От общих соображений, необходимых для достижения сути отношений Некрасова и Тургенева, обратимся к более детальной характеристике этих отношений, причем будем базироваться на письмах этих писателей, документальном материале, имеющем несомненные преимущества над материалом не-документальным, каковы, например, воспоминания.
Письма Некрасова к Тургеневу (см. книгу Пыпина о Некрасове) сохранились в количестве 61 номера. Писем же Тургенева к Некрасову было напечатано 24, не считая 7 записок без даты (из них 13 писем и 1 записка напечатаны в "Русской Мысли", 1903 г., No 11; 10 писем и 6 записок напечатаны нами в "Голосе Минувшего", 1916 г., No 5--6, и 1 письмо нами же в "Некрасовском Сборнике", СПБ, 1918 г.).
Таким образом, если не считать записок, то писем Тургенева к Некрагаву дошло, покамест, до нас несколько более 1/3 общего количества писем Некрасова к Тургеневу.
Мы не имеем в виду подробно останавливаться на содержании писем Некрасова в виду того, что книга Пыпина, в которой они напечатаны, в достаточной степени известна, но несколько замечаний по поводу них считаем необходимым сделать.
Первое, что бросается в глаза при изучении этих писем, это разительная неравномерность при распределении их по годам. Почти половина писем (28 из 61) относится к 1856--1857 гг. Если, с одной стороны, здесь не осталось без влияния то обстоятельство, что Некрасов часть этого времени проводил за границей, а следовательно имел относительный досуг, который и мог использовать в целях переписки с приятелями, то, с другой стороны, очень вероятно, что именно в 1856--57 годы, когда уже наступили в русской общественной жизни события, породившие в недалеком будущем дифференциацию общества с ее неизменным спутником -- партийностью, Некрасову особенно хотелось укрепить свои дружеские связи с Тургеневым и достигнуть с ним полного единомыслия в вопросах литературно-общественного порядка может быть потому, что он уже смутно предчувствовал, что различное к ним отношение сыграет впоследствии роль фермента разложения их долголетней дружбы. Однако об этом будет сказано ниже, а пока лишь отметим, что рассматриваемые письма изобилуют такими выражениями, которые с полной определенностью свидетельствуют о наличии между корреспондентами на редкость теплых и сердечных взаимоотношений.
Некрасов, прежде всего, любил в Тургеневе близкого и симпатичного ему человека. В соответствии с этим и его письма к нему пестрят изъявлениями самой горячей дружбы. Эти выражения делаются особенно частыми и по тону своему все более задушевными, чем ближе подходит время к середине 50-х гг. В письме Некрасова от 16 мая 1851 г. впервые прозвучало интимное "ты"; в письме от 17 ноября 1851 г. поэт говорит о своей любви к Тургеневу, желании иметь от него почаще известия и с нежностью вспоминает их старые отношения; в одном из июньских писем 1856 г. с трогательной деликатностью касается интимнейшего вопроса в жизни Тургенева -- его скорбной, немало мук и терзаний приносившей любви к Виардо; в октябрьском письме того же года Некрасов "ужасно радуется в надежде пожить" с Тургеневым в Риме; в Письме от 30 февраля 1857 г. содержится настоящее любовное признание ("милый Тургенев, право, тебя очень люблю -- в счастливые мои минуты особенно убеждаюсь в этом"); в письме того же года -- прямо-таки необычайные по своей проникновенной нежности слова: "Будь весел, голубчик, глажу тебя по седой головке. Без тебя, брат, как-то хуже живется". Число подобных выдержек было бы возможно в несколько раз увеличить, но и приведенных достаточно, чтобы судить о том, как дорог был для Некрасова Тургенев, как человек. Даже в шуточную оду, посвященную Тургеневу >и написанную в 1854 г., со специальной целью посмеяться над его недостатками, Некрасов внес эмоционально-любовный тон. "Ода" кончается словами:
И в этом боязливом муже
Я все решительно люблю.
