Свою миссию посмертного, если так можно выразиться, друга Некрасова "и апологета его памяти А. Ф. Коей выполнял и как писатель-мемуарист, и как лектор, и наконец, как владелец некрасовского архива.
Остановимся на каждой из этих сторон его деятельности особо.
Воспоминания Кони о Некрасове, включенные во второй том книги "На жизненном пути" (СПБ, 1912 г.) общеизвестны. В них повествуется о знакомстве автора с Некрасовым, начавшемся в конце 50-х годов, т. е. тогда, когда Кони-сын был еще гимназистом, и заполнившемся вместе с жизнью поэта. Наибольший интерес представляют те страницы воспоминаний, в которых Кони рисует личность Некрасова, в частности рассказ об их беседе, посвященной картам, к котором был так привержен Некрасов. "В этой беседе,-- пишет Кони,-- он раскрыл передо мною болезненную психологию человека, одержимого страстью к игре, непреодолимо влекущею его на эту рискованную борьбу между счастьем и опытом, увлечением и выдержкой, запальчивостью и хладнокровием, где главную роль играет не выигрыш, не приобретение, в своеобразное сознание своего превосходства и упоение победы..."
В одно из посещений Анатолия Федоровича автором настоящих строк Кони сообщил ему кое-какие подробности о карточной игре поэта, не вошедшие в текст его воспоминаний. Заговорив однажды с Кони о своих карточных выигрышах, Некрасов объяснял их следующим образом: "Первое, отец, играю я в карты по определенной системе. Приеду в клуб, начну в одну игру. Вижу -- не везет. Брошу. Начну в другую. Опять не везет. Опять брошу. Переберу несколько игр, пока не попаду на такую, в которой карта идет. А карта идет всегда полосою. Нужно полосу-то эту уловить и за нее держаться -- тогда наверное в выигрыше будешь. Окончится полоса везения -- нужно скорей бросать игру... Второе, когда я еду в клуб и знаю, что там серьезная игра будет,-- я сначала высплюсь хорошенько, "потом ванну возьму; в воду рому подолью. Ванна взбодрит женя, мысли у меня свежие, соображение ясное. Приезжаю в клуб, а там уже который день степные помещики режутся, выкупные свидетельства просаживают. Подходит ко мне один из степняков этих: "Не желаете ли сыграть?" -- "Отчего не сыграть". Садимся. Глаза у него мутные; лицо от пьянства опухло; изо рта винным перегаром разит; в голове мешается. Ну, где такому против меня устоять?! И верите ли, отец, играю я с ним, и все-то мне представляется, как у (себя в деревне этот барин распоряжался, как мужиков-то давил. И обыграть его для меня вдвойне приятно"... Передав слова Некрасова, Кони уже от себя добавил: "Я думал внести это признание в свои воспоминания, да потом побоялся--как бы лишнего повода для злословия по адресу Некрасова не дать. А между тем, я наверное знаю, ото играл он хоть и с тонким расчетом, но вполне "чисто; и честно. Меня этот вопрос одно время горячо интересовал, и я со многими партнерами Некрасова говорил. Все в один голос заявляли: "Сплетни о том, что Некрасов играл нечисто, решительно ни на чем не основаны". Да! и хранящиеся у меня письма Некрасова по карточным делам о том же свидетельствуют..." Автор настоящих строк выразил желание познакомиться с этими письмами. Кони ответил неопределенно, а во время одной из последующих встреч заявил: "а письма к Некрасову изо карточным делам я уничтожил, хотя в них, повторяю, ничего компрометирующего его не было. Но иные из них имели чересчур уж личный, и даже интимный характер, содержали нередко униженные просьбы отсрочить платежи проигранных денег. Тяжело было мне, знавшему и Некрасова и тех, кто ему эти письма писал, читать их". Не входя в обсуждение вопроса, насколько прав был Анатолий Федорович в этом случае, нельзя не отметить, что в основе его действий и здесь лежало стремление оберечь намять Некрасова от лишних нареканий. Такого рода нарекания никогда не оставляли его равнодушным. Когда в печати появлялись какие-либо статьи, содержащие в себе неблагоприятные суждения о личности Некрасова, Кони и волновался и огорчался. У автора этих (строк хранится письмо Анатолия Федоровича, в котором он благодарит его за печатные комментарии к воспоминаниям о Некрасове Е. Жуковской ("Былое" 1923 г., No 22), доказывающие фактическую необоснованность целого ряда обвинений, предъявляемых автором воспоминаний Некрасову. Не нравились Анатолию Федоровичу и проникавшие в печать отрицательные отзывы о подруге последних лет жизни поэта -- Зинаиде Николаевне. Нам неоднократно приходилось слышать от него, что Некрасов относился к Зинаиде Николаевне с полным уважением и не позволял в ее присутствии фривольных разговоров, которые, вообще говоря, любил, особенно в послеобеденные часы. Впоследствии Кони включил эту подробность в текст своих воспоминаний о Некрасове, вышедших в дни столетия рождения поэта отдельным изданием.
