I
Ни одного из "крупных русских художников слова судьба не ставила в такие близкие отношения с самыми выдающимися представителями современной критической мысли, как Некрасова. Если считать наиболее влиятельными русскими критиками средины и второй половины XIX века В. Г. Белинского, Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова и Н. К. Михайловского, то нельзя не констатировать, что с каждым из них Некрасов был связан очень тесными узами. Правда, последний из названных вами критиков отнюдь не был близким Некрасову человеком, тем более не был личным другом его, как первые три. Однако он играл в "Отечественных Записках",-- в последнем журнальном предприятии Некрасова,-- очень видную роль, являясь не только критиком в узком смысле этого слова, но и идеологом того направления (народничество), органом которого "Отечественные Записки" сделались, как только перешли в руки Некрасова, т. е. с 1868 г. Начиная журнал, Некрасов, собственно говоря, думал о привлечении в его сотрудники не Михайловского, еще не проявившего себя крупным литературным деятелем, а того критика, который, после смерти Добролюбова и ареста Чернышевского, только и мог претендовать на роль их заместителя. На это ему давали право и приобретенная им широкая известность, и крупное самобытное дарование, и ярко-прогрессивное направление, которое хотя и не было тождественно с направлением двух недавних "вдохновителей "Современника", но, во всяком случае, позволяло ему в некоторых отношениях считать себя последователем и даже учеником Чернышевского. Мы имеем в виду Дмитрия Ивановича Писарева. Правда, Писарев только что вышел из тюрьмы, а тюремное заключение очень неблагоприятным образом отразилось и на его физическом самочувствии и на его способностях: нельзя отрицать, что статьи, написанные Писаревым в эту пору, гораздо слабее того, что он писал как до тюрьмы, так и во время своего в ней пребывания. Редактор "Дела" Г. Е. Благосветлов, с которым Писарев в это как раз время порвал всякие отношения, в такой мере был убежден, что от Писарева, как от писателя, ничего более ждать не приходится, что не постеснялся по поводу ухода Писарева из "Дела" написать Н. В. Шелгунову буквально следующее: "Великая потеря, если бы Писарев остался прежним Писаревым, но если нет -- то слава богу. Он умер уже давно, как умственный деятель, т. е. умер в конце прошлого года" (письмо от 10 июля 1868 г.). Некрасов, очевидно, смотрел на вопрос иначе, чем Благосветлов. Умственное утомление Писарева, конечно, и для него не составляло секрета. Может быть этим от объясняется, что он хотя и (привлек его к сотрудничеству в "Отечественных Записках", хотя и создал для его сотрудничества в этом журнале несравненно лучшие материальные условия, чем те, в которых до сих пор приходилось работать Писареву {Когда детски-беспомощный в практических делах Писарев заявил Некрасову, что ее может взять меньше 50 р. за лист -- гонорар, который ему платили "Русское Слово" и "Дело",-- то Некрасов ответил ему, что "никогда не решится предложить ему такую плату" и будет "платить по 75 р. за лист (письмо Писарева к матери от 3 июля 1967 г.).}, но избегал давать ему особенно ответственные литературные поручения. Статьи Писарева, напечатанные в "Отечественных Записках", это -- по большей части пересказы и переводы. Действуя таким образом, Некрасов, быть может, руководствовался и другими соображениями: быть может ему не хотелось, чтобы за "Отечественными Записками", пока они еще не завоевали себе прочного положения, утвердилась репутация "нигилистического" журнала в том смысле, в каком являлось "нигилистическим" журналом "Русское Слово", главным вдохновителем которого был именно Писарев. Наконец Некрасов, естественно не мог быть уверенным в том, что но своему направлению статьи Писарева совпадут в общим идеологическом тоном "Отечественных Записок", тем более, что хотя "Современник" и "Русское Слово" были и родственными органами, но временами между ними велась горячая полемика, в которой принимал деятельное участие и Писарев. Во всяком