I
Бывают сопоставления имен искусственные, возникшие в результате случайных или же привходящих соображений. Никоим образом нельзя этого сказать о сопоставлении имен, составивших заголовок настоящей статьи.
Чернышевского и Некрасова связывали, во-первых, узы совместного руководящего участия в общественном движении их времени, во-вторых, узы товарищеской работы в одном и том же практическом деле -- журнале "Современник", в-третьих -- узы личного знакомства, основанного на взаимных уважении и приязни, знакомства, постепенно перешедшего в прочную дружбу.
Отношениями названных писателей за последние годы интересовался целый ряд исследователей. В обширных статьях Е. А. Ляцкого "Чернышевский в редакции "Современника" ("Современный Мир", 1911 г., NoNo 9, 10 и 11) немало страниц посвящено этим отношениям, причем исключительную ценность статьям Ляцкого придает то обстоятельство, что автор их воспользовался рядом неопубликованных материалов из архивов А. Н. Пыпина и семьи Чернышевского. Много позднее, уже после революции, Н. К. Пиксанов включил переписку Н. Г. Чернышевского с Некрасовым в особую книгу ("Переписка Чернышевского с Некрасовым, Добролюбовым и А. С. Зеленым", М. 1925 г.), снабдив ее вступительной статьей, составленной с присущей данному исследователю добросовестностью. Еще (позднее, в дни столетия со дня ращения Чернышевского, его отношения с Некрасовым были рассмотрены биографом и исследователем творчества Чернышевского Ю. М. Стекловым в его капитальном труде о Чернышевском ("Н. Г. Чернышевский. Его письма и деятельность", т. I, ГИЗ, 1928 г., см; гл. "Чернышевский и Некрасов" и "Чернышевский и "Современник"), а также на страницах журнала "На литературном посту" (1928 г., NoNo 1, 2, 3). Наконец, в том же 1928 г. журнал "Литература и марксизм"" (No 4) дал полный текст "Воспоминаний Чернышевского о Некрасове, Тургеневе и Добролюбове" (частично они были уже использованы Е. А. Ляцким в вышеупомянутых статьях его в "Современном Мире"), а также относящиеся к этим воспоминаниям выдержкам из неизданных писем Чернышевского к А. Н. Пыпину и его жене Ю. И. Пыпиной. Правда, в текст материалов, (помещенных в журнале "Литература и марксизм", не вошли "Заметки" Чернышевского о Некрасове, вызванные "биографическими сведениями" и "примечаниями" в посмертном издании стихотворений Некрасова 1879 г. {Издание это было предпринято сестрой поэта Анной Алексеевной Буткевич, "биографические сведениям (т. I) составлены А. М. Скабичевским, а "примечания" -- С. И. Пономаревым.}, но эти "Заметки" были напечатаны в 1905 году А. Н. Пыпиным в его книге о Некрасове и перепечатаны в 1906 году в X томе (ч. 2) "Собрания сочинений" Чернышевского.
Нам потребовались эти библиографические ссылки, главным образом, для того, чтобы пояснить характер предлагаемой вниманию читателей статьи о Некрасове и Чернышевском. Давать подробную характеристику их совместной работы и Личных отношений три условии, что вопросы эти нашли себе освещение в только что упомянутых работах и материалах, которые свежи еще в памяти интересующихся историей русской литературы и общественности, нам представлялась излишним, и мы предпочли сосредоточить наше внимание преимущественно на вопросе о том, сказалось ли на Некрасове влияние Чернышевского, как представители определенной общественной психо-идеологии, а если сказалось, то в чем именно.