Как уже отмечалось выше, Кони поддерживал добрую память о Некрасове не только как мемуарист, но и как лектор.
Не будет, думается, лишним сказать здесь несколько слов о лекциях Кони, посвященных русским писателям вообще. Когда в пылу борьбы за новый, рожденный Октябрьской революцией строй некоторые чересчур горячие головы готовы были презирать классическую литературу, как негодное наследие прошлого, Кони был одним из первых, восставших против такого взгляда. С этой целью он, 75-летний старец, пошел в массы, с лекциями о Пушкине, Толстом, Достоевском, Гончарове, Некрасове и т. д. И где только ни приходилось ему лекторствовать в эти годы! Он читал лекции и индустриальным рабочим, и красноармейцам, и кооператорам, и служащим Мурманской железной дороги, и студентам, и трудшкольникам и т. д. и т. п. Несмотря на свой возраст, несмотря на тяжелые последствия материальных невзгод, коснувшихся и его, читал он с подъемом и увлечением и пользовался неизменным успехом. Прямо поразительно, как этот глубокий старец, столь тесно связанный с высшими кругами дореволюционной России, умел найти слова, доходившие до сердца рабоче-крестьянских аудиторий. Верный завету Некрасова, он, маститый академик, блестящий оратор, глубокий мыслитель, имея около восьми десятков лет на плечах, выступил в роли "сеятеля знания, на ниву народную", и сеятеля "умелого", с "бодрым лицом" и с "полною жита кошницею". Для человека того общественного круга, к которому в течение многих Десятилетий принадлежал Кони, для человека его лет это неустанное и постоянное лекторство было: истинным подвигом. И во имя чего он его совершал? Во имя и во славу все той же русской литературы. Но, совершая этот подвиг, Кони надорвал свое сердце. Многие десятки публичных выступлений не могли пройти даром для 80-летнего лектора. Служение последних лет его жизни ускорило его кончину.
Что касается лекций Анатолия Федоровича собственно о Некрасове, а их, кстати сказать, он особенно любил читать, то, прежде всего, необходимо отметить, что они по-своему содержанию только частично повторяли его воспоминания. Воспоминания, вернее, составляли вторую часть каждой да этих лекций. Первую же часть Кони обычно посвящал характеристике Некрасова как поэта. О том, как строил он эту характеристику, можно судить по статье его "Мотивы и приемы творчества Некрасова" (см. в "Памятке ко дню столетия рождения Некрасова", ГИЗ, 1921 г.), представляющей собой как бы конспект того, что говорил Кони в начале своей лекции. Конечно, статья эта, с точки зрения современного литературоведения, слабовата, Кони ведь никогда и не претендовал на звание записного литературоведа,-- но в устной передаче она производила очень сильное впечатление на тех, по большей части, простых людей, отнюдь не литературоведов, пред которыми произносилась. Особенно нравилось аудитории образное описание детства поэта и влияний, предопределивших, по мнению Кони, основное настроение и направление некрасовской поэзии. Это описание не лишено черт истинной художественности. "Вот его детство, -- потрет Кони, -- "средь буйных дикарей" в усадьбе отца -- жестокого и бездушного насильника, вокруг которого "разврат кипит волною грязной" и где страдает чистая и благородная мать, где приходится сливать слезы детского испуганного и трепещущего сердца со слезами оскорбленной и поруганной женщины. Куда уйти? Где отдохнуть от этой горькой обстановки, чтобы забыться хотя бы на время среди других картин? Пойти на берег соседней Волги? -- Но там вереницей в своеобразных хомутах тащат барки унылые и сумрачные бурлаки "с болезненным припевом ой! и в такт мотая головой", так незабываемо изображенные Репиным... Уйти в противоположенную сторону? -- Но там так часто идут по Владимирке в далекую и страшную Сибирь ссыльные и каторжные с выжженными клеймами на лице и бритой половиной головы, бряцая цепями, сменяясь но временам партиями горестно оплаканных семьей рекрутов, отправляемых на долгую безрадостную и исполненную бездушной строгости и бессмысленной шагистики службу. А кругом и дома и у соседей -- в мрачной области крепостного права -- грубые проявления власти владельцев крестьянских "душ". Вот где корни любви и гнева, проникающие поэзию Некрасова..."
