Белинский в своих отзывах о Некрасове точно предвидел, что последнему суждено будет стать во главе разночинного фланга русской художественной литературы. В 40-е годы, когда и либеральные представители помещичьей интеллигенции и немногочисленные интеллигенты-разночинцы единым фронтом боролись против полицейско-самодержавного строя, позиция Некрасова в том "именно виде, в каком мы ее обрисовали, была еще не совсем ясна, но со второй половины 50-х гг., когда под влиянием необходимости в разрешении целого ряда практических задач единый фронт распался, и, в процессе все наростающей дифференциации, либеральные "отцы" и радикальные "дети" оказались "на различных сторонах баррикады", позиция Некрасова уже не возбуждала никаких сомнений, навлекая на него ярую ненависть "отцов" и не менее пламенную симпатию "детей". Впервые же Некрасов стал на эту позицию при активной поддержке Белинского.
В воспоминаниях Панаевой сохранились отголоски тех споров, которые вел Белинский со своими друзьями и по поводу произведений Некрасова, в частности по поводу рассказа "Петербургские углы". Боткин не одобрил этого рассказа. "Он развивал мысль, -- читаем у Панаевой, -- что такую реальность в литературе нельзя допускать, что она зловредна, что обязанность литературы -- развивать в читателях эстетический вкус" и т. п.
"Здоров будет организм ребенка, если его питать одними сладостями! -- возражал Белинский.-- Наше общество еще находится в детстве, и если литература будет скрывать от него всю грубость, невежество, мрак, которые его окружают, то нечего ждать прогресса... Я дам вам голову на отсечение, что у Некрасова есть талант и, главное, знание русского народа, непониманием которого мы все (отличаемся... Я беседовал с Некрасовым и убежден, что он будет иметь значение в литературе..."
Трудно сомневаться, что отношение Белинского к Некрасову, как к писателю, который "будет иметь значение в литературе", явилось не столько результатом прочтения одного рассказа, сколько выводом из этих впечатлений, которые выносил Белинский от совместной с Некрасовым работы в "Отечественных Записках". Что такая совместная работа имела место, -- на это указывает целый ряд источников. "В ту зиму, -- пишет Панаева о зиме 1842 г., -- Некрасов очень редко бывал у нас, но зато часто виделся с Белинским и стал писать разборы в отделе библиографии "Отечественных Записок". В письме к Краевскому от 8 июля 1843 г., отвечая "а упреки Краевского в том, что для отдела библиографии он дал ему мало материала, Белинский, находившийся тогда на побывке в Москве, говорит: "Я оставил вам несколько рецензий, а книг, -- вы пишете сами, -- в Питере нет: а между тем вы еле-еле можете расплачиваться с Некрасовым, Сорокиным и прочей голодной братией, работающей за меня". "Работать за Белинского" -- это значило уметь писать в его духе, выдерживая, хотя бы до некоторой степени, ту линию, которую он неуклонно проводил в своих критических статьях и рецензиях. Белинский, очевидно, считал Некрасова способным быть его временным заместителем. В тех предсмертных автобиографических записках, о которых уже упоминалось, есть определенное указание на то, что еще до знакомства с Белинским рецензии Некрасова совпадали иногда по своему содержанию с рецензиями Белинского. "Случалось, -- читаем мы в них, -- так: обругаю Загоскина в "еженедельной газете", потом читаю в "ежемесячном журнале" о том же" {В автобиографии Некрасова ("Новый Мир", 1925 г., No 1), в свою очередь, содержатся аналогичные указания на совпадения в критических отзывах его и Белинского, причем для характеристики этих совпадений употреблено выражение: "Замечательное сходство".}. Упоминаемая здесь "еженедельная газета" -- это, конечно -- "Литературная Газета", в которой сотрудничал Некрасов, а "ежемесячный журнал" -- "Отечественные Записки", в которых работал Белинский.
Действительно, подобные совпадения на страницах этих периодических изданий встречались довольно часто.