Люблю его характер слабый,
Когда, повесив длинный нос,
Причудливой, капризной бабой
Бранит холеру и понос.
И похвалу его большую
Всему, что ты ни напиши,
И эту голову седую
При моложавости души.
Не менее теплоты и дружеской экспансивности проявлял Некрасов, когда ему приходилось говорить о Тургеневе, как о писателе. Уже первые рассказы из серии "Записок охотника" вызвали ряд очень сочувственных отзывов Некрасова (например: "мне эти ваши рассказы по сердцу пришлись" -- или "рассказы ваши так хороши и такой производят эффект, что затеряться им в журнале не следует"). Высоко ставил Некрасов и литературные достоинства тургеневских пьес, которые только на нашей памяти дождались общего признания. Так в письме от 12 сен. 1848 г. по поводу комедии "Где тонко, там и рвется" Некрасов писал Тургеневу: "Без преувеличения скажу вам, что вещицы более грациозной и художественной в нынешней русской литературе вряд ли отыскать". Очень "нравились Некрасову также и комедии: "Завтрак у (предводителя" :и ("Холостяк" {О "Холостяке" Некрасов поместил даже особую статейку в No li "Современника" за 1847 г., (перепечатанную и вдумчиво комментированную Ю. Г. Оксманом в его книге "И. С. Тургенев. Исследования и материалы", Одесса, 1921 г.}. Как бы подводя итог своим суждениям о произведениях Тургенева, относящихся к концу 40-х гг., Некрасов утверждал, что, говоря о его последних трудах, "приходится только хвалить и дивиться -его успехам". Из отзывов первой половины 50-х гг. отметим похвалы Некрасова статье Тургенева об Аксакове {Статья Тургенева о "Записках ружейного охотника" напечатана была в No 1 "Современника" за 1853 г.} и заявление по поводу нападок В. Боткина и Н. Кетчера на недоконченный тургеневский роман, которого Некрасов тогда еще не читал, что он, только "лишившись здравого смысла", поверит, чтобы Тургенев "мог написать этой дряни". В 1855 году из уст Некрасова выливается уже целый дифирамб по адресу Тургенева. Некрасов прямо заявляет, что "из всех ныне действующих русских писателей" Тургенев "обязан сделать наиболее". Еще горячее отзывы последующего времени, среди которых нередко встретить даже преувеличения (напр., "ты поэт более, чем все русские писатели после Пушкина, взятые вместе").
Искренно любя Тургенева как человека, очень высоко ставя его как писателя, Некрасов чрезвычайно ценил его, как сотрудника журнала. В критические минуты, а их было (немало в безвременье "мрачного семилетья", Некрасов буквально вызвал к Тургеневу ("явись спасителем "Современника"!) и, признавая его "радение" о "Современнике", утверждал, что пока он сотрудничает в журнале -- "все... ничего", но уйди он -- "то хоть закрывай лавочку".
Казалось бы, при таких отношениях Некрасова к Тургеневу дружба между ними должна была бы отличаться особою прочностью, тем более, что Тургенев платил Некрасову тою же монетою. В письмах Тургенева к нему мы постоянно встречаемся и с выражениями дружеской заботливости об его здоровье, и с настойчивыми приглашениями приехать к нему, и с (Просьбами писать почаще, и с благодарностями за присланные письма. Это еще внешняя, так сказать, сторона отношений. Внутренняя определяется интимнейшими признаниями, подобных которым Тургенев никому почти не желал, касавшимися отношений его к Виардо (напр., в письмах от 24--12 августа 1857 г., от 18--20 января 1858 г. и от 8 апреля нового стиля 1858 г.), и горячими изъявлениями любви и доверия, как, например, те, которые содержатся в письме из Куртавнеля (от 24--12 авг. 1857 г.), писанном под свежим впечатлением только что разъяснившегося денежного недоразумения: "я так же люблю тебя, как любил прежде... не сомневайся ibo мне, как я в тебе не сомневаюсь".