случае, приглашая Писарева в "Отечественные Записки", Некрасов прекрасно понимал, что большому кораблю, а Писарев был, разумеется, большим кораблем тогдашней литературы, рано или поздно придется пуститься в большое плаванье. "Пусть отдохнем успокоится, присмотрится к новым товарищам по журналу, приобщится в полной мере к тому направлению, которое проводит журнал, а там мы его и пустим в большое плавание",-- так, надо думать, рассуждал Некрасов в первые месяцы сотрудничества Писарева в "Отечественных Записках". Увы! он не предполагал, что эти первые месяцы станут вскоре и последними. Весной 1868 г., в один из понедельников, редакционных дней "Отечественных Записок",-- Писарев, веселый и оживленный, явился в редакцию: он приходил проститься с товарищами пред отъездом в Дуббельн, где намеревался отдохнуть летом (см. "Воспоминания" А. М. Скабичевского). Через несколько недель пришло роковое известие об его преждевременной и случайной кончине (он утонул, купаясь в море)... Надежды Некрасова на его сотрудничество в "Отечественных Записках" таким образом рухнули, и единственное, что оставалось поэту,-- оплакать в прочувствованных стихах его смерть, как он в свое время оплакал смерть Белинского и Добролюбова. Стихотворение Некрасова "На смерть Писарева" -- всем известно, но мало кто знает, что, посылая его близкой Писареву M. А. Маркович, Некрасов снабдил его следующим запиской-комментарием {Записка эта впервые была напечатана нами в одной из наших книг о Некрасове (М. 1914 г.).}:
"Только Вам, Марья Александровна, решаюсь покуда дать это стихотворение. Писарев перенес тюрьму не дрогнув (нравственно) и, вероятно, так же встретил бы эту могилу, которая здесь разумеется, но ведь это исключение -- покуда жизнь представляет более фактов противоположного свойства {Эти строки имеют в виду ту часть стихотворения, в которой находившийся еще под впечатлением пережитого в 1866 г. Некрасов с горестью опрашивал: "у кого не слабели шаги перед дверью тюрьмы и могилы?.."}, и поэтому-то и моя мысль приняла такое направление. Словом -- вы понимаете -- так написалось.
Вам пред. Некрасов"
Смерть Писарева вновь поставила перед редакцией "Отечественных Записок" вопрос о привлечении такого писателя для работы в критическом отделе журнала, который годился бы для роли составителя программных статей. А. М. Скабичевский, энергично сотрудничавший в "Отечественных Записках" с момента их перехода в руки Некрасова и откликнувшийся, кстати сказать, на смерть Писарева двумя обширными статьями ("Отечественные Записки" 1869 г., No 1 и No 3), разумеется, не имел достаточных данных, чтобы занять место главного, так сказать, идеолога "Отечественных Записок". А между тем в конце 60-х и в 70-е годы вопрос "како веруеши" стоял очень остро, и лишь те журналы, которые могли дать на него не только определенные, но и теоретически обоснованные ответы, могли рассчитывать на общественное внимание. Мы не хотим этим сказать, что такие "столпы" "Отечественных Записок", как тот же Некрасов, Салтыков-Щедрин, Елисеев, наконец, Глеб Успенский, не внедряли в сознание читателей очень определенной идеологии, но ни один из них, не исключая даже Елисеева, не мог дать теоретического обоснования того направления, которому служили "Отечественные Записки". Идеологом-теоретиком некрасовского журнала суждено было стать Н. К. Михайловскому, и эту роль Михайловский выполнял и после смерти Некрасова в течение всего шестнадцатилетнего (1868--1884 гг.) существования народнических "Отечественных Записок". Расцвет литературной деятельности Михайловского падает именно на годы его работы в "Отечественных Записках". Наиболее значительные статьи этого "властителя дум" народников-семидесятников помещены именно в некрасовском журнале. Михайловский времен "Русского Богатства", конечно, не может итти в сравнение с Михайловским "Отечественных Записок". Вот почему вопросы об его вхождении в "Отечественные Записки", об его отношениях с главным редактором их представляют довольно значительный интерес. Этим вопросам и посвящается настоящая статья.