Так в рецензии на "Русские народные сказки" Сахарова в "Литературной Газете" от 15 мая 1841 г. Некрасов подчеркнул исключительное значение народной словесности и необходимость замены распространенных в то время на книжном рынке лубочных фальшивок подлинными народными сказками. Те же взгляды высказал и Белинский в июньской книжке "Отеч. Записок" того же года.
Не менее показательно будет сопоставить следующие отзывы, из рецензий Некрасова и Белинского на "Альбом избранных стихотворений, посвященных прекрасному полу".
У Некрасова:
("Лит. Газ." от 25 янв., 1824 г.)
"В отделении романсов, кроме прекрасной пьесы Пушкина: Птичка... кроме стихов Вельтмана: Луч надежды (из Пантеона Рус. Театра 1840) и еще двух-трех ль ее, все остальное очень старо и плохо.
У Белинского:
("Отеч. Зап.", февр. 1842 г.)
Кроме двух или трех посредственных стихотворений новейшего изделия да маленькой пьески Пушкина, все остальное в этом сборнике -- старое, теперь забытое, или новое в старом и забытом роде.
Также совпали и нападки Некрасова на барабанный патриотизм книжки "Русский патриот" ("Лит. Газ." от 15 февраля 1842 г.) с оценкой Белинского ("Отеч. Зап.", апрель, 1842 г.).
Разумеется, эти совпадения не были чистой случайностью: они явились результатом того, что Некрасов и рецензент воспитывался на статьях и рецензиях Белинского.
Так восторженные отзывы Некрасова о Поль де Коке (биогр. очерк в "Лит. Газете" от 8 марта 1842 г.), защита его от нападок со стороны неумеренных моралистов вполне соответствовали взглядам на творчество этого писателя, выраженным до того времени в ряде статей Белинского (впоследствии эти взгляды Белинского резко изменились). Вполне допустимо предположение, что эти совпадения и содержании рецензий, свидетельствовавшие о том, что Некрасов, как рецензент, способен был проводить критическую линию Белинского, и натолкнули Белинского на мысль использовать его для роли своего помощника и заместителя по работе в библиографическом отделе "Отеч. Зап.". Поскольку же Белинский задался этой мыслью, он должен был взять на себя подготовку Некрасова к обязанностям подобного рода. В незаконченном и, повидимому, неотправленном письме Некрасова к М. Е. Салтыкову-Щедрину прямо говорится, что "беседы" Белинского с ним имели характер "поучений" (см. ниже, стр. --). А вот одна из таких бесед-поучений", вернее отрывок из нее, в передаче предсмертных биографических записей.
-- "Вы верно смотрите, -- оказал однажды Белинский Некрасову, -- но зачем вы похвалили Ольгу {Нам не удалось с достоверностью установить, о какой Ольге здесь говорится. Возможно, что в своем разговоре Белинский вспомнил об Ольге -- героине рассказа Веревкина "Любовь петербургской барышни", помещенного во втором томе ("Ста русских литераторов": в рецензии на эту книгу "Лит. Газ" 1941 г., No 84) Некрасов мягко и доброжелательно отозвался о данном рассказе, тогда как Белинский дал резко отрицательную оценку его в No 7 "Отеч. Зап." 1841 г.}?
-- Нельзя, говорят, ругать все сплошь.
-- Надо ругать все, что нехорошо, Некрасов. Нужна одна правда".
Взявшись за какое-нибудь дело, Белинский не умел отдаваться ему наполовину; он обычно вкладывал в него всю свою душу. Одним из таких увлекших его дел явилась работа над умственным развитием Некрасова. "В 1843 г. я видел,-- писал В. В. Анненков M. M. Стасюлевичу под впечатлением смерти Некрасова,-- как принялся за "его Белинский, раскрывая ему сущность его собственной натуры и ее силы, и как покорно слушал его поэт, говоривший: "Белинский производит меня из литературной бродяги в дворяне" {Само собой разумеется, это выражение менее всего следует понимать в классовом смысл; Некрасов просто котел сказать, что под влиянием Белинского он делается писателем, стоящим на высоте умственных стремлений эпохи.}. Свидетельство Анненкова возможно было бы подкрепить рядом других свидетельств, но, думается, в этом нет надобности, ибо в достоверности приводимых им фактов едва ли возможно сомневаться {Летом 1843 г. -- читаем у Тургенева,-- Белинский... лелеял и рекомендовал и выводил в люди Некрасова". Некрасов благоговел перед Белинским,-- записал в своем "Дневнике" Достоевский -- и, кажется, всех больше любил его за всю свою жизнь... О знакомстве его с Белинским я мало знаю, но Белинский его угадал с самого начала и, может быть, сильно повлиял на настроение его поэзии. Несмотря на всю тогдашнюю молодость Некрасова и на разницу лет их, между ними наверное уже и тогда бывали такие минуты и уже сказаны были такие слова, которые влияют навек и связывают неразрывно..."}.
