Сабина была женщиной стараго покроя, которой слѣдовало бы жить во времена республики. Ея чувства и предразсудки были почти чужды временамъ поздней имперіи. Она была закоренѣлая язычница по чувству консерватизма и крѣпко не любила христіанъ. Больше всего не любила она ихъ съ тѣхъ поръ, какъ, благодаря обращенію въ христіанство императора Константина, въ ея судьбѣ произошелъ переломъ и положеніе ея круто измѣнилось. Обращеніе покойнаго императора и его попытки уничтожить культъ боговъ только заставили ее еще крѣпче держаться за старыя, привычныя божества.
Ея понятіе о жизни и въ особенности о жизни знатныхъ людей вытекало изъ опредѣленныхъ простыхъ требованій долга и общественной дѣятельности. Развлеченія и распутство она презирала, къ увеселеніямъ относилась подозрительно.
Какъ настоящая сестра, она питала большую привязанность къ брату, но эта привязанность отличалась скорѣе глубиной, чѣмъ теплотой и въ значительной степени объяснялась тѣмъ, что онъ былъ главою ихъ древняго рода. Личная любовь къ нему у нея едва ли могла быть: всѣ наиболѣе характерныя его свойства не нравились ей, и она относилась къ нимъ съ молчаливымъ неодобреніемъ.
-- Сабина недолюбливаетъ меня,-- увѣрялъ онъ свою жену, которая ревновала его ко всѣмъ, кто относился къ нему съ любовью.-- Она видитъ во мнѣ только сына ея отца.
-- Но этотъ сынъ ты и есть,-- возразила Акція.
-- Ну, нѣтъ. Она считаетъ своей обязанностью относиться съ почтеніемъ къ Фавстулу только потому, что онъ глава всѣхъ Фавстуловъ, потомковъ этого неповоротливаго пастуха. Я вѣдь не таковъ, Акція?
-- Зато она такова. Ни за что я бы не согласилась стать римской матроной только дли того, чтобы быть похожей на какую-то статую.
-- Но ты нисколько и ни похожа на него. Вѣдь ты не ходишь вотъ такъ.
Акція громко засмѣялась и впала въ веселое настроеніе духа при видѣ того, какъ онъ изображалъ величавую походку своей сестры.
-- Какъ будто подъ ней не ноги, а пьедесталъ,-- пояснила она, хлопая своими пухлыми руками.
Сабина отлично знала, что золовка не очень-то долюбливаетъ ее, но это мало ее безпокоило: она такъ легко могла обходиться безъ всякой любви со стороны этой избалованной женщины.
Но ей пришлось испытать тяжелое чувство, когда около молодой женщины (несмотря на свои тридцать лѣтъ, Акція была похожа на дѣвушку), почувствовавшей уже холодное приближеніе смерти, оказалась, вмѣсто веселаго, беззаботнаго и легкомысленнаго супруга, котораго она, впрочемъ, по-своему любила, она, эта невѣстка, которую та такъ боялась.
Акція не разъ, пускалась во флиртъ, о чемъ Фавстулъ зналъ очень хорошо. Но онъ нисколько не сердился на нее за это и только не хотѣлъ знать, были ли серьезны эти увлеченія. Знала о нихъ и Сабина. Слухи доходили даже до ея виллы среди холмовъ Олибанума, и такая огласка сильно ее раздражала. Тѣмъ не менѣе она понимала, какъ и самъ Фавстулъ, что если пустая, ищущая удовольствій и чувственная женщина и увлекалась кѣмъ-нибудь искренно, то виною этому былъ ея лѣнивый, эгоистичный, въ высшей степени беззаботный супругъ.
Если бъ Фавстулъ крѣпко побилъ ее за это, а потомъ осушилъ ея слезы поцѣлуемъ, Акція, навѣрно, любила бы его еще болѣе. Съ своей стороны, и Сабина одобрила бы это, находя, что иногда бываетъ полезно дать женѣ острастку, независимо отъ того, будетъ ли она послѣ этого больше или меньше любить своего мужа. Но для Фавстула такого рода нравоученія были уже слишкомъ архаичны. Кромѣ того, онъ терпѣть не могъ слезъ, всякихъ сценъ и примиреній. Да и не совсѣмъ похвальное поведеніе его жены не особенно безпокоило его, пока оно не мѣшало ему самому дѣйствовать, какъ онъ хотѣлъ.