Михайловский не сразу решился привязать свою ладью к корме "Отечественных Записок". Хотя его, если судить по "Литературным воспоминаниям" (см. т. VII, стр. 44--51), и "не смущали" широко муссируемые слухи о союзе Некрасова с Краевским, как о симптоме, будто бы указывающем на перемену франта бывшего редактора "Современника", так как от своего доброго знакомого Н. С. Курочкина он, "знал, что никакого союза тут нет, но есть простая денежная сделка, в силу которой Краевский отдавал на известный срок и за известную ежегодную плату свой журнал Некрасову, обязуясь не вмешиваться в литературную сторону дела",-- однако итти в "Отечественные Записки" он "упирался". "Упирался" но мотивам, не лишенным психологической сложности, которые свидетельствуют о значительной тонкости его душевного склада. Дело в том, что Михайловскому, принадлежавшему к искренним и глубоким почитателям "музы мести и печали", очень тяжело далось то разочарование в нравственной стойкости ее певца, которое явилось незбежным следствием событий весны 1866 г. "Громкое, дорогое нам,-- оговорит Михайловский в своих воспоминаниях,-- тогдашней да, надеюсь, и теперешней молодежи имя Некрасова очень потускнело со времени закрытия "Современника"... Мне, горячему почитателю, (поэта, самому случалось слышать злорадные возгласы: "Ну, что ваш Некрасов? Хорош?" Нехорош, (конечно, "но как же горько и обидно было пригнать это... Оскорбление, нанесенное моей юной душе Некрасовым, было слишком велико, и не мудрено, что я упирался итти в "Отечественные Записки".
Здесь необходимо оказать несколько слов о том, что представлял собою Н. К. Михайловский как писатель, как интеллектуальная величина вообще, к моменту его вступления в сотрудники "Отечественных Записок". В недавнем еще прошлом обычным являлось утверждение, что настоящим установившемся литератором Михайловский, в противоположность Добролюбову и Писареву, стал сравнительно поздно, около 30 лет отроду, т. е. не ранее начала 70-х годов (Михайловский родился в 1842 г.). Однако тщательное изучение его мало известных большой публике писаний средины 60-х годов не только не "подтвердило этого взгляда, но подорвало его в корне. Статьей Н. С. Русанова, открывающей X том сочинений Михайловского, путем анализа целого ряда произведений Михайловского начального периода его деятельности установлено, что "тем Михайловским, какого мы знали на рубеже 60-х и 70-х годов, тем публицистом, который сразу же обратил на себя внимание читателей "Отечественных Записок", он был уже с самого начала второй половины 60-х годов. Не о позднем, стало быть, выступлении приходится говорить, а о том, как поразительна была сила обобщающей мысли у молодого человека, который в 25 лет уже прочертил глубокими штрихами основные контуры своего оригинального миросозерцания". К аналогичному выводу пришел и Е. Е. Колосов, который во введении к тому же X тому (см. стр. XV) категорически утверждает, "что датой полной умственной зрелости Михайловского мы вправе считать годы 1865--1866". То, что еще мало было заметно для широких общественных кругов, не укрылось, надо думать, от столь опытных глаз, как глаза тогдашних руководителей "Отечественных Записок", и этим-то обстоятельством, по всей вероятности, и объясняется как настойчивость H. С. Курочкина, усиленно тянувшего Михайловского в "Отечественные Записки", так и исключительность внимания, оказанного ему редакцией после того, как вопрос об его сотрудничестве в журнале был решен в положительном смысле. В отступление от обычного порядка, его роман "Борьбу", как он рассказывает в своих воспоминаниях, "не просто взяли для прочтения, а предложили ее прочитать самому в присутствии всей редакции". Тотчас это окончании чтения, которое, кстати сказать, едва ли могло произвести особенно благоприятное впечатление на собравшихся, так как Михайловский не обладал значительным