Въ атріумѣ Весты было довольно много комнатъ: каждой весталкѣ полагалось по крайней мѣрѣ двѣ комнаты. Кромѣ того, былъ общій для всѣхъ таблинумъ, триклиніумъ, архивъ и казначейство, Penus Vestao и священная комната, гдѣ хранился палладіумъ, не считая кухни, ваннъ и другихъ принадлежностей. Остальныя помѣщенія были заняты рабынями.
Послѣ ужина великая весталка направилась въ таблинумъ. Всѣ оставались съ нею, пока она находилась тамъ. Но она пробыла тамъ недолго и удалилась къ себѣ. Послѣ ея ухода разговоръ оживился и сталъ болѣе интереснымъ. Весталкамъ разрѣшалось посѣщать, въ случаѣ надобности, и городъ, и потому новостей было много.
Эти сплетни не интересовали Фавстулу, и она ушла отъ нихъ. Непривычный костюмъ стѣснялъ ея движеніе. Пока у нея были волосы, она не замѣчала ихъ. Теперь, когда ихъ обрили, ей стало казаться, что каждый волосъ зацѣпляется за покрывало.
Откинувъ великолѣпную занавѣсь, отдѣлявшую таблинумъ отъ другихъ комнатъ, она тихонько проскользнула въ сосѣднюю комнату, съ красивыми мозаичными полами, отдѣлявшуюся отъ внутренняго двора мраморной колоннадой. На внутреннемъ дворѣ росли какіе-то кусты, которые должны были служить напоминаніемъ о священной рощѣ Весты.
Было темно, хотя и не поздно, и отъ луннаго свѣта, проникавшаго въ перистиллумъ, они казались металлическими.
Фавстула вышла на дворъ и стала разсматривать статуи великихъ весталокъ, которыхъ было, казалось, безконечное множество. Тѣ, которыя стояли на одной сторонѣ, были въ тѣни, другія же ярко сіяли какимъ-то неземнымъ свѣтомъ. Эти статуи понравились ей больше, чѣмъ живыя весталки. Какъ ни холодны были ихъ бѣлыя мраморныя лица, они все-таки казались ей болѣе похожими на людей, и въ ихъ молчаніи было больше достоинства. На нѣкоторыхъ лежалъ отпечатокъ покоя и усталости, какъ будто имъ лучше было быть статуями, чѣмъ живыми весталками. На другихъ застыла полуулыбка, какъ будто, приподнявъ блѣдную занавѣсь смерти, онѣ удивились и спросили сами себя: "И это все?"
Среди этихъ статуй было одно лицо, удивительно прекрасное и вмѣстѣ съ тѣмъ невыразимо грустное. Маленькая Фавстула долго стояла передъ статуей, и ей стало казаться, будто ея полныя чувственныя губы вдругъ задрожали. Фавстула почувствовала, какъ будто она совершила низость, стараясь проникнуть въ душевную тайну этой весталки, и она поспѣшно перешла къ сосѣдней фигурѣ. Это была такая же прекрасная и молодая женщина, какъ и предыдущая, но на ея губахъ бродила горькая и гнѣвная улыбка, а брови были нахмурены надъ беззрячими глазами.
Фавстулѣ она не понравилась. Но что-то невольно притягивало ее къ статуѣ, и она долго простояла передъ ней.
-- Она ненавидѣла все это,-- прошептала она про себя:-- теперь ей уже не было стыдно того, что она вывѣдала чужой секретъ: онъ былъ ясенъ для всѣхъ.
Лицо этой весталки было красиво, но неправильно. Линіи его говорили о ея выдающейся натурѣ, но въ изгибѣ ея губъ, въ очертаніяхъ подбородка было что-то такое, что говорило о жестокой внутренней бородѣ, о враждѣ ко всему человѣческому роду и ожесточеніи противъ самой себя.
-- Ей было ненавистно все это,-- повторила Фавстула, все съ большей и большей симпатіей всматриваясь въ мраморный ликъ весталки.
На дворѣ послышался мягкій шумъ легкихъ шаговъ, и Фавстула быстро перешла къ сосѣднему пьедесталу.
Статуи на немъ не было, и надпись была стерта. Заинтересованная этимъ, Фавстула, чутко прислушиваясь къ легкимъ шагамъ, раздававшимся съ западнаго края атрія, тамъ, гдѣ было святилище Весты, продолжала стоять на своемъ мѣстѣ.
Ея высокая, но еще совершенно дѣтская фигура ярко выдавалась въ сіяніи луннаго свѣта.
-- А, это ты, Фавстула,-- сказалъ чей-то мягкій голосъ, и изъ темной колоннады вышла на дворъ весталка Клавдія.
Она была вся въ бѣломъ.
-- Я иду изъ храма,-- сказала она:-- я была дежурной. Теперь я смѣнилась и иду ужинать.