Гораздо больше хлопотъ надѣлала ему Акція своей смертью, чѣмъ своими прихотями и нескромнымъ образомъ жизни, который она всегда вела. По своему положенію, Фавстулы были не очень богаты, а между тѣмъ ея столъ былъ всегда заваленъ чудовищными счетами. Впрочемъ, тутъ было немало счетовъ и на его имя, и кредиторы были для нихъ общими врагами. Впрочемъ, у него не было глубокой непріязни и къ кредиторамъ; когда берешь въ долгъ съ твердымъ намѣреніемъ не заплатить по счетамъ, то надоѣдливость кредиторовъ едва-ли можетъ вызывать особенную злобу.
Фавстулъ огорчился кончиной Акціи больше на нее самое, чѣмъ на себя. Конечно, ей хотѣлось жить, и такъ какъ эта пустая, лишенная содержанія жизнь доставляла ей удовольствіе, то ему было жаль, что она лишилась ея.
Бѣдная Акція! Гдѣ-то она теперь? Въ Елисейскихъ поляхъ? Онъ улыбнулся, когда эта избитая фраза пришла ему на умъ: ему не вѣрилось въ существованіе этихъ Елисейскихъ полей. Впрочемъ, ему не вѣрилось ни во что: ни въ боговъ, ни въ людей, ни даже въ себя самого. Онъ не хуже половины боговъ, а большая часть людей, которыхъ онъ зналъ, была не хуже его.
"Елисейскія поля! Вообразить только, что Акція въ Елисейскихъ поляхъ! Плохо бы ей пришлось тамъ! Конечно, въ дѣйствительности-то она теперь нигдѣ..."
Но эта мысль показалась ему страшной: вѣдь это значило, что она теперь тамъ, откуда появилась тридцать лѣтъ тому назадъ.
Во всякомъ случаѣ, она уже болѣе не страдаетъ, да Акція никогда и не могла страдать долго. Она не чувствуетъ теперь и огорченій, на которыя жаловалась еще нѣсколько недѣль тому назадъ.
Что онъ легко можетъ обойтись и безъ нея -- это было совершенно ясно для него. Въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ его ежедневной задачей было поддерживать ее въ хорошемъ настроеніи духа, и это обстоятельство служило для него доказательствомъ, что онъ во всякомъ случаѣ обладаетъ значительной долей добродушія, а постоянный успѣхъ, которымъ сопровождались его усилія, свидѣтельствовалъ объ его тактѣ и ловкости.
Фавстулъ не нуждался въ свидѣтеляхъ его терпѣнія съ скучающей женой. Онъ просто старался, насколько могъ, не давать ей скучать. По-своему, онъ очень любилъ Акцію и вмѣсто того, чтобы раздражаться на ея выходки, онъ всегда умѣлъ найти въ нихъ матеріалъ для шутки. Капризы и эгоизмъ избалованпаго ребенка очень часто потѣшаютъ родителей, и онъ старался смотрѣть на нее, какъ на ребенка, и она не протестовала противъ этого.
Въ настоящую минуту онъ не сказалъ бы, что съ ея смертью онъ будетъ чувствовать ея присутствіе: его сожалѣніе о ней было самаго добродушнаго свойства и относилось къ ней самой: онъ хотѣлъ бы, чтобы она жила еще долго-долго, ибо жить было для нея главнѣйшимъ удовольствіемъ. Она была раздражительна и ревнива, хотя сама и не стѣснялась Давать ему поводы къ ревности въ достаточномъ количествѣ. Акція ревновала его даже къ своимъ собственнымъ дѣтямъ, когда ей казалось, что онъ любилъ ихъ больше, чѣмъ ее. Люди называли ее добродушной, потому что это было пухлое, самодовольное существо, безпрестанно разражавшееся громкимъ, безпричиннымъ смѣхомъ. Но Фавстулъ зналъ, что она вовсе не обладаетъ добродушіемъ. Словомъ, она была недалека, хотя и отличалась способностью пустить острую и колкую насмѣшку по адресу своихъ друзей, что, впрочемъ, она дѣлала всегда съ визгливымъ смѣхомъ въ надеждѣ на то, что ее примутъ за игривую хохотушку. Она была жадна и больше всего любила вкусныя яства. Ея пухлость была результатомъ но одного только природнаго расположенія къ полнотѣ: если ей случалось ужинать тайкомъ съ какимъ-нибудь богатымъ поклонникомъ, то она являлась на такой ужинъ не столько ради поклонника, сколько въ ожиданіи вкусныхъ яствъ.