Что касается до отношения Тургенева к поэзии Некрасова, то в это (время оно не имело еще ничего общего с позднейшим, глубоко трогательным отношением (см. нашу статью о Некрасове в "Современнике" 1915 г., No 3). В 1847 г., извещая Белинского (Белинский. Переписка, т. III, стр. 385; письмо из Парижа от 26--14 ноября 1847 г.) о (получении NoNo "Современника", которые читаются им теперь с "волчьей жадностью", Тургенев обращается к нему со следующей просьбой: "Во-первых, скажите от меня Некрасову, что его стихотворение в 9-й книжке меня совершенно с ума свело; денно и нощно твержу я это удивительное произведение и уже наизусть выучил". Отзыв Тургенева сделался известным Некрасову, и он в письме к Тургеневу, относящемуся к декабрю 1847 г., делает о нем совершенно определенное упоминание: "Похвалы, которыми обременили вы мои последние стихи в письме к Белинскому..." и т. д. Несколько позднее, в письме к самому Некрасову от 18 ноября 1852 г. ("Русская Мысль" 1903 г., No 1) Тургенев так оценивает присланное ему поэтом новое стихотворение, предназначавшееся для No 1 "Современника" за 1853-г.: "Скажу тебе, Некрасов, что твои стихи хороши, хотя не встречается в них того энергичного, горького взрыва, которого невольно от тебя ожидаешь; притом, конец кажется как бы пришитым... Но первые 12 стихов отличны и напоминают пушкинскую фактуру".
Заметим кстати, что в первом случае речь идет о стих. "Еду ли ночью по улице темной", а во втором о стих. "Муза". Сравнение с Пушкиным, неизменно вызывавшем самое благоговейное отношение со стороны Тургенева,-- это, с его точки зрения, высшая степень одобрения, которую только может заслужить поэт.
О полном сочувствии Тургенева в эту пору стихам Некрасова могут также свидетельствовать нижеследующие слова из письма последнего от 17 ноября 1853 г.: "Я вспомнил наши давние литературные толки, ту охоту, с которою я прочитывал каждое мое новое стихотворение, и то внимание, с которым ты меня слушал. Давние времена!" Отсюда с полной ясностью вытекает, что внимательное и благожелательное отношение Тургенева к поэзии Некрасова проявлялось не только в единичных случаях, по поводу отдельных стихотворений, а носило, если можно так выразиться, постоянный характер. Недаром Некрасов чрезвычайно дорожил тургеневскими отзывами, полагаясь на них больше, чем на чьи бы то ни было другие. Рассказав в письме от 7 декабря 1856 г. о своей усиленной работе над поэмою "Несчастные", свидетелем которой был Фет, Некрасов добавляет следующее: "Он мою вещь очень хвалит, но, кроме тебя, я никому не верю. Я -- ты не откажешь мне в этом -- дошел в отношении к тебе до той высоты любви и веры, что говаривал тебе самую задушевную мою правду о тебе. Заплати мне тем же". Ответ Тургенева, к сожалению, неизвестен, но из писем Некрасова от 18 и 30 дек. видно, что в нем заключалось, прежде всего, указание на цензурную невозможность напечатать поэму в ее настоящем виде, которое глубоко взволновало и огорчило Некрасова, (принужденного, вместо того чтобы послать поэму для напечатания в No 1 "Современника" за 1857 г., засесть за ее "порчу",-- а затем похвала ей ("спасибо за доброе мнение о Кроте" -- писал Некрасов).
Итак, насколько можно судить по этим отзывам, в 50-х гг. Тургенев отнюдь не принадлежал к отрицателям некрасовской поэзии. Весьма знаменательно, что свое сочувственное отношение к ней он выражал не только в письмах, но однажды выразил и печатню. Мы имеем в виду нижеследующие его слова из рецензии о стихотворениях Тютчева ("Современник", 1854 г., т. 14): "Легко указать на те отдельные качества, которыми превосходят его (Тютчева) более даровитые из теперешних наших поэтов: на пленительную, хотя несколько однообразную грацию Фета, на энергическую, часто сухую, жесткую страстность Некрасова, на правильную, иногда холодную живопись Майкова; но на одном только г. Тютчеве лежит печать той великой эпохи, к которой он относится и которая так ярко и сильно выразилась в Пушкине..." и т. д.