Общественное движение, в котором и Чернышевский и Некрасов играли, бесспорно, первые роли, это -- движение 60-х гг., характеризуемое выступлением на общественную арену разночинной интеллигенции, вдохновлявшейся идеями материализма и революционного социализма. Материализм лег в основу философских и эстетических воззрений шестидесятников, революционный социализм определил их социально-политическое credo. В страстном стремлении претворить в жизнь свои верования, разночинцы шестидесятники натолкнулись на яростное сопротивление правительственной власти и имущественных классов, на косность широких масс, еще не научившихся отличать друзей от врагов, натолкнулись... но не опустили оружия. Нет! Несмотря на подавляющие силы врага, они мужественно бросились в бой... И боролись с тем большим воодушевлением, что в лице Чернышевского имели не только мудрого теоретика, четко формулировавшего и солидно обосновавшего важнейшие пункты их программы, но и талантливого вождя, управлявшего тактикой боевых действий. Некрасов, не отличавшийся глубиною образования, чуждавшийся активной революционной работы, не мог претендовать на роль такого вождя. Но он обладал огромным поэтическим талантом и как только осознал и усвоил основные стремления разночинцев, сделался вдохновенным певцом этих стремлений. Подлинный Тиртей освободительного движения 60-х гг. {Это выражение заимствуется нами из декларации петербургских писателей, принятой на собрании 9 марта 1917 г. (см. нашу статью "Революционная идея в поэзии Некрасова" в "Некрасовском сборнике" 1918 г., стр. 1).}, Некрасов пользовался исключительной популярностью среди своих современников, заставив их даже забыть о светозарном гении Пушкина. Нет надобности доказывать, что, как поэт, Некрасов слабее Пушкина, но тем не менее целые четверть века он в сознании наиболее передовой части русского общества решительно затмевал Пушкина.
Мы говорим о четверти века не ради красного словца. Когда в декабре 1877 г. над свежей могилой Некрасова Достоевский поставил поэта на ряду с Пушкиным, присутствовавшая на похоронах молодежь прервала его негодующими криками: "Он был выше Пушкина!" Среди кричавших, которые, собственно говоря, лишь повторили мнение Чернышевского, высказанное им еще в 1856 г. (см. "Переписку Чернышевского с Некрасовым и др."), находился и Георгий Валентинович Плеханов, тогда юноша, тогда еще народник-"землеволец". Не удовольствовавшись одними криками, Плеханов в своей речи, произнесенной на могиле, высказал ту же мысль о превосходстве Некрасова над Пушкиным. Придет время, и Плеханов сознается в ошибочности своего взгляда. Дело, однако, не в этом. Нам важно было лишь подчеркнуть, что в период от первых шагов на литературном поприще Чернышевского до первых общественных выступлений Плеханова Некрасов безраздельно царил над умами русских радикалов-разночинцев.
Популярность Чернышевского оказалась не менее долговечной, чем популярность Некрасова. "Властитель дум" поколения шестидесятников, Чернышевский, как известно, определил, в значительной степени, и умонастроение народников-шестидесятников. Хотя современные исследователи совершенно правильно указывают, что народники во многом исказили Чернышевского, возводя в догму наиболее слабые пункты его учения, но самый факт его огромного влияния на них неоспорим. И даже в 80-е и 90-е годы, когда поэзия Некрасова теряла уже свое обаяние {Причина этого заключалась, главным образом, в реакционности эпохи, в частности в начавшемся буржуазном перерождении интеллигенции.}, авторитет Чернышевского все еще стоял очень высоко в глазах всех тех, кто сколько-нибудь углубленно задумывался над вопросами экономического порядка, кто сколько-нибудь активно относился к проблемам русской общественности. Не составляли в этом отношении исключения и первые русские марксисты.
Признавая Чернышевского и Некрасова наиболее яркими представителями 60-х гг., нельзя пройти мимо вопроса о том, влияли ли они друг на друга в "идеологическом отношении.
Прежде всего, оказал ли какое-либо влияние старший по возрасту и к моменту знакомства с Чернышевским занимавший весьма видное в общественном смысле соложение Некрасов на Чернышевского? На этот вопрос приходится ответить отрицательно. Идеологического влияния Некрасова на Чернышевского не было и не могло быть, ибо ко времени своего вступления в ряды сотрудников "Современника" Чернышевский придерживался уже в достаточной степени определенных взглядов. Об этом говорит интереснейший дневник Чернышевского, напечатанный в полном виде на страницах недавно выпущенной ГИЗ'ом книги "Литературное наследие Чернышевского" {Не всем известно, что "Дневник" Чернышевского был им зашифрован и так искусно, что даже эксперты III отделения, пытавшиеся его расшифровать после ареста Николая Гавриловича в 1862 году, не справились с этой задачей. Расшифровать "Дневник" удалось младшему сыну Чернышевского Михаилу Николаевичу в результате длительной и напряженной работы.}.
Приведем несколько выписок из него, свидетельствующих, что уже в студенческие годы, 20-22 лет отроду, Чернышевский выработал себе те взгляды, которым, особенно говоря, оставался верен в течение всей своей жизни.