Самъ Фавстулъ ѣлъ очень умѣренно, хотя самыя деликатныя блюда, и былъ убѣжденъ, что женщины не должны показываться, когда онѣ ѣдятъ. Для ихъ трапезъ должны быть отведены небольшія внутреннія комнаты, куда мужчина постѣснялся бы войти.
Несмотря на свое общественное положеніе, Акція во многихъ случаяхъ отличалась мужиковатыми манерами, ѣла всегда громко и чмокала губами, когда блюдо ей нравилось. Но Фавстулъ теперь забылъ о всемъ этомъ. Бѣдная женщина! теперь насталъ конецъ всѣмъ твоимъ недостаткамъ! Онъ никогда не придавалъ имъ большого значенія, къ чему же теперь вспоминать о нихъ?
Онъ былъ слишкомъ благовоспитанъ и отогналъ отъ себя мысль, что ея смерть, быть можетъ, создастъ возможность выйти изъ затрудненій, съ которыми онъ до сего времени не хотѣлъ считаться. Онъ былъ весь въ долгахъ, ибо они проживали вдвое больше, чѣмъ получали. Больше половины всѣхъ расходовъ приходилось на долю Акціи, но онъ не хотѣлъ объ этомъ вспоминать теперь.
Онъ слегка и на скорую руку поужиналъ одинъ у себя въ комнатѣ. Ему не хотѣлось итти въ триклиніумъ, гдѣ ему пришлось бы сидѣть съ Сабиной и неминуемо бесѣдовать о горестномъ событіи этого дня.
Когда онъ кончилъ свой ужинъ, кто-то слегка постучалъ въ дверь. Онъ подумалъ, что это явился рабъ взять блюда. Ему вспомнилось, какъ эта дверь послужила причиной его ссоры съ Акціей, которая настаивала на томъ, что для него будетъ довольно и занавѣси. Занавѣсъ у двери былъ, но висѣлъ онъ съ внутренней стороны, такъ какъ Фавстулъ былъ увѣренъ, что жена подслушиваетъ за его дверью.
Такъ какъ никто не входилъ, то прежде, чѣмъ дать знакъ, разрѣшавшій стучавшему войти, Фавстулъ немного помедлилъ. Можетъ быть, это его сестра, и онъ осмотрѣлъ, не пропускаетъ ли дверь свѣтъ снизу.
Стукъ слабо раздался еще разъ. Онъ всталъ и подошелъ къ двери.
Атріумъ былъ теперь залитъ луннымъ свѣтомъ, фонтанъ уже не журчалъ.
"Это стучитъ Сабина", подумалъ онъ съ капризной улыбкой.
У дверей стояла молодая рабыня, прижимая къ своей груди ребенка.
-- Клодія!-- шепотомъ проговорилъ онъ и быстро юркнулъ обратно въ комнату.
-- Не сердись,-- промолвила она низкимъ голосомъ, съ выраженіемъ печальной покорности. Цѣлыми мѣсяцами не приходилось ей бывать здѣсь.
-- Въ чемъ дѣлѣ?-- спросилъ онъ. безшумно закрывая дверь.
-- Ребенокъ!-- прошептала она, не поднимая глазъ съ земли.
Не прошло еще и года, какъ онъ находилъ прекрасными эти большія глубокіе глаза. Съ тѣхъ поръ онъ уже успѣлъ совершенно позабыть о нихъ. Но, при всей своей дрянности, онъ не былъ ни грубымъ, ни жестокимъ
Охладѣвъ къ Клодіи, онъ не могъ обращаться съ ней сурово или повелительно потребовать отъ нея. чтобы она уходила.
