Не имея в виду подробно останавливаться та тех литературных фактах, которые все более и более обостряли отношения между двумя разнородными половинами редакции "Современника", напомним, что важнейшими из них надо считать не резкие нападки Чернышевского на Авдеева ("Современник" 1853 г., No 2), писателя, не пользовавшегося среди поколения "отцов" особым авторитетом, и не иронический разбор им книжки "Новые повести". Рассказы для детей" ("Совр." 1855 г., No 30), хотя в нем и можно видеть уколы по адресу Григоровича, как автора рассказов из простонародного быта, а известную статью Чернышевского об "Асе" Тургенева "Русский человек на rendez vou" ("Атеней", 1858 г., No 18) и еще более известные статьи Добролюбова "Литературные мелочи прошлого года" ("Современник" 1859 г., NoNo 1 и 4) и "Что такое обломовщина?" (там же, 1859 г., No 5). Было бы излишне доказывать, что эти статьи, родственные по духу, являлись отходною для старшего поколения, преобладающем типом которого был тип "лишнего человека", столь художественно обрисованный Тургеневым и Гончаровым. Пусть в своем походе против "отцов", независимо от того, какое обличие они принимали: Рудина ли, героя ли "Аси", Обломова ли и пр. и пр., Чернышевский и Добролюбов базировались на художественном материале, даваемом творениями самих "отцов", -- это отнюдь не могло избавить последних от горьких и обидных размышлений о том, что на их поколении ставится крест, и кем же!-- "мальчишками", тем более что Чернышевский и Добролюбов по своему психологическому складу не были склонны ко всякому рода недомолвкам и, высказывая свои мнения, сообразовались прежде всего со своим внутренним убеждением, а не с тем, как они будут приняты тем или другим влиятельном литератором. Это свойство обоих "молодых" сотрудников "Современника", неизменно проявляемое ими в сфере литературной, не одинаково было присуще им в сфере житейских отношений: Чернышевский был много мягче и уступчивее Добролюбова, тогда как прямолинейная угловатость этого последнего не хотела признавать никаких компромиссов, мало того, не всегда считалась с так называемыми "приличиями". Отсюда ясно, что если Чернышевский страшно раздражал старых сотрудников "Современника", то Добролюбова они просто не могли выносить и были даже в этом с своей точки зрения, не совсем правы. Вот что рассказывает Чернышевский о характере отношений Тургенева и Добролюбова, видевшихся очень часто, так как первый каждый день заезжал к Некрасову, а последний жил у него: "Я, кончив разговор с Некрасовым имеется в виду деловой разговор, спросил у него, что такое значит показавшийся мне раздраженным тон рассуждений Тургенева о Добролюбове. Некрасов добродушно рассмеялся, удивленный моим вопросом. "Да неужели вы ничего не видели до сих пор? Тургенев ненавидит Добролюбова". Некрасов стал рассказывать мне о причинах этой ненависти -- их две -- говорил он мне. Главная была давнишняя и имела своеобразный характер такого рода, что я со смехом признал ожесточение Тургенева совершенно справедливым. Дело в том, что давным-давно когда-то Добролюбов сказал Тургеневу, который надоедал ему своими то нежными, то умными разговорами: "Иван Сергеевич, мне скучна говорить с вами, и перестанем говорить", -- встал и перешел на другую сторону комнаты. Тургенев после этого упорно стал заводить разговоры с Добролюбовым каждый раз, когда встречался с ним у Некрасова, т. е. каждый день, а иногда и не раз в день. Но Добролюбов неизменно уходил от него или на другой конец комнаты, или в другую комнату. После множества таких случаев Тургенев отстал, наконец, от заискивания задушевных бесед с Добролюбовым, и они обменивались только обыкновенными словами встреч и прощаний, или если Добролюбов разговаривал с другими, и Тургенев подсаживался к этой группе, то со стороны Тургенева были попытки сделать своим собеседником Добролюбова, но Добролюбов давал на его речи односложные ответы и при первой возможности отходил в сторону" (см. "Современный Мир", 1911 г., No 11).