художественным талантом, да и роман его к тому же был не закончен, "Курочкин отвел Некрасова в сторону и что-то прошептал ему, после чего Некрасов подошел ко мне с вопросом, не нужно ли мне денег. Деньги были мне очень нужны, но я сконфузился и отказался. Выходя вместе со мной из редакции, Курочкин меня очень бранил за этот отказ, а о романе выразился так: "Бойко написано, бойко прочитано, впечатление получилось недурное, а, в сущности, бросьте-ка вы этот роман: право, не ваше дело!" Я и сам в эту именно минуту почувствовал, что надо бросить и что это не мое дело". Приведенные факты в один голос говорят о том, что со стороны редакции "Отечественных Записок" с первого момента вступления Михайловского в этот журнал были проявлены к молодому писателю незаурядные интерес и благожелательство, выразившиеся не только в лестном для его самолюбия акте чтения романа в присутствии всей редакции, но и в готовности итти навстречу его материальным нуждам. Подобное отношение столь авторитетных писателей и журналистов, как Некрасов, Салтыков и Елисеев, из-за которых, по удачному выражению "Литературных воспоминаний", "выглядывали еще образы Добролюбова, Чернышевского, Белинского, как бы передававших им свой авторитет", в связи с самым фактом приобщения к редакционной семье такого солидного и многообещавшего журнала, как "Отечественные Записки" новой редакции, не могло не произвести на Михайловского сильное впечатления. "Мне именно в этот лее вечер (т. е. вечер чтения "Борьбы"),-- говорится в его воспоминаниях,-- стало ясно, что я действительно у пристани... Я в первый раз подошел к вершинам русской литературы, настоящим, несомненным, общепризнанным. От этих людей (т. е. Некрасова, Салтыкова и Елисеева) и от руководимого им дела веяло спокойною, сознающею себя силой. Примыкая к ним, вы чувствовали, что вступаете на какую-то хорошую или худую, -- это как кто посмотрит,-- "о во всяком случае прочную, смею оказать, историческую дорогу. Эта дорога, с одной стороны, уходила в даль прошедшего, где была пробита не одним поколением тружеников и страстотерпцев, а с другой -- расстилалась в перспективу будущего. Велики и ярки были таланты Салтыкова и Некрасова, крупную ^литературную силу представлял собою и Елисеев, но их личные силы удваивались тем историческим путем, на котором они стояли. Отнюдь не связанные преданиями в том смысле, чтобы не сметь делать ни единого шага за свой собственный страх и счет, они, кроме силы личного убеждения, еще в своих связях с прошлым черпали уверенность в правоте своего дела. Чем глубже становится идея в прошлом, тем спокойнее выносит она всякие бури и невзгоды, все равно как дерево с глубоко сидящими корнями. Спокойная, уверенная в себе сила чувствовалась во всем обиходе редакции "Отечественных Записок" и давала себя знать при первом, даже самом поверхностном сближении с нею". Естественно поэтому, что Михайловский "был счастлив примкнуть к живым преданиям действительно нового слова, сказанного самою жизнью в эпоху 50-х и 60-х годов". Радостное настроение, охватившее Михайловского под впечатлением первых шагов на новом поприще, не обмануло его: сделавшись своим человеком в редакции "Отечественных Записок", он тем самым вступил едва ли не в самый широкий и глубокий фарватер среди тогдашних литературных течений. С другой стороны не ошиблась в своих ожиданиях и редакция "Отечественных Записок", которая приобрела в Михайловском незаурядного сотрудника. Выше было указано, что руководители "Отечественных Записок" ценили Махайловского еще до приобщения его к их журнальному кружку; тем более возвысился в их глазах его авторитет в течение первого года его сотрудничества в связи с помещением в журнале таких статей, как "Жертва старой русской истории" (1868 г.), "Что такое прогресс" (1869 г.), "По поводу русских уголовных процессов" (1869 г.) и некоторые другие.