-- Ребенокъ,-- повторила она, крѣпче прижимая дитя къ груди.
Онъ равнодушно поглядѣлъ на него. На минуту онъ вспомнилъ о другомъ ребенкѣ, который стоилъ Акціи жизни, и улыбнулся при мысли, что онъ до сихъ поръ даже не знаетъ, мальчикъ это, или дѣвочка. То обстоятельство, что рабыня думаетъ о своемъ ребенкѣ въ такой вечеръ, когда все. казалось бы, должно быть поглощено роковымъ появленіемъ на свѣтъ другого, нисколько не заинтересовало его: хотя онъ и смѣялся надъ родословными, но это не мѣшало ему быть аристократомъ до мозга костей.
-- Онъ умеръ,-- просто сказала Клодія, продолжая прижимать ребенка къ груди.
Ему представилось сначала, что она говоритъ о ребенкѣ Акціи, и ему захотѣлось, чтобы вмѣсто матери умеръ этотъ ребенокъ,
-- Тоже умеръ!-- воскликнулъ онъ.
-- Да,-- отвѣчала Клодія такимъ тономъ, какъ будто хотѣла сказать: во всякомъ случаѣ смерть одинакова и для рабовъ и для господъ.
Въ его голосѣ было что-то такое, что заставило его попристальнѣе вглядѣться въ лицо ребенка. Тоненькія ручки были синеватаго цвѣта и уже не хватали пальцы матери.
Если Клодія разсчитывала этимъ зрѣлищемъ подогрѣть его чувство, то она скоро поняла, что это ей не удалось. Любилъ ли онъ когда-нибудь и что-нибудь?
Ей было стыдно отъ сознанія, что она продолжаетъ еще любить его, но тѣмъ не менѣе это было такъ.
-- Я ходила въ храмъ.-- продолжала она,-- и клала дитя подъ Волчицу. И все-таки ребенокъ не выздоровѣлъ.
Она подняла наконецъ глаза и съ любопытствомъ, какимъ-то страннымъ голосомъ спросила:
-- Нельзя ли мнѣ кормить другого?
-- Ты хочешь кормить?-- спросилъ онъ, удивляясь про себя страннымъ инстинктамъ женскаго пола, которые не внушали ему особой любви.
"Онъ также твой", подумала она про себя, но не сказала этого вслухъ. Въ ней было больше гордости, чѣмъ въ ея хозяинѣ. Да ей было бы и стыдно обнаружить передъ нимъ свою любовь. Поэтому она только кивнула головой.
-- Хорошо,-- беззаботно отвѣтилъ онъ.-- Это будетъ какъ разъ кстати.
Ему было даже пріятно, что она найдетъ теперь нѣкоторое развлеченіе отъ своего личнаго горя.
-- Я уже нужна ей тамъ,-- спокойно проговорила Клодія, поворачиваясь къ выходу и продолжая прижимать къ груди мертваго ребенка.
"Итакъ, это, стало быть, дѣвочка", весело сказалъ онъ себѣ, закрывая за ней дверь и радуясь, что свиданіе наконецъ кончилось.
"Тотъ или другой ребенокъ -- для женщиyы это безразлично", продолжалъ онъ философствовать, удивляясь, какъ странно все идетъ на свѣтѣ.
Затѣмъ онъ усѣлся въ кресло, взялъ книгу и осторожно развернулъ ее. Онъ былъ любителемъ книгъ и всегда обращался съ ними почтительно. Ему вспомнилось, какъ не любила книгъ Акція и какъ она не позволяла ему читать въ ея присутствіи.
"Если человѣкъ не можетъ сидѣть безъ того, чтобы не взять книгу, то это признакъ пустого ума,-- наставительно говаривала она ему.-- Когда у человѣка есть въ головѣ свои собственныя мысли, то ему незачѣмъ брать ихъ напрокатъ у другихъ. Вотъ еще поэзія. Самый глупый сортъ книгъ! Никто не станетъ писать стихами, если онъ можетъ выразить свои мысли прозой. Поэты сами не знаютъ, о чемъ имъ писать. Поэтому они стараются писать стихи, разсчитывая, что изъ этого что-нибудь да выйдетъ".