Разговор Некрасова с Чернышевским, упоминаемый здесь, который заставил ненаблюдательного Николая Гавриловича впервые задуматься об отношениях Тургенева и Добролюбова, происходил, по его словам, уже после напечатания статьи Добролюбова, о "Накануне" (в No 3 "Совр." 1860 г.). В (этом, однако, (позволительно сомневаться. Возможно, что в данном случае память изменила Чернышевскому; во всяком случае, та характеристика отношений Тургенева и Добролюбова, которая дана в этом разговоре, указывает на более раннее время. Как бы то ни было, но в начале 1859 г. между "отцами" и "детьми" началась открытая война. Правда, ареной ее, покамест, была еще не редакция "Современника", но это, конечно, не меняло сущности дела. На упомянутые статьи Добролюбова начала 1859 г. решил отвечать Герцен. В июньском- номере "Колокола" он поместил статью "Very danegerous",B которой позволил себе не только заговорить о "тлетворной струе" и "разврате мысли", якобы культивируемых "Современником", но и заподозрить редакцию этого журнала в том, что она находится под "наитием направительного и назидательного триумвирата" (т. е. цензурного триумвирата, состоявшего из гр. Адлерберга, Тимашева и Муханова) и, действуя своими нападками на либералов в руку реакции, может досви статься не только да Булгарина и Греча, но до Станислава на шее". Нельзя не присоединиться к оценке этой статьи, сделанной М. К. Лемке, который называет ее "резкой, несправедливой и оскорбительной" и недоумевает, как "мог дойти Герцен в своем "прекрасном далеке" до заподозревания "честности и неподкупности "Современника", в частности Добролюбова", и обнаружить столь "удивительное по своей колоссальности (непонимание мыслей" этого последнего.
Отношение ко всей этой истории Некрасова достаточно определяется отрывком из (дневника Добролюбова от 5 июня (см. "Полное собрание сочинений Добролюбова" (под редакцией Лемке, т. III). Замкнутый в себе и сдержанный редактор "Современника" был так потрясен "статьей Герцена, что заговорил о поездке в Лондон и о дуэли с ее автором {Некоторые черты в отношениях Некрасова и Герцена прояснены в нашей статье "Некрасов и Герцен" ("Заветы", 1913 г., No 1).}. До дуэли дело, конечно, не дошло, но и попытка договориться с Герценом через посредство Чернышевского, который с этой целью предпринял, на строго конспиративных началах, поездку в Лондон, осталась, повидимому, безрезультатной. Разговор Чернышевского с Герценом обнаружил только то, что собеседники не владеют общим языком. У нас нет определенных данных, которые освещали бы отношение Тургенева к начавшимся военным действиям между Герценом и "современниковцами". Однако можно быть совершенно уверенным в том, что он всецело стоял на стороне Герцена. В частности, к личности Некрасова у него в это время стало вырабатываться вполне отрицательное отношение. В письме к Фету от 1 августа 1859 г. он упоминает о "вонючем цинизме господина Некрасова", а самого Некрасова рисует в образе "злобно зевающего барина, сидящего в грязи". Впрочем, Тургенев все еще не рвал своих отношений с "Современником", хотя свой новый роман ("Накануне") отдал в другой журнал ("Русский Вестник"), что, конечно, являлось дурным симптомом. Статье Добролюбова о "Накануне" ("Когда же придет настоящий день") суждено было стать поводом для окончательного разрыва Тургенева с Некрасовым и "Современником".
Панаева в своих воспоминаниях утверждает, что Тургенев, благодаря нескромности цензора Б. (т. е. Бекетова) познакомившийся со статьей ранее ее появления в журнале, потребовал от Некрасова, чтобы было выкинуто все начало статьи, а когда Некрасов попытался было возражать, поставил ему настоящий ультиматум в особой записке, гласивший: "Выбирай: я или Добролюбов". На воспоминания Панаевой-Головачевой среди некоторых исследователей нашей литературы установился взгляд, как на источник весьма недостоверный. Мы менее, чем кто-либо другой, склонны отрицать, что они действительно изобилуют и искажениями, и преувеличениями, и даже фактическими ошибками, но, тем не менее, не можем не согласиться с мнением покойного Пыпина, что в них "при некоторых личных пристрастиях, много совсем справедливого" (см. книгу о Некрасове, стр. 68). Так и ее рассказ о событиях, сопровождавших Появление в печати статьи Добролюбова о "Накануне", представляется нам в основе своей внушающим доверие, тем более, что он подтверждается и другими источниками. Так П. М. Ковалевский, сотрудничавший тогда в "Современнике", в своих "Встречах на жизненном пути" ("Русская Старина" 1910 г., No 1) подтверждает факт просмотра Тургеневым статьи Добролюбова раньше ее напечатания, а М. К. Лемке на страницах "Полного собрания сочинений" Добролюбова (изд. Панафидиной?, т. IV, стр. 32) опубликовал письмо цензора Бекетова, к Добролюбову от 19 февраля 1860 г., в котором Бекетов выражал желание повидаться с Добролюбовым, чтобы перетолковать об его статье и некоторых сокращениях в ней, якобы необходимых в виду цензурных требований и во внимание к интересам Тургенева. "Напечатать так, -- писал здесь Бекетов,-- как она вылилась из-под вашего пера, по моему убеждению, значит обратить внимание на бесподобного Ивана Сергеевича, да не поздоровилось бы и другим, в том числе и слуге вашему покорному"... Эти слова Бекетова дают достаточное основание утверждать, что найденная нами нижеследующая записка Тургенева к Некрасову писана по поводу той же статьи Добролюбова:
"Убедительно тебя прошу, милый Н., не печатать этой статьи: кроме неприятностей, ничего мне наделать не может, она несправедлива и резка -- я не буду знать, куда бежать, если она напечатается. -- Пожалуйста, уважь мою просьбу. Я зайду к тебе.