Отсюда следует, что Некрасов являлся для Тургенева одним из "более даровитых" современных поэтов с стоял на одной доске с высоко ценимыми им Фетом и Майковым.
Далее из писем Тургенева видно, почему Некрасов так благодарил его за "радение" о "Современнике". Тургенев не только приносил ему пользу усердным сотрудничеством, но и (принимал, до некоторой степени, участие в ведении журнала. Мы говорим, "до некоторой степени", так кал участие Тургенева не было активным {Анненков в своих "Литературных воспоминаниях" рисует несколько иную картину. "Тургенев, -- говорит он, -- был душой всего плана, устроителем его, за исключением, разумеется, личных особенностей, введенных в него будущими издателями, с которыми делил покамест все перипетии предприятия. Некрасов совещается с ним каждодневно; журнал наполнился его трудами". Однако свидетельство Анненкова относится только к очень ограниченному периоду времени, самому концу 1846 г., когда подготовлялся выпуск No 1 "Современника" новой редакции, а потому и не противоречит нашей точке зрения.}; оно выражалось главным образом, в подробных отзывах о содержании того или другого номера журнала (напр., в письмах от 18 ноября 1852 г. и от 16 декабря того же года), а также в составлении и обсуждении планов относительно желаемых в журнале "усовершенствований" ("в письме от 22 ноября 1857 г.).
Само собой разумеется, что подобные отношения в сфере совместной журнальной деятельности обоих писателей могли иметь место только при условии значительной близости их литературных мнений, симпатий и антипатий. Что такая близость, особенно в первой половине 50-х гг., существовала, тому можно привести многочисленные примеры. Вот несколько наиболее разительных из них. Достаточно было Некрасову отозваться об авторе "Детства" как о таланте "надежном", как Тургенев спешит выразить с ним свое полное согласие (в письме от 28 окт. 1852 г.); далее отзыв Некрасова о второй части романа Писемского "Батманов" вызвал почти аналогичную оценку его Тургеневым (28 окт. 1852 г.): "2 часть "Батманова"... поразила меня своею грубостью... После этой повести, не знаю почему, он мне иначе не представляется, как литературным городовым, разрешающим все вопросы жизни и сердца палкой!" -- писал Некрасов. "2-я часть "Батманова" из рук вон плоха. Ну, этот Писемский! Может он начать гладью, а кончить гадью"...-- вторил ему Тургенев. С другой стороны, достаточно было Тургеневу выразить свое возмущение Щербиной за "исполненную претензий дерзость", тиснутую им в "Москвитянине" (28 октября 1852 г.), как Некрасов заявляет о своей полной солидарности с его взглядом. Конечно, иной раз литературные мнения писателей расходились, но в общем во взглядах их на современную литературу до выступления на журнальную арену Чернышевского господствовало единомыслие.
Те выводы и заключения, которые только что были сделаны на основании переписки Тургенева и Некрасова, опубликованной Пыпиным в "Русской Мысли", всецело подтверждаются анализом писем Тургенева, напечатанным нами в "Голосе Минувшего". Не лишнее будет сделать на них несколько ссылок, свидетельствующих, что некоторые из основных мотивов содержания ранее напечатанных писем Тургенева выражаются в них ярче и определеннее. Так дружеские чувства Тургенева к Некрасову проявляются здесь с несравненно большей экспансивностью: "Смертельно желаю увидеть" (в письме от 16 окт. 1853 г.); повторные приглашения приехать (от 29 апр. и 21 мая 1855 г.); повторные же опасения, что Некрасов в ярославском одиночестве "заскучает и расхандрится" (там же); трогательные в своем постоянстве и неизменности заботы о здоровье Некрасова (особенно в письме от 10 июля 1855 г.); упорные советы писать биографию ("твоя жизнь именно из тех, которая, отложа всякое самолюбие в сторону, должна быть рассказана -- потому, что представляет так "много такого, чему не одна русская душа глубоко отзовется" -- в письме от 10 июля 1855 г.); "написать свою биографию твой долг" (в письме от 25 мая 1856 г.);-- вот несколько взятых наудачу примеров выражения этих чувств.