Каких же результатов добился Белинский в своих усилиях сделать из Некрасова писателя, стоящего на уровне передовых стремлений эпохи? Думается, эти результаты и велики и несомненны. Начать с того, что в эти именно годы Некрасов стал вырабатываться в настоящего критика. Его статьи иногда принимались за статьи самого Белинского (об одном таком эпизоде рассказывает Панаева, см. "Воспоминания", стр. 134), и это очень радовало Белинского. Явно преувеличивая критические таланты Некрасова, он иногда готов был утверждать следующее: "Вы писывали превосходные рецензии в таком роде, в котором я писать не могу и не умею".
А вот другой отзыв Белинского, который, если он относится к статье Некрасова о "Воспоминаниях Булгарина", отнюдь нельзя упрекнуть в преувеличениях: "Я помню, -- писал Белинский Кавелину от 7 дек. 1847 г., -- кажется, в 1842 или в 1843 г. он писал в "Отечественных Записках" разбор какого-то булгаринского издания с такой злостью, ядовитостью, с таким мастерством, что читать наслаждение и удивление".
Но так как не критика являлась истинным призванием Некрасова, а поэзия, то неизмеримо более важным является то, что "беседы и поучения" Белинского помогли Некрасову сначала усвоить идеологию наиболее передовых общественных кругов того времени, а затем и отразить ее в своих поэтических произведениях, которые с этого времени начинают привлекать общее внимание и влиять в определенном духе на умонастроение широких читательских кругов. Прежде всего необходимо отметить, что социальные противоречия тогдашнего строя были осознаны и осмыслены Некрасовым не без участия Белинского. Правда, на многое в этой области Некрасову раскрыли глаза личные переживания в годы недавней отчаянной борьбы за существование, но и Белинский, несомненно, помог ему уразуметь вопиющую несправедливость социального строя, основанного на неравномерном распределении жизненных благ. Не забудем, что как раз в те же годы, к которым относится сближение Некрасова и Белинского, последний особенно был увлечен утопическим социализмом. Те пылкие дифирамбы социализму, которые содержатся в письмах Белинского к друзьям, само собой разумеется высказывались им и в беседах с ними, высказывались, по всей вероятности, с большими, чем в письмах, горячностью и подъемом. Напомним знаменитую тираду из письма к Боткину от 8 сентября 1841 года:
"Я теперь в новой крайности -- это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия, альфою и омегою веры и знания. Все из нее, для нее и к ней. Она вопрос и решение вопроса. Она (для меня) поглотила и историю, и религию, и философию. И потому ею объясняю теперь жизнь мою, твою и всех, с кем встречался я на пути к жизни... Социальность, социальность -- или смерть! Вот девиз мой. Что мне в том, что живет общее, когда страдает личность? Что мне в том, что гений на земле живет в небе, когда толпа валяется в грязи?.. Что мне в том, что для избранных есть блаженство, когда большая часть и не подозревает о его возможности? Прочь же от меня блаженство, если оно достояние мне одному из тысяч! Не хочу я его, если оно у меня не общее с меньшими братьями моими! Сердце мое обливается кровью и судорожно содрогается при взгляде на толпу и ее представителей. Гope, тяжелое горе овладевает мною при виде и босоногих мальчишек, играющих на улице в бабки, и оборванных нищих, и пьяного извозчика, и идущего с развода солдата, и бегущего с портфелем подмышкой чиновника, и довольного собою офицера, и гордого вельможи. Подавая грош солдату, я чуть не плачу, подавши грош нищей, я бегу от нее, как будто сделавши худое дело и как будто не желая слышать шелеста собственных шагов своих. И это жизнь: сидеть на улице в лохмотьях, с идиотским выражением на лице, набирать днем несколько грошей, а вечером пропить их в кабаке -- и люди это видят, и никому до этого нет дела! Не