Твой И. Т."
Трудно допустить, чтобы случайное совпадение, а не единство объекта, заставило Бекетова настаивать на сокращении и Тургенева на напечатании вовсе какой-то статьи, прикрываясь одним и тем же мотивом -- возможностью "неприятностей", очевидно, со стороны властей предержащих для Тургенева. Конечно, у "страха глаза велики", в особенности, когда мы испытываем его за себя, а таким в данном случае именно и был страх Бекетова и Тургенева, но, с другой стороны, нельзя отрицать, что статья Добролюбова о "Накануне" является одной из наиболее радикальных именно по своему политическому смыслу из всего наследия великого критика. Не забудем, что в ней явно сказалось сочувствие тому пункту социализма, который лежал в основании мировоззрения Чернышевского -- к благу реальной личности как главному критерию. Затем в этой статье с полной ясностью проявилась вера Добролюбснва в неизбежность революционной борьбы в России. Не уставая подчеркивать, что главная цель Инсарова заключается в том, чтобы "освободить" родину, Добролюбов выражал страстное убеждение, что наступает время появления русских Инсаровых, которым придется бороться за освобождение родины не с внешними, а с внутренними врагами. Относящиеся сюда строки его статьи в "Современнике" напечатаны не были; они гласили: "Для удовлетворения чувства, нашей жажды", нужен человек, как Инсаров, -- но русский Инсаров.
На что ж он нам? Мы сами говорили выше, что нам ее нужно героев-освободителей, что мы народ владетельный, а не порабощенный...
Да, извне мы ограждены, да если б и случилась внешняя борьба, то мы можем быть спокойны. У нас для военных подвигов всегда было довольно героев, и в восторгах, какие доныне испытывают барышни от офицерской формы и усиков, можно видеть неоспоримое доказательство того, что общество наше умеет тенить этих героев. Но разве мало у нас врагов внутренних? Разве не нужна борьба с ними и разве не требуется геройство для этой войны? А где у нас люди, способные к делу? Где люди цельные, охваченные с детства одной идеей, сжившиеся с ней так, что им нужно или доставить этой идее торжество, или умереть? Нет таких людей, потому что наша общественная среда до сих пор не благоприятствовала их развитию. И вот от нее-то, от этой среды, от ее пошлости и мелочности и должны освободить нас новые люди, которых появления так нетерпеливо и страстно ждет все лучше, все свежее в нашем обществе.
Трудно еще явиться такому герою: условия для его развития, и особенно для первого проявления его деятельности, крайне неблагоприятны, и задача гораздо труднее, чем у Инсарова. Враг внешний, притеснитель привилегированный, гораздо легче может быть застигнут и побежден, нежели враг внутренний, рассеянный повсюду в тысяче разных видов, неуловимый, неувязимый и между тем тревожащий вас всюду, отравляющий всю жизнь вашу и не дающий вам ни отдохнуть, ни осмотреться в борьбе. С этим внутренним врагом ничего не сделаешь обыкновенным оружием; от него можно избавиться только переменивши сырую и туманную атмосферу нашей жизни, в "которой он зародился, вырос и усилился, и обвеявши себя таким воздухом, которым он дышать не может.