Вот запись его "Дневника" от 7 сентября 1848 г., заключающая в себе резкий выпад против либералов, под которым, разумеется, не усомнился бы подписаться Чернышевский и десятью годами позже: "Не люблю я господ, которые говорят: свобода, свобода -- и эту свободу ограничивают тем, что сказали это слово, а не вводят в жизнь, не уничтожают асоциальный порядок, при котором девять десятых -- орда, рабы и пролетарии..." Несколькими днями позже (запись от 18 сентября) Чернышевский с недопускающей двойного толкования определенностью говорит о своих политических, более того, партийных симпатиях: "я стал по убеждению в конечной цели человечества решительно партизаном "социалистов, коммунистов и крайних республиканцев... Противники этих господ нисколько в сущности их не понимают и воображают и клевещут на них, как я убедился". В декабре того же года (запись от 8 декабря) Чернышевский записывает в "Дневник" слова, превосходящие по яркости и определенности знаменитую "аннибаловскую клятву" Тургенева и отнюдь не уступающие в тех же отношениях клятве Герцена и Огарева на Воробьевых горах: "Я нисколько не подорожу жизнью для торжества своих убеждений, для торжества свободы, братства, равенства и довольства, уничтожения нищеты и порока и, если уверен буду, что мои убеждения восторжествуют, даже не пожалею, что не увижу дня торжества и царства их, и сладко будет умереть, а не горько"...
Арест петрашевцев, среди которых у Чернышевского было немало знакомых, исторгает из его уст настоящий вопль возмущения (запись от 25 апреля 1849 г.): "Ужасно подлая и глупая история... эти скоты, вроде этих -свиней Бутурлина и т. д., Орлова, Дуббельта и т. д., должны были бы быть повешены. Как легко попасть в историю, -- я, например, никогда не усомнился бы вмешаться в их общество, и со временем, конечно, вмещался бы".
Сидя в январе 1850 г. на гауптвахте, куда угодил за то, что попался навстречу одному из университетских заправил в расстегнутом сюртуке, Чернышевский вносит в>свой "Дневник" следующее знаменательное признание: "Я был [прежде] того мнения, что абсолютизм имеет естественное стремление препятствовать высшим классам угнетать низшие, что это противоположность аристократии, а теперь я решительно убежден в противном -- монарх, а тем более абсолютный монарх, только завершение аристократической иерархии, душою и телом принадлежащий к ней. Это все равно, что вершина конуса аристократии... Теперь говорю: [монархия], погибни, чем скорее, тем лучше, пусть народ не приготовленный вступит в свои права, во время борьбы он скорее приготовится... Пусть будут со мною конвульсии,-- я знаю, что без конвульсий нет никогда ни одного шага вперед"...
Наконец, оканчивая университет, Чернышевский в такой мере жаждет революционного взрыва, в такой мере верит в его неизбежность, что серьезно обдумывает планы того, каким образом ускорить этот взрыв. Сначала ему приходит в голову мысль напечатать подложный манифест с провозглашением освобождения крестьян, упразднения рекрутчины, сбавки налогов и разослать его по всем консисториям в пакетах от святейшего синода. Когда содержание манифеста огласится, думает Чернышевский, то это -- "так разовьет и так расколышет народ, что уже нельзя будет и на несколько лет удержать его, и даст широкую опору всем восстаниям". Но сейчас же Чернышевскому приходит в голову, что в таком ответственном деле прибегать ко лжи нецелесообразно, ибо, действуя с помощью подлога, легко подорвать доверие масс к приверженцам революционной борьбы; гораздо правильнее избрать другой путь: просто -- составить "Воззвание к восстанию... демагогическим языком описать положение и то, что только шла и только они сами через эту силу могут освободиться". Одним словом, двадцатидвухлетний Чернышевский как бы намечает здесь ту программу, которая впоследствии, в дни составления воззвания "К барским крестьянам", была им выполнена. Факт поразительного интереса: никому неведомый юноша-студент уже проводит тот путь, на который через целое двенадцатилетие пришлось вступить ему, уже общепризнанному вождю молодого поколения и руководителю авторитетнейшего и популярнейшего журнала той эпохи.