У нас в руках есть фактические доказательства того, что уже к средине 1869 г. Михайловский занимал совершенно исключительное положение среди прочих сотрудников некрасовского журнала. Это доказательство -- письмо Г. З. Елисеева к Некрасову от 9 июля 1869 г., в значительной части которого как раз и говорится о Михайловском, его литературной работе для "Отечественных Записок" и связанных с нею надеждах. Заметим, что Елисееву в данном случае были и карты в руки потому, что Михайловскому "приходилось иметь дело, главным образом, с Елисеевым, который в беллетристические дела не мешался, но зато тем большее влияние имел на прочие отделы".
Вот относящийся сюда отрывок из письма Елисеева: "Что касается до Краевского, то он ведет себя вполне безукоризненно. В деньгах до сих пор никому не отказывал,-- даже Михайловскому, который состоит должным более 1000 рублей, он не отказывал. Но именно Михайловский составляет пункт моих опасений в будущем. У Михайловского жена в Фрайценсбаде. Деньги ему потребуются еще и, вероятно, немало.-- Михайловский, как видно по последним статьям его, оказывается даровитейшею личностью и может быть даже надеждою литературы в будущем. Для журнала он человек незаменимый и с будущего сентября он будет писать журнальное обозрение.-- От вашего имени я обещал ему с будущего года жалование постоянное; второе: в силу вашего же обещания -- скидку с его долга того излишка, который окажется по расчету не 60, а 75 руб. за лист. Вы с нового года прошедшего обещали возвысить его плату в сравнении с другими,-- и когда она была повышена на 60, он остался ери прежнем расчете, т. е. повышения для него не произошло, т. е. обещание ваше осталось неисполненным. Деньги, которые будут даны Михайловскому, он, конечно, заработает! Он может работать много.-- Встретится ли действительно -препятствие при отдаче вновь вперед денег Михайловскому, я не знаю. Во всяком случае было бы хорошо, если бы вы черканули несколько слов об этом для конторы и прислали мне".
Некрасов, получив это письмо (он был в то время в Киссингене), поспешил исполнить желание Елисеева; он написал об этом, деле Краеескому в следующих выражениях (см. письма Некрасова к Краевскому в "Ежемесячных сочинениях", 1903 г., No 2): "Есть у нас сотрудник Н. Михайловский; теперь ясно, что это самый даровитый человек из новых, и ему, без сомнения, предстоит хорошая будущность. Кроме несомненной талантливости, он человек со сведениями, очень энергичен и работящ. "Отеч. Запискам" он может быть полезен сильно и надолго. Человек он честный и "скромный, но теперь, по поводу своей женитьбы, сильно нуждающийся. Я очень рад, что вы, как пишет мне Елисеев, не отказали ему в деньгах, несмотря на то, что он уже изрядно должен и конторе "Отеч. Зап." и мне лично. Легко может быть, что вы и без этого моего письма не отказали бы. ему и еще, но я на всякий случай прошу вас, не откажите, если обратится: у него теперь жена лечится в Франценсбаде, и, кроме редакции "Отеч. Зап.", некуда прибегнуть. С осени он, между прочим, будет писать в "Отеч. Зап." "Обозрение журналистики", да у него есть еще роман. Постепенно он все отработает".
Из этих данных явствует, что едва ли не преобладающей заботой редакции "Отеч. Зап." в отношении Михайловского была забота об его материальном благополучии. Удивляться этому не следует. Начиная со средины XIX века, когда на литературную арену, равно как и на поприще других интеллигентных профессий, хлынули разночинцы, в огромном большинстве или Noовсе необеспеченные материально, или обеспеченные крайне слабо, положение пишущей братии ухудшалось. Автору этих строк приходилось прочитывать архивные дела "Общества вспомоществования нуждающимся литераторам и ученым" (Литературного фонда) за первые два десятилетия его существования, и он может констатировать, что нет таких проявлений бедности, доходящей до нищеты, указания на которые не встречались бы в бесчисленных, надрывающих душу однообразной горечью своего содержания просьбах и ходатайствах голодающих, холодающих, униженных и оскорбленных русских литературных (пролетариев. С другой стороны, автор настоящей статьи познакомился с несколькими сотнями неизданных еще писем, поступавших к Некрасову, как редактору-издателю сначала "Современника", а потом "Отеч. Зап.", от многих десятков современных писателей, и имел случай убедиться, что преобладающим мотивом их являются иногда самолюбиво-лаконические, иногда униженно-пространные просьбы о деньгах.