Возможно ли это? Когда это возможно? Из этих вопросов можно отвечать категорически только на первый. Да, это возможно, и вот почему. Мы говорили выше о том, как наша общественная среда подавляет развитие личностей, подобных Инсарову. Но теперь мы можем сделать дополнение к нашим словам: среда эта дошла теперь до того, что сама же и поможет появлению такого человека".
Если принять во внимание, что Добролюбов, отнюдь не отказывая Тургеневу в понимании того, что его "прежние герои (т.-е. лишние люди. -- В. Е.-М.) уже сделали свое дело и не могут возбуждать прежней симпатии в лучшей части нашего общества", всячески (приветствовал проявленную Тургеневым готовность встать на дорогу, на которой совершается передовое движение настоящего времени", и готов был считать его художественное творчество своего рода "сильною пропагандою" (эти слова опять-таки были изъяты цензурою из текста "Современника"), то страхи Тургенева и Бекетова сделаются совершенно понятными. Первый, очевидно, опасался того, что его могут обвинить в предвозвещении скорого наступления революционного "дня", чуть ли не в "пропаганде"; второй -- того, что ему (будет поставлено в вину допущение публичного раскрытия Добролюбовым, опять-таки в целях все той же революционной пропаганды, тайного {Хотя в романе "Накануне" Тургенев проявил более радикальный образ мыслей, чем в каком-либо другом своем произведении, однако, справедливость требует оговорить, что едва ли он предвидел возможность толкования его романа в таком революционном духе, как это сделал Добролюбов.} смысла тургеневского романа. Нет надобности распространяться, что Тургенев выказал себя в данном инциденте отнюдь не с (лучшей стороны: и чтение статьи в корректуре, без ведома автора, и предъявление известных требований, имевших несомненный характер авторской цензуры, и самая (мотивировка этих требований соображениями вполне личного порядка,-- все это, конечно, ложные шаги. Сделались же эти ложные шаги возможными на почве резко уже обозначавшегося идейного расхождения Тургенева с новой редакцией "Современника". Внешним и чрезвычайно определенныс показателем того, как далеко зашло это расхождение, может служить тот факт, (что "Накануне" появилось не в "Современнике", а в "Русском Вестнике". При наличии прежних отношений -- это было бы, само собой разумеется, невозможно.
Мы далеки от мысли давать описываемой распре одностороннее толкование, т.-е. всю вину возлагать на Тургенева. Наша основная точка зрения сводится к тому, что виноватых в ней, собственно говоря, ре было, так как конфликт был вызван не столько личными причинами, которые могли играть и действительно играли лишь второстепенную роль, сколько различием мировоззрений и, пожалуй, еще в большей степени различием психологии "отцов" и "детей", разумея под теми и другими не столько представителей различных поколений, сколько представителей различных классовых групп. Если же становиться на точку зрения констатирования отдельных. ложных шагов, то, конечно, в них был повинен не только Тургенев, но и противная сторона. Бесспорною ошибкой "Современника" следует признать помещение в рецензии о книге Готорна "Собрание чудес, повести, заимствованные из мифологии" (1860 г., No 6) нескольких насмешливых и обидных замечаний, касающихся "Рудина". Автор рецензии (Чернышевский, а не Добролюбов, как предполагали прежде) упрекал Тургенева в том, что он, имея в виду изобразить М. А. Бакунина (имя не было названо), "человека, не бесславными чертами вписавшего свое имя в историю", в угоду своим "литературным советникам" вздумал было сделать из "льва" материал для "кариктуры". В результате из повести, которая должна была бы иметь высокий "трагический характер", "вышел винигрет сладких и кислых {насмешливых и восторженных страниц, как будто сшитых из двух разных повестей".
История создания "Рудина", тех колебаний, которые испытывал во время нее Тургенев, тех переделок, которым он подвергал своего героя,-- общеизвестна. Если дополнить ее сведениями, сообщенными Чернышевским в его воспоминаниях ("Совр. Мир", 1911 г., No 11, стр. 178--179), его можно считать установленным, что только что приведенный отзыв Ник. Гавр. о "Рудине" имеет за собой известные основания. Однако печатать его все же не следовало именно потому, что он приобретал явно тенденциозный характер в виду изменившихся отношений с Тургеневым, как не следовало позволять мелких выпадов по адресу Тургенева. {Примеры мелких выпадов "Современника" приводятся М. Н. Гутьяром в его книге "Ив. Серг. Тургенев", Юрьев, 1907 г., на стр. 239--240. } Конечно, существенного значения эта последние иметь не могли, так как в основе разрыва лежали несравненно более глубокие причины, о которых уже было достаточно говорено, но если бы редакция некрасовского журнала нашла в себе достаточно объективности, чтобы от них воздержаться, то это послужило бы только к ее чести.