И если искать в "Дневнике" Чернышевского пророчеств, то не трудно найти на его страницах еще одно, не менее удивительное. Объясняясь в феврале 1852 г. с любимой девушкой и предупредив ее о том, что в России "будет скоро бунт, и если он будет", то он, Чернышевский, "непременно" примет участие в нем: его "не напугают ни грязь, ни пьяные мужики с дубьем, ни резня", Николай Гаврилович не скрывает от нее, что для него это "кончится каторгой или виселицей".
Наша характеристика мировоззрения Чернышевского в период, предшествовавший его знакомству с Некрасовым, будет неполной, если мы не подчеркнем самым решительным образом, что, на ряду со свободомыслием в вопросах социально-политических, ему было присуще такое же свободомыслие в вопросах философско-религиозного порядка. Затерялась в юбилейном "Сборнике Литературного Фонда" (1909 г.) и не пользуется достаточно широкой известностью 9-я глава "Автобиографии" историка "Н. И. Костомарова, содержащая ряд весьма интересных данных о материалистических и атеистических суждениях Чернышевского, относящихся, повидимому, к началу 50-х гг., когда он, в бытность свою учителем саратовской гимназии, часто встречался с высланным в Саратов по делу Кирилло-Мефодиевского братства Костомаровым. "Учение, -- рассказывает Костомаров,-- которое он везде и повсюду проповедывал, где только мог, было таково: отрицание божества, религиозное чувство в его глазах была слабость суеверия и источник всякого зла и несчастия для человека... Сначала христианство заключало в себе великую двигательную силу для обновления человечества, но потом попало в руки жрецов под названием пап, митрополитов, всякого рода архиереев, попов, монахов, которые завернули его в папильотки идолопоклоннического символизма, а земные цари и властители употребили его как орудие для порабощения людей и для оправданий всяких насилий. Теперь оно не может приносить ничего, кроме вреда... Бессмертие души есть вредная мечта, удерживающая человека от прямого пути главнейшей цели жизни -- улучшения собственного быта на земле. Нас манят какими-то фантастическими, ни для кого не понятными надеждами вечного блаженства за гробом и заставляют терпеть ради него на земле всякую неправду и страшиться противостать против зла. Отсюда истекало у Чернышевского и отрицание святости всяких властей, всего того, что имело поползновение стеснять свободу человеческой жизни"...
Нет надобности доказывать, что Некрасов -- и потому, что для него, как поэта, национально-экономические проблемы не могли иметь такого исключительного значения, какое они имели для Чернышевского, и потому, что он вращался до встречи с Чернышевским преимущественно в кругу либеральных дворян, людей 40-х гг., далеко не отличавшихся ни радикализмом, ни прямолинейностью взглядов, и потому, наконец, что его умственный багаж, вследствие общеизвестных обстоятельств его детства и воспитания, даже и в относительной мере не мог равняться с багажом Чернышевского, превосходившего глубиною и разносторонностью своих знаний даже патентованных ученых, -- "не мог выработать себе столь определенного мировоззрения, как "мировоззрение Чернышевского. Правда, близость к Белинскому, как это неоднократно указывалось в предыдущем изложении, наложила очень определенный отпечаток на социально-политические симпатии и антипатии Некрасова, но влияние Белинского все же было не безусловно, а главное в течение реакционнейших 1848-1855 гг. успело несколько поблекнуть и выветриться. Во всяком случае, сравнивая идеологию стихотворений Некрасова, написанных при жизни Белинского, с идеологией стихотворений, написанных в последующие 4-5 лет, нельзя не притти к заключению, что последние уступают первым в отношении идеологической четкости и радикализма основных тенденций. Если к 1845--1848 гг. относится целый ряд стихотворений (их перечень смотри выше, на стр. 54), в которых нашли свое выражение и пламенное сочувствие угнетенным и обездоленным классам (как городской бедноте, так и крепостному крестьянству), и гневные обличения по адресу "хозяев исторической сцены" -- помещиков, буржуа-капиталистов, царских чиновников, то стихотворения 1848-1853 гг. en masse характеризуются преобладанием интимной лирики, в частности любовных мотивов.