знаю, что со мной делается, но иногда с сокрушительною тоскою смотрю я по нескольку минут на девку..., и ее бессмысленная улыбка, печать разврата, со всей непосредственностью рвет мне душу, особенно, если она хороша собою... И настанет время -- я горячо верю этому -- настанет время, когда не будет богатых, не будет бедных, ни царей ни подданных, но будут братья, будут люди... И это сделается через социальность. И потому нет ничего выше и благороднее, как способствовать ее развитию и ходу. Но смешно и думать, что это. может сделаться само собою временем, без насильственных переворотов, без крови. Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданиями миллионов. К тому же: fiat justitia -- pereat mundus" {Т. е.-- "Да будет справедливость, хотя бы погиб мир".}. Вчитываясь s эти пламенные строки, а выраженные в них мысли Белинский, конечно, не один раз развивал в разговорах с Некрасовым, нетрудно заметить, что некоторые образы этого письма Белинского нашли себе место в творчестве Некрасова. Например, образы оборванных нищих ("Петербургские углы"), пьяницы ("Пьяница"), извозчика ("Извозчик"), чиновника ("Чиновник"), публичной женщины ("Еду ли ночью по улице темной", "Убогая и нарядная"). Заключительная же мысль о неизбежности "в борьбе за лучшее социальное будущее "насильственных переворотов", "крови" впоследствии была сформулирована Некрасовым в "Саше":
Нужны не годы,
Нужны столетья и кровь и борьба,
Чтоб человека создать из раба...
Возьмем другой пример. В единственной печатной статье Белинского, где его социалистическая идеология отразилась, несмотря на цензурную узду, с достаточной полнотой и определенностью, в статье о романе Евгения Сю "Парижские тайны" ("Отеч. Зап." 1844 г., No 4), Белинский набрасывает, между прочим, образ "нравственного человека", едва ли не предопределивший идеологическую установку известного стихотворения Некрасова "Нравственный человек", написанного, кстати сказать, еще при жизни Белинского. "В наше время, -- читаем мы здесь, -- слова "нравственность" и "безнравственность" сделались очень гибкими, и их теперь легко прилагать по произволу к чему вам угодно. Посмотрите, например, на этого господина, который с таким достоинством носит свое толстое чрево, поглотившее в себя столько слез и крови беззащитной невинности,-- этого господина, на лице которого выражается такое довольство самим собою, что вы не можете не убедиться с первого взгляда в полноте его глубоких сундуков, схоронивших в себе и безвозмездный труд бедняка, и законное наследство сироты. Он, этот господин с головою осла на туловище быка, чаще всего и с особенным удовольствием говорит о нравственности и с особенной строгостью судит молодежь за ее безнравственность, состоящую в неуважении к заслуженным (т. е. разбогатевшим) людям, и за ее вольнодумство, заключающееся в том, что она не хочет верить словам, не подтвержденным делами"...
И когда, характеризуя роман Сю, Белинский говорит: "автор хотел представить развратному, эгоистическому, обоготворившему златого тельца обществу зрелище страданий несчастных, осужденных на невежество и нищету, а невежеством и нищетою -- "а порок и преступления..." -- и далее: "автор водит читателя по тавернам и кабакам, где собираются убийцы, воры, мошенники, распутные женщины, -- по тюрьмам, в больницы, в дома умалишенных, по чердакам и подвалам, где скрываются бедные семейства, круглый год бледные от голода и изнурения, а зимою дрожащие от стужи, потому, что они не знают, что такое дрова..." -- не кажется ли вам, что здесь дано изложение тематики стихов Некрасова за эти годы?! Недаром впоследствии, перечисляя объекты своего поэтического творчества в "Поэте и гражданине", Некрасов, невольно, конечно, (повторил Белинского:
Без отвращения, без боязни
Я шел в тюрьму и к месту казни,
В суды, в больницы я входил... и т. д.