Некрасов, которому в юности лицом к лицу приходилось встречаться с голодом и нуждой, который на собственном опыте знал, как уродуют и калечат они молодые дарования, повидимому, вполне сознательно стремился к тому, чтобы не только их мрачные тени, но даже и простая недостача в деньгах не угрожала Михайловскому. А денег Михайловскому в первое время его сотрудничества в "Отеч. Зап." вследствие его женитьбы, а затем болезни жены требовалось много...
Бели, таким образом, с одной стороны, Михайловский испытывал надобность в материальной поддержке со стороны редакции "Отеч. Зап.", то, с другой, будучи, как было показано выше, установившимся в основных чертах (своего общественно-философского мировоззрения мыслителем, он все же нуждался в некотором руководстве, как журнальный писатель, потому, что этого руководства не мог найти в тех второразрядных органах, в которых сотрудничал прежде. Вполне естественно, что, несмотря на свою даровитость, Михайловский не имел еще достаточно опыта в той чисто журнальной манере письма, которая необязательна в серьезных статьях типа знаменитой статьи "Что такое прогресс", но без которой трудно обойтись во всяких литературных заметках, "журнальных обозрениях" и т. п., а раз не имел достаточного опыта, то без всякой ложной обидчивости должен был принимать к сведению некоторые из замечаний столь искусившегося в журнальном деле писателя, как Некрасов, а иногда, конечно, в исключительно редких случаях, даже мириться с отказом в помещении какой-нибудь статьи, подобно тому как он сам добровольно отказался от мысли печатать свой роман. Вот те предварительные замечания, которые показались нам нелишними, прежде чем привести некоторые из сохранившихся писем Михайловского к Некрасову.
Начинаем с трех писем 1869 г.:
1
"Милостивый государь,
Николай Алексеевич.
С июля месяца по декабрь, следовательно, полгода, я сидел без работы, вследствие чего обзавелся долгами. Далее, "Рузских преступников" я доставил в октябре, а пойдут они только в марте, а вы, вероятно, заметили, что люди пишут тем больше, чем больше печатаются. Наконец, свадьба моя потребовала расходов во всяком случае экстраординарных. Подробности эти для вас нисколько не интересны, и налагаю я их только для очищения совести в виду быстро выросшего моего долга редакции. Долг этот состоит во-первых из 200 рубл., взятых в счет романа, и затем взято мною еще 600 рубл. "Кельсиевым", "Преступниками" и "Прогрессом", я полагаю, я совершенно рассчитаюсь с вами (за исключением первых 200 р., о которых речь впереди). Вторая статья о Спенсере будет готова скоро, Елисееву я отдал еще одну небольшую статейку (впрочем сомнительную). Затем, две-три статьи у меня еще целиком сидят в голове. Вы догадываетесь, конечно, что все это я веду к тому, что мне опять нужны деньги. Я хотел вам сказать об этом еще в понедельник, потом в пятницу, да как-то не сказалось. Мне нужны 300 рубл., и хотя теперь вы имеете не только редакторское и издательское, а и нравственное право отказать мне, но я думаю, что мы сквитаемся очень быстро, когда статьи мои начнут печататься. Работать я могу довольно скоро и вообще думаю, что "Отеч. Зап." буду не бесполезен. Тем не менее, обращаться к вам еще раз мне тяжело, что вы можете заключить уже из того, что с понедельника до сегодня я не решался просить денег. Это же обстоятельство показывает, что деньги мне действительно нужны. Во всяком случае, на решение ваше я не буду иметь никакого права претендовать. Я бы вам был очень благодарен, если бы уведомили меня поскорее: да или нет, и, разумеется, буду вдвойне благодарен, если вы окажете -- да.
Преданный вам Михайловский.
