отцомъ Амаро помолиться Богу, чтобы Онъ послалъ тебѣ здоровья. Не разорви только книжку, это грѣшно.

И они поднимались наверхъ въ то время, какъ больная съ жадностью вытягивала шею и слѣдила за ними мысленно, прислушиваясь къ скрину ступенекъ; ея лихорадочно-блестящіе глаза затуманивались слезами бѣшенства. Спальня звонаря наверху была очень низенькая комнатка безъ обоевъ, съ потолкомъ изъ почернѣвшихъ досокъ, прямо покрытыхъ черепицами. Амаро смѣялся каждый разъ надъ приготовленіями, которыя дѣлалъ дядя Эштельашъ къ ихъ приходу -- у стола, передъ Евангеліемъ и стаканомъ съ водою, стояло рядомъ два стула...

-- Это для нашей бесѣды, чтобы я внушилъ тебѣ обязанности монахини,-- говорилъ онъ, закатываясь веселымъ смѣхомъ.

-- Ну, такъ внушай,-- шептала она, становясь передъ священникомъ съ распростертыми объятіями, и страстная улыбка обнажала ея бѣлые, блестящіе зубы.

Онъ осыпалъ горячими поцѣлуями ея шею и волосы, кусалъ иногда ухо; она вскрикивала, и оба молча прислушивались, не безпокоится ли больная внизу. Амаро запиралъ ставни и дверь. Дѣвушка медленно раздѣвалась и, когда юбки падали на полъ къ ея ногамъ, стояла минуту неподвижно, вся бѣлая въ окружающемъ мракѣ. Священникъ готовился тѣмъ временемъ, громко пыхтя. Она быстро творила крестное знаменіе и ложилась въ постель.

Но ей можно было оставаться только до двѣнадцати часовъ. Когда они не слышали боя часовъ съ соборной колокольни, Амелія все-таки знала время по пѣнію пѣтуха по сосѣдству.

-- Мнѣ пора, голубчикъ,-- говорила она утомленнымъ голосомъ.

Они лежали еще нѣсколько минутъ молча, тѣсно прижавшись другъ къ друту. Въ щели между балками потолка проникали тамъ и сямъ лучи свѣта; иной разъ кошка мягко переступала по крышѣ, расшатывая черепицы.

-- Охъ, пора,-- говорила Амелія.

Священникъ удерживалъ ее, цѣлуя безъ конца въ прелестное ушко.

-- Лизунъ!-- шептала она.-- Отпусти меня.

Она быстро одѣвалась въ темной комнатѣ, открывала ставни, обнимала на прощанье лежавшаго на постели Амаро и нарочно двигала съ шумомъ стульями и столомъ, чтобы возвѣстить больной объ окончаніи религіозной бесѣды,

Амаро не переставалъ цѣловать ее; она убѣгала тогда, хлопнувъ дверью, и отецъ Амаро спускался вслѣдъ за нею, проходилъ быстрыми шагами по кухнѣ, не глядя на Тото, и исчезалъ за дверью ризницы.

Амелія заходила еще на минутку къ больной спросить, понравились-ли ей картинки. Но дѣвочка либо лежала, закутавшись съ головой въ одѣяло и крѣпко уцѣпившись за него, либо сидѣла на кровати и разглядывала Амелію съ порочнымъ любопытствомъ. Ноздри ея расширялись; она обнюхивала ее; та отступала въ безпокойствѣ, краснѣла, говорила, что пора итти, забирала Житія Святыхъ и уходила, проклиная лукавое созданіе.

На площади собора она видѣла каждый разъ Ампаро у окна надъ аптечкой и рѣшила однажды, что слѣдуетъ изъ осторожности разсказать ей по секрету о благочестивыхъ урокахъ Тото. Послѣ этого Ампаро окликала ее при каждой встрѣчѣ, свѣшиваясь надъ перилами балкона:

-- Ну, какъ-же поживаетъ Тото?

-- Ничего.

-- Она уже выучилась читать?

-- Разбираетъ по складамъ.

-- А молитву Богородицѣ?

-- Знаетъ.

-- Ахъ, ты -- святой человѣкъ, голубушка!

Амелія скромно опускала глаза. Карлосъ тоже былъ посвященъ въ ея тайну и подходилъ къ двери, чтобы высказать свои искреннее одобреніе и симпатію.

-- Вы -- настоящій апостолъ,-- говорилъ онъ.-- Это великое дѣло. Ступайте, святая женщина, кланяйтесь мамашѣ.

И онъ возвращался въ аптеку и затоваривалъ съ помощникомъ:

-- Вотъ, поглядите, сеньоръ Аугусто. Вмѣсто того, чтобы проводить время въ разныхъ глупостяхъ, съ кавалерами, какъ другія дѣвушки, она дѣлается ангеломъ-хранителемъ и проводитъ лучшее время своей жизни у постели дѣвочки, разбитой параличомъ. Посудите сами: развѣ философія, матеріализмъ и прочія свинскія ученія могутъ внушать людямъ подобные поступки? Никогда! Только религія способна на это!