Несмотря на частые совпадения образов, мы далеки от мысли утверждать, что Некрасов перекладывал, в стихи то, что слышал от Белинского или читал в его статьях. Отмеченное явление свидетельствует лишь о том, что когда социалистическое умонастроение Белинского передалось Некрасову, то перед его поэтическим воображением тем легче должны были возникнуть образы, рисовавшиеся Белинскому, что они были хорошо знакомы ему по недавним непосредственным впечатлениям его жизни. Во всяком случае, социалистическая настроенность определила собою основной мотив произведений Некрасова средины и второй половины 40-х гг., -- резкое противопоставление двух миров: мира "запуганной и задавленной", беспощадно эксплоатируемой бедноты и мира властных и самодовольных представителей эксплоатирующих классов, причем миру экоплоатируемых автор отдает все свои симпатии, а на мир эксплоататоров, изображаемый со всеми аксессуарами "гнусной рассейской действительности", столь ненавидимой Белинским, изливает еще невиданные в русской литературе "горечь и злость".
Возможно, что и внимание, уделяемое в эти годы Некрасовым народу, т. е. крестьянству, внушено ему до некоторой степени Белинским. Не говоря уже о том, что в статьях и письмах рассматриваемого периода Белинский не упускал случая указывать на тяжелое положение крестьян, в частности крепостных, и это могло оказать известное влияние на тематику Некрасова,-- в одной из статей великого критика мы находим форменный призыв в народ, подхваченный и Некрасовым.
Статья Белинского, которую мы имеем здесь в виду, это -- статья о "Сельском чтении" ("Совр." 1848 г., No 1). Утверждая в ней, что "русский народ -- один из способнейших и даровитейших народов в мире", Белинский не закрывает глаза и на темные стороны народной жизни, к которым, прежде всего, относит "невежество, старые, закоренелые привычки и предрассудки" и т. д. "Самое верное лекарство против всех этих зол должно состоять", по мнению Белинского, "в успехах цивилизации и просвещения". Успехи же цивилизации и просвещения зависят от активности интеллигенции, культурных личностей. По Белинскому, (народ это -- "почва, хранящая жизненные соки всякого развития", а "личность -- цвет и плод этой почвы". Белинский в рассматриваемой статье близко подходит к мысли о долге всякого интеллигента способствовать благу народа. "Человек, отделившийся от народа образованием, -- пишет он, -- наблюдая и изучая народный быт, может научить простого человека лучше пользоваться тем, с чем тот обращался всю жизнь свою... Мало того: узнавши что-нибудь полезное от народа, образованный человек может возвратить народу это же самое, у него взятое приобретение в улучшенном виде".
Нет надобности распространяться, что в этих словах в зачаточном виде нашла себе выражение система взглядов позднейшего народничества, твердо усвоенная впоследствии Некрасовым и побуждавшая его неустанно взывать к умелым "сеятелям", с "бодрыми лицами" и с "полными жита кошницами", в которых так нуждалась, по его мнению, "нива народная". К народничеству в его чистом виде Некрасов стал склоняться не ранее 70-х гг. Для нас же, в (виду специальной установки нашей статьи, особенно интересно подчеркнуть, что в том же году, когда писалась статья Белинского о "Сельском чтении", Некрасов некоторые из ее основных мыслей вложил в уста Каютина, героя своего романа "Три страны света", печатавшегося в 1848--49 гг. в "Современнике". "Я, -- заявляет Каютин, -- много люблю русского крестьянина потому, что хорошо его Знаю", -- и обращается ко всякому, кто "после обычной жажды дел впал в апатию я сидит сложа руки, кого тревожат скептические мысли, безотрадные и безвыходные", с горячим советом "прокатиться по раздольному нашему отечеству, побывать среди всяких людей, посмотреть всяких див. В столкновении с народом он увидит, что много жизни, здоровых и свежих сил в нашем милом и дорогом отечестве; увидит, что все идет вперед... Увидит и устыдится своего бездействия, своего скептицизма, и сам, как русский человек, разохотится, расходится: откинет лень и положит посильный труд в сокровищницу развития, славы и процветания русского народа"...
