Фавстула не торопила ее и сидѣла смирно, опустивъ голову на одну руку, а другой лѣниво ухаживая за священнымъ огнемъ, отбрасывавшимъ на бѣлыя стѣны слабый, колеблющійся свѣтъ.
-- Не легко сказать тебѣ то, что хотѣлось бы сказать. Правда кажется иногда нелѣпостью только потому, что она выходитъ изъ заурядныхъ устъ.
Фавстула перестала смотрѣть на священный огонь и тихонько положила свою руку на колѣни Клавдіи. Но та даже не шевельнулась.
-- Я не такъ умна, какъ ты,-- заговорила она.-- Я могу говорить только правду. Хотя я и вдвое старше тебя, по подчасъ я чувствую себя ребенкомъ въ сравненіи съ тобой. Конечно, въ тебѣ говоритъ не желаніе дерзить противъ боговъ, а чувство справедливости, которое говоритъ противъ всего несправедливаго гдѣ бы это несправедливое ни совершалось, не исключая даже боговъ. Это я понимаю. Но мнѣ представляется, что твоя натура гдѣ-то надломлена. Теперь я знаю, отчего это. Вотъ поэтому-то я и хочу сказать тебѣ, зачѣмъ я стала весталкой.
-- Разсказывай, я хочу это знать.
Клавдія покачала головой, но повиновалась.
-- Наша жизнь такъ коротка,-- начала было она...
-- Коротка? Лѣтъ восемьдесятъ, если не больше. Скрибоніи за девяносто! Коротка!
Говоря это, Фавстула стала поворачивать голову во всѣ стороны, какъ птица, посаженная въ клѣтку. Клавдіи было труднѣе продолжать, чѣмъ начать. Ей не хотѣлось говорить.
-- Что они сдѣлали, заключивъ тебя сюда насильно!-- тихо прошептала она.
-- Правда ли это, Клавдія, за нѣкоторыя вещи насъ закапываютъ живьемъ?-- съ какимъ-то свирѣпымъ любопытствомъ спросила Фавстула.
-- Правда.
-- Закапываютъ въ землю? Сколько времени длится это? Это не можетъ продолжаться нѣсколько дней. Я предпочла бы-умереть черезъ недѣлю, чѣмъ быть закопанной черезъ восемьдесятъ лѣтъ. Ибо черезъ недѣлю я не сдѣлаюсь такой слабоумной, какъ Скрибонія, и такой злой, какъ Ливія. Никто не можетъ черезъ недѣлю превратиться въ одинъ желудокъ, какъ Марція. Наша жизнь коротка! Такая жизнь! никто но замѣтитъ, конечно, что я здѣсь гнію заживо, но сама-то я ясно вижу это.
Если бъ она сказала это дрожащимъ голосомъ, это не произвело бы такого впечатлѣнія. Но голосъ Фавстулы былъ твердъ и, какъ всегда, музыкаленъ, и ни одна слеза не смягчала горечи ея словъ.
Нѣсколько минутъ Клавдія не могла сказать ни слова. Затѣмъ она мягко произнесла:
-- Фавстула, тебя никто не спрашивалъ о томъ, желаешь ли ты поступить сюда?
-- Никто. Однажды, когда я была совсѣмъ маленькой дѣвочкой, я почувствовала себя несчастной и хотѣла кончить самоубійствомъ. Но одинъ человѣкъ, любившій меня, спасъ меня. И я была зла на него, зачѣмъ онъ остановилъ меня. Мнѣ казалось тогда, что онъ вытащилъ меня изъ черной пропасти. Но вѣдь такая жизнь хуже всякой пропасти!
Теперь уже Клавдія закрыла лицо руками. Голосъ Фавстулы звучалъ, какъ стонъ раненаго. Она и не догадывалась о томъ, что стало ясно для Клавдіи. Никогда прежде она не заикалась о любви, и Клавдія думала, что ни одинъ лучъ любви не согрѣвалъ жизнь этого бѣднаго существа. Старшая весталка была увѣрена, что между богиней и ея юной жрицей стоитъ одна только преграда -- равнодушіе, несклонность ея натуры къ этому призванію. Она отлично понимала, что служеніе весталокъ сводилось къ механическому исправленію обрядовъ и что для такой натуры, какъ Фавстула, нѣтъ возможности стать простой обезьяной, что она не согласится ни съ чѣмъ только потому, что такъ положено. Клавдію покоробило, когда ея младшая подруга стала говорить о богахъ такъ откровенно и съ такою критикой. Но это не показалось ей простой дерзостью, за которую слѣдуетъ наказать.
Теперь онъ уже знала больше: между Вестой и ея жрицей стояло живое лицо. Мысль о томъ, что Фавстулѣ всего десять лѣтъ, утѣшала ее лишь отчасти: не всегда же она останется дѣвочкой и при такомъ характерѣ, какъ у нея, нельзя разсчитывать, что со временемъ все забудется.
-- Это было давно?-- спросила она.
-- Да. Довольно давно. Мнѣ было всего шесть лѣтъ.
-- А ему сколько было лѣтъ?
-- Онъ былъ много старше меня: ему было тогда двѣнадцать лѣтъ.Теперь онъ служитъ въ легіонахъ. Вѣроятно, гдѣ-нибудь вдали отъ Рима, иначе онъ пришелъ бы проститься со мной. Вся его семья была очень ласкова ко мнѣ. Его зовутъ Фабіанъ Ацилій Глабрій.
-- Христіанинъ?
-- Да. Они всѣ христіане. Всѣ они были очень добры ко мнѣ.
-- Многіе изъ христіанъ, я слышала, дѣйствительно очень добры.
-- О, гораздо добрѣе, чѣмъ наши!
Клавдіи не понравилось это восклицаніе. Оно показалось ей опаснымъ и некорректнымъ.
Она вздохнула и молча поднялась, чтобы поправить священный огонь. Фавстула глядѣла на нее, думая о томъ, что она только что сказала.
Какъ разъ противъ того мѣста, гдѣ сидѣли обѣ весталки, висѣло на стѣнѣ великолѣпное кружевное покрывало. Оно было изъ Греціи и было принесено въ даръ богинѣ однимъ римскимъ военачальникомъ, недавно вернувшимся съ Востока. Оно закрывало дверь въ сосѣднюю комнату и должно было предохранять священный огонь отъ дуновенія вѣтра. Фигуры на немъ были вышиты въ натуральную величину. Между ними виднѣлись три дѣвушки съ серьезными, торжественными лицами. Центральная фигура всей группы была изображена сидящей, и Фавстула могла ее разсмотрѣть лучше, чѣмъ остальныхъ, другую фигуру загораживала собою Клавдія, а третья выцвѣла, ибо этому покрывалу было не мало лѣтъ. Трепещущій свѣтъ отъ огня падалъ прямо на сидящую фигуру, и казалось, будто она шевелитъ руками. Фавстула устремила на нее неподвижные глаза, какъ будто стараясь разглядѣть, какъ она вяжетъ. Она догадалась, что на покрывалѣ были изображены три богини Судьбы.