Не останавливаясь на дальнейших подробностях разрыва, окончательно фиксированного письмом Тургенева к Панаеву с отказом сотрудничать в "Современнике" от 1--13 октября 1860 г. (оно, кстати сказать, не было передано Панаеву Анненковым) и полемикой между "Русским Вестником" (1861 г., No 1, ст. "Несколько слов вместо современной летописи") и "Современником" (1861 г., No 6, стр. 452--456 "Современного Обозрения"), но поводу предъявленного первым обвинения, что отзывы (второго о современных писателях стоят в зависимости от того, сотрудничают ли они в нем или нет: с прекращением расчетов на сотрудничество изменяется-де и "тон отзывов",-- отметим, что если в начале 1861 г. разрыв этот еще не носил характера полной непримиримости (15 января 1861 г. Некрасов отправил Тургеневу письмо, в котором делал попытку восстановить их добрые отношения, говорил о своей любви к Тургеневу, о том, что он неотступно думает о нем и даже несколько ночей сряду видит его во сне), то во второй половине 1861 г. и особенно в 1862 г. он уже принял формы, отнимавшие всякую надежду на: более или менее безболезненный исход. В No 2 "Современника" за 1862 г. в статье Чернышевского "В изъявление признательности" (по поводу отношений его к Добролюбову) был приведен рассказ о том, как в разговоре с ним, Чернышевским, Тургенев назвал его "просто змеею", а Добролюбова "очковой". В третьей же книжке журнала появилась пресловутая статья Антоновича об "Отцах и детях" -- "Асмодей нашего времени", в которой Тургенев весьма решительным образом был зачислен в ряды обскурантов и гонителей молодого поколения. Конечно, включение в статью Чернышевского рассказа о прозвище, данном Тургеневым Добролюбову, симпатии к которому были разогреты его безвременной кончиной, и, в особенности, помещение статьи Антоновича, написанной в тоне более чем резком, свидетельствовали о значительной степени раздражения, накопившегося против Тургенева в редакции "Современника".
Однако справедливость требует отметить, что это раздражение проистекало не из каких-либо личных мотивов. Чернышевский верил в справедливость своих слов, когда, отвечая "Русскому Вестнику", писал: "Нам стало казаться, что последние повести Тургенева не так близко соответствуют нашему взгляду на вещи, как прежде, когда его направление не было для нас так ясно, да и наши взгляды не были так ясны для него. Мы разошлись. Так ли? Ссылаемся на самого Тургенева" ("Современник" 1861 г., No 6). Тургенев в письме к Достоевскому от 3 октября 1861 г. выражал свое крайнее возмущение этой версией ("Современник" плюется и сознательно лжет"), ссылаясь на то, что у него есть письмо от Некрасова, "написанное в начале этого года, в котором он делает ему самые блестящие предложения". Однако, эта ссылка не совсем верна. Отмеченное выше письмо Некрасова к Тургеневу от 15 января 1861 г. -- о нем-то здесь и идет речь -- никаких "блестящих предложений" не заключало да и вопроса о повести касалось очень слегка. "Прошу тебя думать, -- писал Некрасов, -- что в сию минуту хлопочу не о "Современнике" и не из желания достать для него твою повесть, -- это как ты хочешь, -- я хочу некоторого света в отношении самого себя и повторяю, что это письмо (вызвало неотступностью мысли о тебе". Зато несколько выше Некрасов заявил с чрезвычайной определенностью: "Не могу думать, чтобы ты сердился н_а м_е_н_я (курсив автора) за то, что в "Современнике" появились вещи, которые могли тебе не нравиться. Я тут не виноват; поставь себя на мое место, ты увидишь, что с такими людьми, как Чернышевский и Доброл. (людьми честными, самостоятельные, что бы ты ни думал, и как бы сами они ни промахивались) -- сам бы ты так же действовал, т.-е. давал бы им свободу высказываться на их собственный страх"... Отсюда ясно, что наличность идейных разногласий между, Тургеневым и редакцией "Современника" в достаточной мере сознавалась и Некрасовым.