Не лишнее будет здесь отметить, что основная тенденция романа "Три страны света" -- прославление честного буржуа-предпринимателя, стремящегося к наживе -- могла быть, как справедливо указал в свое время К. И. Чуковский (см. "Былое" 1923 г., No 22), опять-таки внушена Белинским, который к концу своей жизни утверждал, что "внутренний прогресс гражданского развития в России начнется не ранее, как с той минуты, когда русское дворянство превратится в буржуазию" (в письме к Анненкову от 15 февраля 1848 г.). "Это убеждение, -- читаем у Чуковского, -- Белинский вывез из своей предсмертной поездки во Францию. Он уверял, что третье сословие, которое тогда еще было вольнолюбиво и декларировало самые высокие чувства, уничтожит все тяготы феодального быта. Он приветствовал эту денежную власть, как победительницу неправосудного строя, как один из этапов к вожделенному братству и равенству. Он высказал свое убеждение Анненкову, но до Анненкова оно не дошло. Несомненно, что, вернувшись домой умирать, Белинский не раз повторял свою центральную мысль друзьям, в том числе и молодому Некрасову. Некрасов единственный понял ее до конца. Он понял ее даже лучше, чем Белинский, так как она формулировала то, что он давно уже чувствовал сам. Ему достаточно были нескольких слов, чтобы он утвердился в своем ощущении, что деньги для тогдашней России есть хартия вольности, что их вторжение в русскую жизнь знаменует собою если не полное раскрепощение народа, то хоть ослабление прежних крепей. Да и как ему было не понять этого! Он был первый поэт города, первый плебей, первый разночинный поэт, как же ему было не чувствовать, что в деньгах -- творческая свобода и сила! Он носил это ощущение в крови, и не он один, а очень многие".
Однако, при всей справедливости этих слов, нельзя не подчеркнуть самым решительным образом, что симпатии к "буржуазии" лишь кратковременный, а потому и мало характерный эпизод в идеологическом пути Некрасова. Ранее "Трех стран света", в 1845--46 гг., Некрасов в таких своих стихотворениях, как "Современная ода", "Секрет" ("опыт современной баллады"), клеймил ее самым беспощадным образом; после же "Трех стран света", особенно, в 60-е, 70-е годы, Некрасов уже постоянно выступает прямо-таки с громоносными обличениями по ее адресу. Достаточно назвать всем известные "Железную дорогу" и поэму "Современники".
Говоря о работе Белинского над умственным развитием Некрасова и отнюдь не упуская из виду того, что Белинский, как указывалось выше, был лишь необыкновенно сильным и чутким проводником тех влияний, которые коренились в социально-экономических и политических условиях эпохи и среды, следует остановиться на вопросе о том, как вырабатывалось литературное, profession de foi Некрасова и в чем оно состояло. Эпоха и среда создала в русской литературе -40-х гг. так называемую "натуральную школу"; Белинский был ее страстным апологетом и пропагандистом; вслед за ним и Некрасов мало-по-малу стал убежденным и последовательным ее сторонником. Когда Некрасов в 1852 г. откликнулся на смерть Гоголя, этого, в истолковании Белинского, родоначальника и главы натуральной школы, стихотворением "Блажен незлобивый поэт", великий критик, если бы только был жив, целиком и полностью подписался бы под мыслями, высказанными в нем, ибо они были его собственными мыслями. И когда в начале тех же 50-х гг. в ожесточенных спорах с Боткиным и Тургеневым, упрекавшими его стихи в "грубой реальности", советовавших ему "бросить воспевать любовь ямщиков, огородников и всю деревенщину", "ибо "это фальшь, которая режет ухо", Некрасов упрямо защищал свое право изображать то, что он видел и глубоко (прочувствовал, хотя бы это были тяжелые и мрачные стороны жизни,-- то он в полном смысле этого слова являлся продолжателем традиций Белинского последних лет его жизни. Более того, споры Некрасова