Весьма знаменательно также, что Тургенев, этот будущий беспощадный отрицатель поэзии Некрасова, теперь не скупился на восторженнейшие ей похвалы. Заявления: "Стихи твои "К**" просто пушкински хороши -- я их тотчас напамять выучил. Сделай одолжение, присылай мне твой рассказ в стихах {Стихи "К**" -- так было озаглавлено стихотворение Некрасова "Давно отвергнутый тобою", посланное им Тургеневу в письме от 30 июня 1855 г. Рассказ в стихах есть не что иное, как упоминаемая >в том же письме поэма Некрасова "Саша".} -- уверен, что в нем есть чудесные вещи (в письме от 10 июля 1855 г.); в Москве твои последние стихи (особенно "Муза") произвели глубокое впечатление. Даже Хомяков признал тебя поэтом. Какого же тебе лаврового венка!" (от 25 мая 1856 г.) -- говорят сами за себя и ни в каких комментариях не нуждаются. Что они были сделаны не под влиянием случайного настроения, об этом позволяет судить та настойчивость, с которой Тургенев напоминал Некрасову о необходимости издать собрание его стихов возможно скорее (в письме от 29 апр. и 2 сент. 1855 г.), и та радость, которую юн обнаружил при известии о пропуске "всех вещей" Некрасова цензурою (от 4 июня 1856 г.). Нельзя не отметить также, как внимательно отнесся Тургенез к просьбе Некрасова перевести для него несколько пьес Бернса и ознакомить его с размером подлинника, просьбы, вызванной желанием поэта "переложить" Бернса в стихи" (от 10 июля 1855 г.).
Если, таким образом, Тургенев стремился быть полезным Некрасову, облегчая выполнение его литературных замыслов, то, с другой стороны, он и сам искал иной раз у него поддержки. Так но получении от Некрасова письма, в котором он убеждал Тургенева не полагаться на огульно отрицательные отзывы Кетчера и Боткина об его романе, Тургенев выражает в "своем ответе (от 16 окт. 1853 г.) досаду, что не распорядился прислать первую часть своего произведения именно ему и Панаеву. Сравнительно бодрая оценка своего труда ("что-то мне говорит, что (роман не совсем так плох, как он им показался") явилась, вероятно, следствием похвал, содержащихся в некрасовском письме. Еще явственнее поддержка Некрасова сказалась несколькими месяцами позднее. Услышав, что Тургенев находится в моменте "распадения" и считает свое писательское поприще оконченным, а себя выдохшимся, Некрасов поспешил заявить своему другу, что он "из всех "ныне действующих русских писателей обязан сделать наиболее"... Это лестное для самолюбия Тургенева суждение осталось не безрезультатным. В своем ответе (10 июля 1855 г.) он благодарит за его "одобрительное увещание" и обещает напрячь последние силы хотя бы для того, чтобы оправдать хорошее мнение приятелей".
Подобные отношения между писателями, естественно, привели к тому, что между ними установилось полнейшее доверие, которое внушило Тургеневу, например, эти слова: "Ты можешь комедийку мою пихнуть, Куда хочешь -- это совершенно от тебя зависит" (в письме от 4 июня 1856 г.). Самое дорогое, что есть у писателя, это его произведения, и раз он право распоряжаться ими передает своему приятелю, то, очевидно, он ему вполне доверяет.