Необыкновенно задушевный тон секций Кони, а лекций его о Некрасове в частности, его несравненный дар излагать любой вопрос, любую проблему удивительно просто и понятно, не впадая в то же время в слащавую вульгаризацию, более чем преклонный возраст самого лектора, за согбенным станом которого рисовались тени его великих современников, в своем совокупном воздействии на аудиторию давали необычайно сильный психологический эффект. То, что говорил Кони, этот неповторимый лектор-художник, захватывало и покоряло слушателей и неизгладимыми чертами врезывалось в их память. Самые беспокойные, недисциплинированные аудитории буквально замирали при первых звуках негромкого голоса Анатолия Федоровича. Успех вечера, на котором дал свое согласие выступить Кони, можно было потому заранее считать обеспеченным. Не боясь упрека в преувеличении, мы решаемся утверждать, что "некрасовские дни", павшие на декабрь 1921 г. (столетие рождения поэта), приобрели в Ленинграде значение крупного общественно-литературного события до заставили всколыхнуться весь город, еще не (залечивший тяжких ран, нанесенных годами разрухи, голода и интервенции, в (значительной мере благодаря тому, что их оживлял своим интенсивным участием Анатолий Федорович Кони. {Характеристика А. Ф. Кони, как лектора, в частности, как лектора о Некрасове и оценка его роли в "некрасовские дни" 1921 г. отнюдь не являются голословными. Автору настоящей статьи, в качестве одного из организаторов общественного празднования (памяти Некрасова в Ленинграде, приходилось много раз присутствовать на лекциях Кони.}
И в другом отношении наша общественность, литература и наука чрезвычайно обязаны Кони. Будучи душеприказчиком сестры поэта Анны Алексеевны; Буткевич и приняв после ее смерти на хранение ее архив, и архив этот заключал в себе бумаги (рукописи, письма, документы и т. д.), находившиеся на петербургской квартире Некрасова, Кони проявил к этому архиву на редкость внимательное и бескорыстное отношение. Можно сказать с уверенностью, что, за исключением сожженных писем по карточным делам, он сберег все доставшиеся бумаги, вплоть до последнего листочка. Затем, хотя Кони обладал преимущественными правами на использование материалов вверенного ему архива, он добровольно отрекся от этих прав, отрекся потому, что, не считая себя историком литературы, находил более справедливым передать их тем, кто посвятил себя этой науке. Он снабжал материалами некрасовского архива А. Н. Пыпина, Е. А. Ляцкого, К. И. Чуковского, пишущего эти строки и некоторых других лиц. Снабжал с полной готовностью, разумеется, совершенно безвозмездно, хотя не мог не понимать, что материальная ценность архива понижается по мере того, как все большее и большее количество заключающихся в нем материалов подвергается обработке, а затем публикации. Для Кони в этом случае его материальные интересы, интересы владельца архива, не имели никакого значения. Он думал отнюдь не о тех выгодах, которые мог бы извлечь от принадлежащих ему бумаг, он думал об интересах объективного изучения жизни и творчества Некрасова. А это изучение встретило бы на своем пути большие трудности, если бы Кони не шел навстречу просьбам немногочисленных "некрасововедов". Мало того, в 1921 г. Кони большую часть некрасовских материалов передал молодому Некрасовскому музею в Ленинграде, который едва ли мог бы даже именоваться музеем, если бы Кони не обогатил его своими материалами. Несколько позднее очень значительный вклад был сделан Кони в Пушкинский дом Академии Наук СССР.
Наконец не лишнее будет упомянуть о той настойчивости, которую (проявил Кони в 80-е и 90-е годы, добиваясь, чтобы новгородское земство, получившее от него: деньги {Роль Кони в устройстве Чудовской школы освещается в заключительной части его "Воспоминаний о Некрасове", где он сообщает ряд объективных сведений по этому делу.} (они были частью собраны по подписке, частью выручены от продажи изданных Буткевич сочинений Некрасова) на устройство школы в Чудовской усадьбе поэта, осуществило это начинание, имевшее опять-таки целью почтить память автора "Русских женщин" и "Кому на Руси жить хорошо". Трудно, кажется, сделать больше для почившего писателя, чем сделал Кони для Некрасова. Оказанное, между прочим, объясняет, почему предлагаемая вниманию читателей книга посвящена памяти Анатолия Федоровича.