с Боткиным и Тургеневым, как передает их Панаева, поразительно напоминают споры Белинского с некоторыми из его современников, нашедшие отражение в его статьях. Вот тому наглядный пример, взятый из статьи Белинского о "Повестях, сказках и рассказах Казака Луганского" ("Современник", 1847 г., т. I): "В нашей литературе,-- говорится здесь, -- нашлось довольно критиков аристократов, которых оскорбила, зацепила за живое эта любовь г. Даля к простонародью. Как-де, в самом деле, унижать литературу изображением грязи и вони простонародной жизни? Как выводить на сцену чернь, сволочь, мужиков-вахлаков, баб, девок? Это аристократическое отвращение от грязной литературы деревень очень остроумно выразил един карикатурист-аристократ, изобразив молодого автора одной прекрасной повести из крестьянского быта роющимся в помойной ям... Но подобные люди не стоят опровержений. Мужик -- человек, и этого довольно, чтобы мы интересовались им так же, как и всяким барином". Когда, наконец, в 1856 г., на рубеже новой эпохи, в литературе началась открытая борьба пушкинского и гоголевского направлений, причем на стороне первого были представители дворянской литературы, второе же опиралось, главным образом, на разночинные ее слои с автором "Очерков гоголевского периода" во главе, Некрасов ни минуты не колебался, на чью сторону ему стать. В письме к Тургеневу от 30 декабря 1856 г. он категорически заявляет, что никакого иного направления, чем то, которое определяется "обличением и протестом", не признает, добавляя: "его создал не Белинский, а среда, оттого они и пережили Белинского, и совсем не потому, что "Современник", в лице Чернышевского, будто бы подражает Белинскому".
Из этой выдержки, между прочим, явствует, что мысль о направлении, выражающем "обличение и протест", т. е. гоголевском направлении, иначе говоря натуральной школе, тесно была связана в сознании Некрасова с мыслью о Белинском.
Приведенных фактов и соображений, думается, с избытком достаточно, чтобы вопрос о степени и характере влияния Белинского на Некрасова считать, в основных чертах, проясненным. Некрасов сам подвел итог этому влиянию в одной из бесед с Н. А. Добролюбовым. "Жаль, -- говорил он своему собеседнику, -- что ивы сами не знали этого человека. Я с каждым годом все сильнее чувствую, как важна для меня потеря его. Я чаще стал видеть его во сне, и он живо рисуется перед моими глазами. Ясно припоминаю, как мы с ним вдвоем часов до двух ночи беседовали о литературе и о разных других предметах. После этого я всегда долго бродил по опустелым улицам в каком-то возбужденном настроении, столько для меня было нового в высказанных им мыслях... Вы, вот, вступили в литературу подготовленным, с твердыми целями и ясными принципами. А я? Заняться своим образованием у меня не было времени, надо было думать о том, чтобы не умереть с голоду! Я попал в такой литературный кружок, в котором скорее можно было отупеть, чем развиться. Моя встреча с Белинским была для меня спасением... Что бы ему пожить подольше! Я был бы не тем человеком, каким теперь"... (А. Я. Панаева, "Воспоминания", Лнгр. 1927 г., стр. 403).
Не только в разговорах с друзьями, но и в стихах Некрасов твердил о том же. Называя Белинского в лирической комедии "Медвежья охота" "учителем", он раскрывает здесь и сущность этого учительства:
Ты нас гуманно мыслить научил,
Едва ль не первый вспомнил о народе,
Едва ль не первый ты заговорил
О равенстве, о братстве, о свободе...
Заметим, что эти незабываемые строки писались почти через двадцать лет после смерти Белинского ("Медвежья охота" была написана в 1867 году). В период его непосредственного общения с Белинским чувство (благодарности и приязни к нему, усиливаемое обоянием на редкость привлекательной и светлой личности "неистового Виссариона", естественно должно было бы ощущаться еще сильнее.