P.S. Мне почему-то кажется, что роман мой вам не годится. Пожалуйста не церемоньтесь сказать мне это прямо. Я уже далеко им не так интересуюсь, как прежде, и совершенно хладнокровно выслушаю неблагоприятный приговор.
8 февраля 1869 г.
P. P. S. Недавно вышла книжка Кетле "Phisique sociale". Я бы вас попросил оставить ее за мной. Вместе с книжкой Дюфо "Methodedobservation", я займусь ею после Спенсера; кроме того -- чтобы с кем-нибудь не встретиться -- я готовлю историко-некрологическую параллель между Маккиавелли и Савонаролой".
2
"Николай Алексеевич.
Я и рад и не рад вашему решению насчет моих заметок. Не рад потому, что понапрасну потерял время, в ущерб статье о Спенсере (которою совсем недоволен), и еще потому, что это колеблет мой бюджет очень не во-время. Рад потому, что решение ваше выводит меня из неприятного положения. Заметки мои мне самому казалась в высшей степени неудовлетворительными. Я читал их жене, и она настаивала на том, что они не должны быть напечатаны, между прочим потому, что недовольство самим собой мне всегда обходится не дешево, а если бы заметки попали в печать, я бы отнюдь не радовался, перечитывая их. Если я отдал их вам, то, во-первых, потому, что хотелось сдержать обещание, а во-вторых, потому, что нужны деньги. Эти соображения перевесили. Обещание я свое как-никак исполнил, теперешняя нужда переживется, и я, разумеется, только поблагодарю вас за вашу откровенность. Теперь я принимаю ваше решение просто sa факт. Но романа своего я не дам: обжегся на молоке, так и на воду дуешь. Рукопись я почти всю уничтожил, а из того, что было набрано для "Совр. Обозр.", трудно что-нибудь выкроить, да у меня л рука не поднимается возиться с этим делом. Неудовлетворительность заметок я объясняю, во-первых, тем, что в нехорошую минуту стал писать в совершенно несвойственном мне тоне, который потом старался просто за уши тянуть. Хорошего тут ожидать и нечего было. Далее у меня разбежались сглаза по массе мелкоты, в которой решительно не за что было ухватиться. Что покрупнее, так об этом уже было говорено и переговорено. Этим объясняется бессодержательность статьи. Это я вот к чему. Несмотря на фиаско первых заметок, я хочу сделать еще одну пробу, всю ответственность за которую беру на себя без остатка, т. е. приглашаю вас просто взять статью или не взять, не думая о том, насколько это для меня приятно или неприятно, выгодно или невыгодно. Для этого прошу вас прислать мне (сам я не могу притти потому, что болен и только что встал с постели) "Библиограф" и последний No "Вестника Европы". Так как тот и другой, вероятно, кому-нибудь нужны, то обязуюсь возвратить их через два-три дня: "Библиограф" не объемист, а в "Вестнике" мне нужна только статья Утина. Как ни неприятно мне опять писать вам о деньгах, но нужда скачет и песни поет. Будучи вам очень благодарен за предложение вознаградить меня напечатанием отрывка из романа, я однако не могу его принять. Поэтому я был бы очень рад, если бы вы придумали какое-нибудь другое средство. Само собой разумеется, что я не имею в виду получить деньги за негодную статью. Но если бы вы не побоялись еще увеличить цифру моего долга, то такое ваше бесстрашие (для этого, кажется, действительно нужно бесстрашие, я давно уже не проверял -своих счетов) окончательно заставило бы меня радоваться напечатанию заметок.
Преданный Вам
Н. Михайловский.
Я бы Вас просил прислать мне корректуру заметок. Там есть отзыв о книге Лоренца, который, будучи исправлен, может пригодиться для библиографии".
3
"Николай Алексеевич.