Само собой разумеется, тут дело не только в смерти Белинского. Было бы наивно думать, что только ею объясняется спад протестующего настроения у Некрасова. Не забудем, что Т. Н. Грановский, произнося свою классическую фразу: "Благо Белинскому, умершему во-время", хотел ею подчеркнуть, что бешеная правительственная реакция, начало которой совпадало с кончиной Белинского, создала такие условия для людей с подобными ему идеологическими и психологическими устремлениями, что смерть являлась для них наилучшим исходом. Действительно, в "мрачное семилетье" (1848--1855 гг.), в эпоху "цензурного террора", сделались ее только почти невозможными какие-либо литературно-журнальные высказывания по вопросам социально-политическим, за исключением, конечно, ультра-патриотических восхвалений существующего порядка, но и обсуждение этих вопросов в тесных товарищеских кружках. Гибель петрашевцев представляла в этом отношении поучительнейший пример.
Неудивительно при таких условиях, что заветы Белинского начинают тускнеть и обесцвечиваться в сознании даже ближайших его учеников и последователей. В связи с этим и поэзия Некрасова принимает несколько иную окраску, чем раньше.
Настойчивее, чем когда бы то ни было, Тургенев и Боткин "дружески" увещевают Некрасова: "брось воспевать любовь ямщиков, огородников и всю деревенщину. Это фальшь, которая режет ухо... Это профанация описывать гнойные язвы общественной жизни. Не увлекайся пожалуйста тем, что мальчишки и невежды в поэзии восхищаются твоим подобными стихами, слушайся людей, знающих толк в "изящной поэзии"... Некрасов не соглашается, возражает, но в его стихах, повторяем, гражданские мотивы начинают уступать место чистой лирике.
В это как раз время (в редакции "Современника" появляется Чернышевский. Из статей Ляцкого ("Современный Мир" 1911 г.) мы внаем, как быстро приобрел он расположение Некрасова. Уже во время их первой встречи Некрасов сумел по достоинству оценить своего молодого собеседника (в 1853 г. Чернышевскому было всего 25 лет) и сразу заговорил с ним как с человеком, заслуживающим полного и безусловного доверия. Их взаимная симпатия все растет, и через короткое сравнительно время Чернышевский делается не только одним из членов редакции журнала, но одним из наиболее близких Некрасову людей.
В это же время и в поэзии Некрасова намечается поворот в сторону усиления в ней элементов общественного, протеста, чему не препятствует и то, что "мрачное семилетье" еще не изжито, и реакция продолжает свирепствовать.
В 1853 г. Некрасов дал в "Записках гр. Гаранского" необычайно широкое по захвату и резкое по своему общественному смыслу изображение тех угнетения и эксплуатации, которым подвергалось закрепощенное крестьянство со стороны помещиков. Более того, в этом же стихотворении затронута столь щекотливая тема, как кровавые расправы крестьян с помещиками. "Записки" оказалось, возможным напечатать лишь в 1856 г., да. и то с большими цензурными купюрами. Чтобы обмануть бдительность цензуры, под заголовком стихотворения было помещено длиннейшее заглавие никогда не существовавшего на самом деле (сочинения гр. Гаранаского, причем французский текст этого заглавия, по просьбе Некрасова, составлял Чернышевский.
К тому же 1853 г. относится и стихотворение "За городом" с его запрещенной цензурой концовкой:
...И лучше поскорей
Судьбе воздать хвалу, что в нищете своей,
Лишенные даров довольства и свободы,
Мы живо чувствуем сокровища природы,
Которых сильные и сытые земли
Отнять у бедняков голодных не могли...
В 1854 г. Некрасов пишет поэму "Белинский", в которой дает очень резкую характеристику своей реакционной эпохи и выдвигает революционные стороны в деятельности Белинского. Поэма "Белинский" настолько оппозиционна в общественном отношении, что Некрасову, как мы знаем, так и не удалось напечатать ее при жизни.
В 1855 году, последнем году николаевского царствования, Некрасов создает "Сашу", содержащую в себе глубоко отрицательную характеристику представителя дворянской интеллигенции, человека 40-х гг., характеристику, предвозвещающую то отношение к этой интеллигенции, которое тремя годами позднее с такою беспощадною ясностью было высказано в известной статье Чернышевского о тургеневской "Асе" -- "Русский человек на rendez-vous".
К какому же выводу приводит этот краткий обзор гражданских мотивов в стихотворениях Некрасова 1853--1855 гг.? Разумеется, к тому, что хотя они относятся ко времени все еще реакционному, протестующие ноты звучат в них гораздо явственное, чем в предыдущее четырех-пятилетие, считая с 1848 г. по 1853 г. А 1853 г. это,-- так забудем,-- год первых встреч, а затем и сближения Некрасова с Чернышевским.