Но она, видимо, не спѣшила.
-- Ты одна?-- спросила она своимъ низкимъ, пріятнымъ голосомъ.
-- Да, одна.
Въ этомъ эхо ея собственныхъ словъ было что-то такое безотрадное, что молодая весталка почувствовала, что она задѣла ее за живое.
-- Что же ты тутъ дѣлаешь одна?-- спросила она, подвигаясь къ ней ближе.
-- Смотрю на эти статуи. Почему на этомъ пьедесталѣ нѣтъ статуи? Почему на немъ нѣтъ имени?
-- Потому,-- неохотно отвѣчала Клавдія:-- что для насъ ея имя должно быть вычеркнуто.
Ей, очевидно, не хотѣлось говорить больше.
-- Почему же?-- спросила было Фавстула, но въ эту минуту изъ перистиля совершенно беззвучными шагами вышла Волюмнія?
-- Что вы тутъ дѣлаете?-- спросила она съ обычной своей сухостью:-- дѣвочкѣ уже давно пора въ постель. Я скажу, чтобы Плотина присмотрѣла за ней. Что значитъ это "почему же?"
-- Почему на томъ пьедесталѣ уничтожено имя?-- спокойно спросила Фавстула.
-- Потому, что эта весталка вела себя дурно и обезчестила его. А что еще важнѣе -- обезчестила насъ. Клавдія, позови сюда Плотину.
Клавдія пошла дальше, и Фавстула осталась одна съ великой весталкой. Онѣ недружелюбно посмотрѣли другъ на друга, но Фавстула нисколько не боялась ея.
-- Что же такое она сдѣлала?-- продолжала свои разспросы дѣвочка.
-- Сдѣлала то, чего весталка по обѣту не смѣетъ дѣлать. Ты не должна задавать такіе вопросы.
-- Ты можешь не отвѣчать на нихъ. А ее наказали?
-- Конечно.
-- Какъ?
-- Какъ всякую весталку, которая опозоритъ себя и насъ: закопали живую въ землю.
Этотъ отвѣтъ былъ страшенъ самъ но себѣ, и холодный, безстрастный тонъ Волюмніи нисколько не смягчилъ его. "Если ты ужъ такъ хочешь знать,-- казалось, хотѣла она сказать,-- то смотри сама, что можетъ ожидать и тебя.
Фавстулу это, впрочемъ, не испугало, и она холодно указала на слѣдующую статую.
-- И эта также была закопана живой?-- спросила она съ улыбкой, отъ которой Волюмніи захотѣлось ее побить.
-- Конечно, нѣтъ.
-- Но у нея такой видъ.
-- Видъ ничего не значитъ. Совѣтую тебѣ не судить по виду.
-- Я и не сужу по виду.
И Фавстула опять улыбнулась. Ей пришло на умъ, что самая старая изъ весталокъ имѣла хитрый видъ, а на самомъ дѣлѣ была почти глупа, а Волюмнія, въ лицѣ которой не было ничего рѣзкаго, была остра, какъ ножъ. Въ эту минуту великая весталка, вѣроятно, досадовала, что Плотина такъ замѣшкалась.
Великой весталкѣ показалось, что эта дѣвочка знатнаго патриціанскаго рода слегка подсмѣивается надъ ея плебейскимъ происхожденіемъ. А это былъ самый чувствительный для Волюмніи пунктъ.
-- Ты говоришь со мною не такъ, какъ подобаетъ,-- холодно замѣтила она:-- ты недостаточно почтительна. Я много старше тебя.
-- О, да. Я это знаю.
Замѣчаніе, повидимому, не произвело никакого впечатлѣнія на Фавстулу.
-- Но у меня и власть большая,-- знаменательно продолжала Волюмнія.
-- Что же ты можешь сдѣлать?
Великая весталка покраснѣла отъ гнѣва.
-- Я могла бы, напримѣръ, приказать высѣчь тебя. Что бы ты сказала, если бы я отдала такое распоряженіе?
-- Я сказала бы, что у тебя это можетъ статься,-- безъ малѣйшаго колебанія отвѣчала Фавстула.
Въ той спокойной увѣренности, съ какой былъ данъ этотъ отвѣтъ, не было ни малѣйшей дерзости. Это было просто выраженіе своего мнѣнія, которое, къ тому же, понравилось Волюмніи.
-- Въ этомъ отношеніи ты права,-- сказала она:-- что я сказала, то я и сдѣлаю. А потъ и Плотина. Она уложитъ тебя.
Сдѣлавъ два-три указанія Плотинѣ, великая весталка удалилась. Она хотѣла бы прибавить, чтобы Фавстула не распространялась о ихъ бесѣдѣ, но сочла это ниже своего достоинства. Фавстула догадалась объ этомъ и затаила въ себѣ все то, что произошло между ними.