Бывши вчера в редакции, я хотел попросить у Вас денег, да как-то не попросилось. Я решил было, что как-нибудь перебьюсь до выхода книжки. Но теперь вижу, что это дело невозможное. О степени этой невозможности можете судить хоть по тому, что я только сегодня взял у одного приятеля пальто, далеко не зимнее, во которое все-таки зимнее моего. Остальные подробности моего комфорта в этом же роде. Мы условились с Вами, что в уплату моего долга. Вы будете вычитать у меня из гонорария по 50 рубл. В ноябрьской книжке моих будет напечатано листов пять, а следовательно и за вычетом 50 рубл. у меня все-таки останется нечто, в счет которого прошу "вас выдать мне теперь же хоть сколько-нибудь. В прошлом месяце у меня не было напечатано ничего, и потому я все это время жил в долг. Кстати мне хочется представить на Ваше рассмотрение следующие соображения.
Вы мне назначили 60 рубл. полистной платы, в то время когда минимум платы был у вас 50 рубл. Была у нас речь и об том, что вместе с более установившимися делами "Отеч. Зап." будет возвышен и мой гонорар. С тех пор минимум платы был поднят до 60 рубл., а я остался при старом. Я не думаю сравнивать своих статей с чьими-то ни было по достоинству. Я тут не судья. Равным образом понимаю, что в распределении гонорара важную роль играет более и менее известное имя -писателя, на каковое я пока не имею ни малейшей претензии. Есть однако в моей работе одна сторона, об которой я могу говорить вслух -- именно количество вложенного в нее труда.
Чутье писателя сказало вам, быть может, что мои статьи даются мне не даром, что я кладу в них много моей жизни. Но я не на это хочу обратить ваше внимание: дело это не для всех видное, да и окупается оно в значительной степени само собой. Но вот что может оценить каждый грамотный человек: для статьи об уголовных процессах мне пришлось прочитать 5 томов безобразного сборника Любавского; для статьи о прогрессе 11 выпусков Спенсера и 6 томов философии Конта; для литературных заметок -- 4 журнала за целый гол; для статьи, за которую я теперь примусь (варьяции на тему теории Дарвина под общим заглавием "Борьба за существование в природе и "в обществе"), мне придется Прочитать, по крайней мере, десяток сочинений, мне еще незнакомых. Думаю, что большинство и моих будущих работ потребует такого же труда, а книжки еще, кроме того, надо покупать. Изо всего этого предоставляю вам самому сделать надлежащий вывод, который Вы, "может быть, не отка1жете сообщить мне.
Преданный Вам
Н. Михайловский
4 ноября 1869 г.
На углу Разъезжей и Болотной, д. No 31 Макарова, кв. No 1".
Письма эти говорят сами за себя и в пространных комментариях не нуждаются. Отметим только, что денежные отношения между Михайловским и Некрасовым были таковы, что последний имел, по выражению "первого, не только "издательское", но и "нравственное" право отказывать ему в дальнейших выдачах, однако, насколько можно судить по письмам, не отказывал, а, проявляя настоящее "бесстрашие", удовлетворял просьбы Михайловского. Да и как было не удовлетворять, когда Михайловскому приходилось временами пробавляться взятым у приятеля пальто, хотя и "далеко не зимним", но бывшим все-таки "зимнее" его собственного? В какие отчаянные положения ставило иной раз Михайловского отсутствие денежных ресурсов, об этом свидетельствует также и нижеследующая записка его к Некрасову:
"Совестно мне, Николай Алексеевич, да невмоготу приходится. Судьба так нелепо подогнала разные непрошенные, нежданные и (негаданные обстоятельства, что мне трудно ждать даже назначенного Вами срока, т. е. выхода "Отеч. Зап.". Если можете дать мне денег (хоть не все) немедленно, давайте бога ради, дозарезу нужно. Уважающий Вас Н. Михайловский".
Однако острый недостаток в деньгах, дававший себя чувствовать Михайловскому, и сопряженные с ним жизненные злоключения не подорвали, как это видно по приведенным "письмам, его выдающейся работоспособности, не заставили его, несмотря на заинтересованность в помещении, а следовательно и в оплате каждой статьи, им написанной, гнаться за напечатанием во что бы то ни стало менее удачных своих произведений,